Помоги проекту - поделись книгой:
Юнг также живо критикует психиатров, слишком полагающихся на интеллект ради чувства контроля: «Сдвиг в сторону концептуального мешает опыту обрести сущность и наделяет его простым именем, которое замещает с этого момента реальность. Идея никого ни к чему не обязывает, и именно такой защиты они ищут, защиты от опыта. Но разум не живет концептами, он живет фактами и реалиями» [10]. Он также подчеркивает, что самые сложные, самые сопротивляющиеся пациенты, которых ему приходилось лечить, были интеллектуалами, поддерживающими «разделенное сознание».
Хоть психотерапевт и должен участвовать в лечении как личность, Юнг все же предостерегает от той формы персонального участия, которая навязывает пациенту ценности и убеждения врача. «Я никогда не пытаюсь обратить больного к чему угодно, – пишет он, – и я не оказываю на него никакого давления. Для меня важнее, чтобы больной пришел к собственной концепции. Язычник становится у меня язычником, христианин – христианином, еврей – евреем, если такова его судьба» [11].
Юнг признавал и влияние своих пациентов на него. Он не только узнал многое о психологии человека и душевных заболеваниях благодаря им, но и сам обогатился через эти беседы: «Встреча самых разных людей разного психологического склада для меня имеет огромное, не сравнимое ни с чем значение, большее, чем случайная встреча с известной личностью. Самые чудесные диалоги с самыми важными последствиями, которые были в моей жизни, были анонимными» [12].
3
Зигмунд Фрейд
Среди знаменитых людей, с которыми познакомился Юнг, есть как минимум один, заметно повлиявший на его карьеру: Зигмунд Фрейд, австрийский невролог и отец психоанализа. Будучи молодым психиатром двадцати пяти лет, Юнг открывает для себя Фрейда в 1900 году после монографии «Толкование сновидений». Он еще слишком молод, чтобы осознать революционный характер работ Фрейда, и только три года спустя, когда перечитает эту книгу в свете своего опыта интерпретации снов и ассоциаций, он сможет оценить их по достоинству.
Он ощущал искреннее согласие с Фрейдом и отправил ему несколькими годами позже, в 1906-м, свои «Исследования словесных ассоциаций», которые были вдохновлены частично теориями Фрейда, с которыми Юнг успешно экспериментировал. Тот ответил ему с энтузиазмом, и между ними завязалась регулярная переписка: они отправляют друг другу 360 писем до 1914 года. Это сближение Фрейда и Юнга воспринималось очень негативно коллегами последнего, которые, как и большинство психиатров того времени, придерживались негативного мнения о Фрейде, считая его сексуально озабоченным шарлатаном.
После статьи, в которой он открыто поддержал теории Фрейда, Юнг получает два письма от известных немецких профессоров психиатрии, где они предупреждают его об опасности для академического будущего, если он продолжит поддерживать Фрейда. Он отвечает им: «Если то, о чем говорит Фрейд, правда, то я тоже прав! Мне не важна карьера, в которой истина будет уничтожена подтасованными исследованиями» [1]. В самом деле, он довольно скоро покинул пост главного врача в клинике Бургхольцли, чтобы свободно заняться исследованиями. Для обеспечения своих материальных потребностей он сохраняет должность преподавателя в университете и опирается на поддержку жены, которая оплачивает строительство их прекрасного дома в Кюснахте, на берегу Цюрихского озера, где Юнг сможет заняться частной практикой – это позволит ему заниматься психоанализом и подтверждать свои работы эмпирическим методом.
Юнг расскажет в автобиографии, как Фрейд провел революцию в знаниях о человеческой психике и о его новом взгляде на болезнь и больного, который так перекликался с его собственным:
«Величайшее достижение Фрейда, несомненно, это серьезное отношение к больным неврозами и то, что он посвятил себя их психологии в целом и в частном. ‹…› Он видел, можно сказать, глазами пациента и достиг наиболее глубокого понимания болезни, чем было возможно до сих пор. Здесь он не поддавался предвзятым идеям и был полон смелости. Это позволило ему преодолеть множество предрассудков. ‹…› Он эмпирически доказал существование бессознательной психики, которое ранее было лишь философским постулатом Карла Густава Каруса и Эдуарда фон Гартмана» [2].
Они впервые встретились в Вене, 3 марта 1907 года, на семейном ужине у Фрейда, Эмма Юнг тоже присутствовала там. Их беседа в несколько дней была описана Питером Гэем, последним биографом Фрейда, как «оргия профессиональных дискуссий, перемежающаяся семейными трапезами и собранием Психологического общества по средам» [3]. Обмен письмами и встречи между двумя мужчинами происходили все чаще. Между ними установились отношения, похожие на отношения отца и сына (Фрейду было 50 лет, а Юнгу – 31 год).
Друг и биограф Фрейда, Эрнест Джонс пишет, что он назначил Юнга своим «сыном и научным наследником», своим «дофином» и что он «был уверен, что нашел в нем своего прямого последователя», единственного, кто мог бы «спасти психоанализ от опасности стать еврейской национальной профессией» [4]. До появления Юнга все ученики Фрейда были евреями, как и он. Психоанализ считался тогда еврейским делом, что, в обширном контексте антисемитизма, не способствовало его распространению.
Фрейд понимает, что Юнг может сыграть важнейшую роль для легитимации его теорий вне маленького, замкнутого медицинского и научного сообщества. Юнг быстро добивается этого, ему удается распространить взгляды Фрейда среди большого количества немецких и цюрихских врачей, таких как Эйген Блейлер, который уже вел переписку с Фрейдом с 1904 года, но на определенной дистанции. С конца 1907-го Цюрих становится вторым после Вены бастионом зарождающегося психоаналитического движения. В апреле 1908-го Юнг был назначен организатором первого Международного конгресса психоанализа в Зальцбурге и стал главным редактором первого журнала психоаналитического движения.
В сентябре 1909-го Фрейд и Юнг были приглашены в Университет Кларка (Вустер, Массачусетс). Это их первое путешествие в Соединенные Штаты. Они отправляются в сопровождении двух верных учеников Фрейда, венгра Шандора Ференци и валлийца Эрнеста Джонса, чтобы провести там серию конференций о психоанализе и своих работах. «Вчера Фрейд начал конференции, – пишет Юнг своей жене 8 сентября. – Он имел огромный успех. Именно здесь мы двигаемся вперед, и наше дело медленно, но верно становится сильнее» [5].
Фрейд и Юнг удостаиваются званий почетных докторов Университета Кларка и дают множество интервью средствам массовой информации. В течение этих семи недель, и особенно в течение двух недель путешествия на корабле, они плотно общаются и почти ежедневно анализируют свои сны. Однако эта поездка богата на инциденты: Фрейд теряет сознание, когда Юнг рассказывает ему историю о трупах, которые были найдены мумифицированными в результате естественного процесса в каких-то болотах на севере Германии. Он признается Юнгу позже, что он увидел в этом знак того, что тот бессознательно желал его смерти. В другой раз Фрейд рассказал сон, который побудил Юнга задать несколько вопросов о его личной жизни, чтобы лучше понять ключ ко сну. Фрейд отказался, объяснив, что он рискует таким образом потерять свой авторитет. «В этот момент он его и потерял, – пишет Юнг. – Эта фраза запечатлелась в моей памяти. Она уже предвосхищала для меня неминуемый конец наших взаимоотношений. Фрейд ставил личный авторитет важнее истины» [6].
После медового месяца, длившегося почти два года, в 1909 году между Юнгом и Фрейдом начали проявляться напряжение и разница во взглядах. Несмотря на то что они продолжали общаться и работать вместе над развитием психоанализа до весны 1914-го (дата отставки Юнга с поста президента Международной ассоциации психоанализа), их отношения не прекращали ухудшаться по личным причинам и в связи с растущими разногласиями. Фрейд был убежден, что Юнг хотел занять его место во главе психоаналитического сообщества и что он был готов (символически) убить своего отца. Юнг, в свою очередь, считал, что Фрейд становится негибким в своей позиции из-за страха потерять контроль над движением, которое он основал. Это приведет впоследствии к тому, что большинство самых ранних учеников Фрейда покинут его, ведь он будет отвергать тезисы, противоречащие его собственным: Альфред Адлер, Вильгельм Штекель, Карл Абрахам, Отто Ранк, Шандор Ференци.
Первым предметом разногласий между Юнгом и Фрейдом стало значение, которое последний придавал сексуальности. Хоть Юнг и поддерживал теорию Фрейда о вытеснении (люди вытесняют в бессознательное неприемлемую идею или слишком серьезную травму), он все же отвергал теорию о том, что любое вытеснение имело сексуальное происхождение. Он был убежден, что другие факторы тоже могут учитываться, например, проблема социальной адаптации или давление трагических обстоятельств жизни. Кроме того, Фрейд признает либидо, эту силу, которая является жизненным двигателем, это стремление к самосохранению, именно продуктом сексуальности, с чем Юнг, вдохновившись теориями французского философа Анри Бергсона о жизненной силе, не соглашается, стараясь доказать, что либидо имеет куда более широкое измерение. Встревоженный сомнениями своего преемника, Фрейд обращается к нему с грозным наказом, который Юнг потом вспомнит в автобиографии:
«“Мой дорогой Юнг, пообещайте мне никогда не оставлять теорию сексуальности. Это самое важное! Видите ли, мы должны сделать это догмой, непоколебимой крепостью”. Он говорил это мне, полный страсти, тем же тоном, как отец говорит: “Пообещай мне одну вещь, мой дорогой сын: каждое воскресенье ходить в церковь!”» [7].
Второй основной пункт несогласий касался бессознательного. Юнг отрицал фрейдистскую идею, согласно которой бессознательное главным образом является местом вытеснения (преимущественно сексуальных желаний): он был убежден, что бессознательное намного богаче. Для него речь идет о широкой неисследованной территории, которая пытается общаться с нашим Эго через символы (поэтому так важны толкования снов), и бóльшая часть таких символов не связана с подавленной сексуальностью. Более того, если Юнг и придерживался концепции Фрейда о личном бессознательном, он все больше убеждался в том, что в человеческой психике существуют более глубокие слои, связывающие каждого с его предками, культурой, цивилизацией, к которой он принадлежит. Фрейд признает существование в бессознательном того, что он называет «архаичными останками», реликтами прошлого, но Юнг идет гораздо дальше и полагает, что есть врожденная универсальная психическая структура, которая объединяет наши жизни с историей предков через столетия и которую он называет «коллективное бессознательное» (я вернусь к этому понятию позже).
С самого детства Юнг видел сны, которые связывали его с давно прошедшими временами или с универсальными мифами. Когда он пересекал Атлантический океан в 1909 году в компании Фрейда, он увидел сон, глубоко его поразивший, в котором он жил в двухэтажном доме. Он находился наверху, в красивом зале с мебелью в стиле рококо и с потрясающими картинами на стенах. Спустившись на первый этаж, он обнаружил более мрачную атмосферу, похожую на Средневековье: красно-коричневая плитка на полу, гобелены на стенах. Потом он спустился по каменной лестнице в подвал и нашел прекрасную сводчатую комнату римской эпохи. Пол покрыт большими каменными плитами. Он замечает, что одна из них снабжена кольцом; он тянет за него и видит небольшую каменную лестницу, которая ведет его в каменистый грот. На земляном полу он обнаруживает остатки первобытной цивилизации, а также кости и два человеческих черепа. Когда он рассказывает о сне Фрейду, того интересуют только черепа и он спрашивает, что это за двое людей, которых Юнг желал бы видеть мертвыми. Юнг в ужасе от такой интерпретации, он считает ее слишком упрощенной. Он анализирует свой сон совсем иначе: верхний этаж дома представляется ему сознательным Эго, а все другие этажи – чем ниже, тем более бессознательные и скрытые слои его психики, вплоть до первобытного человека, который до сих пор спрятан в нем.
Спор на эту тему между ними стал еще более ожесточенным, когда Юнг опубликовал крупную работу «Метаморфозы и символы либидо», в которой он развивал теорию о коллективном бессознательном.
Еще одна точка несогласия насчет бессознательного: в то время как Фрейд воспринимает его как пещеру, где во тьме скрываются все наши подавленные желания, Юнг думает скорее о чердаке, сквозь который просачивается мягкий свет нашего стремления к божественному. Как мы увидим позже, вопрос смысла духовности представляется Юнгу фундаментальным антропологическим измерением, но для Фрейда он видится неврозом или иллюзией: «Каждый раз, когда выражение духовного появляется в человеке или в произведении искусства, он подозревает и вмешивает туда “подавленную сексуальность”» [8], – вспоминал Юнг. Отказываясь видеть только темное в человеке и его бессознательном, он посвятит значительную часть своих работ его светлой части в поисках духовной реализации. Как говорил Паскаль: «Опасно слишком часто напоминать человеку, как он похож на животных, не подчеркивая его величие. Настолько же опасно подчеркивать его величие, не обращая внимания на его подлость. И еще опаснее позволить ему не замечать ни то ни другое. Но дать ему увидеть обе эти стороны очень полезно» [9].
Они также расходятся во мнениях по вопросу, который волновал психиатрическое общество в то время: паранормальные феномены (медиумы, полтергейсты, ясновидение, гадание, телепатия, предсказание и т. д.). Мы уже наблюдали интерес, который Юнг всегда проявлял к необъяснимым феноменам, и это уязвляло рационализм Фрейда. Последний регулярно предостерегает своего юного коллегу от этого увлечения, которое кажется ему бессмысленным и опасным для его репутации:
«Я знаю, что вы позволяете себе углубляться в изучение оккультизма, и я не сомневаюсь, что вы вернетесь с богатым грузом из этого путешествия. Вы ничего не можете поделать, и каждый имеет право подчиниться цепочке своих влечений. Ваша известность, полученная с помощью ваших работ о деменции, долгое время сможет противостоять обвинениям в “мистике”. Но не оставайтесь в плену этих богатых тропических колоний; вам необходимо править дома» [10].
Юнг старается убедить своего старшего товарища, что необходимо интересоваться и паранормальными феноменами, чтобы понять их психическую основу и расширить знания о реальности в целом. Во время их диалога в Вене, в марте 1909 года, Фрейд вновь с яростью оспаривал любую вероятность феноменов парапсихологии, особенно ясновидения и предсказания, а Юнг не осмеливался напрямую противоречить ему, потому что чувствовал огромное напряжение своего собеседника. Именно в этот момент из книжного шкафа рядом с ними слышится громкий скрип.
– Это и называется каталитическим феноменом экстернализации, – утверждает Юнг, видя синхронную реакцию во внутреннем состоянии и этом внешнем событии.
– Это полная ерунда! – отвечает Фрейд.
– Это не так! – продолжает спорить Юнг. – Вы ошибаетесь, профессор. И чтобы доказать, что я прав, я заранее говорю вам, что этот же скрип прозвучит снова.
И правда, говорит Юнг, «…едва я произнес эти слова, такой же скрип снова раздался из шкафа. Я до сегодняшнего дня не понимаю, откуда взялась эта уверенность. Но я точно знал, что скрип снова раздастся. Вместо ответа Фрейд только посмотрел на меня, пораженный» [11]. Фрейд подробно вернется к этому инциденту спустя несколько недель, в письме Юнгу пытаясь найти рациональное объяснение. Он утверждает, что готов по-прежнему слушать об исследованиях Юнга даже в парапсихологии, и уточняет: «Мой интерес заключается в том, что есть соблазнительная иллюзия, которую мы не можем разделить».
Что поразило меня больше всего при чтении этого длинного письма, так это то, как сильно Фрейда оскорбило отношение Юнга, спорящего с ним по вопросу, который он считал невероятно важным, и пытающегося пошатнуть его уверенность, этим подрывая его авторитет: «Интересно, – пишет он, – что тем же вечером, когда я нарек вас своим старшим сыном, когда помазал на царство, назначил принцем-наследником –
В августе 1913-го, во время XVII Международного медицинского конгресса в Лондоне, Юнг отходит от психоанализа и представляет свой психотерапевтический подход, который он называет «аналитической психологией». 20 апреля 1914 года, после того как он был переизбран с небольшим перевесом в сентябре 1913-го без утверждения ближайших учеников Фрейда, Юнг покидает пост президента Международной ассоциации психоанализа. 10 июля Цюрихское психоаналитическое сообщество последовало его примеру и вышло из Ассоциации из-за того, что Фрейд «навязывает ортодоксальность, которая сдерживает свободу и независимость исследований». Фрейд предлагает Юнгу закончить их личные взаимоотношения. После начинается Первая мировая война (1914–1918). Они никогда больше не встретятся и не обменяются письмами.
Большинство историков фрейдистского психоанализа видят в Юнге отрекшегося ученика Фрейда, своего рода еретика психоаналитического движения. Реальность сложнее. Как мы видели, Юнг уже развил свои идеи и теории перед встречей с Фрейдом. Он уже получил признание в мире психиатрии, и именно поэтому Фрейд заинтересовался им и захотел сделать своим преемником, чтобы придать более интернациональное измерение психоанализу.
Также у них была крепкая личная связь, но с оттенком патернализма, который льстил Юнгу до тех пор, пока не начал его душить, что и объясняет горечь, которая двигала обоими после разрыва. Даже если, как мы увидели, Юнг в конце жизни отдал должное Фрейду и признал важнейший вклад, который он внес в научное мышление и психологию в целом, он никогда не переставал замечать: «Я не являюсь ни в коей мере прямым преемником Фрейда. Я всегда расширял мою научную позицию и теорию комплексов еще до встречи с Фрейдом. Мастера, которые повлияли на меня в первую очередь, – это Блейер, Пьер Жане и Теодор Флурнуа» [13].
4
Погружаясь в бессознательное
«После разрыва с Фрейдом для меня началось время внутренней неуверенности, более того, дезориентации [1], – пишет Юнг в автобиографии. – ‹…› Я чувствовал себя дрейфующим в пустоте, словно подвешенным, потому что свою позицию я еще не нашел». Юнг испытал облегчение от того, что ему не нужно больше иметь дела с психологическими теориями, и более того – с позитивистской философией, которой он не придерживался. Тем не менее он обнаружил себя в глубоком профессиональном одиночестве. Поддержав Фрейда и став ключевой фигурой в психоаналитическом сообществе, он повернулся спиной к миру психиатрии. Порвав с Фрейдом, он потерял дружбу и поддержку психоаналитического движения и оказался в изоляции, несмотря на то, что не прекращал дружеские и профессиональные контакты с цюрихским отделением психоаналитического движения и некоторыми «свободными электронами», такими как, например, женевский психолог Теодор Флурнуа.
Оставшись наедине с самим собой, он погрузится в депрессию, которая продлится несколько лет. Не интересуясь более преподаванием психиатрии (у него не получится прочитать ни единого научного труда на эту тему), он покидает свой пост в Университете Цюриха 20 апреля 1914 года, чтобы заняться «той единственной задачей, которой является мой опыт столкновения с бессознательным» [2]. Теперь он полностью погружается в собственную жизнь, личные исследования и частную практику. Мы видели, что с самого детства Юнг отмечал в себе две личности. Первая – сознательное Эго: рациональная, логичная, экстравертная и открытая реализации в обществе. Вторая – бессознательное: иррациональная, поэтичная, интровертная и созерцательная. С позднего подросткового возраста Юнг решил отдать главную роль своей личности номер один, и именно так он построил замечательную карьеру, семью, социальные связи. Но когда приблизился к середине жизни (в 1913-м Юнгу 38 лет), он ощутил насущную потребность опять дать слово своему бессознательному, позволить личности номер два, давно подавленной, снова ожить, отправиться на поиски своего личного мифа. В этот момент для него начинается то, что после он назовет «процессом индивидуации», результатом плодотворного диалога между сознательным и бессознательным, который, как он убежден, происходит у многих людей, подобных ему, в этом кризисе среднего возраста, когда мы ставим под вопрос глубинный смысл своего существования.
Этот нестабильный период оказывается временем возможности для конструктивных изменений. Юнг в кризисе, но этот кризис воспринимается им как необходимое условие для глубокого внутреннего перелома, нового понимания себя и человеческой психологии в целом. В конце жизни он напишет об этом периоде дестабилизации: «Вся моя последующая деятельность состояла в освоении того, что ранее множилось в моем бессознательном годами и что впоследствии захлестнуло меня с головой. Это было сырьем для работы всей моей жизни» [3]. В этот богатый на сны и вдохновляющие, но беспокойные видения период Юнг пытался найти баланс между насыщенной психической жизнью и жизнью в семье и строящемся обществе. Присутствие жены и пятерых детей, а также необходимость уделять достаточно внимания пациентам обеспечивали эту золотую середину. Он принимает от пяти до девяти пациентов в день, посвящает остальное время семье, а вечером отдается исследованиям и внутренним переживаниям. Он понимает, что без семейной и общественной жизни его могли бы поглотить фантазии, как Ницше, страстным читателем которого он остается. «Ницше потерял связь с почвой под ногами, – пишет он, – потому что у него нет ничего, кроме внутреннего мира его мыслей, мира, который владеет Ницше куда сильнее, чем сам Ницше владеет им» [4].
Этот внутренний кризис отразится и на семейной жизни Юнга начиная с 1908 года (он женился в 1903-м). Несмотря на то что он очень привязан к своей семье, он все же открыт и для других романтических отношений, которые сыграют важную роль в его интеллектуальной эволюции. Привязанность к семье и иудеохристианская мораль (которой он остается верен) принуждают его к моногамии, но Юнг глубоко потрясен встречей со странным человеком: Отто Гроссом. Медик и психоаналитик был отправлен к Юнгу Фрейдом в 1908-м, чтобы Юнг помог ему излечиться от кокаиновой зависимости. Анархист, ницшеанец, заклятый враг патриархата, Гросс утверждает, что цивилизация задавила жизненную и творческую силу человека: сексуальность. Он говорит, что вера в постоянство любви к одному человеку – иллюзия, а сексуальная исключительность – ложь. Он выступает за сексуальную свободу и свободные отношения. Хотя сначала Гросс раздражает Юнга, он быстро привязывается к этому блестящему и провокационному духу, и они приступают к взаимному анализу в мае и июне 1908 года. Очень вероятно, что именно под влиянием Гросса Юнг вступает во внебрачные отношения с одной из своих прежних пациенток, Сабиной Шпильрейн. Эта молодая еврейка 22 лет русского происхождения обладает живым умом, а также истерическим и страстным темпераментом. Она безумно влюбляется в Юнга во время терапии, которая началась в 1904-м, и не было доподлинно известно, закончилась ли она в 1908-м, когда начались их интимные отношения. Они проживали вместе сильную интеллектуальную и любовную страсть, которая очень беспокоила жену Юнга, Эмму, и Зигмунда Фрейда, который поддерживал переписку с обеими женщинами и требовал от Юнга объяснить свое поведение. После лечения и конца этих отношений (они расстались, потому что Юнг отказался развестись с женой), Сабина становится врачом и пионеркой зарождающегося психоаналитического движения. Она инициировала развитие психоанализа в России, изобрела концепцию инстинкта смерти, которую позже подхватит Фрейд, проанализировала знаменитого педагога Жана Пиаже и распространила психоаналитическую практику среди детей (она оказала определяющее влияние на Мелани Кляйн). Ее убили нацисты в 1942 году. История страстной влюбленности между Карлом Густавом Юнгом и Сабиной Шпильрейн точно изображена в чудесном фильме Дэвида Кроненберга «Опасный метод» с исключительным актерским составом: Кирой Найтли в роли Шпильрейн, Майклом Фассбендером в роли Юнга, Вигго Мортенсеном в роли Фрейда и Венсаном Касселем в роли Гросса.
Отношения с Сабиной позволили Юнгу раскрыть и принять свою полигамию: в течение жизни у него будет множество отношений с другими женщинами, и он не будет скрывать это от жены или друзей. Эмма принимает это и даже устанавливает прочные взаимоотношения с другой пациенткой с 1913 года, Антонией (Тони) Вольф. Более интровертная, чем Сабина, Тони не менее интеллектуально одарена. Она тоже становится психотерапевткой и одной из столпов Психологического цюрихского клуба, в котором процветают юнгианские идеи. Она остается вдохновительницей и любовницей (точнее, второй спутницей) Юнга на протяжении 40 лет, до своей смерти в 1953-м.
В «Метаморфозах и символах либидо» Юнг проводит интересное разделение между двумя типами мышления: направленное мышление и образное. Направленное мышление – рациональное и логичное, создает научный дискурс. Образное же мышление, движимое видениями и ассоциациями, является ядром мифического дискурса. Миф предшествовал науке тысячелетиями, и даже несмотря на то, что направленное мышление – современное и точное, Юнг все же убеждается, что не нужно очернять или дискредитировать образное мышление, у которого есть свои преимущества и которое продолжает жить в каждом из нас, протекая сквозь коллективное бессознательное. Он также понимает, что мог активировать символы и архетипы, спрятанные в его психике, с помощью определенных упражнений (я объясню понятие архетипа далее). В конце 1913 года он предлагает метод активного воображения, чтобы разбудить образное мышление, то есть вызвать фантазмы (я вернусь к этому подробнее).
Юнг спрашивает себя, что нужно делать с материалами (видениями, словами, рисунками, текстами и т. д.), полученными в процессе упражнений в образном мышлении. Он представляет два возможных варианта: формирование и понимание. Вариант художественного формирования помогает проявиться символам, таким как мандалы[6], приносящим эстетическое наслаждение, которое успокаивает душу. Понимание же приносит смысл: позволяет осознать закодированный язык и символику бессознательного. Эти два пути незаменимы и дополняют друг друга, объясняет Юнг, и именно на перекрестке начинается «трансцендентная функция», которая позволяет личности стать во главе и не быть поглощенной мощью освобожденного бессознательного.
Открыв двери своего бессознательного, Юнг погрузился в поток снов, видений и внутренних голосов. Ему постоянно является персонаж, сперва во сне, а потом и в видении, которого Юнг называет Филемон. Он предполагает, что этот выдуманный человек – манифестация его интуиции: «Я понял, что во мне была сила, которая могла говорить то, о чем я не знал и не думал, видеть вещи, которые шли против меня самого. Если говорить на языке психологии, Филемон образовал интуитивный разум вещей, превосходящий то, что было доступно моему “Я”» [5]. Этот персонаж, или внутренний голос (который Юнг назовет в шутку своим «гуру»), преподает ему самые разные вещи о мире и о человеческой психике.
В начале 1916 года, посвящая себя сполна этому опыту активного воображения, Юнг испытывает «…крайнюю необходимость дать творческое обличье моему внутреннему миру. Я почувствовал себя будто бы обязанным изнутри сформулировать и выразить то, что сказал бы Филемон» [6]. Юнг отмечает, что этому напряженному моменту письма предшествовали тревожные эпизоды, потрясшие всех его родных, как если бы их дом был заполонен призраками: две его дочери видят белую тень в комнате; сыну видится беспокойный вещий сон, увидев который он просит карандаши, чтобы нарисовать его; дверной звонок звенит в полную силу, хотя никого нет у двери, и т. д. Пораженный всем случившимся, Юнг вопрошает: «“Что же это, во имя всего святого, такое?” Отвечает хор голосов: “Мы возвращаемся из Иерусалима, где не нашли того, что искали”. Эти слова соответствуют первым строкам “Семи проповедей мертвым”. Потом слова сами полились на бумагу, и три вечера спустя эта вещь была написана. Едва я принялся писать, вся когорта призраков испарилась» [7]. Этот текст, написанный за три ночи, пронизан пророческим духом. Под псевдонимом Василид (мыслитель-гностик II века н. э.) Юнг выражает квинтэссенцию своего нового духовного понимания мира. Я вернусь к содержанию во второй части книги, где расскажу об отношении Юнга к священному и религии.
Этот эпизод особенно значим для душевного состояния Юнга прямо перед Первой мировой войной, в период интенсивного противоборства со своим бессознательным. Между октябрем 1913 и июлем 1914 года ему снятся 12 волнующих снов, в которых он видит моря крови и тысячи жертв. Пытаясь связать сны с личной жизнью, он не понимает их смысла и думает, что потерял рассудок, пока не начинается открытое противостояние в конце июля 1914-го – это позволяет ему понять, что сны предупреждали об общественных событиях. Спустя много лет он вновь почувствует необходимость описать свои сны, состояние души, внутренние видения и их понимание через тексты, записанные в «Черных тетрадях» (названных так из-за темно-коричневого переплета). Юнг, обладающий также особенным даром к рисованию и живописи, учившийся этому во время жизни в Париже, любил делать эскизы своего воображения. Свою первую мандалу он нарисовал 16 января 1916 года, примерно в то же время, как написал «Семь проповедей мертвым», и создал множество других в период с июня по сентябрь 1917-го, руководя при этом британским центром интернированных в Шато д’Э в рамках своих военных обязательств (Швейцария не была вовлечена в жестокую войну, раздирающую Европу на части, но все же требовала определенной военной службы от мужчин). Между декабрем 1913-го и апрелем 1914-го Юнг проживает невероятной силы сопротивление своего бессознательного и описывает множество видений в своих «Черных тетрадях». После, в течение целого года, с лета 1914-го по лето 1915-го, он писал комментарии и толкования своих видений и создал первый рукописный черновик (который потом также напечатал) этого исходного материала, который он собирается каллиграфировать и иллюстрировать рисунками и мандалами.
Он приступает к этой художественной работе с 1915-го, но понимает, что пергамент не выдерживает чернил. Так что он заказывает у типографии большую книгу в красном кожаном переплете (отсюда и название «Красная книга»), в которую вклеивает первые каллиграфически оформленные страницы.
Зимой 1917-го Юнг начинает новый текст, который он назвал «Испытания», и записывает в нем видения прошлых лет, а также добавляет комментарии, на которые эти видения его вдохновили. Он включает туда «Семь проповедей мертвым», в этот раз вложенные в уста Филемона. «Красная книга» состоит из трех частей: «Путь будущего» (
На задней обложке книги Юнг выгравировал название на латыни:
Он долгое время не решался опубликовать ее, боясь, что это навредит его научной работе. В конце концов он ничего не решил, и только в 2000 году его наследники поручают работу над изданием Сону Шамдасани, одному из лучших специалистов по работам Юнга, историку психиатрии и профессору Университетского колледжа в Лондоне. Английское издание было опубликовано в 2009-м, и вскоре за ним последовали переводы по всему миру. Опубликованное в 2011-м в издательствах Éditions de L’Iconoclaste и La Compagnie du Livre rouge французское издание было подготовлено Бертраном Эвено, а перевела книгу, в числе прочих, Кристин Майяр. Эта удивительная, впечатляющая работа завоевывает признание в мировой прессе как беспрецедентное редакторское событие. Вот что пишут New York Times: «Эта книга – главное произведение одного из величайших мыслителей современности – долгое время была лишь тайным слухом под покровом легенды. Речь идет об удивительной книге, словно вышедшей из Средневековья». А критик итальянской ежедневной газеты La Repubblica справедливо подчеркивает, что «“Красная книга” – больше чем памятник знанию, это личные записи, демонстрация того, что великие мыслители могут объять бездну безумия, находящуюся в них, и не быть ей поглощенными».
Я уже упоминал, что Юнг остался глубоко пораженным шедевром Ницше, «Так говорил Заратустра», и осознанием опасности поддаться безумию (как сделал Ницше), если погрузиться слишком глубоко во внутренний мир, не привязывая себя к миру внешнему. За чтением «Красной книги» невозможно не поразиться ее композиции и стилю, похожими на «Так говорил Заратустра». Юнг внимательно изучил книгу Ницше заново в ноябре 1914 года, и она, без сомнений, вдохновила его как в жизни, так и на написание
«Центральный сюжет этого труда можно резюмировать следующим образом: как Юнг заново открывает для себя свою душу и излечивается от болезни нашей эпохи – духовной отстраненности. У него получается сделать свою душу местом возрождения лика Божьего, развивая в этом новое видение мира, принимающего форму психологической и теологической космологии.
В 1916 году, в одно время с открытием бессознательного и этой художественной деятельностью, Юнг вновь начинает свои научные изыскания. Он публикует множество заметных статей в медицинских журналах, готовит важную работу о психологических типах, к которым я вернусь позже. Его личность номер один снова показывается на поверхности, чтобы уравновесить опасные поиски личности номер два. У Юнга есть большая частная клиентура, он ведет счастливую буржуазную и семейную жизнь в одном из больших поместий Кюснахта, где еще четыре человека помогают ему с бытовыми задачами. Несмотря на это, он пишет в автобиографии, что чувствует себя неудовлетворенным:
«Благодаря моей научной работе мне наконец удалось поставить свое воображение и идеи бессознательного на твердую почву. Слова и письма в моих глазах не имели достаточного доказательного веса: нужно было что-то еще. Я должен был, в каком-то роде, вытесать в камне мои самые сокровенные мысли и собственное знание, исповедоваться, выгравировать эту исповедь веры» [9].
В 1922 году он покупает землю в Боллингене, диком месте, заросшем тростником и окруженном горами (ранее это было владением аббатства Санкт-Галлен), на берегу самого большого озера Цюриха, в 30 километрах от Кюснахта. Юнг родился в Кесвиле, рядом с Боденским озером, и вот во второй раз в своей жизни он решает построить дом у воды, что наделено для него особенным смыслом, так как вода символизирует в психологии бессознательную энергию и происхождение, два главных измерения его научного изыскания. Вода означает первозданную материю, внутриутробную жизнь, мать – Юнг потерял ее в январе 1923-го, тогда же, когда начал своими руками строить каменную башню на своем участке. Эта башня, благодаря своей округлости и своему защитному смыслу, приобретает также смысл материнства: «С самого начала башня была местом взросления – грудью матери или материнской формой, в которой я снова мог быть настоящим, каким я был, буду и есть. Башня дала мне ощущение, словно я возродился в камне. Я видел в ней то, о чем раньше никто не догадывался: олицетворение индивидуации» [10]. С годами Юнг ощутил необходимость расширять свои владения вокруг этой простой башни, которая стала в итоге чем-то вроде небольшого средневекового замка, который он построил с помощью нескольких мастеров.
Именно здесь он наиболее полно чувствует самого себя. Именно сюда он приезжает, чтобы восстановить силы, насколько это возможно, здесь он проводит бóльшую часть времени в последние годы жизни. Он ходит под парусом и катается на лодке по озеру. Он любит сидеть подолгу на камне рядом с кромкой воды, занимаясь рыбалкой или просто наслаждаясь видом. Он рубит лес, пишет, медитирует. На стенах зданий он ваяет и пишет многочисленные мотивы из своей личной мифологии, например фреску, изображающую Филемона. В Боллингене Юнг не только старается переизобрести себя, но и делит моменты близости с Тони Вольф, своей второй спутницей, которую он считал одушевленной анимой и с которой у него была сильнейшая интеллектуальная связь. Он намеренно предпочитает вести деревенскую жизнь:
«Я отказался от электричества и сам разжигаю камин и печь. По вечерам зажигаю старые лампы. Водопровода здесь тоже нет: нужно самому идти к насосу. Я рублю дрова и готовлю. Эти простые занятия делают человека проще, а быть простым человеком очень сложно» [11].
5
Новая география души
В течение трех первых десятилетий XX века Юнг заметно переопределил человеческую психику. В процессе опытов, изучения и открытий он разработал новую географию души на четырех континентах: сознательное Эго и его направления (психологические типы), личное бессознательное, коллективное бессознательное и Эго. Он умышленно использует слово «душа», потому что желает обозначить с его помощью «целостность человеческой психики» через эти четыре измерения. Но для него это также способ дистанцироваться от материалистического видения, которое рассматривает психику исключительно в качестве предмета изучения: «Современное убеждение в верховенстве физического ведет в итоге к
«По мнению Юнга, душа участвует и в материальном, и в духовном мирах. Это ни в коем случае не означает, что это простое смешение: обеспечив единство и сохранив различия, она создает собственную реальность, показывает свой мир, представляясь промежуточным измерением, в котором специфическим органом является тонкое тело» [2].
«Что такое сознание? Быть сознательным – это воспринимать и узнавать внешний мир, а также самого себя в отношении к этому миру» [3], – пишет Юнг. В центре сознания находится то, что мы называем «Я». Эго – в какой-то мере сложный агрегат ощущений, восприятия, аффектов, мыслей, воспоминаний. Юнг подчеркивает важность аффектов в восприятии себя: именно через эмоции и чувства мы осознаем себя наиболее остро, и он выдвигает гипотезу, что через аффект маленький ребенок впервые осознает самого себя (то есть что он существует отдельно от матери).
Юнг подчеркивает также три важные вещи насчет «Я» и сознания. Для начала, сознание характеризуется определенной ограниченностью: оно может охватывать лишь небольшое количество понятий. В таком случае, возможно, оно находится в полушариях головного мозга (для бессознательного, по мнению Юнга, это не так). И, наконец, «индивидуальное сознание, или сознание Эго, – позднее освоение эволюции. Его изначальная форма – простое сознание группы» [4]. На протяжении своей долгой истории человеку понадобились десятки тысячелетий, чтобы отделить индивидуальность от группы, и до сих пор существуют народы, отмечает Юнг, где индивидуальное сознание не проявилось окончательно, и также есть в современном мире личности, у которых очень слабое самосознание: «Есть множество существ, которые еще не совсем сознательны; даже среди цивилизованных европейцев встречаются некоторые аномально бессознательные субъекты, для которых огромная часть жизни проходит в бессознательной манере» [5]. Именно это наблюдение вдохновило Юнга на знаменитый процесс индивидуации, к которому я вернусь. С помощью этого процесса индивидуум становится все больше и больше самим собой, интегрируя в свое сознание бóльшую часть того, что находилось в его бессознательном и действовало автономно.
Еще работая с Фрейдом, Юнг уже задавался вопросами насчет причин, по которым два умных человека видят реальность по-разному. Он задал себе вопрос о различиях Фрейда и Адлера, которые, по его мнению, были основаны на экстравертности Фрейда и интровертности Адлера. Именно тогда он впервые приблизился к исследованию этих двух психологических тенденций. В 1913 году на Мюнхенском конгрессе по психоанализу он впервые защищает тезис, согласно которому либидо является местом действия двух впечатляющих течений, одно из которых подталкивает субъекта к внутреннему миру (интроверсия), а другое – к внешнему (экстраверсия). В каждой личности одна или другая тенденция преобладает, и это влияет на отношения с самим собой или на видение мира. Углубляясь в наблюдения и рефлексию на эту тему, Юнг приходит к идее, что сознание подчиняется не только этим двум установкам, но и использует четыре разные функции для постижения окружающего мира: ощущение, интуицию, мысль и чувство. В работе «Психологические типы», опубликованной в 1921-м, он поясняет эти четыре функции и их отношения.
Первая функция – это ощущение: через органы чувств мы воспринимаем мир. Вторая – мысль: как только объект воспринят нами, мы задаемся вопросом, что это такое. Мысль приносит знание об объекте. Идущая следом функция чувства оценивает важность объекта: что он значит для меня? Нравится он мне или нет? Испытываю я желание или отвращение по отношению к нему? И, наконец, интуиция позволяет нам связать этот объект с другими и расположить его во времени (впечатления, связанные с прошлым, или предвкушения, связанные с будущим). Юнг утверждает, что ощущение и интуиция рациональны: они оценивают, различают, судят, исключают. «Вооружившись этими четырьмя функциями ориентации, которые рассказывают нам, существует ли вещь, что это за вещь, откуда она и куда движется и, наконец, что она значит для нас, мы ориентируемся в нашем психическом пространстве» [6], – объясняет он.
Следом Юнг уточняет, что каждая из этих функций обладает особенной энергией, меняющейся в зависимости от человека, и что у разных людей может доминировать одна из функций. У некоторых людей очень развиты ощущения, и они ориентируются во внешнем мире в первую очередь с помощью них. Другие интуитивны и чувствуют вещи более смутно, но связывают их с другими объектами с течением времени. Третьи, в свою очередь, ведомы чувствами – их влечением или отвращением к другим объектам и людям. Четвертые, наконец, просеивают все через мысли: они анализируют, отделяют одно от другого, стараются понять. Наша доминанта связана с нашей природой, внутренним темпераментом, но она также может быть результатом внимания и воли: каждый может развить и усилить ту или иную функцию на свой выбор. Когда человек решает сфокусироваться на концерте и только слушать, он осмысленно направляет свое сознание к функции ощущения.
Юнг также уточняет, что между функциями есть определенные несовпадения: ощущение противостоит интуиции, в то время как чувство борется с мыслью. На самом деле нелегко владеть одновременно смутной, интуитивной возможностью ухватить смысл предмета и его чутким, конкретным осязанием, и так же сложно внимать чувству, дающему объекту ценность, и в то же время мысли, желающей объективно проанализировать ситуацию. Юнг приводит пример, в котором кто-то должен препарировать лягушку, чтобы понять функционирование физиологии: он должен отстраниться от своих чувств по отношению к лягушке, чтобы правильно провести опыт. Но, пусть и нелегко использовать одновременно две противоположные функции, это не значит, что человек с одной из доминирующих функций не может использовать противоположную ей, которую Юнг описывает как «низшую». Скорее это означает, что противоположная функция окажется менее осознанной и более хаотичной, ей будет труднее управлять. Например, человек с доминирующей функцией мышления не будет полностью лишен аффектов, но будет проживать чувства более бессознательно, часто будет переполнен эмоциями или не будет иметь достаточно проницательности в эмоциональном выборе, хотя во всех других аспектах ему будет вполне ее хватать. Мы можем управлять доминирующей функцией с помощью внимания и воли, но «низшая» функция действует без нашей помощи: ей или не получится овладеть, или получится, но с большими усилиями.
Эти размышления привели Юнга к тому, чтобы расположить четыре функции в круге, в двух противоположных парах: Эго в середине, доминирующая функция наверху, противоположная – внизу, а две другие на горизонтальной оси, друг напротив друга.
Например, если у человека доминирующая интуиция, ее нужно отобразить наверху вертикальной оси, а ощущение – внизу этой оси. После необходимо поместить мышление и чувство друг напротив друга на горизонтальной оси. Две функции, помещенные на горизонтальную ось – не доминирующие, но и не низшие, – обычно служат главной функции «Я».
Ассоциируя эти четыре функции с двумя ранее упомянутыми тенденциями (экстраверсия/интроверсия), мы подходим к достаточно сложной типологии личности. Тип «мыслительно-экстравертный», прототипом которого был Чарльз Дарвин, относится к открытым умам, интересующимся всем вокруг, собирающим факты и приводящим их в порядок. Напротив, тип «мыслительно-интровертный», хорошим примером которого является Иммануил Кант, скорее молчалив и направляет свою рефлексию к самопознанию или к формулировке идей. Тип «чувствующе-экстравертный», как, например, Мэрилин Монро, очень социален, везде чувствует себя к месту, щедрый, но может казаться ветреным или непостоянным, в то время как тип «чувствующе-интровертный» – Винсент Ван Гог – более глубок, обращен скорее к наблюдению собственных эмоций и душевных состояний, но хуже адаптируется и склонен замыкаться в себе. Тип «ощущающе-экстравертный» – идеальный гедонист, Казанова, умеющий наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях, тогда как тип «ощущающе-интровертный» более ориентирован на осязание, чем на объект: это случай множества музыкантов, таких как Шуберт или Шопен. Тип «интуитивно-экстравертный» – визионер, постоянно ищущий что-то новое, как самые великие создатели этого мира, в то время как тип «интуитивно-интровертный» также визионер, но более мистический, мечтательный, фантазер, как многие из художников и поэтов – например, Поль Верлен или Уильям Блейк.
Юнг предупреждает, что психологические типы не должны становиться ограничивающими ярлыками или заковывать людей в жестко фиксированные категории, но могут быть важным инструментом для самопознания и лучшего понимания сложностей, с которыми мы сталкиваемся в попытке понять других. Понимание, что наш партнер относится, например, к мыслительно-интровертному типу, а мы сами – к типу «чувствующий экстраверт», поможет скорее принять недопонимания и различия в отношении к рутине, без осуждения или враждебности.
Эта модель оказала сильное влияние на графологию и теории управления благодаря типологии Майерс-Бриггс и соционической концепции – теории, разработанной в 1970–1980-х годах, опирающейся на разные аспекты информации с разными психологическими типами. Кроме того, эта модель позволяла понять, как Юнг и предвидел относительно расхождений между Фрейдом и Адлером, что «любое суждение о человеке ограничено его личным типом и что каждая точка зрения относительна» [7].
Эта удивительная истина открылась мне во время изучения философии: каждый размышляет исходя из своей чувствительности, из своего особенного типа психики. Не случайно радостные оптимисты, как Монтень или Спиноза, развили философию радости, а личности страдающие и пессимистичные, как Шопенгауэр или Чоран, имели мрачный взгляд на жизнь. Именно поэтому философия никогда не сможет быть объективной наукой, в отличие от математики или физики. Несмотря на универсальный характер разума, в который я верю полностью и который остается основным инструментом философской деятельности, субъективность философа почти всегда влияет на его видение мира и аргументацию.
Даже не используя этот конкретный термин, Спиноза, без сомнения, был первым мыслителем, который подчеркнул, что бóльшая часть наших действий – продукт нашего бессознательного, так как мы не понимаем истинных причин, ставших мотивом действий. Шопенгауэр подхватит эту мысль, но именно у Каруса и фон Гартмана мы впервые найдем концепцию бессознательного, которая будет развита и обогащена Фрейдом в конце XIX и начале XX века. Совсем недавнее открытие этой бессознательной психики позволяет рассмотреть взаимоотношение Эго и сознания, которое до этого было непоколебимым. Оставаясь в центре личности, Эго больше не считается всем сознанием, но становится частью, зависящей от бессознательного. Юнг объясняет, что слово, которое охватывает такую бездонную психическую реальность, может нести только отрицательное значение, Кант назвал это явление «ноуменами», «вещами в себе», которые являются «исключительно негативными ограниченными концептами» [8].
Мы уже увидели, что Юнг отказался от фрейдистского взгляда на содержание личного бессознательного: для него оно больше чем сосуд для травматичных воспоминаний и подавленных желаний сознательного Эго, это также источник творчества и вдохновения. Иногда бессознательное освещает пути, на которые мы можем ступить, или вещи, в поисках которых мы находимся, через сны, оговорки, возвращение к спрятанным воспоминаниям и т. д. Юнг приводит пример криптомнезии у писателя. В попытках написать текст автор замечает пришедшую к нему идею. Он думает, что она принадлежит только ему, в то время как его бессознательное работает над тем, чтобы поднять воспоминание об однажды прочитанной книге или истории на поверхность сознания, воспоминание, которое было позабыто и которое помогло ему с идеей, необходимой для дальнейшей интриги в его работе. В большинстве случаев автор не связывает эту идею с тем, что читал давно, а вот другие люди, прочитав его книгу, подумают, что он заимствовал определенные вещи или вдохновился ими намеренно, когда на самом деле речь идет о возрождении спрятанного воспоминания.
Юнг приводит пример криптомнезии в «Заратустре» Ницше, где философ описывает почти слово в слово один инцидент из корабельного журнала, датированного 1686 годом. Юнг прочитал отчет об этом происшествии в работе, опубликованной в 1835-м, – Ницше напишет свою книгу лишь полвека спустя. Он связался с сестрой философа, которая подтвердила, что они читали эту работу еще детьми, когда Ницше было примерно 11 лет. То же самое может произойти и с музыкантом, напевающим мелодию, не помня, что он слышал ее в популярной или народной песне, будучи ребенком, или с поваром, который уверен, что создал новый рецепт, хотя в детстве он видел, как по этому рецепту готовила его бабушка: идея или образ переходят из бессознательного в сознание… потому что нам это нужно.
Юнг подчеркивает еще один важный пункт:
«Тем же образом, как содержание сознания нашей души может испариться в бессознательном, может возникнуть и новое содержание, никогда не присутствовавшее в нашем сознании. ‹…› Открытие, что бессознательное не простое хранилище нашего прошлого, но и источник ростков психических ситуаций и идей будущего, определило новизну моего собственного отношения к психологии» [9].
Юнг также справедливо напоминает, что множество интеллектуальных, научных или художественных открытий также появились благодаря неожиданной помощи бессознательного, как знаменитый сон Декарта, который явил ему в одно мгновение порядок наук, или сон писателя Роберта Льюиса Стивенсона, который принес сюжет его известного романа «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Абсолютно новые идеи, которые общество назовет «гениальными», даны нашим бессознательным. Юнг доходит даже до того, что утверждает, основываясь на богатом личном опыте и наблюдениях, что наше бессознательное может знать, по крайней мере отчасти, о событиях, которые еще не произошли: «У нас есть все основания полагать, что только то, что мы называем “сознанием”, заперто во времени и пространстве, в то время как оставшаяся часть души ‹…› находится в относительно безвременном и беспространственном положении» [10]. По этой причине личное бессознательное может знать о событиях из нашего будущего и помещать их в сознание, например в виде вещих снов. У Юнга их было множество, как о его личной жизни, так и об общественных событиях – например, те, которые предупредили его о Первой мировой войне (их я упоминал ранее). Это также объясняет, как некоторые люди, «ясновидящие», одаренные определенными возможностями, которые позволяют им связать собственное бессознательное с бессознательным других людей, могут предсказать некоторые события.
Второе большое открытие Юнга о психике, которое, без сомнения, больше всего повлияло на его известность, заключается в том, что у каждого в бессознательном есть безличная, то есть коллективная часть. Если сознание и личное бессознательное строятся на протяжении всей жизни, то коллективное бессознательное передается по наследству. Когда мы рождаемся, наш мозг не девственно чист, он содержит следы историй миллионов поколений людей, которые предшествовали нам.
«Осознание огромной степени, в которой души людей отличаются одна от другой, было одним из величайших потрясений в моей жизни, – пишет Юнг. – Но, несмотря на наше индивидуальное сознание, оно увековечено навсегда в колыбели
Содержимое этого коллективного бессознательного передается нам через мифы, сказки, рассказы и древние религиозные обычаи. Они являются плодом сильных эмоций – радости, страха, тревоги, любви, – которые испытывали первые люди перед могуществом природы и тайной жизни и смерти.
С самого детства Юнг видел сны, в которых иногда появлялись мифологические символы, многим позже он узнает, что это были религиозные представления Древнего мира. Став врачом, он наблюдал такой же феномен у некоторых пациентов и опубликовал исследование случая, когда у человека с шизофренией были видения, похожие на древнее религиозное изображение (труба на солнце, из которой дует ветер), описанное в не опубликованном на тот момент письменном источнике. Коллективная психика – центральная тема его первой большой работы, «Либидо, его метаморфозы и символы» (1912), которая лишь ускорила его разрыв с Фрейдом. Это длинный комментарий к удивительному клиническому случаю молодой американки мисс Миллер, изложенному в статье, которая была опубликована в 1906 году психиатром Теодором Флурнуа. Юнга заинтриговали множественные отсылки к мифологии во снах и фантазиях этой пациентки, к тому же в этот момент он читал «Человеческое, слишком человеческое» Ницше, и одна мысль вдохновила его особенно сильно: «Во сне и мечте мы снова переделываем задачу предыдущего человечества». Он понял эту идею следующим образом: «Так же, как наши тела хранят во множестве органов остатки древних функций и прежних состояний, так и наш разум ‹…› всегда несет в себе отметки произошедшей эволюции и повторяет далекое прошлое как минимум во снах и фантазиях» [12]. Анализируя богатое содержание универсальных символов снов и стихов мисс Миллер, Юнг убеждается, что эта пациентка, как и многие другие, которых признали безумными, была поглощена своим коллективным бессознательным, о всеобщем мифологическом характере которого она и не подозревала. Это и было причиной, по которой Юнг сочтет необходимым научиться сдерживать и расшифровывать расслабление филогенетических слоев бессознательного, неважно, является оно спонтанным или спровоцированным активным воображением. Другими словами, не высвобождение в психике универсальных символов (которые Юнг впоследствии назовет «архетипами») является проблемой, а отношение субъекта, который должен будет научиться внедрять это содержание в свое личное видение мира под угрозой невроза или даже психоза. Но однажды включенный в сознание, этот коллективный материал участвует в развитии существа, которое благодаря ему достигнет большей полноты.
Поделиться книгой: