Помоги проекту - поделись книгой:
Чан Кай-и хвастал, что он якобы готовится к сопротивлению Японии. Однако с событий 18 сентября до произнесения этой речи прошло почти три года. К чему же он «подготовился»?
Он сообщил:
«На что же сейчас опирается Япония? Она опирается лишь на свою полную военную подготовленность. Мы же совершенно не подготовлены не только к обороне в масштабе всей страны, но даже и к защите отдельных пунктов. Поэтому японские танки, бронемашины, самолёты могут хозяйничать где и когда им угодно. Именно поэтому они и нападают на нас. Если бы мы были хоть немного подготовлены, мы, по меньшей мере, преградили бы путь японским танкам; если бы мы имели хотя бы примитивное противовоздушное оборудование, они не посмели бы безнаказанно безобразничать. Вчера в беседе с одним из своих друзей я упоминал, что нечего и говорить о годичной или полуторагодичной подготовке; будь у нас на подготовку месяц или два — японцы уже не посмели бы так нагло творить свои безобразия».
У Чан Кайши нашлись самолёты и танки для наступления на вооружённые силы народа, но для отпора японцам у него не оказалось их не только для обороны в масштабе всей страны, но даже для защиты отдельных пунктов! Не оказалось даже примитивного противовоздушного оборудования! Прошло три года (а со времени кровавой резни в Цзинани — шесть лет), и всё-таки не только «нечего и говорить о годичной или полуторагодичной подготовке», но даже месяца или двух на подготовку и то не нашлось! Это — свидетельство, данное устами самого Чан Кайши! Но возможно ли было хотя бы теперь начать подготовку к обороне? По мнению Чан Кайши, это было бы бесполезно. Он утверждал:
«Если мы сейчас экспромтом возьмёмся за усиление наших вооружений, за укрепление национальной обороны, то мы всё равно уже опоздали что-либо сделать, чтобы быть в состоянии сопротивляться Японии. Даже если, начиная с этого дня, мы все общими усилиями будем работать в этом направлении тридцать лет, и то этого будет недостаточно. Было бы абсурдом думать, что мы даже после 30‑летней подготовки смогли бы одолеть Японию с помощью материальной силы; а тем более теперь, когда японцы не дадут нам возможности укреплять национальную оборону, не дадут времени, чтобы производить оружие».
Не заявлял ли Чан Кайши ранее, что будь у нас на подготовку месяц или два, то японцы уже не посмели бы так нагло творить свои безобразия? А теперь он уже утверждает, что и тридцать лет усилий ничего не дадут. Таким образом, отказ от подготовки становится священной догмой. Но есть ли хоть какой-либо луч надежды, если японцы всё-таки «позволят» «готовить оборону»? Чан Кайши ответил:
«Вернёмся несколько назад. Даже если бы японцы позволили нам бросить все наши силы на подготовку к обороне, то разве мы смогли бы догнать их при наших возможностях в области людских резервов и финансов?»
Когда же, по мнению Чан Кайши, можно будет «готовиться к обороне»?
«Сейчас вам, господа генералы, нужно уяснить себе, что до тех пор, пока Япония не потерпит поражения в войне, национальная оборона Китая не может быть создана. Нам всем нужно уяснить то положение, что пока у Японии есть вооружённые силы, она не даст нам возможности упорядочить нашу национальную оборону, не даст Китаю возможности объединиться! Итак, какие же пути есть у нас, чтобы упорядочить национальную оборону и по-настоящему воевать с Японией? Нет у нас для этого ни времени, ни возможностей, и нечего строить себе иллюзии!»
Таково практическое содержание того положения, которое Чан Кайши в «Судьбах Китая» выразил словами: «национальное правительство [то есть чанкайшистская камарилья] в этот период [то есть после событий 18 сентября] не желало искать сочувствия общественности и оправдываться перед империалистами тем, что оно готовится к войне». Вот образец откровенного бесстыдства, бесстыдства и ещё раз бесстыдства!
Мао Цзэдун в своей работе «О затяжной войне»[82] говорил:
«Пораженцы смотрят на врага, как на всесильное божество, а на себя — как на ничтожную былинку».
Именно таким пораженцем и был Чан Кайши.
В чём же тогда Чан Кайши видел выход? По существу, этот «выход» давно уже был определён «почтенным наставником» Чан Кайши, любовно воспеваемым им, Цзэн Гофанем[83], который в свое время писал в одном из докладов маньчжурскому императору: «Бедствия, принесённые иностранцами, ниспосланы нам по воле неба, и здесь легко делу не поможешь». Значит, задача состоит в том, чтобы «использовать мощь иностранцев, установить с ними искренние, честные, дружеские отношения и сообща с ними защищать людей и имущество». Утверждая, что он «готовится к войне», Чан Кайши был в известном смысле прав: он действительно готовился к войне… против китайского народа. Он изо дня в день вёл гражданскую войну и ни на один день не прекращал подготовки к ней. В этом ему, конечно, «оправдываться перед империалистами» было незачем, так как он действовал по их указке.
Японские агрессоры были прекрасно осведомлены о той новой подготовке, которую провёл для них Чан Кайши. Они уже имели опыт и знали, что Чан Кайши выдаст им всё, чего они пожелают. Япония потребовала установления железнодорожной и почтовой связи с Маньчжоу-Го и создания таможен; Чан Кайши согласился. Японское министерство иностранных дел опубликовало так называемое «заявление Амо»[84], которое Мао Цзэдун характеризовал как «наиболее яркое проявление стремлений японского империализма к монопольному захвату всего Китая», а в заявлении, опубликованном чанкайшистской камарильей, говорилось, что «Китай никогда не имел намерений наносить ущерб другим государствам или же нарушать мир в Восточной Азии», что было равносильно полной капитуляции перед «заявлением Амо». Вслед за «заявлением Амо» в Китай с новыми конкретными предложениями о «японо-китайском сотрудничестве» прибыл японский посланник Арита, и в печати появилась инспирированная Чан Кайши циничная статья «Враги или друзья?», в которой говорилось, что «японцы, в конечном счёте, не могут быть нашими врагами. Китаю также, в конце концов, необходимо сотрудничество с Японией». 1 февраля 1935 г. Чан Кайши дал интервью, в котором заявил, что «наши соотечественники должны с полным достоинством, руководствуясь разумом и моралью, не поддаваться настроениям момента, не допускать антияпонских актов, чтобы продемонстрировать своё доброжелательство!» 13 февраля чанкайшистское правительство отдало приказ о запрещении антияпонских выступлений. 20 февраля оно направило в Японию с «миссией доброй воли» Ван Чунгуя[85], и действительно было «осчастливлено» милостью японского агрессора: 17 мая китайский и японский посланники были одновременно возведены в ранг «послов». Японские агрессоры удостоили чанкайшистское правительство «чести», поставив его на одну доску с марионеточным правительством Маньчжоу-Го. Министерство иностранных дел Чан Кайши сочло это за «событие, создающее целую эпоху в искреннем улучшении китайско-японских отношений». Но прошло всего десять с небольшим дней, как было предъявлено требование о размещении японских войск в Северном Китае. В результате появилось новое соглашение, «соглашение Хэ Инцинь — Умедзу»[86], согласно которому японские захватчики в военном, политическом и экономическом отношении подчинили себе Северный Китай. Одной своей бумажкой японские захватчики заставили немедленно убраться из Северного Китая чанкайшистские войска, которые, когда дело касалось безоружного населения, обычно бесчинствовали и держали себя весьма воинственно. 10 июня чанкайшистское правительство обнародовало позорнейший указ о «добрососедских отношениях». Когда же шанхайский журнал «Синьшэн» посмеялся над японским императором, то это было расценено как «проявление величайшего неуважения», и чанкайшистские лакеи поспешили принести японскому микадо свои извинения. 7 июля по поводу этого инцидента с журналом «Синьшэн» правительство Чан Кайши и ЦИК гоминдана издали за совместной подписью ещё более позорный приказ, в котором говорилось:
«В корреспонденции, помещённой в журнале „Синьшэн“, было проявлено неуважение к японскому императору, что в серьёзной степени наносит вред добрососедским отношениям между двумя странами. Впредь к достоинству японского императора надлежит проявлять безусловное уважение. Опубликование аналогичных корреспонденций строго запрещается, и виновные в нарушении этого приказа понесут суровое наказание».
Из этого явствует, что Чан Кайши не только захотел лично пойти в лакеи к японскому микадо, но и стремился заставить весь китайский народ стать его (микадо) верноподданными. В октябре Чан Кайши направил на Тайвань Чэнь И для участия в «больших торжествах» по поводу сорокалетия оккупации Тайваня японскими захватчиками. Он хотел подчеркнуть, что готов превратить весь Китай во второй Тайвань.
Сианьские события — ответ народа на предательскую политику Чан Кайши
Народ — и только народ — разрушил агрессивные мечты японских захватчиков и сорвал предательские планы Чан Кайши.
Во-первых, Китайская Красная Армия для оказания отпора Японии передислоцировалась на Север. Этим великим маршем Китайская Красная Армия под руководством Мао Цзэдуна разрушила план Секта об её «окружении и истреблении». По величайшим трудностям и опасностям, которые она преодолела в пути, по мастерству командования, по проявленной коммунистами и всеми бойцами силе солидарности, по самоотверженности и героизму этот марш не имеет прецедентов в истории Китая. Прорвав окружение Чан Кайши, Красная Армия вышла в район, представлявший наибольшую стратегическую ценность в борьбе с японцами,— на стык провинций Шэньси — Ганьсу — Нинся. Китайский народ восторженно приветствовал успех этого великого перехода, мировая общественность сочла его чудом. Люди признавали, что этот великий марш явился высшим выражением веры китайского народа в свои силы.
Во-вторых, одновременно с переходом Красной Армии в Пограничный район Шэньси — Ганьсу — Нинся, в стране вспыхнуло славное «движение 9 декабря 1935 г.»[87]. Это движение говорило не только о возросшей сознательности китайской молодежи, но и свидетельствовало о новых сдвигах в соотношении классовых сил в стране.
«Волна антияпонского национального революционного движения пробудила наиболее отсталые слои рабочего класса и крестьянства, которые включились в активную революционную борьбу. Более того, теперь на сторону революции перешли широкие мелкобуржуазные массы и интеллигенция… В лагере контрреволюции — новые шатания, разброд, конфликты. Намечается тенденция, что часть национальной буржуазии, значительная часть кулачества и мелких помещиков на селе и даже значительная часть милитаристов займёт благожелательный нейтралитет или даже включится в развёртывающееся сейчас новое национальное движение, в результате чего рамки национально-революционного фронта расширятся».
Чан Кайши продолжал считать, что его фашистская машина господства является «наиболее дееспособным» средством подавления народного патриотического движения, но, в конечном счёте, нет таких средств, которые могли бы подавить пробуждающиеся потенциальные силы народа. Призыв пекинской молодёжи и охватившее всю страну народное антияпонское движение, как грозой, очистили воздух от смрада капитулянтства, распространявшегося такими презренными шакалами, как Чан Кайши и Ван Цзинвэй. Когда предатель Бай Мянькэ прибыл к чанкайшистскому генералу Хэ Инциню с петицией о предоставлении Северному Китаю так называемой «автономии», Хэ Инцинь принял его с почётом, и Чан Кайши отнюдь не объявил военного положения, не издал приказа о «чрезвычайных мерах по поддержанию порядка». А когда во всей стране студенчество выступило с патриотической петицией о защите родины против японцев, Чан Кайши немедленно объявил военное положение, и были применены «чрезвычайные меры по поддержанию порядка». Всю силу своего оружия Чан Кайши обрушил против безоружной патриотической молодёжи. Антияпонское патриотическое движение студенчества Чан Кайши счел «угрожающим государству». Он предписал «пресекать его силой оружия или же другими эффективными мерами», указав, что
«лиц, виновных в подстрекательстве (посредством сочинений, рисунков, речей или других способов) к совершению указанных выше преступлений [оказывается, любовь к родине является преступлением!], надлежит задерживать на месте, причём, в случае необходимости, для преодоления сопротивления допустимо применение оружия или других эффективных мер; войскам и полиции надлежит немедленно рассеивать все собрания и шествия, нарушающие общественный порядок или подстрекающие население к беспорядкам; организаторов и сопротивляющихся арестовывать. Лица, укрывающие или же способствующие бегству преступников, подлежат аресту; арестованных надлежит подвергать наказанию согласно „чрезвычайному закону о преступлениях против республики“ и другим законам об уголовных преступлениях».
Даже сами японские захватчики не могли бы проделать это так методично! Но все эти зверские меры Чан Кайши не могли остановить великого пробуждения нации. Мао Цзэдун, его соратник Лю Шаоци и другие коммунисты возглавили это движение.
В этой обстановке небывалого национального кризиса, когда страна стояла накануне полной катастрофы, Мао Цзэдун и руководимая им Китайская коммунистическая партия, выражавшие волю всего китайского народа, изменили ход событий. Мао Цзэдун и Китайская коммунистическая партия призвали страну организовать единый национальный фронт, прекратить гражданскую войну, дать единодушный отпор внешнему врагу, чтобы спасти страну от смертельной опасности. Народ горячо поддержал призыв компартии. Однако Чан Кайши, в интересах кучки феодалов-компрадоров — своего семейства и семейств своей родни — Сунь Цзывэня, Кун Сянси и братьев Чэнь Лифу и Чэнь Гофу,— отверг предложение компартии. Он, как уже говорилось выше, продолжал самыми бессовестными и драконовскими средствами подавлять народное патриотическое движение в подвластных ему районах страны, арестовывал руководителей движения за спасение родины и, вместе с тем, продолжал свои «походы» против Красной Армии, сражавшейся с японскими агрессорами и сплачивавшей национальные силы Китая. 27 ноября 1936 г. Чан Кайши, выступая в Сиане с «инструктивной речью» перед офицерами Северо-восточной и Северо-западной армий, продолжал цинично утверждать, что
«коммунистические бандиты [читай: великая Коммунистическая партия Китая и Китайская Красная Армия, призывавшие к созданию единого национального фронта сопротивления Японии] — вот враги, находящиеся непосредственно перед нами, японцы же — это враг далёкий, находящийся за многие тысячи ли[88]. Поэтому сначала следует покончить с коммунистами, а затем уже с японцами. Не понимать этого — значит не видеть перспективы, ставить вопрос на голову, значит не быть достойным звания воина революции» [читай: контрреволюции].
Чжан Сюэлян[89] неоднократно обращался к Чан Кайши с требованием сообща с коммунистами дать отпор японцам. Однажды Чан Кайши во время разговора с Чжан Сюэляном вспылил и, тыча себя пальцем в грудь, крикнул ему: «Меня можно убить, но нельзя заставить изменить уже принятые мною планы». И добавил: — «Японцы — это только нарыв на коже, а коммунисты — язва в кишечнике, вот почему сначала следует уничтожить коммунистов».
В конечном счёте, как и следовало ожидать, зарвавшийся Чан Кайши получил от народа заслуженный урок. 12 декабря произошел Сианьский инцидент, явившийся поворотным моментом в развитии событий в Китае.
Оказалось, что этот палач, мастер «бессердечных интриг» и «хитроумных комбинаций», рубивший без разбора людские головы, трясётся от страха за свою собственную шкуру. Всякий, кто поверит тому бахвальству, которым пестрит «Сианьский дневник» Чан Кайши, и будет ссылаться на него, рассказывая об этих событиях, рискует, что его слушатели лопнут от смеха. Мы же приведём другой источник — отрывок из воспоминаний одного из участников Сианьских событий, Шэнь Бочуня:
«12 декабря, часов в 5 утра, у ворот Хуацинчи началась стрельба. Состоявшая из нескольких десятков человек личная охрана Чан Кайши, которую он привёз с собой, стала оказывать беспорядочное сопротивление, и во дворе Хуацинчи разыгрался ожесточенный бой. Чан Кайши, проснувшись, вскочил с постели и, не одеваясь, в ночном белье, выскочил из помещения через чёрный ход. На улице было ещё темно. Спотыкаясь и ковыляя, Чан Кайши пустился наутёк к небольшой горке. Пробежав около половины ли, он споткнулся и свалился в канаву глубиной в семь-восемь чи[90], повредив себе позвонок и ободрав ногу. Канава поросла бурьяном, и Чан Кайши нырнул в него, притаившись там, как фазан, который, спрятав голову, нисколько не беспокоится о том, что хвост его торчит наружу. Между тем бойцы Северо-восточной армии, которые ловили Чан Кайши, обыскав весь Хуацинчи, нигде его не обнаружили. В этой группе был один очень дотошный командир батальона, который прибежал в спальню Чан Кайши, потрогал его постель и определив, что она ещё тёплая, а также заметив, что вставные зубы Чан Кайши лежат на столе, понял, что Чан Кайши далеко убежать не мог и бросился на поиски. Здесь он сразу увидел, что в канаве в бурьяне кто-то прячется. На громкий окрик „Кто там? Выходи!“, Чан Кайши, которому некуда было деваться, дрожа всем телом, поднялся из бурьяна и спросил: „Вы из какой армии? Вы из какой армии?“. Когда же он узнал, что это люди из Северо-восточной армии, он тут же нахально сел и ни за что не хотел подняться. Офицеры и бойцы Северо-восточной армии, увидев, что это — Чан Кайши, спустились в канаву, извлекли его оттуда, посадили в машину и в восемь часов доставили в Сиань, в помещение „Синьчэн далоу“.
Чан Кайши всё ещё был в ночном белье, хотя в дороге командир дивизии Бай Фэнсян пожалел его и набросил на него своё кожаное пальто. Охрану „Синьчэн далоу“ нёс жандармский батальон „штаба умиротворения“. К Чан Кайши были приставлены несколько доверенных адъютантов генерала Ян Хучэна. Адъютанты, первым делом, разыскали для Чан Кайши совершенно новый комплект одежды и обуви. Они заявили ему: „Это, генералиссимус, вам прислал генерал Ян Хучэн. Пожалуйста, переоденьтесь“. Чан Кайши затараторил: „Я не надену, не надену платья, которое мне прислал генерал Ян Хучэн“. Адъютанты ничего не могли поделать и, поняв душевное состояние Чан Кайши, вынесли одежду из комнаты, но сейчас же внесли её обратно, заявив, что „мы лично купили её на свои деньги, специально для вас, генералиссимус. Пожалуйста, наденьте“. Чан Кайши тут же ответил: „А‑а, так это вы купили?! Вот теперь я надену, теперь я надену“. Одевшись, Чан Кайши сделал очень дружелюбную физиономию и сказал адъютантам: „Мы сейчас товарищи по несчастью. Как вас зовут? Напишите мне ваши фамилии, я возьму список с собой и потом не забуду вашей доброты“. Тем самым Чан Кайши хотел подкупить адъютантов, однако списка ему они не дали.
Примерно через два-три дня генералы Чжан Сюэлян и Ян Хучэн решили, что для Чан Кайши в „Синьчэн далоу“ жить несколько неудобно и приготовили ему особняк „Гаогуйцзы“, расположенный против особняка заместителя командующего. В тот же день в 11 часов вечера генерал Чжан Сюэлян направил командира батальона своей охраны Сунь Минцзю к Чан Кайши. На груди у Сунь Минцзю висел пистолет-автомат. Придя в „Синьчэн далоу“, Сунь Минцзю обратился к Чан Кайши со словами: „Разрешите доложить, генералиссимус. Здесь вам жить неудобно, поэтому заместитель командующего приготовил для вас хорошее место. Пожалуйста, следуйте за мной в новое помещение“. Чан Кайши, увидев на груди Сунь Минцзю пистолет и услышав, что ему предлагают итти в такое позднее время, решил, что его хотят расстрелять. Он изменился в лице, задрожал так, что было слышно, как стучали его искусственные зубы, и, сделав несколько шагов, упал на кровать. Закрыв голову одеялом, он выкрикнул: „Это общественное место. Я отсюда никуда не пойду. Пусть я умру здесь!“. Как ни уговаривал его командир батальона Сунь Минцзю, он всё-таки продолжал трястись всем телом, спрятавшись под одеялом».
Когда Чан Кайши без устали рубил головы китайским патриотам, он никогда не дрожал. Даже за три дня до событий 12 декабря когда во время патриотической демонстрации сианьского студенчества он кричал по телефону Чжан Сюэляну: «Расстреливать без разбора! Расстреливать без разбора!», он, конечно, тоже не дрожал. А вот теперь он задрожал. Когда представитель компартии Чжоу Эньлай появился перед Чан Кайши, последний перепугался до того, что сразу изменился в лице.
Фактически политика Мао Цзэдуна и компартии в то время состояла в том, чтобы все возможные силы бросить на борьбу с Японией, поэтому в вопросе о Чан Кайши они требовали тогда лишь того, чтобы он отбросил свой топор палача и перестроился на новый лад. После того как Чан Кайши принял условие об объединении национальных сил для борьбы против Японии, коммунисты вместе с Чжан Сюэляном и Ян Хучэном освободили его. Во время Сианьских событий убить Чан Кайши замышляла его же нанкинская свора. 29 декабря 1936 г. агентство Юнайтед Пресс сообщало из Нанкина, что австралийский советник Чан Кайши Доналд рассказывал:
«На другой день после задержания Чан Кайши я прибыл в Лоян и на следующий день срочно выехал в Сиань… Этой же ночью Чжан Сюэлян направил телеграмму в Нанкин, предлагая прислать представителей для обсуждения вопроса об освобождении Чан Кайши.
Однако желающих ехать в Шэньси в Нанкине не нашлось. Ответственные деятели Нанкина отдали приказ сухопутным и воздушным силам о немедленном наступлении на Сиань. Таким образом, все пути сообщения оказались прерванными. Более того, Нанкин запретил кому бы то ни было выезжать в Сиань. Вначале в этом было отказано Сун Мэйлин, жене Чан Кайши, а затем пытались воспрепятствовать и поездке Сун Цзывэня».
«Если бы в течение первых трёх дней после задержания Чан Кайши,— продолжал Доналд,— погода была хорошая, то Сиань, конечно, был бы подвергнут бомбардировке и Чан Кайши был бы убит. Однако благодаря скверной погоде, продержавшейся несколько дней, бомбардировки удалось избежать. Когда же вновь появилось солнце, Сун Цзывэнь был уже в Сиане».
По свидетельству автора цитировавшихся выше мемуаров, приписка в письме Сун Мэйлин, привезённом Чан Кайши Доналдом, гласила: «Обстановка в Нанкине весьма сложная». Чан Кайши, прочитав эту фразу, «расплакался на глазах Доналда и Чжан Сюэляна».
Чан Кайши и его свора — это банда кровопийц, живущая за счёт наглого насилия и беззастенчивой торговли родиной. Сам Чан Кайши искусно обучал своих последователей мастерству «бессердечной интриги» и «хитроумного комбинирования». Однако «у учителя всегда найдутся ученики». Нет ничего удивительного в том, что нанкинские ученики Чан Кайши, все эти хэ инцини, стали готовить заговор против Чан Кайши так же, как он сам всегда готовил заговоры против других. Когда Чан Кайши безоговорочно принял условия о прекращении гражданской войны и подготовке сопротивления Японии, он был немедленно освобождён, причём Чжан Сюэлян проводил его в Нанкин. Этого нанкинские интриганы, ученики Чан Кайши — господа хэ ин-цини — никак не ожидали. Но — увы! — «легче сдвинуть горы и реки, чем изменить натуру человека»! После прибытия в Нанкин Чан Кайши не только состряпал свои «указания» Чжан Сюэляну и Ян Хучэну, якобы данные им в Сиане, но и вероломно арестовал сопровождавшего его Чжан Сюэляна. Позже был арестован и Ян Хучэн. Оба они до сих пор, уже целых одиннадцать лет, содержатся под арестом.
Пораженчество в освободительной войне и дальнейшая борьба против народа
Чан Кайши выбирает, кому выгодней продать родину
То, что во время Сианьских событий Чан Кайши принял условия о прекращении гражданской войны и о совместной борьбе против агрессоров, объяснялось давлением, которое оказывал на него национально-революционный подъём народа, и сопротивлением со стороны значительной части гоминдановских войск политике «истребления коммунистов». Но, с другой стороны, это объяснялось также переменами в позиции англо-американцев в отношении японских захватчиков, переменами, которые оказывали непосредственное влияние на клику Чан Кайши.
Во-первых, пришедшее на смену северным милитаристам централизованное господство крупных компрадоров и крупных феодалов-крепостников, олицетворяемое Чан Кайши, представляло общие интересы всех империалистических держав в Китае. Вместе с тем, в определённые моменты и в определённых условиях, оно выражало и специфические интересы какой-либо одной из империалистических стран. Поэтому противоречия между иностранными империалистами в Китае находили своё отражение не только в той борьбе, которую вёл Чан Кайши на разных отрезках времени внутри гоминдана против других группировок, но и в изменениях в политике Чан Кайши.
Все те «таланты», которые Чан Кайши в своё время приобрёл на бирже, были полностью использованы им в политике. Он торговал родиной направо и налево, но кому и на каких условиях продавать,— это целиком зависело от цен на рынке, от того, кто подороже заплатит, от того, кому продать будет выгодней. Чан Кайши с японскими захватчиками был «близок, как одна семья», он боготворил их и готов был отдать им всё, что они пожелают. Но в его торговых связях были и другие контрагенты. Если представлялась возможность совершить и другую сделку, он не хотел ограничивать себя лишь одной.
Первоначально англо-американские империалисты попустительствовали японцам в захвате Маньчжурии и Жэхэ, однако после того как японцы вторглись в Северный Китай, особенно после «соглашения Хэ Инцинь — Умедзу», заключённого в 1935 г., англо-американские империалисты стали далеко не так податливы, как прежде. Крупные капиталовложения англо-американского империализма в Северном и Центральном Китае оказались под непосредственным ударом вооружённых сил их японского конкурента, а поэтому позиция англо-американского капитала изменилась, что оказало влияние и на Чан Кайши.
Во время великой революции шанхайская газета «Норт Чайна дейли ньюс» от имени англо-американских империалистов поощряла Чан Кайши к совершению контрреволюционного переворота; во время Сианьских событий та же газета предлагала:
«При условии, что Нанкин сумеет полностью сохранить за собой верховную власть [то есть при условии, что верховная власть не попадет в руки китайского народа], ему не мешало бы найти какие-либо формы политического союза с коммунистами», ибо, по мнению газеты, «…для нас [то есть для Англии] исключительно важно дать отпор японским притязаниям…»
Такое изменение позиции англо-американского империализма не только в китайском вопросе, но и в международных проблемах в целом, как справедливо указывал журнал «Шанхай уикли ревью», «отражало отрицательное отношение Англии к недавно заключённому японо-германскому военному союзу».
Во-вторых, после «соглашения Хэ Инцинь — Умедзу» перед лицом новой агрессии со стороны японских захватчиков создалась непосредственная угроза имуществу и власти «четырёх семейств», возглавляемых Чан Кайши. Основным районом концентрации имущества «четырёх семейств» и центром их господства был Центральный Китай, осью которого являлся Шанхай, этот рынок крупных компрадоров, состоящих на службе международного империализма. Когда японцы захватили Маньчжурию, они находились ещё слишком далеко от района размещения имущества и центральных органов власти «четырёх семейств», и поэтому Чан Кайши открыто заявлял, что «это не имеет большого значения» и что «эта утрата делу революции ущерба не наносит». Когда же затем японцы вошли в Северный Китай и ликвидировали влияние Чан Кайши в Хэбэе и Чахаре, Чан Кайши всё ещё полагал, что они его не тронут и продолжал с ещё большим лакейским усердием служить японским захватчикам. Но, по сути дела, японцы уже подошли непосредственно к средоточию богатств и основному центру господства «четырёх семейств», и поэтому Чан Кайши стали терзать сомнения: «сохранят» они или «ликвидируют» богатства и господство «четырёх семейств». Как уже говорилось выше, Чан Кайши всегда старался лавировать между Англией, США и Японией, старался «торговать» со всеми сразу. И теперь, если бы Англия и США смогли сохранить ему имущество и власть, он был бы непрочь пересесть на англо-американского коня и проводить англо-американскую политику.
Таким образом, внутренний мир в стране, обретённый после Сианьских событий, явился результатом сложного переплетения таких неоднородных факторов и сил, как силы давления народной антияпонской волны, политики Англии и США и интересов «четырёх семейств», возглавляемых Чан Кайши. Интересы этих различных сил были совершенно противоположны, противоречивы, однако в специфических исторических условиях они переплелись между собой и привели к созданию совершенно новой ситуации.
Именно в силу сочетания столь своеобразных противоречий мир в стране был крайне неустойчив. Коль скоро Чан Кайши пошёл на мир только будучи вынужден сделать это вследствие того, что ему не оставалось ничего другого, то всю силу своей ненависти он вновь направил против народа.
Мао Цзэдун после Сианьских событий призывал к укреплению мира, к завоеванию демократии, к подготовке Освободительной войны. А Чан Кайши, наоборот, вероломно готовил новые военные авантюры, занял Сиань и продолжал «искоренять» партизанские отряды на Юге. В политическом отношении он продолжал держать под строгим надзором цензуры всю патриотическую печать. Как писала одна иностранная газета, «цензура изымает почти всё, кроме порнографических картинок». Он продолжал судить лидеров движения за спасение родины, постыдно обвиняя их в «преступлениях против республики». Он продолжал цепляться за ставшее общим посмешищем так называемое «национальное собрание» и за «конституцию 5 мая»[91], за все эти элементы фашистской диктатуры гоминдана, идущие вразрез с данными им в Сиане обещаниями и тесно связанные с его внешними сделками.
В то же время не только союзники японских захватчиков — Гитлер и Муссолини — продолжали оставаться близкими друзьями Чан Кайши, но и германские фашистские советники по-прежнему восседали в его военном штабе. Германский монополистический капитал продолжал занимать важное место в экономической деятельности «четырёх семейств». Более того, Чан Кайши продолжал сохранять непосредственные тесные связи и с самими японскими захватчиками. Принимая японскую экономическую миссию, Чан Кайши заявил, что «этикет» является «особенностью восточной культуры» и что он надеется на то, что оба государства «приложат свои усилия к развитию восточной культуры». И это в то время, когда новый министр иностранных дел Японии Сато в беседе с корреспондентами сообщил, что политика в отношении Китая не будет изменена, и заявил в японском парламенте, что он «продолжает придерживаться духа «заявления Амо», что «намерения японского правительства состоят в том, чтобы превратить Северный Китай в независимый район и что Япония будет продолжать эту политику, невзирая на то, какие решения примет третий пленум ЦИК гоминдана». Новый же министр иностранных дел чанкайшистской клики Ван Чунгуй в это время говорил уезжавшему Кавагоэ[92]: «Я горячо желаю урегулировать японо-китайские отношения и с большим уважением отношусь к внешнеполитической речи министра иностранных дел Сато. Мне хочется приложить свои усилия для её конкретизации». Чан Кайши стремился иметь все возможности для лавирования и в любой момент был готов повернуть руль по ветру.
Забота об интересах англо-американского империализма и «четырёх семейств» и пораженчество в Освободительной войне
В конце концов японские захватчики спровоцировали «события 7 июля». Под Люкоуцзяо они встретили жестокий отпор китайских солдат. Народ негодовал. Мао Цзэдун и Чжу Дэ[93] от имени всего личного состава Красной Армии призвали страну до последней капли крови оборонять родную землю. Но Чан Кайши по-прежнему больше всего интересовался тем, как бы ему сохранить мир с японцами. Если бы японцы пожелали хоть в какой-либо степени посчитаться с самолюбием Чан Кайши, если бы неприкосновенность имущества и господства Чан Кайши была каким-либо образом гарантирована японцами, то он, наверняка, продолжал бы соблюдать «этикет» в своих отношениях с японцами.
27 июля представитель министерства иностранных дел чанкайшистского правительства сделал следующее заявление:
«Со времени неспровоцированного нападения японских войск на наш гарнизон у Люкоуцзяо в ночь на 7 июля, несмотря на то, что ответственность за конфликт полностью ложится не на нашу сторону, наше правительство, в интересах мира в Восточной Азии, неизменно стремилось найти справедливое разрешение вопроса дипломатическим путём. Министр иностранных дел Китая неоднократно официально предлагал японской стороне договориться о сроках одновременного отвода войск обеих сторон. [Обратите внимание: чанкайшистская клика предлагала не отвод японских войск, а „одновременный отвод войск обеих сторон“, то есть чтобы китайские войска и японские захватчики на равных основаниях покинули определённый район китайской земли]. К сожалению, японская сторона не только не приняла наших неоднократных мирных предложений, но, наоборот, стала направлять крупные подкрепления, концентрируя их в районе Бэйпин — Тяньцзин. Одновременно японская сторона пришла к соглашению с нашими местными властями о путях разрешения вопроса. Получив соответствующие донесения и установив, что заключённое соглашение по своему содержанию не имеет значительных расхождений с ранее намеченным курсом, центральное правительство, оставаясь верным своим мирным стремлениям, не стало противиться заключению соглашения. Крайняя терпимость и искреннее стремление к поддержанию мира, проявленные нашей стороной, не могли остаться незамеченными китайской и иностранной общественностью. Можно было ожидать, что японские войска будут отведены с линии фронта и прекратится прибытие новых войск. Однако за прошедшую неделю японские войска не только не проявляли каких-либо признаков, свидетельствующих о предстоящем отходе, но, наоборот, всё новые и новые крупные части продолжают прибывать из Кореи и собственно Японии и направляются в район Бэйпин — Тяньцзин».
Как видно, Чан Кайши принял японский путь «разрешения вопроса». Более того, он считал, что этот путь «не имеет значительных расхождений с ранее намеченным курсом». Однако «путь» японских захватчиков в то время состоял в переброске «всё новых и новых крупных частей», в широком наступлении на нашу родину. Вскоре японцы захватили Пекин и Тяньцзин и повели наступление на Шанхай. Такие решительные планы и действия японских захватчиков перепугали англо-американских империалистов и спутали расчёты Чан Кайши на заранее намеченную сделку. Интересы англо-американского империализма в Центральном и Северном Китае оказались под непосредственной угрозой со стороны японского оружия, а богатства и база господства «четырёх семейств» попали под прямой удар.
Лишь в интересах англо-американского империализма и «четырёх семейств» Чан Кайши перестроился и был вынужден принять требование всего народа о сопротивлении Японии и пойти на создание единого антияпонского фронта с Коммунистической партией Китая и руководимыми ею народными вооружёнными силами. В 1927 г., когда Чан Кайши изменил трём политическим установкам Сунь Ятсена и стал душителем революции, он, сжигая за собой корабли, порвал отношения с СССР. В 1929 г., лебезя перед иностранным империализмом, он развязал авантюристический конфликт на КВЖД.
Эта антисоветская политика привела к международной изоляции китайской нации; в результате этого японские захватчики дерзнули спровоцировать события 18 сентября. Лишь под давлением общественного мнения во время наступления японцев на Жэхэ Чан Кайши восстанавливает отношения с СССР и после боёв 13 августа заключает советско-китайский договор о ненападении[94]. Факты показывают, что нужно было либо продолжать непротивленчество и, следовательно, дать японским захватчикам поработить Китай, либо вернуться к трём политическим установкам Сунь Ятсена, подняться на борьбу с Японией и спасти Китай от порабощения. Однажды встав на позиции Освободительной войны, необходимо было во внутренней политике идти на союз с компартией, во внешней — на дружбу с СССР. Таков непреложный закон. Даже изменник Чжоу Фухай[95] говорил в своё время, что он «глубоко осознал, что для оказания сопротивления Японии союз с Советской Россией и коммунистами становится неизбежным». Однако он отвергал неизбежность борьбы против японских захватчиков за спасение родины, борьбы в союзе с Советской Россией и коммунистами, и поэтому стал на антикоммунистический, антисоветский путь, путь неизбежной капитуляции перед японцами. По этому пути пошли банды Ван Цзинвэя и всех других изменников. Последующие события многократно подтверждали то положение, что суньятсеновская политика союза с коммунистами и дружбы с СССР является единственно правильной политикой, выражающей национальные интересы Китая.
Но, как указывал Мао Цзэдун, с самого начала Освободительной войны наметились две различные руководящие линии. Когда Чан Кайши ещё вёл «мирные переговоры» с японскими захватчиками и предполагал принять японский «путь», Мао Цзэдун в опубликованной им 23 июля 1937 г. известной работе «О политической линии, практических мероприятиях и перспективах борьбы против наступления японского империализма» уже поставил вопрос о двух курсах, двух методах и двух перспективах в Освободительной войне. А именно: первый курс — это курс на решительную освободительную борьбу; метод осуществления этого курса должен заключаться в опоре на широкие народные массы, и тогда в перспективе — освобождение. И наоборот, если курс будет взят не на решительную борьбу, а на соглашательство и уступки, если метод его проведения будет состоять не в опоре на народ, а в угнетении народа, то в перспективе — рабство. Таковы две линии. Мао Цзэдун призывал ко всеобщей народной войне, он предостерегал против опасности ведения войны без народа, на основе угнетения народа. Однако линия Чан Кайши состояла именно в угнетении народа, в беспрерывных попытках добиться компромисса с японцами. Чан Кайши был вынужден вернуться к политике союза с китайской компартией и к дружбе с СССР, но он несравненно больше боялся своего народа, чем японских захватчиков. Он категорически отвергал линию народной войны, и принимая сегодня политику союза с компартией и дружбы с СССР, завтра был готов отвергнуть её.
Все антияпонские силы китайского общества делились в основном на три лагеря: левый, центристский и правый, то есть на лагерь широких народных масс, возглавляемых пролетариатом, лагерь либеральной буржуазии и лагерь крупных помещиков и крупной буржуазии. Однако раскол шёл в основном по двум линиям: либо народная политика, либо политика угнетения народа. Первая была линией пролетарской, строившейся на твёрдой политике освобождения народа на базе земельной реформы. Основной опорой при её проведении были вооружённые силы народа. Вторая — линия крупных помещиков и крупной буржуазии, строившаяся на политике угнетения народа, на базе защиты феодальной аграрной системы. Основной опорой при осуществлении этой политики были антинародные вооружённые силы. Политика либеральной буржуазии была противоречива и неустойчива. Либеральная буржуазия понимала, что для ведения Освободительной войны необходимо наличие вооружённых сил народа, необходима демократия, но у неё не было твердой политики борьбы против феодальной аграрной системы, за освобождение народа. Правые элементы либеральной буржуазии были особенно насторожены против вооружённых сил народа и боялись их. Однако без твёрдой политики борьбы за освобождение народа, и особенно без наличия мощных вооружённых сил народа, Освободительная война не могла привести к каким-либо положительным результатам.
Предостережение Мао Цзэдуна оказалось справедливым. На гоминдановских территориях антинародные вооружённые силы, руководствовавшиеся антинародной политикой Чан Кайши, терпели жесточайшие поражения, а на территориях Освобождённых районов вооружённые силы, руководствовавшиеся народной политикой Мао Цзэдуна, одерживали победу за победой. 8‑я Национально-революционная армия под командованием Чжу Дэ, реорганизованная из Красной Армии и неразрывно связанная с широкими народными массами, в первом же сражении под Пинсингуанем[96] одержала крупную победу, не имевшую себе равных во всей предшествующей истории Освободительной войны. Вскоре и Новая 4‑я армия[97] пробилась в район реки Янцзы.
Народная политика, народные вооружённые силы, победы в ходе Освободительной войны — таков независимый, демократический новый Китай во главе с Мао Цзэдуном — Освобождённые районы Китая. Антинародная политика, антинародные вооружённые силы, поражения в ходе войны — таков был полуколониальный и полуфеодальный Китай во главе с Чан Кайши — районы господства гоминдана.
Непротивленчество Чан Кайши превратилось в его пораженчество.
Чан Кайши устанавливает цену капитуляции
Поскольку Чан Кайши пошёл на Освободительную войну не от чистого сердца, не ради защиты интересов народа, а ради интересов «четырёх семейств», не во имя интересов китайской нации, китайского народа, а во имя международной политической спекуляции, чтобы угодить англо-американскому империализму, постольку и его так называемая «война сопротивления», естественно, свелась к пораженчеству, причём он был готов в любой подходящий момент прекратить эту войну.
В то время из всех стран мира по-настоящему помогал Освободительной войне Китая практически только один Советский Союз. Об этом ярко свидетельствует хотя бы такой факт, как крупные займы, предоставленные СССР Китаю. В марте 1939 г. И. Сталин говорил: «Мы стоим за поддержку народов, ставших жертвами агрессии и борющихся за независимость своей родины»[98]. Один из журналов следующим образом описывал сложившуюся обстановку: «В то время СССР без всякой шумихи помогал китайскому народу вести Освободительную войну против Японии. Через северо-запад непрерывным потоком шло оружие, бензин, грузовые машины. Сыны Советского Союза скромно и незаметно проливали свою кровь на обширных пространствах, защищая Китай.
А в это же время Соединённые Штаты снабжали Японию железным ломом, а Англия закрыла Юньнань — Бирманскую дорогу, удушая Китай». Политика англо-американского империализма в то время была метко охарактеризована Мао Цзэдуном как политика «выжидания исхода борьбы двух тигров». Поскольку японский империализм в Китае так обнаглел, что перестал считаться с интересами англо-американских империалистов, последних очень устраивало, чтобы Китай оказал ему кое-какое сопротивление. Однако англо-американский империализм смертельно боялся, что эта война может привести к небывалому росту национального самосознания китайского народа, и тогда пламя Освободительной войны сожжёт не только японских захватчиков, но и всех иностранных империалистов в Китае. Поэтому настроения последних вполне совпадали со стремлениями Чан Кайши. Дай японцы возможность англо-американским империалистам в какой-то мере сосуществовать с ними в Китае, дай они возможность Чан Кайши «не потерять лица»,— и англо-американские империалисты сочли бы необходимым загасить пламя китайской национальной революции. Что касается немецких и итальянских фашистов, то они усиленно старались уничтожить брешь в отношениях между японцами и Чан Кайши. С самого начала Освободительной войны китайская общественность жестоко осуждала этих международных фашистских разбойников — союзников японских захватчиков, но чанкайшистское «управление пропаганды при ЦИК гоминдана» отдало следующее циркулярное распоряжение всем органам цензуры на местах:
«Гитлер является главой германского государства, а Муссолини — ответственным правительственным деятелем Италии, поэтому всякие карикатуры или оскорбления по адресу этих лиц в прессе должны изыматься. Контроль цензуры в этом отношении надлежит поставить со всей строгостью».
Так почтительно относился Чан Кайши к союзникам японских захватчиков, сохраняя одновременно свою почтительность даже по отношению к самим японским империалистам. И в самом деле, вскоре после начала Освободительной войны стало известно, что немецкие советники, окопавшиеся в гоминдановских военных учреждениях, и немецкий посол, которого Чан Кайши чтил как высокого гостя, выступают в качестве «сватов» японского империализма. Торговля, которая шла между Чан Кайши и японцами незадолго до падения Нанкина, давно уже стала секретом Полишинеля. Впоследствии Ван Цзинвэй в полемике против Чан Кайши показал, что Чан Кайши — так же, как и он сам — являлся активным «сторонником мира» с японскими империалистами. Ван Цзинвэй обнародовал связанный с этим протокол заседания «верховного совета обороны» чанкайшистского правительства, причём указывал, что он приводит только «один из примеров». Из этого следует, что таких примеров было много, однако и одного такого примера уже вполне достаточно. Несмотря на то, что протокол несколько длинен, он настолько интересен, что мы приводим его полностью.
«Протокол 54‑го заседания постоянных членов Верховного Совета обороны.
Вице-министр Сюй Мо доложил: „Германский посол в Китае Траутман 18 ноября, в соответствии с полученными им инструкциями германского правительства, посетил председателя Исполнительного юаня Кун Сян-си, а 29 во второй половине дня посетил министра иностранных дел Ван Чун-гуя. Траутман по поручению своего правительства заявил, что германский посол в Японии в беседах с военным министром и министром иностранных дел Японии интересовался, не склонна ли Япония положить конец создавшейся обстановке, и если японское правительство склонно к этому, то каковы будут его условия. Японское правительство выдвинуло ряд условий и просило Германию передать их китайскому правительству. Эти условия таковы:
1. Автономия Внутренней Монголии.
2. Расширение демилитаризованной зоны в Северном Китае при сохранении там всей административной власти за Центральным правительством Китая. Однако японское правительство надеется, что на высшие руководящие посты в Северном Китае не будут назначаться лица, питающие ненависть к Японии. Это условие имеет силу только в том случае, если соглашение будет достигнуто незамедлительно. После же организации в Северном Китае нового режима ликвидировать таковой будет уже невозможно. Тем не менее вплоть до настоящего времени японская сторона не имела намерений создать в Северном Китае новый режим. Что касается разработки полезных ископаемых, о которой сейчас ведутся переговоры, то она должна продолжаться.
3. Зона перемирия в Шанхае должна быть расширена. Хотя японская сторона не упоминает о том, как должна быть расширена эта зона, однако административная власть в Шанхае сохраняется в прежнем виде.
4. Вопрос об антияпонском движении. Японская сторона выражает пожелание, чтобы в этом вопросе была занята позиция, изложенная в прошлом году Кавагоэ министром Чжан Цюнем. Подробные мероприятия представляют собой вопрос технический.
5. Проблема обороны против коммунизма. Японская сторона выражает надежду, что в этом вопросе будут приняты надлежащие меры.
6. Вопрос об улучшении положения в области таможенных пошлин.
7. Китайское правительство должно уважать интересы иностранцев в Китае.
Посол Траутман после своих свиданий с председателем Исполнительного юаня Кун Сянси и министром Ван Чунгуем заявил, что он хотел бы посетить генералиссимуса Чан Кайши. На наш телеграфный запрос Чан Кайши немедленно ответил приглашением посетить его для беседы. 30‑го я, то есть Сюй Мо, сопровождал Траутмана в его поездке в Нанкин. В пути в частной беседе посол заявил мне, что Китай в борьбе против Японии уже проявил свою волю к сопротивлению и что сейчас настало время положить конец создавшейся обстановке. Он напомнил, что во время европейской войны Германия неоднократно имела возможность договориться о мире, однако, слишком полагаясь на свои силы, она отказывалась от мирных переговоров. Когда же пришло время подписывать Версальский договор, Германия была вынуждена принять продиктованные ей условия. Траутман привёл мнение Гитлера, который считает, что условия, предъявленные Японией, совсем не тяжелы. 2 декабря мы прибыли в Нанкин. Я посетил Чан Кайши первым. Выслушав мой доклад, он сказал, что намерен созвать совещание высших военных руководителей, находящихся в столице. В четыре часа я вновь был вызван к Чан Кайши, на совещании у которого присутствовали Гу Чжутун[99], Бай Чунси, Тан Шэнчжи и Сюй Юнчан[100]. Чан Кайши велел мне доложить о целях приезда в столицу германского посла. После доклада мне были заданы вопросы: имеются ли какие-либо дополнительные условия, кроме изложенных мною, и нет ли условия об ограничении вооружённых сил Китая. Я ответил, что, по словам посла Траутмана, никаких других условий, кроме предъявленных в настоящее время, не будет. На этих условиях война может быть прекращена. Генералиссимус Чан Кайши сначала спросил мнение Тан Шэнчжи, но последний от ответа временно воздержался. Тогда он спросил Бай Чунси. Бай Чунси ответил, что если нет других условий, то не к чему и воевать. Я подтвердил, что посол Траутман выдвинул только эти условия. Затем Чан Кайши спросил Сюй Юнчана, каково его мнение. Сюй ответил, что на эти условия можно согласиться. Гу Чжунтун тоже ответил, что согласиться можно. Чан Кайши вновь обратился к Тан Шэнчжи и последний ответил, что он присоединяется к мнению присутствующих. Тогда Чан Кайши заявил: 1. Посредничество Германии отвергать не следует; предъявленные условия ещё нельзя считать гибельными для страны. 2. Власть в Северном Китае следует сохранить.
В 5 часов вечера посол Траутман посетил Чан Кайши. Я переводил беседу. Траутман повторил ему то, что он говорил Кун Сянси и Ван Чунгую, и добавил, что, в случае отказа от этих условий и продолжения войны, в будущем условия вряд ли смогут быть такими же. Чан Кайши ответил, что он не может верить японцам и что не к чему перечислять все те многочисленные случаи, когда японцы разрывали договоры. Но, будучи другом Германии, учитывая те усилия, которые прилагает Германия в посредничестве, доверяя Германии и в благодарность ей за её посредничество, он может принять за основу для переговоров предложенные условия…“»
Чан Кайши был весьма огорчён тем, что Ван Цзинвэй разоблачил эту тайну. В результате на сцену был выпущен У Чжигуй, который, полемизируя с Ван Цзинвэем, заявил, что «даже враги до сих пор не рискнули использовать для пропаганды факт посредничества германского посла и другие дипломатические тайны. Посол Траутман также считал неудобным предавать что-либо разглашению, а Ван Цзинвэй, будучи сам безусловным сторонником мира с Японией, счёл возможным опубликовать протокол заседания Верховного Совета обороны, то есть разгласил военно-дипломатическую тайну, что является уголовно наказуемым деянием». Однако это выступление У Чжигуя только лишний раз подтвердило достоверность этой капитулянтской деятельности Чан Кайши. Цена капитуляции была определена Чан Кайши невысокая: сохранить в известной степени имущество и господство «четырёх семейств» в Центральном Китае. Северный же Китай, при соблюдении определённой формы, он готов был практически отдать во власть японским захватчикам. Что касается Маньчжурии, то её оккупацию японцами Чан Кайши признал ещё давно, по «соглашению в Тангу», и теперь уже, конечно, ею не интересовался.
Сделка между Чан Кайши и японцами тогда не состоялась. Однако ход, сделанный Чан Кайши, оставался всё время в силе. После падения Уханя Чан Кайши вновь протягивает руку японским захватчикам. Как сообщало агентство Ассошиэйтед Пресс из Нью-Йорка 5 декабря 1938 г., посол чанкайшистского правительства Ху Ши, выступая с речью в нью-йоркском клубе юристов, заявил:
«После падения Кантона и Ханькоу Китай делал Японии неофициальные и косвенные предложения о мирном соглашении. Однако, в силу того, что условия, выдвинутые японской стороной, неприемлемы для Китая, решено продолжать войну».
Каково же было реальное содержание этих предложений о «мирном соглашении»? Чанкайшистский журнал «Сюэлу» 31 декабря 1938 г. откровенно пояснил, в чём заключается сущность этих предложений Чан Кайши: «Мы считаем, что если японцы действительно стремятся прекратить войну с Китаем и приступить к мирным переговорам, то они должны немедленно восстановить положение, существовавшее до событий 7 июля».
Такова же была цена капитуляции, сообщенная Чан Кайши «членам ЦИК и ЦКК» на проходившем в то время пятом пленуме ЦИК гоминдана; из этого, собственно говоря, никакой тайны не делалось. Как видно, эта цена ничем не отличалась от цены за капитуляцию, предложенной Чан Кайши после падения Нанкина. Даже 18 ноября 1938 г. на шестом пленуме ЦИК гоминдана Чан Кайши опять-таки предлагает ту же цену. Он говорит:
«Как нужно понимать слова, что мы будем вести войну до конца? На пятом пленуме ЦИК я уже пояснял, что война до конца означает наше требование восстановить то положение, которое существовало до событий 7 июля, что речь идёт о Китае как основном критерии».
Причём следует отметить, что эго были не только слова,— практически он всеми тайными и явными путями умолял японцев согласиться с этой намеченной им ценой капитуляции. Янь Баохан в своей книге «Как Чан Кайши продал Маньчжурию» писал:
«В 1939 г. Сяо Чжэньин был негласно направлен в Гонконг для мирных переговоров с японцами. В то время Чан Кайши ставил условием только восстановление положения, существовавшего до 7 июля, чем, в сущности, отказывался от Маньчжурии».
Это — лишь один из примеров тайных переговоров Чан Кайши с японцами.
Горячий сторонник дальневосточного Мюнхена
В угоду требованиям американского империализма Чан Кайши одновременно усиленно добивается мира с японцами и через посредство Англии и США. В то время политика западных империалистов состояла в непрерывных попытках склонить Китай к мирному соглашению. Агентство Юнайтед Пресс 24 декабря 1938 г. сообщало из Вашингтона: «Общество по изучению китайской проблемы» в качестве неофициального органа выступило с заявлением, в котором говорится, что сейчас разбить Китай могут только непрерывные попытки держав принудить его к мирному соглашению. Особенную активность в этом отношении проявляют английское и американское правительства».
Один из английских империалистов высказался в газете «Шанхайдабао» от 5 декабря 1938 г. совершенно недвусмысленно: «Если бы Япония могла пойти на сближение с демократическими странами, то Англия могла бы пойти на определённые потери в районе реки Янцзы ради соглашения с Японией». В этом состоял смысл мюнхенской активности на Дальнем Востоке.
9 февраля 1939 г. агентство Рейтер уже сообщало из Чунцина, что циркулируют слухи о том, будто «международная дальневосточная конференция займётся урегулированием китайско-японского конфликта». «Китайские официальные лица,— говорилось в этом сообщении,— в беседе с корреспондентом указанного агентства заявили, что „китайско-японская проблема будет решена державами путём давления на обе стороны“, причём „спорным моментом будет проблема ликвидации коммунизма. В этом запутанном вопросе до сих пор не найдено путей компромиссного решения“». Совершенно ясно, что китайская компартия была той силой, которая не давала Чан Кайши возможности беспрепятственно совершить сделку за счёт Китая. Одна из шанхайских газет, комментируя указанную беседу с китайскими официальными лицами, писала в то время:
«То, что Китай продолжает войну и не стоит перед перспективой дальневосточного Мюнхена, целиком объясняется невозможностью разрешить „проблему ликвидации коммунизма“. Если бы не коммунистическая партия, то Китай [не Китай, а чанкайшистское правительство] давно принял бы японские условия и пошёл бы на мир».
Однако дело всё-таки делалось. В апреле 1939 г. английский посол Кэрр прибыл из Шанхая в Чунцин. Общественность считала, что этот визит связан с вопросом о соглашении между Чан Кайши и японцами. Весной 1938 г. Кэрр также приезжал в Чунцин из Гонконга. По сообщениям японцев, он тогда «семь раз виделся с Чан Кайши и нанес целый ряд визитов видным политическим деятелям Китая». По возвращении из Чунцина в Гонконг Кэрр заявил японцам, что «если бы Япония и Китай по собственной инициативе пожелали пойти на сближение, то Англия охотно приняла бы на себя посредничество». Конечно, и второй визит Кэрра был связан с желанием «принять на себя посредничество». Такова была активность англичан.
После возникновения второй мировой войны на первый план выступают американцы. 28 сентября 1939 г. чанкайшистский министр иностранных дел Ван Чунгуй в беседе с директором дальневосточного отделения американского агентства Юнайтед Пресс заявил: «С самого начала войны Китай никогда не отвергал возможностей мира». И далее: «Я надеюсь, что миролюбивые государства, например США, смогут взять на себя посредничество». Ван Чунгуй просил непременно передать его мнение американцам. В тот период, когда состоялась эта беседа Ван Чунгуя, американский и английский послы находились в Чунцине, и вскоре в Гонконг с целью прощупывания почвы для мирных переговоров выехали Чжан Цюнь, Вэй Даомин и другие. Вот почему гонконгская «Дагунбао» 1 октября сообщала, что «за последнее время повсюду ходят упорные слухи о мире».
Какова же была в то время политика США? Прочтите следующий чёткий анализ, и вы поймёте, что интервью Ван Чунгуя имело под собой серьёзную основу:
«Политика США по отношению к Китаю направлена к тому, чтобы снабжать его в известной степени необходимым оружием и военными материалами, но в таких формах, которые усиливали бы экономическую зависимость Китая от США. Так, например, США облегчают Китаю финансирование войны, в особенности в части импорта из-за границы, путём покупки у Китая серебра. Под залог получаемого при этом китайским правительством золота, вносимого в американские банки, последние предоставляют китайскому правительству кредиты. Коммерческие же кредиты без такого залога предоставляются в размерах незначительных: так, Китаю был предоставлен американским правительственным Экспортно-Импортным банком в декабре 1938 г. коммерческий кредит сроком на 5 лет в размере 25 млн долларов.
Американская „помощь“ Китаю базируется прежде всего на принципах наживы. Американские империалисты не только не теряют на этой „помощи“ ни одного цента, но наживаются на военных ценах и в то же время выкачивают из Китая его резервы серебра, надеясь поставить его в ещё большую зависимость от себя.
Но подлинное существо американской „помощи“ Китаю становится ещё более ясным, если учесть, что одновременно США энергично помогали и помогают Японии вести войну против Китая. Япония получила и получает необходимое ей военное сырьё из США (в 1937 г.— 54 проц. ввезённого военного сырья, в 1938 г.— 56 проц.). По важнейшим видам военного сырья доля США в японском импорте была ещё выше: так, например, в импорте металлического лома она составляла 90 проц., нефти и нефтепродуктов — 66 проц. и т. д. Вместе с тем США являются главным импортёром японского шёлка, посредством которого Япония расплачивалась частично за военное сырьё. Но в уплату за это сырьё американские империалисты принимали, конечно, и японское золото, вывоз которого из Японии в США за время войны превысил 500 млн долларов.
Как совместить такое поведение американских империалистов с глубиной и серьёзностью японо-американских противоречий? Во-первых, американские империалисты наживаются на этой войне. Во-вторых,— и это не менее важно,— они выкачивают у воюющих сторон золото и серебро и тем самым ставят обе стороны, как им кажется, в возрастающую зависимость от себя. Когда же воюющие стороны окажутся достаточно истощёнными, наступит, как надеются американские империалисты, подходящий момент для перехода от „невмешательства“ к прямому вмешательству с целью навязать Японии и Китаю такой мир, который наиболее отвечает империалистическим интересам США на Дальнем Востоке…»[101].
Эта политика США методично проводилась в жизнь. 18 мая 1941 г. «Правда» поместила следующее сообщение о японо-американских переговорах:
«
«
Как указывает корреспондент, в некоторых кругах полагают, что правительство США серьёзно рассматривает японские предложения. Однако, прежде чем вступить в переговоры по этому поводу, Вашингтон потребует от Японии выполнения следующих условий: смягчения заявления от января 1938 года, в котором указывалось, что Япония не намерена иметь дело с Чан Кайши; изменения неоднократных заявлений о том, что она не потерпит вмешательства третьих держав в японо-китайский конфликт; разъяснения японских экономических планов на Дальнем Востоке…»
Это сообщение «Правды», разоблачающее японо-американский сговор, было опровергнуто как в Японии, так и в США. 19 мая Мацуока[103] в Токио встретился с Грю[104], а 23 мая представитель военного комитета чанкайшистского правительства заявил: «На прошлой неделе японцы бросили против Китая ещё 300 тысяч солдат. Нечего и говорить, что никто в мире не поверит болтовне о разрешении «китайского инцидента», когда используются такие средства. Да и сами захватчики понимают, что таким путём они ничего не добьются». Это надо было понимать в том смысле, что путём наступления проблема решена быть не может. И в самом деле, вслед за этим в сообщениях агентства Домей Цусин запестрили известия о том, что «японское военное командование на всех фронтах считает первый период военных действий законченным». Этим самым японцы говорили Чан Кайши: «Лакеи, не волнуйтесь! Вы только усердней боритесь с коммунистами, и мы вас не выгоним».
Поскольку Чан Кайши был горячим сторонником политики дальневосточного Мюнхена, то, сочетая свою мюнхенскую деятельность с установленной им ценой капитуляции, он, естественно, занял крайне враждебную позицию по отношению к Советскому Союзу, который по-настоящему помогал Китаю в его Освободительной войне. 3 октября 1938 г. агентство Рейтер сообщило из Чунцина:
«По сведениям из хорошо информированных китайских источников, советско-китайские отношения продолжают оставаться дружественными, однако, судя по ряду явлений, Китай [то есть чанкайшистская клика] предпочёл бы получать помощь от США и стран Европы, а не от СССР… Тем не менее авторитет СССР у китайского народа продолжает стоять очень высоко. Китайцы понимают, что Советский Союз, по крайней мере, уже оказывает реальную помощь Китаю, а не отделывается пустыми разговорами о своём сочувствии».
Более того, в своей капитулянтской деятельности Чан Кайши стремился натравить Японию на СССР, заявляя, что в случае такого нападения он сам по-прежнему будет сохранять с японскими захватчиками «дружественные отношения». Приспешники Чан Кайши открыто излагали в чанкайшистском журнале «Сюэлу» за 3 декабря 1938 г. следующие пожелания:
«Если бы противник мог понять действительную цену мира… то мы как люди миролюбивые тоже, конечно, с радостью пошли бы на умиротворение.
…Продолжением нынешнего образа действий Японии не удастся покорить Китай, а между тем исконный враг Японии в Азии всё более набирается сил, и когда он однажды обрушится на истощённые силы японцев, то им уж не подняться. Повидимому, и в самой Японии имеются люди, способные понять эти простые истины. Если бы… японцы направили свои взоры в другом направлении, то при их мудрости, да с одобрения их так называемых союзников по „оси“ — Германии и Италии — это было бы вполне возможным делом. При таких условиях появилась бы возможность к установлению мира».
Чанкайшистские лакеи дошли до такой подлости и сумасшествия, что строили планы для японских захватчиков. Эти жалкие ничтожества открыто умоляли японцев напасть на Советский Союз, предлагая это как путь к «миру» между ними и японскими захватчиками! Японцы, конечно, милостиво одобрили такое усердие чанкайшистских лакеев, но они понимали, что «видит око, да зуб неймёт» — их бросало в дрожь при виде могущества Советского Союза. Чанкайшистская мошкара была весьма разочарована.
После падения Уханя Чан Кайши вместе с японцами выступает против Коммунистической партии Китая
Вскоре после событий 7 июля Мао Цзэдун и Коммунистическая партия Китая, разгадав двурушническую политику Чан Кайши, указывали, что в ходе Освободительной войны «возможны многочисленные неудачи, отступления, внутренние расколы и измены, а потому и коммунисты, и руководимые ими массы и вооружённые силы должны наиболее активно действовать на самой передовой линии борьбы, должны стать ядром общенациональной Освободительной войны, должны всеми силами развёртывать антияпонское движение масс, пользоваться каждой минутой, каждым случаем для пропаганды среди масс, для их организации и вооружения».
Как перед Освободительной войной, так и в ходе её основным призывом Мао Цзэдуна было: «Бороться за завоевание многомиллионных масс на сторону антияпонского единого фронта». Японские захватчики страшились этих усилий Мао Цзэдуна; страшился их и Чан Кайши, ибо, как предсказывал Мао Цзэдун, «наши усилия приведут к решительному свержению японского империализма, к осуществлению полного национального и социального освобождения». Незадолго до падения Уханя Мао Цзэдун опубликовал свою широко известную работу «О затяжной войне», книгу, которая воодушевила весь китайский народ. В этом великом произведении Мао Цзэдун, громя пораженцев и теоретиков «стремительной войны», дал идеологическую установку на затяжную антияпонскую войну как в области политики, так и в области стратегии. Он указал, что Освободительная война пройдёт через три этапа — этап стратегической обороны, стратегического равновесия сил и стратегического контрнаступления — и завершится окончательной победой, что самый могучий источник сил в войне лежит в народных массах. Китайские коммунисты пошли вперёд по пути, указанному Мао Цзэдуном, и стали сочетать войну против японских захватчиков с борьбой против феодальных порядков; с каждым днём крепли антияпонские силы, организуемые коммунистами на основе освобождения крестьянства и аграрной реформы; с каждым днём увеличивалась территория Освобождённых районов. Это представляло собой полный контраст тому развалу, который царил в районах, подвластных Чан Кайши, где оберегался феодальный и полуколониальный строй.
После падения Уханя между японцами и Чан Кайши уже больше не было настоящих боёв. В документах японского штаба армии северокитайского направления в то время говорилось, что «центр тяжести борьбы должен быть направлен против коммунистов». Главной ареной военных действии становятся территории Освобождённых районов, находившихся под руководством коммунистической партии; 8‑я и Новая 4‑я армии становятся главной силой сопротивления Японии. Японские захватчики концентрируют свои силы против Освобождённых районов и 8‑й и Новой 4‑й армий, они прибегают к «изобретённой» Чан Кайши во время гражданской войны тактике поголовного истребления населения, сплошного предания огню и полного ограбления захватываемых районов. Японцы с невероятной жестокостью расправлялись с мирным населением этих районов. 8‑я и Новая 4‑я армии, население Освобождённых районов, перенося жесточайшие лишения, ведут упорную и тяжёлую борьбу, продолжая вырывать из рук японских захватчиков территории, отданные Чан Кайши врагу, и защищая ещё не оккупированные районы родной земли. Англо-американская политика «выжидания исхода борьбы двух тигров» стала теперь политикой Чан Кайши. Как указывал Мао Цзэдун в своей работе «О коалиционном правительстве»[105], Чан Кайши, засев на Оумэйшане[106], «сохраняя свои военные силы, переложил бремя войны на Освобождённые районы, давая возможность японцам вести на них крупное наступление и выжидая исхода борьбы двух тигров». Японцы называли эту политику Чан Кайши «политикой наблюдения за войной». Политика «наблюдения за войной», проводившаяся Чан Кайши, и японская политика беспрерывных наступлений, ставивших своей задачей «смести» Освобождённые районы, были кровно связаны с политикой Чан Кайши, рассчитанной на то, чтобы вымолить мир у японских империалистов, и с японской политикой, рассчитанной на то, чтобы склонить Китай к капитуляции. После того как от политики пассивного сопротивления Чан Кайши перешёл к политике «наблюдения за войной», к политике «поисков мира», он стал делать упор не на борьбу вовне, а на борьбу внутри,— от политики союза с компартией он перешёл к политике «обороны против коммунистов», к политике борьбы против компартии.
Поделиться книгой: