Малый уголок

Уильям Сомерсет Моэм

МАЛЫЙ УГОЛОК

Сколь мала жизнь человека, и сколь мал уголок земли, где он живет.

Марк Аврелий

Глава первая

Все это случилось много–много лет назад.

Глава вторая

Доктор Сондерс зевнул. Было девять часов утра. Его ждал долгий день, а делать ему было нечего. Немногих пациентов он уже посмотрел. На острове не было врача, и, когда он приехал, все, кто чем–нибудь болел, воспользовались случаем показаться ему. Но климат здесь был здоровый, те недуги, с которыми к нему обращались, были или хроническими, и он мало чем мог помочь, или пустяковыми и быстро поддавались самым простым лекарствам Доктор Сондерс уже пятнадцать лет практиковал в Фучжоу и пользовался среди китайцев репутацией великого врачевателя всех болезней, поражающих глаза. Вот и сейчас он приехал в Такане, чтобы удалить катаракту богатому китайскому купцу. Такане — один из островов Малайского архипелага в самой южной его части — находится так далеко от Фучжоу, что сперва доктор отказался туда ехать. Но китаец по имени Цзинь Цин сам был родом и Фучжоу, и два его сына жили там. Он хорошо знал доктора Сондерса и, приезжая в Фучжоу, всякий раз обращался к нему по поводу своего зрения, которое ухудшалось с каждым днем. Он слышал, будто доктор творит чудеса, заставляя прозревать слепых, и когда сам оказался в таком состоянии, что мог лишь сказать, день сейчас или ночь, доктор Сондерс был единственный, кому Цзинь Цин соглашался довериться, — только он мог вернуть ему зрение. Доктор Сондерс предлагал ему приехать в Фучжоу, когда появились определенные симптомы, но Цзинь Цин тянул, побаиваясь скальпеля, а когда дело дошло до того, что он больше не отличал предметы друг от друга, долгое путешествие тоже стало его страшить, и он попросил сыновей уговорить доктора приехать к нему в Такане.

В юности Цзинь Цин был кули, но благодаря тяжкому труду и мужеству, которым немало помогли удача, ловкость и неразборчивость в средствах, сколотил большое состояние. Теперь, в семьдесят лет, он владел крупными плантациями на нескольких островах и несколькими шхунами для ловли жемчуга и торговал всем, что только произрастало и производилось на архипелаге. Его сыновья, тоже уже немолодые люди, отправились к доктору Сондерсу. Они были его друзьями и пациентами. Два–три раза в год они приглашали его на парадный обед, где угощали супом из ласточкиных гнезд, акульими плавниками, трепангом и прочими деликатесами; «певички», нанятые за большие деньги, услаждали гостей песнями, и все расходились изрядно под хмельком. Китайцам нравился доктор Сондерс. Он бегло говорил на местном диалекте. Жил не в сеттльменте[1], как другие белые, а в самом центре китайского города. Он жил там из года в год, и они привыкли к нему. Они знали, что он курит опиум, хотя и умеренно, знали и все прочее, что можно было о нем знать. Они считали его человеком разумным. Их не смущало, что европейцы, члены небольшой иностранной общины, относятся к нему крайне холодно. В клуб он ходил, только когда прибывала почта, — читать свежие газеты; в гости его никто не приглашал. У европейцев был свой врач, англичанин, и к доктору Сондерсу обращались, лишь когда тот уезжал в отпуск. Но если у них случалось что–нибудь с глазами, они забывали о своей неприязни и отправлялись в убогий домишко за рекой, где доктор Сондерс благополучно обитал среди сомнительных ароматов туземного города. Сидя в приемной, служившей одновременно гостиной, они брезгливо посматривали кругом. Комната была меблирована в китайском стиле, если не считать шведского бюро и двух продавленных качалок. На выцветших стенах в странном соседстве висели подаренные благодарными пациентами китайские свитки и картонная таблица, где были отпечатаны буквы разной величины и в разных сочетаниях. Европейцам всегда казалось, что в доме попахивает опиумом.

Но сыновья Цзинь Цина не заметили этого, а если бы и заметили, это бы их не смутило. После того как они обменялись с доктором всеми приличествующими случаю любезностями и тог угостил их сигаретами из зеленой жестяной коробки, гости изложили свою просьбу. Отец велел им сказать, что он слишком стар и слеп и не может приехать в Фучжоу, поэтому он хотел бы, чтобы доктор Сондерс сам отправился в Такане и сделал операцию, о необходимости которой он говорил два года назад. Сколько доктор за это хочет? Сондерс покачал головой: у него большая практика в Фучжоу, даже речи не может быть о том, чтобы покинуть город на длительное время. Почему бы Цзинь Цину не воспользоваться одной из собственных шхун? В конце концов пусть обратится к хирургу в Макасаре, тот достаточно квалифицированный специалист. Сыновья Цзинь Цина, не жалея слов, объяснили, что никто не способен на такое чудо, как доктор Сондерс, отец это знает и не позволит никому другому прикоснуться к себе. Он готов заплатить в два раза больше того, что доктор, по его расчетам, заработал бы в Фучжоу за время своего отсутствия. Доктор Сондерс продолжал качать головой. Тогда братья переглянулись, и старший вынул из внутреннего кармана большой потертый бумажник черной кожи, набитый банковскими билетами. Он разложил их веером перед доктором: тысяча долларов, две тысячи долларов. Доктор лишь улыбался, поблескивали острые ясные глаза. Китаец продолжал раскладывать на столе банкноты. Оба брата тоже улыбались с заискивающим видом, внимательно следя за выражением его лица; наконец им показалось, что оно неуловимо изменилось. Доктор не шевельнулся. Взгляд по–прежнему был снисходительно–ироничен, но они нутром почуяли, что в нем пробудился интерес. Старший сын Цзинь Цина вопросительно взглянул на него.

— Я не могу оставить своих пациентов на целых три месяца, — сказал доктор. — Пусть Цзинь Цин пригласит кого–нибудь из голландских докторов Макасара или Амбоины. В Амбоине вполне приличный врач.

Китаец не ответил. Он выложил на стол новые банкноты. Это были билеты по сто долларов, и он раскладывал их небольшими пачками, каждая — по десять штук. Бумажник перестал быть таким пухлым. Он клал пачки одну рядом с другой, и наконец их стало десять.

— Стоп, — сказал доктор. — Этого хватит.

Глава третья

Поездка была сложной. Из Фучжоу доктор отправился на китайском судне в Манилу на Филиппинских островах, а оттуда, прождав несколько дней, на грузовом корабле в Макасар. Там он купил билет на голландский пароход, который раз едва месяца делал рейс в Мерауке, в Новой Гвинее, заходя по пути в множество мест, и на нем наконец прибыл в Такане. Он взял с собой юношу–китайца, который прислуживал ему, давал наркоз во время операций и готовил трубки, когда доктор курил опиум. Доктор Сондерс удачно прооперировал Цзинь Цина, и теперь ему оставалось только сидеть и плевать в потолок, дожидаясь, когда голландский корабль заберет его на обратном пути из Мерауке. Такане — довольно большой остров, но стоит в стороне, и голландский Régisseur[2] посещал его эпизодически. Власти были представлены яванцем–полукровкой, который не говорил по–английски, и несколькими полисменами. Город состоял из одной–единственной улицы, где располагались лавки. В двух или трех хозяевами были арабы из Багдада, все остальные принадлежали китайцам. В десяти минутах пути от города была небольшая гостиница, где останавливался Régisseur во время своих периодических наездов; там–то и устроился доктор Сондерс. Тропинка, ведущая сюда, шла дальше через плантации еще мили три и терялась в девственном лесу.

Когда на остров заходил голландский корабль, здесь наступало некоторое оживление. Капитан, один или два офицера, главный механик и пассажиры, если они были, сходили на берег; они сидели в лавке Цзинь Цина и пили пиво. Но гости никогда не оставались больше чем на три часа, и когда они садились в шлюпку и уезжали на корабль, городок снова погружался в сон. На пороге этой самой лавки и отдыхал сейчас доктор Сондерс. Над входом висел тент из ротага[3], защищающий от солнца, но снаружи все было залито резким ослепительным светом. В отбросах, над которыми жужжали мухи, рылся шелудивый пес, выискивая что–нибудь съедобное. Несколько куриц скребли лапами землю, одна, присев и взъерошив перья, купалась в пыли. У лавки напротив голый китайчонок со вздутым животом пытался на дорожной пыли построить песочный замок. Вокруг него вились мухи, садились на тело и лицо, но он не обращал на них внимания, увлеченный игрой. Даже не пытался их смахнуть, Прошел туземец в одном вылинявшем саронге[4], на плече — шест, к обоим концам которого были подвешены корзины с сахарным тростником. Он шел волоча ноги, поднимая при каждом шаге облака пыли. Внутри лавки, сгорбившись нал столом, клерк деловито вырисовывал кисточкой иероглифы, составляя какой–то документ. На полу сидел кули; он свертывал сигареты и курил одну за другой. Покупателей не было. Доктор Сондерс попросил дать ему еще пива. Клерк, перестав писать, сходил в комнату за лавкой, вынул бутылку из ведра с водой и принес ее доктору вместе со стаканом. Пиво приятно холодило горло.

Время тянулось медленно, доктору нечем было его убить, но он не томился скукой. Он умел извлекать развлечения из мелочей, и шелудивый пес, и куры, и пузатый ребенок — все занимало и забавляло его. Он медленно пил пиво.

Глава четвертая

Доктор Сондерс поднял глаза. Удивленно вскрикнул. Серединой пыльной дороги, направляясь к нему, шагали двое белых. В гавани не было ни одного судна, и доктор не понимал. откуда они взялись. Они шли не торопясь, глядя то направо, то налево, видно, здесь, на острове, они были впервые. На них были поношенные штаны и тельняшки. Тропические шлемы почернели от грязи. Незнакомцы подошли к лавке, увидели на пороге доктора Сондерса и остановились. Один из них обратился к нему:

— Это лавка Цзинь Цина?

Да.

— А он здесь?

— Нет, он болен.

— Не полезло. Тут, верно, можно выпить?

— Конечно.

Говоривший обернулся к спутнику.

— Зайдем.

Они пошли внутрь.

— Что будете пить? — спросил доктор Сондерс.

— Мне пива.

— Мне тоже, — буркнул второй.

Доктор передал заказ кули. Тот принес для незнакомцев бутылки с пивом и стулья. Один из них был пожилой, с изжелта–бледным морщинистым лицом, седыми волосами и щеточкой седых усов, среднего роста, худощавый; когда он говорил, открывались чудовищно испорченные зубы. Хитрые глазки все время бегали по сторонам. Маленькие, выцветшие, они были посажены близко друг к другу, что придавало ему сходство с лисой. Манеры у него были заискивающие.

— Вы откуда? — спросил доктор.

— Только что пришли на люггере[5]. С острова Терсди.

— Немалый путь. Как погода?

— Лучше не бывает. Ровный бриз, море гладкое, что стекло. Меня зовут Николс. Капитан Николс. Может, слышали?

— Да вроде нет.

— Болтаюсь по здешним морям уже лет тридцать. На архипелаге не найдешь островка, куда бы я не приставал в том или другом году. Меня тут все знают. И Цзинь Цин знает меня. Лет двадцать знакомы.

— Я здесь человек пришлый, — сказал доктор.

Капитан Николс посмотрел на него — лицо открытое, выражение сердечное, но взгляд насторожен.

— Сдается, мне ваша личность знакома, — сказал он. — Провалиться мне на этом месте, коли я вас не встречал.

Доктор Сондерс улыбнулся, но воздержался от дополнительных сведений. Капитан Николс прищурился, тщетно пытаясь вспомнить, где он сталкивался с этим человечком. Оглядел его с ног до головы. Доктор был низенький, чуть больше пяти футов шести дюймов, с заметным брюшком. Руки — мягкие и пухлые, небольшие, с длинными пальцами, и, возможно, если он был тщеславен, составляли некогда предмет немалой гордости. В них до сих пор чувствовалась порода. Он был очень дурен собой, с курносым носом и огромным ртом, и когда он смеялся, а смеялся он часто, обнажались крупные желтые неровные зубы. Под кустистыми седыми бровями поблескивали умные, язвительные зеленые глаза. Прыщеватая кожа была не очень чисто выбрита. Густой румянец переходил на скулах в багровый цвет, что говорило о застарелой болезни сердца. Волосы, вероятно, в свое время черные, густые и жесткие, теперь побелели и еле прикрывали макушку. Однако уродливость доктора не отталкивала, а, напротив, привлекала к себе. Когда он смеялся, у глаз собирались морщинки, придавая удивительную живость лицу, насмешливому, но отнюдь не злому. В такие минуты он был бы похож на шута, если бы не проницательность, светившаяся в его ясном взоре. В уме его сомневаться не приходилось. Однако, хотя он всегда был весел и оживлен, любил шутку и потешался над собой не меньше, чем над другими, у собеседника создавалось впечатление, что даже в разгар необузданного веселья он себя не выдает. Он всегда, казалось, был начеку. Он был разговорчив и доброжелателен, но чувствовалось (если вы были наблюдательны и не позволяли себе обмануться его открытой манерой держаться), что эти веселые, смеющиеся глаза ничего не упускают, взвешивают, судят и выносят приговор. Он был не из тех, кто принимает что–либо на веру.

Доктор ничего не ответил, и капитан Николс указал пальцем на своего спутника:

— Это Фред Блейк.

Доктор Сондерс кивнул.

— Надолго сюда? — продолжал капитан.

— Жду голландский пакетбот.

— На север или на юг?

— На север.

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Я этого не говорил. Сондерс.

— Я достаточно порыскал по свету, чтобы не задавать лишних вопросов, — сказал капитан с заискивающим смехом. — Не задавай вопросов и не услышишь лжи… Сондерс? Я знал немало парней, которые откликались на это имя, но их оно было или нет, никто не мог сказать, кроме них самих. Что там приключилось со старым Цзинь Цином? Старикан подходящий! А я думал, мы с ним языки почешем.

— Глаза подвели. Катаракта.

Капитан Николс выпрямился и протянул руку.

— Док Сондерс! Я знал, что уже видел вас. Фучжоу. Я был там семь лет назад.

Доктор пожал протянутую руку. Капитан Николс обратился к своему приятелю:

— Доктора Сондерса все знают. Лучший врач на Востоке. Глаза. Это по его части. У меня был друг, все говорили, что он ослепнет, ничем ему не помочь, такой пошел к доку Сондерсу и через месяц видел не хуже нас с тобой. Желтокожие просто молятся на него. Док Сондерс! Вот приятный сюрприз! Я думал, вы не уезжаете из Фучжоу ни на день.

— Как видите, уехал.

— Мне крупно повезло. Вас–то мне и надо. — Капитан Николс наклонился вперед, и его хитрые глазки просверлили доктора пристальным взглядом, в котором чувствовалась чуть ли не угроза. — Меня одолела диспепсия.

— О Боже! — пробормотал Фред Блейк.

Это были первые слова, которые он произнес, и доктор Сондерс обернулся, чтобы на него посмотреть. Фред ссутулился на стуле в позе, которая говорила о скуке и дурном настроении, и грыз ногти.

Это был высокий юноша, худощавый, но гибкий и крепкий, с кудрявыми каштановыми волосами и большими глаза–ми яркой голубизны. На вид — лет двадцать. В грязной тельняшке и брюках из хлопчатобумажной саржи он выглядел немногим лучше бродяги. Молокосос, подумал доктор. Угрюмое выражение лица не делало его приятнее, но нос у него был прямой, рот красиво очерчен.

— Брось грызть ногти, Фред, — сказал капитан. — Мерзкая привычка.

— Осточертела мне эта ваша диспепсия, — со смешком отозвался юноша.

Когда он улыбался, приоткрывались редкой красоты зубы. Белые, мелкие, идеальной формы, они были так неожиданны на этом сумрачном лице, красота их была так ослепительна, что захваты вала врасплох. В его хмурой улыбке таилась большая прелесть.

— Тебе легко смеяться, ты не знаешь, что это такое, — сказал капитан Николс. — Уж как я намучился от нее. И не говори, что я неосторожен и ем что попало. Я все перепробовал. Мне все во вред. Возьми хоть это пиво. Думаешь, оно мне сойдет с рук? Да ни в жизнь, сам знаешь.

— Давайте, давайте. Выкладывайте доктору все как есть, — сказал Фред Блейк.

Капитану Николсу это только и надо было, и он принялся подробно излагать историю своей болезни. Он описывал симптомы с научной точностью. Не было такой неаппетитной детали, которую бы он опустил. Он перечислил всех врачей, к которым обращался, все патентованные средства, которые применял. Доктор Сондерс слушал молча, с сочувственным интересом и время от времени кивал.

— Если есть на свете человек, который может мне помочь, так это вы, док, — серьезно сказал капитан. — Мне не надо говорить, что вы в своем деле собаку съели, я это и сам вижу.

— Я не чудотворец. За одну минуту много не сделаешь, да еще когда, как у вас, болезнь стала хронической.

— Я чудес и не прошу. Но ведь вы можете прописать лекарство, верно? Чего я только не глотал. Вот бы хорошо было, кабы вы меня осмотрели.

— Сколько вы тут пробудете?

— Да сколько душа захочет.

— Мы отчалим, как только запасемся всем необходимым, — сказал Блейк.

Мужчины обменялись быстрым взглядом, не ускользнувшим от доктора Сондерса. Он и сам не знал, почему у него создалось впечатление, что за всем этим что–то кроется.

— А что вам тут надо? — спросил он.

Лицо Фреда Блейка снова стало угрюмым, и когда доктор задал этот вопрос, он посмотрел на него и тут же отвел глаза. Доктор Сондерс прочел в них подозрение, а возможно, и страх. Странно, странно… Ответил ему капитан:

— Я знаю Цзинь Цина тысячу лет. Мы хотели купить у него кое–что из провианта, и нам не повредит, коли мы пополним запас пресной воды.

— Торгуете чем–нибудь? Продаете? Покупаете?

— В некотором роде. Коли попадется что–нибудь подходящее, мы своего не упустим. Как и всякий другой.

— А какой у вас груз?

— Да всего понемножку.

Капитан Николс добродушно улыбнулся, показав испорченные черные зубы. Продувная бестия, сразу видно. Доктору Сондерсу пришло в голову, уж не везут ли они контрабандой опиум.

— Вы, случайно, не зайдете в Макасар?

— Может статься.

— Что это за газета? — спросил вдруг Фред Блейк, тыча пальцем в прилавок.

— Эта? Трехнедельной давности. Ее привезли на том же корабле, на котором я сюда приехал.

— А австралийские газеты у них бывают?

— Нет.

Доктор Сондерс засмеялся при одной мысли об этом.

— А какие–нибудь корреспонденции из Австралии в этой газете есть?

— Газета голландская. Я голландского не знаю. Во всяком случае, на острове Терсди вы имели более свежие новости.

Блейк слегка нахмурился. Капитан плутовски улыбнулся.

— Тут тебе не пуп земли, Фред, — сказал он, посмеиваясь.

— И никогда не бывает газет на английском языке? — спросил Фред.

— Почти. Порой попадет случайный номер гонконгской газеты или «Стрейт–таймс», да и тот старый.

— Что же, они здесь не знают никаких новостей?

— Только те, что привозит голландский корабль.

— А телеграфа у них тут нет?