И уже к концу вступления я узнал мелодию — улыбнулся.
— Расплескалась синева, расплескалась, — пропел я, — по тельняшкам разлилась, по беретам…
Посмотрел на лица парней.
«В прошлый раз диплом экономиста получил только Артур, — вспомнил я. — Меня отчислили на втором курсе. А Кира арестовали на третьем…»
— … Даже в сердце синева затерялась…
Я взглянул своему брату в глаза.
В той жизни, которую я всё ещё помнил, мой младший брат навсегда остался для меня молодым. Кирилл завершал обучение на втором курсе института, когда его обвинили в совершении тройного убийства. В тысяча девятьсот семьдесят пятом году его признали виновным и приговорили к исключительной мере наказания. А в начале тысяча девятьсот семьдесят девятого года приговор привели в исполнение — за год и четыре месяца до начала Олимпийских игр в Москве.
«На этот раз не оставлю тебя без присмотра, братишка, — подумал я. — Что бы там ни произошло в будущем. И чем бы это всё для нас с тобой ни закончилось. Уверен… ты меня не подведёшь».
— … Это сказочная быль, а не сказка…
Глава 2
Утром я проснулся из-за яркого света: лучи восходящего солнца светили мне с улицы в лицо. Прикрыл глаза руками. Спросонья я не сразу понял, где и… когда нахожусь. Пробежался взглядом по тесной комнате, украшенной в стиле советского минимализма. Воспоминания о вчерашнем дне сейчас казались мне сумбурными сновидениями. Помнил: начались они с неудачного полёта над Средиземным морем (и купания в нём). Продолжились в прокуренном плацкартном вагоне и на Лесной улице, где пятиэтажную хрущовку протаранил «кукурузник». И завершился дома: рядом с моими живыми родителями и братом.
Я вышел из тесной спальни (раньше она не казалась мне такой маленькой) — едва не споткнулся о высокий порог. Увидел за стеклом не зашторенного окна зелёные кроны деревьев и ярко-голубое небо, зажмурился. Взглянул на папину гордость: на чёрно-белый телевизор. Узнал прикрывавший стену ковёр, который моим папе и маме на двадцатилетний юбилей супружеской жизни подарили их родители (купили в складчину). Перевёл взгляд на трельяж (трёхстворчатое зеркало), что стоял в углу гостиной поверх маминого туалетного столика. В трельяже я увидел своё отражение: высокого двадцатилетнего мужчину.
Придирчиво осмотрел в зеркалах свою фигуру. Взглянул на мускулистые руки и бёдра, на широкие плечи. Потрогал плоский живот с хорошо заметными «кубиками» пресса. Поправил семейные трусы. Подумал: «Не Геракл, конечно, но вполне себе Аполлон». Я ухмыльнулся. Вспомнил, как рассматривала моё тело Варвара Сергеевна — когда я вернулся к ней после дембеля в прошлый раз. Варя сказала тогда, что я возмужал, превратился в мужчину. Я взглянул на свои кулаки со сбитыми костяшками. Отработал перед зеркалом коронную «двоечку»: ударил левой в лоб, а правой — в челюсть воображаемому противнику.
Перед завтраком я сделал короткую разминку на турнике — с уже подзабытой лёгкостью и с превеликим удовольствием: не болели ни плечи, ни поясница. Надел отцовскую кепку и совершил пробежку вокруг посёлка (солнце уже припекало — я пожурил себя за то, что не проснулся раньше). Бег сегодня давался мне легко: нынешнее тело радовало выносливостью. На бегу растерял остатки сонливости. А пока топтал ногами просёлочную дорогу, мысленно составил расписание на ближайшие дни.
Поход в военкомат и паспортный стол я вынужденно отложил на завтра (на понедельник): папа вчера подтвердил мои воспоминания о том, что по выходным эти учреждения не работали.
В прошлый раз воскресный день я провёл в компании Кирилла и Артура на речке.
Однако теперь я в прежние дневные планы внёс существенные изменения.
Сегодняшний вечер выделил для похода к Варваре Сергеевне Павловой: этого настойчиво требовал молодой организм. Я не забыл, как встретила меня Варя в «той» жизни — рассчитывал, что теперь в её объятиях снова испытаю столь же яркие эмоции и ощущения. Не сомневался, что молодая вдова обрадуется моему появлению. Вспомнил, что из армии писал ей письма даже чаще, чем родителям. О сегодняшнем визите к Варваре Сергеевне я подумал ещё в Москве, где почти на месяц задержался в гостях у бывшего сослуживца.
Помню, что для Вари Павловой я в ГУМе приобрёл дорогущий платок с люрексом: японский. Сейчас он лежал в моём чемодане, под кроватью. Теперь же я решил, что сделаю подарок не Павловой, а её детям. Поэтому перед завтраком я запоздало презентовал платок маме. Растроганный моим поступком отец предложил выпить «по соточке» за «повзрослевшего сына». Я отказался: Павлова не выносила запах спиртного. Чуть позже папа тайком от мамы сунул мне в руку пятирублёвую купюру — на «погулять».
После завтрака Кирилл умчался к своему приятелю.
А я нарядился в брюки и светло-голубую тельняшку, натянул на голову отцовскую кепку — с тряпичной сумкой в руке отправился через деревянный мост «в город»: в «Гастроном».
— Нет повести печальнее на свете… чем ассортимент новосоветских магазинов, — сказал я.
В растерянности остановился посреди насыщенного запахами зала «Гастронома».
Рассматривал витрины.
Озадаченно потирал гладковыбритый подбородок.
— Четвёртая категория снабжения, — задумчиво произнёс я. — Воскресенье.
Покачал головой.
Спросил сам себя:
— Ну а чего ты ждал, Сергей Леонидович?
Я разглядел на полке невзрачную зеленоватую бумажную пачку с надписью «Какао-порошок. Золотой ярлык».
Пробормотал:
— А вот это уже интересно…
— Что ты собрался сделать, Серёжа? — спросил папа.
Он смотрел, как я отдирал остатки сетки от найденного в чулане деревянного сита для просеивания муки.
— Торт для пацанов испеку, — сообщил я. — Проставлюсь в честь приезда.
Папа удивлённо вскинул брови и переспросил:
— Проставишься? Пацанам? Тортом?
Я пожал плечами.
— Им понравится.
Папа покачал головой.
— В моё время проставлялись иначе, — сказал он.
Кондитерским ремеслом я увлёкся в конце девяностых годов.
Очень уважаемый мной человек посоветовал тогда, чтобы я нашёл для себя хобби, не похожее на мою основную работу.
— Разгружай мозг, Чёрный, — говорил он. — Иначе не доживёшь до моих лет: сопьёшься или угодишь в дурку.
Сам он был любителем рыбалки и охоты. Сватал он и мне свои увлечения. Но я пришёл к выводу, что эти занятия уж очень походили на мою ежедневную деятельность.
Однако к словам того человека я прислушался. И за два года перебрал множество способов отвлечься от реальности. Даже играл на скрипке и рисовал картины маслом.
А закончил я метания, когда под руководством известного московского кулинара изготовил свой первый торт. И удивился тогда, почему никогда не занимался выпечкой раньше…
Я осматривал подключенную к газовому баллону плиту на кухне родителей — прикидывал форму и размеры задуманного мною блюда. Стоявшая в летней кухне газовая плита меня не впечатлила. Но и не повергла в уныние. Для моей цели она годилась — это я посчитал главным: после ассортимента современного продуктового магазина от нынешних реалий я много не требовал. Подготовил большую чугунную сковороду — форму для будущих коржей. Отмыл деревянную основу сита. В своих умениях кондитера я не сомневался. Как и в том, что помню рецепт выбранного в качестве «пробного шара» торта «Птичье молоко». Купленные в «Универсаме» продукты признал годными (настораживал меня лишь порошковый желатин, которым я заменил положенный по ГОСТу агар-агар).
В качестве основы для торта я выбрал шоколадный брауни. Его приготовлением и занялся в первую очередь. Растёр сливочное масло и сахар до «пышного» состояния. Поочерёдно (взбивая каждый раз полученную массу до однородности) добавил три яйца. Приготовил сухую смесь: из соли, муки, ванильного сахара и какао-порошка. Просеял её в масляно-яичную массу. Полученное кремообразное тесто поместил в сковороду и отправил в духовку, которую разжёг под присмотром прибежавшей с огорода мамы (отец известил её о моей затее с тортом). Я напомнил себе, что готовый брауни внутри чуть влажный — не стоило его пересушивать. Поэтому проверял готовность коржа, тыкая в него спичкой.
Суфле «Птичье молоко» я готовил уже после того, как не без проблем извлёк из сковороды и разрезал на два коржа остывший брауни. Делал я его из охлаждённых яичных белков — прочие продукты взял комнатной температуры. Замочил желатин в воде с лимонной кислотой и сахаром. Приготовил крем из масла и сгущённого молока. Венчиком взбил яичные белки до устойчивых «высоких пиков» (обошёлся без миксера, но повозился изрядно). В процессе взбивания добавлял в смесь лимонную кислоту. Перевернул миску с белками вверх дном — проверил готовность продукта («высокие пики» значили, что белки не выпадут из перевёрнутой тары). Помнил, что правильно взбитые белки важны для «Птичьего молока».
Желатиновую массу я растворил на водяной бане. Не дал желатину закипеть. Помешивая, струйкой добавил во взбитые белки горячую желатиновую массу. От горячего желатиново-сахарного сиропа белки заварились и увеличились в объёме. Взбивал их минут десять, пока масса не остыла до комнатной температуры. В белково-желатиновую смесь по ложке ввёл масляно-сгущёночный крем. От масла и сгущёнки смесь немного осела, но осталась воздушной. Я оставил её на пару минут в покое. Аккуратно обрезал сделанной из бывшего сита деревянной формой не помещавшиеся внутри формы края коржей (остатки брауни порезал на продолговатые ломтики). И лишь тогда приступил к сборке будущего торта.
В заменившее мне разъёмные кольца старое сито я уложил корж. Вылил на него половину суфле и на пять минут поместил в морозилку холодильника, чтобы суфле немного «схватилось» (вынутые из морозилки продукты за это время не разморозились). На нижний слой суфле я выложил оставшиеся поле обрезки краёв ломтики брауни — залил их остатками суфле, накрыл вторым коржом. Убрал торт в холодильник, чтобы суфле застыло. Пока не доведённое до ума блюдо я примерно через час извлёк при помощи длинного тонкого ножа из объятий деревянной формы. И залил торт густой глазурью, приготовленной из растворённых в молоке и сливочном масле двух стограммовых плиток шоколада «Дорожный».
Мама при виде торта снова сказала, что я повзрослел.
А папа покивал головой и добавил, что армия — это хорошая школа жизни.
— Ты точно в армейке был поваром! — заявил Кирилл.
Я с родителями не спорил.
Брату пригрозил кулаком.
Я намеренно покрыл торт глазурью — в холодильнике она затвердела и обещала не растаять при транспортировке. Установил «Птичье молоко» на выделенное мамой под его переноску блюдо. Соорудил для него из листов газеты «Советский спорт» нечто похожее на крышку-шатёр (чтобы в пути моё кулинарное творение не припорошило пылью). На этот раз я для похода в гости не дожидался темноты. И не втискивался в купленный мне на выпускной вечер серый костюм: помнил, что не влезу в него после армии. Нарядился в свой парадный китель со щёгольскими аксельбантами, подпоясался белым ремнём, заломил на правую сторону голубой берет.
Со спрятанным под нелепое сооружение из газет тортом в руке я горделиво прошёлся по главной (и единственной) улице посёлка. Ловил на себе любопытные взгляды носившихся по дороге детишек и сидевших около заборов на лавках пенсионеров. Заметил и кокетливые взгляды знакомых девчонок-школьниц, повзрослевших за два года моей службы в Советской армии. До дома Варвары Сергеевны Павловой я дошёл, не таясь (хотя в прошлый раз проделал этот же путь в темноте, прячась у заборов от света редких уличных фонарей). Ещё у перекрёстка я услышал стук. Различил, как во дворе Павловых громкий мужской голос кричал: «Варвара! Открой!»
Подошёл к Вариной калитке — увидел: в дверь дома Варвары Сергеевны ломился немолодой и явно нетрезвый мужчина, наряженный в не отутюженные брюки, мятую рубаху и… при галстуке.
Я озадаченно хмыкнул и произнёс:
— Как интересно. В прошлый раз я эту сцену тут не застал.
Справа и слева от меня покачивали ветвями пышные кусты сирени, что росли за забором у дома Павловых. Цветов на них уже не было: к концу июня они засохли и осыпались. Но я помнил, какой восхитительный запах стоял в этом дворе в мае семидесятого года — именно в конце весны, три года назад, я впервые вошёл в этот двор (тогда ещё, будучи десятиклассником). Вот только в тот раз я здесь шастал не в щёгольской парадной форме ВДВ и не с тортом «Птичье молоко» в руках. А вышагивал по двору голый по пояс и чумазый: таскал загруженные каменным углем вёдра (переносил в сарай уголь — из кучи на улице, где его высыпали из грузовика).
Сам тогда предложил молодой вдове помощь с переноской угля, когда увидел по пути из школы растерянный взгляд застывшей около угольной кучи женщины. Помню, какой счастливой и милой улыбкой ответила на моё предложение помощи симпатичная вдовушка. Я тогда горделиво расправил плечи, поставил под кустами сирени портфель с учебниками. Решительно сбросил школьную одежду — переоделся в предложенные вдовой потёртые мужские штаны. И приступил к работе. В тот вечер я вернулся к Варваре Сергеевне на ужин. Допоздна просидел на лавке около кустов сирени в компании хозяйки дома, уложившей к тому времени своих детей спать…
— Варька! — прокричал мужик. — Открывай!
Металлические петли на заборе тихо скрипнули: я приоткрыл калитку. Придержал рукой шатёр из газеты, что скрывал от ветра и от посторонних взглядов торт. Увидел, как мужчина снова постучал по двери веранды кулаком — требовательно, настойчиво. Заметил, что обут Варин гость в старые потёртые коричневые сандалии, из которых выглядывали чёрные носки. А в левой руке мужик крепко сжимал бутылку с этикеткой «Советское шампанское». Я рассмотрел в окне веранды испуганное детское лицо — оно тут же спряталось за шторой. «Сова, открывай, медведь пришёл», — вспомнил я слова Винни-Пуха из советского мультфильма и усмехнулся.
Торт я примостил на деревянной колоде около сарая. Положил на газету небольшой камушек — аккуратно, чтобы не треснула глазурь. По двору ступал почти бесшумно (сегодня дополнил парадную форму лёгкими и удобными кедами). Подошёл к веранде. Лицо мужика я не увидел — только затылок и уши. Однако различил в его голосе знакомые интонации. Решил, что уже встречал этого товарища раньше. Вот только не сообразил, где и когда. В два шага я взбежал на веранду по скрипучим ступеням. Взглянул на Вариного гостя сверху вниз. Сдержался: не ударил мужика кулаком в печень — похлопал его ладошкой по лысой макушке.
— Здорово, уважаемый, — нарочито небрежно обронил я.
Мужчина вжал голову в плечи, обернулся. И тут же отпрянул от меня, прижался спиной к двери. Взглянул на мои аксельбанты, запрокинул голову и заглянул мне в ноздри. Ударился затылком о доски. Я поморщил нос: унюхал запах его пота и алкогольного перегара. Хмыкнул и покачал головой (вспомнил, что Варвара Сергеевна не любила запах спиртного). Мужчина кашлянул, будто подавился слюной. Смерил меня взглядом — сто девяносто пять сантиметров: от носов кед и до кокарды на берете. Внимательно посмотрел на мои кулаки. Кончик его носа застыл напротив ворота моей тельняшки.
На залысинах мужика, будто росинки, блеснули крупные капли пота.
— Ты кто такой? — спросил нетрезвый гость.
Я хрустнул костяшками пальцев — голос мужчины дал петуха.
Но шампанское Варин гость не выронил; и не протиснулся в дом через щель между досок двери.
— Я Чёрный дембель, твою мать!!
Я нахмурил брови, выпятил нижнюю челюсть, приподнял верхнюю губу.
Посмотрел на переносицу мужика и пробасил:
— Ха-ха-ха!
Бутылка с этикеткой «Советское шампанское» всё же упала на крыльцо: с глухим стуком. Я отметил: она не разбилась — замерла на краю верхней ступени. Я задержал на ней взгляд. Почувствовал толчок в грудь. С места не сдвинулся: на ногах стоял крепко. Услышал, как Варин гость сдавленно крякнул. Увидел, что мужчина покачнулся вправо и резко скакнул в сторону. Он чиркнул плечом по стене. Махнул руками. И неуклюже, боком сиганул с крыльца. В воздухе мелькнули коричневые сандалии и полосатый галстук. Их владелец не растянулся на земле — по-кошачьи приземлился на камни: на четвереньки. И тут же стартовал к приоткрытой калитке.
Я проводил мужика взглядом — следил за ним, пока он не скрылся за забором. Сощурился, посмотрел на спускавшееся к горизонту солнце, что замерло над крышей дома: того, что стоял через дорогу от дома Павловых. Подумал, что ночью эффект от появления «Чёрного дембеля» был бы лучше. Усмехнулся: вспомнил слова Артура Прохорова о том, что алкоголь в крови иногда работает лучше любых визуальных спецэффектов. Придержал ногой бутылку с шампанским — не позволил, чтобы она пересчитала ступени крыльца. Услышал щелчки отпираемых запоров. Дверь распахнулась. Я увидел на пороге дома Варвару Сергеевну Павлову.
Сказал:
— Здравствуй, Варя. Я вернулся.
Развёл руки — Варвара Сергеевна не бросилась в мои объятия. Она не взглянула ни на пряжку моего ремня, ни на кокарду и ни на аксельбанты — внимательно посмотрела мне в лицо, будто сразу меня не узнала. Я улыбнулся, разглядывал хозяйку дома. Отметил, что Павлова выглядела совсем девчонкой. Тридцатилетняя Варя сейчас не казалась мне «дамой бальзаковского возраста» (как однажды за глаза обозвал её Артур Прохоров). Я взглянул на её пухлые губы, на подбородок с памятной ямочкой. Стрельнул взглядом на неприкрытую халатом ложбинку на груди, на женские бёдра. Почувствовал, как забурлила в моём теле кровь.
Встретился взглядом с темными глазами восьмилетнего мальчишки — тот выглядывал из-за спины матери.
Я хлопнул себя ладонью по лбу.
Сказал:
— Совсем забыл!
Сбежал со ступеней, метнулся к сараю.
Вернулся к порогу дома с подарком в руках, снял с него купол из газеты.
Мальчик вытянул шею — посмотрел на торт.
— Ух, ты! — выдохнул он. — Сколько шоколада!..
Варвара Сергеевна тоже посмотрела на «Птичье молоко». Погладила сына по голове. Улыбнулась.