История Византийских императоров. От Исаака I Комнина до Алексея V Дуки Марцуфла

Поскольку духовные лица состояли в обычных отношениях со своими сюзеренами, возникла необходимость раскрыть природу их двойного статуса, используя христологическую доктрину объяснения власти императора. С подачи известнейшего канониста Ивы Шартского было установлено, что, например, в качестве епископа тот или иной аристократ, занимавший архипастырскую кафедру, обладает «параллельными» харизмами. А потому один французский архиерей сурово наставлял своих подчиненных клириков в обязательном соблюдении целибата, но, как барон, был женат (!), и брак оформили должным образом. Небезынтересна и история с епископом Байе, которого Английский король Вильгельм Завоеватель (1066–1087) судил как графа, но не как архиерея — ведь это правило уже было к тому времени закреплено в ряде конкордатов с Римским престолом[130].

Апостолик пытался активно противодействовать этой практике, и в некоторые периоды времени далеко не безуспешно. Теперь основная задача, которую ставили перед собой реформаторы-клюнийцы, заключалась в том, чтобы вырвать Западную церковь из тисков светской власти. А это было возможно лишь после устранения наиболее очевидных, наглядных форм ее зависимости от власти императора. Началась долгая и мучительная война за инвеституру, в ходе которой Гильдебранду пришлось противостоять и епископату, и могущественнейшим светским владыкам. Борьба тем более жестокая и сложная, что далеко не все епископы Запада сочувствовали настроениям реформаторов, не говоря уже о королевской власти. Западный император по-прежнему ставил на Святой престол одного своего ставленника за другим, но все они, этнические немцы, быстро умирали в болотистой атмосфере Рима.

Но у него имелись конкуренты и помимо Гильдебранда, которые желали поставить своего понтифика. Используя то обстоятельство, что папа Стефан IX (1057–1058) скончался, Генрих IV мал, а Гильдебранд в это время находился в Германии, партия Кресценциев поставила папой епископа Веллетри Джованни Минчо, принявшего после интронизации имя Бенедикта X (1058), подернутое мрачным оттенком. В ответ партия клюнийцев возвела на престол Николая II (1058–1061), объявив Бенедикта X антипапой. При помощи лотарингцев Николай II вступил в Рим, а его соперник Бенедикт X спешно бежал в город Галерию, что располагался в 20 км от Рима.

Но победа реформаторов была далеко не полной, поскольку многие жители Рима, присягая новому понтифику, поднимали вверх левую руку, открыто демонстрируя, что их правая рука все еще сохраняет верность Бенедикту X. Таким образом, партия реформ несколько неожиданно для себя обнаружила, что по-прежнему, как еще до папы Льва IX, папство целиком и полностью зависит от результата борьбы аристократических партий и субъективных предпочтений отдельных правителей. В таких условиях Гильдебранду и его товарищам приходилось рассчитывать лишь на самих себя. Поэтому он немедленно снесся с норманнами, которые предоставили ему отряд из 500 рыцарей, и взял штурмом Галерию. Папа Бенедикт X был подвергнут пыткам, лишен сана и помещен в богадельню, где вскоре и скончался[131].

Развивая успех, Гильдебранд инициировал через своего ставленника-папу принятие эпохального решения на Соборе в Латеранском дворце 13 апреля 1059 г. о том, что отныне избрание Римского понтифика является неотъемлемой прерогативой коллегии кардиналов. Это стало настоящей пощечиной и для Западного императора, и для римской аристократии, но за Гильдебрандом стояли норманны, а потому все дружно молча проглотили обиду. В ответ апостолик направился на Юг Италии, где в торжественной обстановке объявил своего недавнего спасителя Ричарда (1059–1078) князем Капуанским, а Роберта Твискара (1059–1085) — герцогом Апулии. В ответ норманны признали себя его вассалами[132].

Для малолетнего Генриха IV это стало неприятным ударом (не говоря уже о Константинополе — это разумеется само собой), поскольку новый акт папы кардинально менял старую практику назначения понтифика императором Западной империи, как она сложилась со времен Карла Великого. Дальше — больше. Парижский Собор 1060 г. распространил данный принцип на процедуру избрания епископов. Естественно, Королевский двор Германии посчитал свои права нарушенными, а потому созванный приказом короля Собор немецких епископов в Вормсе в 1060 г. объявил понтифика Николая II (1058–1061) низложенным, как избранного без участия императора[133].

Возникло жесткое противостояние двух партий — королевской и «клюнийской». После неожиданной смерти Николая II ситуация еще более осложнилась. Гильдебранд настоял на избрании понтификом одного из самых горячих своих сторонников, Александра II (1061–1073). А его враги в лице прелатов Лангобардии, немецких епископов и германского Королевского двора возвели на Римскую кафедру антипапу Гонория II (1061–1072). Германский король попытался применить силу, но на помощь папе Александру II пришел могущественный Тосканский герцог Готфрид Бородатый (1054–1069). А Римский собор, созванный апостоликом, отлучил лангобардских епископов от сана — якобы за приверженность симонии. Назревал открытый конфликт, последствия которого окажутся разрушительными для западного мира.

Впрочем, справедливости ради скажем, что папа отнюдь не претендовал на светские прерогативы. В частности, он не оспаривал обязанности службы и верности клириков по отношению к их сеньорам, а лишь протестовал против права королей «облекать» (investire) епископов и аббатов в права и привилегии, связанные с их должностями. «Что же касается до службы и верности королю, то мы не намерены ей противиться и препятствовать», — писал понтифик.

Надо сказать, деятельность папы Александра II была довольно эффективна. В 1063 г. он поддержал норманнов, борющихся в Сицилии под предводительством Роберта Гвискара с сарацинами. А в 1066 г. послал от себя знамя Вильгельму Норманнскому, собиравшемуся отплыть в Англию. Оба предприятия удались, что лишь прибавило авторитета Римскому престолу и его носителю. Помимо этого папа много сделал для восстановления отношений с Константинополем, хотя итог этой деятельности был ничтожен не по его вине — взятие в 1071 г. Бари норманнами окончательно охладило отношения между папой и Константинопольским патриархом. И как следствие с Византийским императором. В целом же, невзирая на то, что его имя по приказу короля Генриха IV не поминалось более в германских храмах, папа стал настоящим центром политической власти.

А когда Александр II скончался, ни у кого из реформаторов не возникло сомнений, что новым понтификом должен стать только и исключительно Гильдебранд. Его спешно рукоположили, а затем интронизовали в качестве папы под именем Григория VII (1073–1085). Что можно еще сказать о новом главе Западной церкви? В отличие от некоторых своих предшественников и преемников, которых смело можно отнести к его единомышленникам, Гильдебранд отличался в худшую сторону. Не аристократ, мягко говоря, внешне и по манерам, человек, чьи знания и культура находились на довольно низком уровне, низкорослый и смуглый, с выступающим брюшком и весьма слабым голосом, который едва могли услышать даже вблизи, Григорий VII имел мало шансов понравиться кому-либо. Но его отличала исключительная целеустремленность и твердость характера при достижении поставленной цели[134]. Современник Гильдебранда Петр Даминиани называл папу Святым Сатаной, что было весьма характерно. Примечательно также, что в эпоху Реформации эта краткая характеристика была использована вождями протестантов, но уже без предиката «святой»[135].

Еще в годы понтификата своего друга Льва IX Гильдебранд занимал высокие должности и, в частности, управлял финансами Римской курии. Твердо убежденный в том, что все средства хороши, если речь заходит о выгоде Святого престола, Гильдебранд скоро сошелся с евреями и начал отдавать при их посредничестве деньги в рост, резко увеличив объем папской казны. Затем он был отправлен папским легатом во Францию и так сурово расправлялся там с женатыми священниками и епископами, обвиненными в симонии, что даже клюнийцы порицали Гильдебранда за крутость нрава. Как рассказывают, в один момент времени папа Лев IX даже как-то сказал своему ближнему окружению, что «если, Боже избави, Гильдебранд взойдет когда-нибудь на Апостольский престол, то приведет в смятение весь мир». Впрочем, справедливости ради заметим, что слава и авторитет этого человека были огромны в западном мире, о и Гильдебранде говорили, будто он обладает чудодейственной силой[136].

Надо сказать, избрание папы без участия императора Запада понравилось далеко не всем. Заволновались епископы Галльской церкви, да и король Генрих IV посчитал, что такое избрание не вполне канонично. Он даже направил в Рим своего посланника епископа Григория для удовлетворения своих претензий. При встрече с ним понтифик объяснил, что сам никогда не стремился к власти и лишь смиренно принял Божий выбор. Как утверждают, король удовлетворился данными словами и не стал оспаривать хиротонию Гильдебранда[137].

Очевидно, он не раз впоследствии пожалел об этом. Верный своей идее подчинить весь мир Западной церкви, а саму Церковь Римскому епископу, лишенный врожденного аристократизма своих великих предшественников и их дипломатического таланта, категоричный Гильдебранд находил врагов даже в тех ситуациях, которые к этому совсем не располагали. Генрих IV в этом отношении не стал исключением. Едва взойдя на престол, Григорий VII попытался не вполне дипломатично напомнить Роберту Гвискару, что тот является вассалом Римского понтифика. А затем сформулировал ряд требований, в числе которых числилось наказание некоторых норманнских вождей, грабивших папские владения. Но, скажем откровенно, было совершенно безосновательно полагать, что норманны, эти прирожденные грабители, будут делать какое-то исключение для себя, даже если речь шла о Римском епископе. Это требование лишь в некоторой степени, да и то только «теоретически», можно было назвать обоснованным. Но хуже всего другое: понтифик забыл, что норманны являются его стратегическими союзниками, а потому портить с ними отношения было ему себе дороже.

Разумеется, Гвискар ответил отказом — он едва ли мог совладать без потери авторитета с собственными вассалами; кроме того, его откровенно позабавила попытка апостолика навязать ему свой сюзеренитет. И тогда Гильдебранд решился на открытую войну, собрав в марте 1074 г. под своими знаменами всех врагов Роберта. К этому времени он уже получил письмо Византийского императора Михаила VII, умолявшего папу прийти ему на помощь во главе крестоносного воинства, и Григорий VII публично объявил, что сразу же после победы над норманнами его войско отправится на Восток помогать грекам. Как и следовало ожидать, Гвискар был анафематствован понтификом, что, однако, дало не тот результат, на который Гильдебранд рассчитывал.

Увы, его ждало горькое разочарование. Конечно, Гвискар попытался вернуть ситуацию в мирное русло и даже написал понтифику письмо, в котором в самых изысканных тонах, почти покаянно, предлагал забыть о былых недоразумениях. В подтверждение своих миролюбивых намерений он лично отправился к папе, дабы показать свое смирение и уважить его сан. Но в это время союзники, собранные апостоликом, переругались между собой, и с таким трудом организованный альянс распался в считанные дни. Внезапно выяснилось, что доезжать до понтифика Гвискару уже не имеет смысла — он без борьбы стал победителем в этом состязании. А для Гильдебранда это было редкое по степени унижение: его армия не сделала ни одного шага по принадлежавшей норманнам территории, а его самого, как наместника Христа на земле, уличили в неспособности привести свою угрозу в исполнение.

Это было не первое, но и далеко не последнее поражение в жизни Гильдебранда. Надо, однако, отдать должное папе — человек со стальными нервами и безграничной настойчивостью, он добивался своего, невзирая ни на какие преграды. А их было немало. Достаточно сказать, что в самой Западной церкви послания папы о введении обязательного целибата вызвали бурю негодований среди клириков и светских лиц. В Париже, например, после того, как было зачитано послание понтифика на этот счет, духовенство вытащило из храма Понтуанского аббата Готье, высказавшегося в поддержку Гильдебранда, оплевало его, закидало камнями и наверняка убило, если бы не помощь подоспевших мирян. В Руане согнали с кафедры епископа, выступившего за целибат. В Пуатье сочувственный Григорию VII Собор был разогнан графом, посчитавшим, что папа слишком смело вторгается в не свойственные ему сферы жизни, говоря о недопустимости инвеституры светскими правителями.

Винчестерский собор в Англии решил не принуждать своих священников к разрыву с женами. Но особенно негодовала Германия, где открыто говорили, будто папское учение — ересь. Когда на Майнском соборе 1074 г. духовенству предложили отказаться от брака, многие члены Собора демонстративно в знак протеста покинули заседание, а другие попытались стащить своего архиепископа с кафедры и умертвить его. На Парижском соборе 1074 г. решения папы были объявлены недействительными. А архиепископ Констанцский Отто открыто призвал подчиненных ему священников немедленно жениться[138].

В октябре 1075 г. архиепископ Майнца вновь созвал своих священников, но уже в присутствии папских легатов — результат был тот же! В Пассау история повторилась, и епископ города едва не стал жертвой собственных клириков, если бы не помощь местного графа. Конечно же, Григорий VII был вне себя от ярости, но ничего поделать не мог. Поэтому он решил действовать осторожнее, натравливая мирян на женатых священников и взывая к их благочестию. А также решительно меняя конфигурацию на политической арене[139].

Разумеется, с норманнами он кое-как помирился — для них самих союз с папой был органичен и естественен; других союзников они едва ли могли где-то приобрести. Но тут же создал новый конфликт, стоивший в итоге его главным участникам жизни. Начался он, как и следовало предполагать, по поводу инвеституры и захватил собой многих важных лиц. В феврале 1075 г., рассмотрев жалобу клириков Бамбергской епископии в отношении своего архиерея Германа, папа инициировал на Римском Соборе лишение того священнического сана за симонию. Наверное, приговор был справедлив. Но это была далеко не рядовая епископия, и решение вопроса без участия короля стало первой ласточкой грядущего спора о власти между ним и папой[140].

Сам же конфликт проявился еще в 1072 г., когда император Генрих IV самостоятельно определил фигуру архиепископа Милана. Несмотря на свою молодость, король (но еще не император, поскольку не был еще венчан папой императорской короной) являл собой решительную и страстную натуру, имевшую высокое мнение о собственном статусе. Еще мальчишкой он был глубоко возмущен нововведениями пап Николая II и Льва IX, согласно которым Западный император фактически отстранялся от выборов Римского епископа. И, став совершеннолетним, открыто воспротивился такому порядку вещей, «в пику» папе Александру II назначив архиереем Милана своего кандидата при уже выбранном архиепископе. И уже в тот момент времени столкнулся с фигурой Гильдебранда, даже не думавшего о том, чтобы подчиниться воле короля. Напротив, тот начал пенять в письмах королю на его дурные поступки, на что Генрих IV, не без сарказма и издевки, отвечал папе, будто все его шалости — суть следствие юного возраста и дурного окружения. И просил Гильдебранда приложить еще больше усилий для обеспечения благочестия в обществе[141].

Но Григория VII и не нужно было подгонять. Собор, собранный папой, запретил государю, да и всем остальным мирянам, касаться вопроса назначения епископов и претендовать на право инвеституры. Это было несколько непоследовательно, поскольку еще летом 1075 г. Гильдебранд обращался с посланием к королю, в котором просил того определить кандидатуру на вакантную должность Бамбергской епископии, и король поставил туда своего ставленника Роберта — человека, о котором все знали, что тот состоит в ближайшем окружении монарха[142].

На этом же Соборе папа отлучил от Церкви пятерых ближайших сотрудников короля. Генрих IV, которому уже исполнилось 25 лет (более чем зрелый возраст для тех далеких времен), первоначально проглотил обиду, но, расправившись с саксами, вернул всех пятерых ко двору, проигнорировав папский приговор. Гильдебранда покоробил не только этот факт, но и то, что во время недавней войны Генрих IV платил своим солдатам жалованье церковным имуществом и украшал своих любовниц драгоценностями, изъятыми из храмов. Он призвал короля к покаянию и направил к нему своих легатов, которых, как и следовало ожидать, тот принял крайне недружелюбно. Более того, разгневанный Генрих IV тут же назначил двух новых архиереев и даже епископа-«дублера» для Милана, хотя архиепископ этого города был еще жив и здравствовал[143].

Этого мало: в канун Рождества 1075 г. возникла новая конфликтная ситуация. Завершая год, король по обыкновению рассмотрел несколько обращений в свой адрес, включая ходатайство жителей Кельна о поставлении им архиерея на вдовствующую кафедру. Генрих IV предложил и тут же, не откладывая, утвердил кандидатуру некоего Хильдольфа, каноника монастыря в Госларе, на эту кафедру. Но жители города не желали того, объявив, что пока жив, епископом будет только избранник Святого престола, и никто иной. Здесь же присутствовали посланники папы Григория VII, передавшие королю письмо понтифика, полное угроз. Апостолик требовал от короля прекратить вмешиваться в управление Церковью под угрозой анафемы, а также прекратить не вполне благочестивые нравы при дворе[144].

Это было чересчур уже для Генриха IV, и по приказу короля Гильдебранда арестовали в Риме прямо в алтаре во время мессы и бросили в тюрьму. Правда, вскоре простые горожане освободили папу, но любой здравомыслящий человек на месте Григория VII должен был понять, насколько шатки основания его власти. Но, как мы увидим, Гильдебранд никаких выводов не сделал[145].

Продолжая борьбу, король созвал 24 января 1076 г. Собор в Вормсе, который объявил папу низложенным (!), после чего Генрих IV обратился с посланием к народу Рима, предлагая подыскать нового, более достойного, по его мнению, апостолика. В своем послании Генрих IV писал: «Мы знаем, что вы всегда питали к нам верность, и благодарим вас за это. Но просим также, чтобы вы и на будущее время неуклонно пребывали в ней. И считали наших врагов своими неприятелями. К последним мы причисляем монаха (!) Гильдебранда и призываем вас подняться против него; потому что мы узнали в нем хищника и гонителя Церкви, коварного врага Римской империи и нашей короны»[146]. Впрочем, Генрих IV советовал итальянцам не проливать крови Григория VII, «ибо жизнь его после низложения будет ему куда большим наказанием, чем смерть».

Но, конечно, Генрих IV переоценил свои силы. Едва весть о Вормсском соборе дошла до сведения остальной Европы, как все всколыхнулись: «Да слышит Небо и да поразится ужасом! — писал один современник. — Кто прочел когда-либо, кто когда-либо слышал, что папа может быть низложенным?! Папа, который даже не может быть судим! О, несравненное безумие! О, невыразимое неистовство! О, чудовищная глупость! Как осмелился король наложить руку на наместника апостола Петра?!» И хотя многие ломбардские епископы и правители являлись заклятыми врагами Гильдебранда, даже они не осмелились открыто поддержать короля[147].

Прекрасно понимая, что главной опорой Гильдебранда являются норманны, Генрих IV направил к Роберту Гвискару послов с официальным предложением закрепить за тем все ранее захваченные владения в Южной Италии. Более того, король намекал норманну, что при известном стечении обстоятельств тот может быть даже признан им королем, а не герцогом — существенная разница в статусе. Однако Гвискар уже был настолько самостоятелен и могущественен, что, не особо задумываясь о последствиях, дал уклончивый ответ, смысл которого сводился к тому, что хотя он и уважает императорский статус, но прекрасно помнит и свой долг блюсти интересы Церкви. После этого стало ясно, что Гвискар не будет идти против Гильдебранда и вмешается в схватку двух титанов только тогда, когда это будет выгодно лично ему[148].

Параллельно с этим король отправил к папе послов, дабы сообщить о своей воле. Это послание, наполненное оскорблениями, интересно для нас, впрочем, не этим, а рассуждениями Генриха IV о природе монаршей власти. «Генрих, не насилием, но благочестивым Промыслом Божьим король, Гильдебранду, уже не папе, но лжемонаху (таким образом, король поставил папу для себя еще на более низкую ступень в иерархии — ведь еще недавно он величал понтифика монахом. — А.В.). Такое приветствие ты заслужил за произведенное тобой смущение, ибо ты не оставил в Церкви без внимания ни одного чина, который не сделал бы причастным к смущению, но не к чести — к проклятию, а не к благословению. Ты наше смирение принял за страх и потому не побоялся восстать против самой королевской власти, данной нам Богом; ты осмелился угрожать лишить нас ее, будто именно от тебя мы получили царство, будто царство и империя в твоей руке, а не в Божьей, и будто не Господь наш Иисус Христос призвал нас к царству, а тебя к священству»[149].

Для Тильдебранда это было чересчур дерзкое послание, и нет ничего удивительного в том, что, как утверждал современник тех событий, участь королевских посланников была печальной. Понтифик вначале приказал их пытать, затем остричь наголо и кастрировать (!)[150]. Для короля это стало редким унижением. В пику папе желая продемонстрировать, что его воля вполне коррелирует с общецерковным мнением, он потребовал, чтобы каждый епископ Западной империи подписал письмо об отречение Гильдебранда, в котором фигурировали следующие строки: «Я, епископ такого-то города, с этого часа и в дальнейшем отказываю в подчинении и послушании Гильдебранду и не буду впредь ни называть, ни считать его папой». Правда, как утверждали современники, многие архиереи подписали это письмо под страхом наказания.

Но и папа не сидел, сложа руки, моментально созвав в Латеранском дворце Собор, начавший свои заседания 22 февраля 1076 г. Когда послания короля были зачитаны на нем, возникло ужасное волнение. Как рассказывают, королевские послы, которых Генрих IV направил, дабы уведомить итальянских епископов о своей воле, наверняка лишились бы жизни, если бы не заступничество понтифика[151]. Пользуясь случаем, Гильдебранд тут же заявил, что король сам сверг себя с престола (!) собственным еретичеством, а попутно отправил послание ко всем епископам Германии. Оно чрезвычайно интересно и потому приведем его основные тезисы.

«Узнайте, любезные братия, новую и неслыханную до сих пор дерзость; послушайте гласа о безумном посягательстве и наглости еретиков, которые поносят имя Господа в имени Петра. Уведайте гордыню, которая поднимает голову свою для нанесения позора и оскорбления святому Апостольскому престолу; узнайте то, чего не слыхали и не видали ваши отцы, чего не терпела Церковь ни от язычников, ни от еретиков. Какую глубокую скорбь вы должны чувствовать по поводу оскорбления, нанесенного князю апостолов. Во имя Всемогущего Бога Отца, Сына и Святого Духа отказываю я королю Генриху, сыну императора Генриха, восставшему с неслыханной дерзостью на Церковь, отказываю в господстве над соединенным государством Германии и Италии и разрешаю всех христиан от присяги, которую они давали или будут давать Генриху, и запрещаю служить ему как королю. Ибо справедливость требует, чтобы тот, кто бесчестит Церковь, сам лишился Церкви»[152].

Неслыханное дело — папа не только отлучил короля от Церкви, предав церковному проклятию, но и признал того несущим в своем сане. Многие епископы и даже маркграфиня Матильда Тосканская (1046–1115), самая последовательная и могущественная сторонница папства и лично Гильдебранда, были встревожены этим прецедентом и пытались найти компромисс[153]. Маркграфиня, честная и глубоко верующая женщина, была убеждена, что с укреплением папства и распространения власти Римского епископа на весь мир наступит вожделенное Царство Небесное. И даже родство с королем Генрихом IV не останавливало ее от помощи Гильдебранду и формирования чрезвычайно доверительных отношений с ним. Но даже она заколебалась после получения известия о решении понтифика.

Однако для Григория VII отлучение короля от власти стало наглядным подтверждением старой идеи «папистов» о том, что источником власти всех монархов является Апостольский престол, который единственно на земле вправе решать, кому дается власть в государствах, а у кого она отымается. Впрочем, общее впечатление от этого послания было настолько негативным, что Григорию VII пришлось направить второе послание в Германию, но уже не к епископату, а к сословиям, т.е. ко всему германскому народу.

«Мы слышали, — писал понтифик, — что некоторые из вас сомневаются относительно отлучения, изреченного нами на короля, и желали бы узнать, справедливо ли мы поступили, и был ли наш приговор, сообразный с законом, зрело ли обдуман». Иными словами, Гильдебранд нисколько не сомневается в праве Римского епископа, как преемника апостола Петра, давать или отзывать верховную власть даже у императоров и королей. Единственный вопрос — обоснованно ли применение этого права в отношении к Генриху IV? Вопрос чрезвычайно сложный, а потому в письме понтифик обстоятельно изложил все вины Германского короля.

«Генрих, — продолжает папа, — презрел все меры убеждения, которые предпринимала Римская церковь, и в свою очередь обратился к епископам Германии и Италии с призывом отказать папе в повиновении». И за то, что король посмел посягнуть на единство Церкви, апостолик решил предать его анафеме и церковному суду. Дальше следует интереснейший пассаж, хрестоматийно иллюстрирующий образ мыслей Гильдебранда. Убежденный в том, что приговор над Генрихом справедлив и окончателен, Григорий VII, тем не менее, оговаривается: «Если бы даже, упаси Господи, мы и произнесли свой приговор неосновательно, без достаточных причин, то и в таком случае, по правилам Святых Отцов, он должен сохранить свое значение (!) и может быть отменен только после смиренного прошения короля о разрешении»[154].

Нет никаких сомнений в том, что это безосновательное с догматической и канонической точки зрения суждение основано на идее непогрешимости Римского епископа, столь долго лелеемой Святым престолом. Однако далеко не весь Запад воспринял такое учение о папских прерогативах как безусловное, и Гильдебранду пришлось подготовить богословское оправдание своей точки зрения.

В одном из писем он рассуждает со своим собратом по духовному статусу следующим образом: «Если желаешь, чтобы мы подкрепили тебя письменным оружием против презренного пустословия тех мечтателей, которые объявляют, что Апостольский престол не имеет права ни отлучать короля Генриха, гонителя христианской веры, опустошителя церквей и государств, виновника и участника ересей, ни разрешить кого бы то ни было от данной Генриху присяги, то нам, признаюсь, не представляется даже это необходимым, потому что мы находим на то многие и несомненные доказательства в Св. Писании. Кто не знает следующих слов Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, которые читаются в Евангелии: «Ты — Петр, и на этом камне я созижду Мою Церковь, и врата адовы не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; все, что свяжешь ты на земле, будет связано и на Небе; все, что разрешишь на земле, будет разрешено и на Небе»? Разве отсюда исключены короли? Разве короли не принадлежат к тем овцам, которых Господь поручил Петру? Это божественное установление, это твердое основание церковного чина, это преимущество, дарованное князю апостолов, святому Петру. Может ли достоинство, изобретенное светскими людьми, не ведущими Бога, не подчиняться другому достоинству, установленному по воле Всемогущего Бога для славы Божьей, и данному миру по божественному милосердию? Кто может сомневаться в том, что священники Христовы должны быть почитаемы отцами и учителями королей, князей и всех верующих? Сообразно такому постановлению и следуя своим предшественникам, многие епископы отлучали от Церкви королей и императоров. Если же короли отвечают за свои грехи перед священниками, то кто имеет больше прав судить их, если не Римский папа? Короче сказать, каждый добрый христианин имеет больше прав на королевский титул, чем дурные князья»[155].

Очевидно, тем не менее, что эта внешне стройная и логичная конструкция исходит из представления, будто земная власть есть сатанинское установление, в отличие от божественного по своей природе священства. Григорий VII совершенно игнорировал те строки Священного Писания, которые посвящены политической власти монарха, всю историю развития христианской цивилизации, покоящуюся на монархической идее. Можно сказать, в своем послании папа выступил в качестве настоящего идеолога демократии.

Подыскивая все новые доводы в свою защиту, понтифик обратился к древним временам и риторически вопрошал аудиторию: «Кто из императоров и царей славился чудесами подобно блаженным Мартину, Антонию и Бенедикту? Какой император или царь воскрешал мертвых, исцелял прокаженных, возвращал зрение слепым? Сколько имен царей или императоров, которым посвящены базилики, или алтари, или в честь которых Святая Церковь постановила служить мессы? Пусть короли и правители боятся, как бы им не пришлось тем больше гореть в вечном огне, чем больше они радуются, повелевая людьми в этой жизни»[156].

Конечно же, это — не более чем известный трюк подмены понятий. У Бога каждое служение служит к спасению души, и каждый из данных Им даров благословлен. С тем же успехом Генрих IV мог бы вопрошать, сколько раз и какие именно священники спасали христиан от врагов, борясь в битвах с врагами веры, и сколько городов они защитили. Каждому — свое.

Более того, в какой-то момент времени папа пришел к тому печальному для Генриха IV выводу, что сама идея Священной Римской империи вступила в противоречие со статусом Римского епископа. И в своих письмах начал обосновывать ту мысль, что король имеет права исключительно на Германию, но ровным счетом никак не вправе претендовать на Италию и остальной христианский мир. Как следствие, Гильдебранд начал активно пропагандировать идею отсутствия ленной зависимости государей Чехии, Венгрии, Польши и Дании (а равно и всех остальных) от Западного императора.

Повод реализовать эту идею нашелся очень быстро. В ту пору в Венгрии происходила борьба между двумя претендентами на королевский престол — Гезой (1074–1077) и Шаломоном (1063–1074). Шаломон приходился родственником Германскому королю (был женат на его сестре Юдит; к слову сказать, его мать, Анастасия Ярославна, приходилась старшей дочерью Киевскому князю Ярославу Мудрому), но был свергнут с престола племянником Гезой. Подбадривая нового Венгерского короля, папа Григорий VII обосновывал ленное верховенство Римской кафедры над этой страной, установленное якобы еще в стародавние времена. По мнению Гильдебранда, Венгерский король обязан подчиняться исключительно понтифику, ленником которого на самом деле и является. В результате и Польский король, и Чешский князь — словом, все, кто оспаривал первенство над собой Германского короля, стали союзниками папы[157].

Дошло до того, что саксонские князья, издавна противостоящие германцам, воспользовались идеями Гильдебранда для того, чтобы опровергнуть легитимность передачи верховной власти по наследству. Их лидер однажды направил письмо со следующим содержанием: «Пусть королевское достоинство не передается по наследству, как это было до сих пор, но пусть сыновья королей, если они даже вполне достойны, получают престол по избранию (!). Если же не окажется у короля достойного наследника или его народ не захочет иметь королем, пусть народ имеет власть делать своим королем кого хочет».

Правда, нужно сказать, что Гильдебранд бывал непоследовательным в своих убеждениях, если на то его вынуждали обстоятельства. Надеясь получить в лице Венгерского короля сильного союзника, он признал за тем право на инвеституру (!) — то, в чем папа так категорично отказывал Западному императору. Разумеется, такие трюки с принципами не остались незамеченными заинтересованными лицами среди европейских монархов и в итоге обусловили их недовольство Григорием VII[158].

Это был самый захватывающий момент, расколовший Западную церковь на две партии — сторонников папы и его противников. Никогда ранее не произносилось такого приговора над коронованной особой, и многие сомневались, можно ли признать за понтификом такие полномочия. Одно дело отлучить короля от Церкви, другое — лишить его королевского статуса папским актом. Если бы Генрих IV пользовался лучшей репутацией у своих подданных, возможно, победа была бы на его стороне; но только не теперь. Кроме того, общество было более шокировано фактом отлучения папы королем, чем наоборот. Последний прецедент все же встречался довольно часто. А если ранее императоры и смещали понтификов со Святого престола, то либо в случае нарушения канонической процедуры избрания, либо вследствие полного аморального разложения и совершаемых ими преступлений. Конечно же, по отношению к Гильдебранду ни то, ни другое сказать было совершенно невозможно. Аскет, живущий исключительно делами Церкви, — что можно было ему инкриминировать?!

В довершение своих угроз папа объявил интердикт по всей Германии, следствием которого стало то, что впредь до особого распоряжения папы ни в одном храме ни один священник не вправе был совершать ни мессы, ни таинств. Новорожденные младенцы оставались не крещенными, покойники — не отпетыми. Никто не мог ни исповедоваться, ни причаститься Святых Даров.

Генрих IV попытался предпринять встречные меры, но все было тщетно. Созванный им 29 июня 1076 г. в Майнце Собор провалился, а рейхстаг, собравшийся в Трибурге 16 октября 1076 г., потребовал от короля подчиниться требованиям папы Григория VII. Возникла беспрецедентная в истории ситуация, грозившая полной анархией. В течение 7 дней князья Швабии и Саксонии совещались, как выправить дела в государстве. Кто-то пытался вступиться за Генриха IV, но тут же находились люди, в подробностях напоминавшие образ жизни короля и порядки, царившие в его дворце. А потому большинство решило, что самое время избрать нового короля.

Как ни странно, в эту минуту спас Генриха IV его исконный враг... Гильдебранд, который в своем послании к рейхстагу советовал его членам не торопиться с низложением монарха, а если уж они решили избрать нового короля, то нужно предварительно обсудить с Римским престолом его кандидатуру. Поэтому приняли половинчатое решение: не считать Генриха королем до тех пор, пока тот не покается и не будет восстановлен в Церкви папой или его легатом. По приговору рейхстага монарх должен был проживать в уединении в Швейцарии, а затем явиться на новое заседание 2 февраля 1077 г., где и будет решена его судьба[159].

И тогда король решился на небывалый поступок. Накануне Рождества 1076 г. он вместе с женой и маленьким сыном Конрадом в сопровождении всего одного слуги направился в Каноссу, замок маркграфини Матильды Тосканской, где остановился папа по дороге на заседание рейхстага. Генрих IV достиг подножия горы, на которой возвышался замок, 21 января 1077 г. и объявил через посредника о своей готовности подчиниться папе, если тот отменит интердикт в Германии.

Но разгневанный апостолик передал, что готов простить его только в том случае, если Генрих IV добровольно сложит с себя корону и навсегда откажется от королевского достоинства. В ответ король сам наложил на себя суровое покаяние — в течение 3 дней он стоял босиком во дворе замка с непокрытой головой, одетый в грубую шерстяную рубаху. Однако и это событие не растрогало сердца Гильдебранда: он согласился простить Генриха IV до момента рассмотрения его дела на рейхстаге, где сам папа выступит в качестве арбитра, а до того времени тот обязывался воздерживаться от выполнения обязанностей короля. Генрих IV, скрипя зубами, согласился[160].

Впрочем, папа не удовлетворился устным покаянием, а потребовал от Генриха IV письменных клятв, резко уменьшивших королевские прерогативы. В частности, помимо прочего, король публично признавал, что свое достоинство он вернул только с согласия и разрешения понтифика, обещал впредь не общаться с людьми, анафаматствованными Римским папой (т.е. отказаться от ближайшего окружения), обязался давать понтифику отчет обо всех своих поступках, если тому вздумается потребовать этого, а также не препятствовать паломникам отправляться в Вечный город по своему желанию. Очевидно, последнее требование имело своей целью вернуть Римской курии те доходы, которых она была лишена по приказу короля, когда тот запрещал своим подданным путешествия в Вечный город[161].

Однако на самом деле унижение короля не имело никакого отношения к покаянию. Это был хладнокровный маневр, целью которого являлось сохранение королевской короны. И самое печальное для Григория VII, что это он знал сам, без подсказки. Если бы мог не снимать с короля отлучение, то наверняка так бы и сделал, но ситуация не допускала подобного исхода[162].

Тем не менее отныне и навечно Каносса стала символом величайшего унижения монархической власти и самого государства. Пожалуй, этого делать папе не стоило — даже его ближайшие соратники посчитали, что Гильдебранд вел себя с тиранической жестокостью, а не с апостольской строгостью. Как справедливо писал один автор, «папа, безусловно, одержал моральную победу; но что толку в победе, после которой побежденный вернулся без тени смущения в свое королевство, в то время как победитель остался в тосканском замке, отрезанным от Германии?»

Кроме того, в это же время Роберт Гвискар, которого мало интересовали отношения папы с королем, руководствующийся собственными интересами, вновь напал на Беневент, который считался папским владением. Это было публичным оскорблением папского престола, и Гильдебранд подверг норманна вторичному осуждению, которое состоялось 3 марта 1078 г. Однако и на этот раз Гвискар с откровенной издевкой встретил известие о своем отлучении, поскольку никаких практических результатов для Римской кафедры оно не давало. У папы не было ни армии, ни влияния, чтобы преобразовать свои проклятия в материальные предметы. А для жителей Южной Италии многократные папские интердикты и отлучения стали очевидным примером бессилия Григория VII[163].

В свою очередь друзья Генриха IV нашли его поведение недостойным монаршего сана, а образ действий папы оценили как оскорбление всего германского народа и королевской короны. В то время уже начинали отличать статус короны, как священного предмета, от личности ее носителя. Политические противники Генриха IV, воспользовавшись удачным моментом, 13 марта 1077 г. на совещании саксонских и швабских князей и епископов в присутствии двух папских легатов выдвинули новым королем Германии герцога Рудольфа Швабского (1078–1080). Генрих IV потребовал от Гильдебранда забрать корону у узурпатора, но папа не спешил удовлетворять эту просьбу. Началась война, и в двух сражениях с Рудольфом Генрих IV потерпел поражения, что окончательно склонило чашу весов апостолика в пользу герцога. В качестве некоторого оправдания неудачам Генриха IV скажем, что он практически был лишен денежных средств, и ему даже пришлось налагать руку на епископские доходы, чтобы содержать хотя бы небольшую армию. Впрочем, несмотря на одержанные победы, и Рудольф не мог считать себя полнокровным королем, поскольку ему подчинились лишь некоторые владения его предшественника, остальные сохранили верность Генриху IV[164].

Не сообразуясь с будущими событиями, Гильдебранд продолжал свою политику, чем быстро восстановил против себя многих заинтересованных лиц. Маятник общественного мнения качнулся в обратную сторону, чему было вполне разумное объяснение. Ведь на очередном Соборе, состоявшемся в 1078 г., Григорий VII объявил, что инвеститура ведет Церковь к гибели, поскольку открывает дверь симонии, и поэтому он запрещает ее. Затем папа распространил послание на этот счет по всему Западу. В своем послании Григорий VII писал: «Князья и сильные мира сего потеряли всякое уважение к Церкви; они обращаются с ней, как с негодной рабой. Даже те, которые стоят при кормиле церковного управления, забыли Божественный закон, упустили из виду свои обязанности в отношении к Богу и вверенной им пастве. Что станет с народом, покинутым нашими пастырями? Не будет узды, которая направила бы его на путь правды; даже те, кто должен служить ему примером, представляют собой образчики распутства. Пробегая мыслью, — продолжал апостолик, — по странам Запада, от Севера до Юга, я с трудом могу найти епископа, который законно достиг своего звания, вел бы христианскую жизнь и управлял бы народом с любовью ко Христу. Я напрасно искал бы между королями одного, который предпочел бы воздавать честь Богу, а не самому себе, быть справедливым, вместо того, чтобы быть корыстным. Я говорю каждый день, что они хуже евреев и язычников».

В результате реформа Церкви, предложенная Григорием VII, была встречена повсеместно как гибельное явление. Все-таки отлучение Генриха IV связывали с личным недостойным поведением короля и противозаконной попыткой сместить Римского епископа, но не с его противодействием папе в борьбе за инвеституру. Теперь же всем открылись истинные причины противостояния короля и понтифика. Когда декрет Гильдебранда был опубликован, его тут же повсеместно объявили ересью, противной словам Спасителя и Его апостолов.

Сохранилось несколько живописных и характерных свидетельств о том, как встретил Западный мир папские письма. Едва епископ Пассуанский осмелился прочесть послание вслух, как его чуть не разорвали на куски собственные клирики — только благодаря защите баронов архипастырь остался в живых. Еще хуже обстояли дела во Франции — весь Собор епископов, собравшийся в Париже, объявил единогласно, что новый декрет противен разуму, а потому его не следует исполнять. Если так рассуждали духовные лица, то, очевидно, остальные короли, герцоги и графы тем более не могли считать декрет Григория VII приемлемым для себя — он просто-напросто означал, что отныне, исходя из сложившейся системы власти в Западной церкви, всех епископов будет назначать исключительно Римский епископ и правители ему уже не нужны.

Здесь уже речь шла не о лицах, а о конкретной системе политической власти, как она сложилась в Европе. Все короли и иные правители Запада могли быть признаны в своем достоинстве на собственных землях лишь при наличии императора. Пусть и номинальный в отдельные времена, он являлся зримым олицетворением Западной империи, которую латиняне считали единственной преемницей Священной Римской империи — греков, как «схизматиков», в расчет, разумеется, уже не брали. Поэтому вольно или невольно выходило, что сокращение императорских прерогатив било по остальным правителям, являвшимся политическими или духовными вассалами императора. Чем меньше прав у императора, тем меньше их у короля — причем любого: хоть Франции, хоть Венгрии.

Вероятно, Григорий VII не особенно задумывался над тем, к чему приведут его атаки против Генриха IV. Интересующийся главным, он никогда не обращал внимание на «мелочи». И теперь с великим неудовольствием для себя обнаружил, что его же оружие обратилось против него самого. Тогда понтифик воззвал к мирянам в свою защиту против неподвластного ему духовенства — неслыханный прецедент, и не ошибся: рядовые христиане поддержали папу. Но эта тактическая победа в итоге станет причиной стратегического поражения Гильдебранда[165].

Этим немедленно воспользовался Генрих IV, затеяв новые попытки взять верх над своим врагом. Естественно для себя, он уже давно забыл все обещания, данные в Каноссе, и желал лишь вернуть былую власть и отомстить обидчику. Но, последовательный во всем, что касалось его понимания духовной власти, Григорий VII созвал 7 марта 1080 г. Собор в Риме, на котором вторично отлучил Генриха IV от Церкви и вновь лишил его королевской власти над Германией и Италией. Корону Германии, но не императорскую, а королевскую, он даровал Рудольфу Швабскому. Все-таки признавать узурпатора Западным императором на фоне повсеместного неприятия кандидатуры Рудольфа не осмелился даже Гильдебранд. Зато апостолик прислал своему ставленнику венец с характерной надписью «Petradedit Petro, Petrusdiadema Rudolpho» («Скала увенчала Петра, а Петр увенчал Рудольфа») — прямое свидетельство тому, что папа является единственным легальным источником власти короля.

Теперь никакое примирение между соперниками стало уже невозможным, и было бы удивительно, если бы папа не нашел себе сильнейших врагов в лице королей Германии, Франции и Англии, все призывы к которым тонули в осознании монархами своих прав по управлению собственными церквами. Естественно, что и значительная часть национального епископата выступила против Римского епископа.

При их поддержке 26 июня 1080 г. Генрих IV созвал Собор в Тироле, на котором присутствовало 27 архиереев, и обвинил Гильдебранда в ереси и колдовстве, а затем избрал антипапу Климента III (1080, 1084–1100). Но к тому времени Григорий VII презрел свою гордыню и предпринял срочные меры, чтобы помириться с Робертом Гвискаром. Он верно определил, что, соединившись, норманн и германец могут окончательно решить вопрос в свою пользу, а потому расторг возможный союз двух сильнейших монархов Европы. При посредстве аббата Дезидерия папа провел успешные переговоры с Гвискаром, и 29 июня 1080 г. тот принес клятву верности (очередную) понтифику. Соответственно апостолик снял все отлучения и признал права Роберта на завоеванные земли на юге Италии и на Сицилии. Хотел того папа или нет, но вследствие его политики в Европе началась открытая гражданская война[166].

15 октября 1080 г. неудачливый Генрих IV вновь потерпел поражение от Рудольфа, хотя сам победитель нашел свою смерть на поле битвы — его убил будущий герой 1-го Крестового похода герцог Тотфрид Бульонский (1076–1096). А после его смерти союз против Генриха IV сам собой распался. Обретший силы Германский король собрал небольшую армию и весной 1081 г. двинулся к Риму, восторженно встречаемый народом Германии и Италии на всем пути следования. Однако жители Рима отказались выдать Генриху IV папу, и король только весной 1083 г. сумел взять город штурмом. Тем не менее пленить Гильдебранда не удалось — тот спрятался в замке Святого Ангела и оттуда продолжал анафематствовать Генриха IV. Но новое папское отлучение только прибавило популярности Генриху IV в Северной и Средней Италии. Да и жителям Рима настолько надоело это противостояние, что они инициативно направили послов к Германскому королю и объявили тому, что город сдается перед ним и готов принять Генриха IV как своего императора.

Впрочем, прежние годы прибавили германцу мудрости, и Генрих IV заключил соглашение с римской знатью, согласно которому спор между ним и папой Григорием VII должен быть решен на специально созванном Соборе. Король очень надеялся, что в ответ на эту любезность понтифик венчает его императорской короной. Но глубоко ошибся: верный себе, Григорий VII отверг все предложения завершить спор миром и потребовал публичного покаяния короля (!). Тому ничего не оставалось, как проигнорировать факт существования папы и окончательно определиться в пользу антипапы[167].

В марте 1084 г., на Пасху, король хиротонисал в Риме антипапу Климента III, а тот в свою очередь увенчал его главу императорской короной. Генрих IV покинул Вечный город в полной уверенности в своей победе, но его ждало разочарование: Григорий VII призвал на помощь норманнов Роберта Гвискара. Тот не замедлил выручить понтифика из беды и уже 24 июня 1084 г. выступил по направлению к Риму с 6 тысячами рыцарей и 30 тысячами пехотинцев. Такого оборота событий император не ждал, а потому, собрав самых знатных жителей Рима, несколько сконфуженно объявил, что дела требуют его присутствия в Ломбардии[168]. Через 3 дня, убедившись, что Генриха IV в городе нет, Роберт Гвискар вступил в Рим, передав его в руки своих солдат. Все имущество было разграблено, город превращен в руины, а норманны, словно варвары, изнасиловали всех женщин, встретившихся на их пути, не исключая, разумеется, монахинь[169].

Как утверждают, со времен варварских нашествий Вечный город не подвергался такому страшному разрушению. В пламени огня погибли роскошные дворцы и древние храмы. Были совершенно опустошены Капитолий и Палатинский холм, а на всем протяжении от Колизея до Латерана не осталось ни одного целого здания. Этого простить папе не смогли даже жители Рима. Проклинаемый ими, Гильдебранд добровольно сложил свой сан, покинул город и отправился в Салерно, поставив новым Римским епископом Виктора III (1086–1087), хотя антипапа Климент III продолжал сохранять за собой часть Рима и Латеранский дворец. Скончался Григорий VII 25 мая 1085 г. с ясным пониманием до конца исполненного долга, но ненавидимый Римом.

А его преемники продолжили войну с Западным императором. Весной 1095 г. Урбан II (1088–1099) организовал громадный Собор в Ломбардии, в городе Пьяченце, где присутствовало 4 тыс. священников и монахов и более 30 тыс. мирян. Собор в очередной раз анафематствовал Генриха IV и Климента III, а Урбан II отправился в Рим и изгнал антипапу из города. Попутно понтифик организовал серию заговоров против императора, к которым присоединился сын Генриха IV. Однако в целом новый папа был гораздо благоразумнее своего предшественника, что обусловило его более терпимую политику в отношении императора. А Германский король, почувствовав дуновение удачи, немедленно принялся восстанавливать целостность и единство Западного мира, расколотого былыми баталиями. Он предпринял несколько небезуспешных попыток локализовать конфликт. Для этого ему пришлось даже выдать свою родственницу, уже упоминаемую нами выше 43-летнюю маркграфиню Матильду, замуж за 17-летнего сына герцога Баварии Вельфа V (1073–1121). К слову сказать, именно эта семья даст название партии гвельфов, ставших вековыми сторонниками папства, которым не менее активно противостояли гибеллины — сторонники имперской партии. Впрочем, не получился ни семейный, ни политический союз — герцог вместе с супругой активно противостоял королю, а затем, устав от многомудрой и сильной Матильды, в 1095 г. развелся с ней, получив искомое согласие на это Римского папы.

Несколько раз еще после этого пытался Генрих IV вернуть себе власть над Италией и папством, но каждый раз терпел поражения. Урбан II удачно договорился с Ломбардией и Итальянским королем Конрадом (1093–1095), сыном Генриха IV, и нейтрализовал все попытки грозного германца. Правда, самому Конраду это стоило титула и королевства — не помогла даже его женитьба на Констанции Сицилийской, за которой стояли могучие норманны. Император просто лишил сына власти, а своим преемником назначил младшего отпрыска, будущего императора Генриха V (1105–1125)[170].

Но только следующий Римский епископ, Пасхалий II (1099–1118), сумел одержать над королем окончательную победу. Умер многократно проклятый король Генрих IV 7 августа 1106 г. в полной нищете и забвении[171].

Для полноты изложения проследим, чем закончилась борьба за инвеституру при преемниках героев нашего повествования. Желая закрепить победу над исконным врагом папства, Пасхалий II созвал в 1107 г. Собор в Труа, на котором отрешил от должностей архиепископа Майнцкого Ротарда за непослушание Римскому престолу, а также рассмотрел несколько сложных судебных дел. В заключение понтифик издал декрет следующего содержания: «Тот, кто отныне получит епископскую инвеституру или иную духовную должность из рук мирянина, и если его рукоположат, то да будет низложен он сам и тот, кто его рукоположил. Что касается женатых священников и тех, кто живет с любовницей, то если они не разведутся, да будут отстранены от алтарей, а также отлучены от хора. Предписываем и повелеваем, что если и тогда они не разведутся, да будут удержаны вдали от порогов Церкви. То же самое мы постановляем и относительно диаконов»[172].

Генрих V, не лишенный сыновних чувств к родителю, хотя и интриговавший против отца при его жизни, попытался после смерти похоронить покойного короля в фамильной гробнице в Шпейере, чему яростно воспротивился местный епископ Гебхард. Тот велел эксгумировать тело (!) и запретил все богослужения в храме, где отпевали Генриха IV, пока храм не будет очищен от скверны. Но новый король был упорен, и в конце концов папа Пасхалий II отменил анафемы в адрес Генриха IV, т.к. сын убеждал понтифика, будто его отец искренне раскаялся в своих прегрешениях перед Апостольским престолом. При таком весомом свидетельстве папа, которого не отличали ни железное упорство Гильдебранда, ни тонкость понимания политической интриги, быстро сдался и удовлетворил просьбу Генриха V.

Более того, он несколько легкомысленно пообещал юному королю, что если тот откажется от прав на инвеституру, то в свою очередь добровольно передаст ему права собственности на все германские храмы, оставив за собой лишь доходы, традиционно отчисляемые в папскую казну. Генрих V немедленно согласился, и они поспешили объявить об этом остальному народу, не подумав о главном — как отнесутся к этому известию германские епископы, мгновенно лишившиеся своих владений. И когда на воскресной мессе 12 февраля 1111 г. это соглашение было доведено до сведения епископата, разразилось ужасное волнение; службу пришлось срочно прервать. Папа тут же был арестован и брошен в тюрьму, а король получил в стычке рану.

Через 2 месяца понтифика все же отпустили на свободу, но он уже был сломлен морально и физически. Без всяких условий папа уступил Генриху V права на инвеституру и венчал того императорской короной. Правда, на этот раз кардиналы и Римская курия не позволили Генриху V так легко заполучить победу, а объявили, будто папу обманули и вырвали обещание силой. Разумеется, по их мнению, оно не может считаться действительным. Понтифику ничего не оставалось, как присоединить свой голос к мнению этой сильной партии. На Латеранском Соборе 1116 г. Пасхалий II вновь отозвал свои прежние обещания, но его авторитет был окончательно подорван. Наверное, смерть, которая наступила в январе следующего года, стала для апостолика избавлением от многих больших неприятностей[173].

Затем наступила очередная пора пап и антипап. Римский епископ Геласий II (1118–1119) сразу же после избрания был брошен в тюрьму местным населением, и только помощь норманнов вернула его на престол. Но император уже избрал ему замену — антипапу Григория VIII (1118–1121), которого Геласий анафематствовал вместе с королем. Поддержку в своей борьбе против императора папа нашел в лице Французских королей, которые не без выгоды для себя использовали это противостояние. С одной стороны, они публично и добровольно отказались от инвеституры, но зато сохранили доминирующее влияние при назначении лиц на высшие церковные должности в Галльской церкви. Генрих V, которого отличало высокое понимание тонкостей политических баталий, быстро сообразил, что своими действиями создает в Европе второй центр власти, который при поддержке Святого престола быстро может превратиться в первый. А потому начал искать повод для мирных переговоров с папой[174].

Впрочем, это не принесло понтифику особых выгод, поскольку, не выдержав тягот жизни в Риме, он ретировался в Клюни, где и скончался 29 января 1119 г. На смертном одре Григорий VIII и монахи избрали новым папой сына графа Гильома Бургундского (1002–1026) архиепископа Гвидо Вьеннского, принявшего после хиротонии имя Калиста II (1119–1124).

Тот немедленно организовал представительный Собор в Реймсе (разумеется, при помощи авторитетной Клюнийской обители), утвердил решение об анафематствовании короля от Церкви и в июне 1120 г. уже был в Риме, где жители устроили ему бурную овацию. Антипапа спрятался в Сутри, но норманны, ревниво относившиеся к претензиям на власть, посадили его на верблюда, провезли под насмешки горожан по городу, измазали грязью и отправили в темницу. Вскоре морально и физически сломленный антипапа скончался в монастыре[175].

Наконец, созванный в 1121 г. в Вюрцбурге по инициативе германских аристократов рейхстаг потребовал от обеих сторон — и папы и короля — прекратить войну. Неохотно, вынужденно понтифик приказал своим епископам начать подготовку большого Собора, который состоялся в Вормсе в 1122 г. На нем 23 сентября 1122 г. был подписан знаменитый Вормсский конкордат, который устанавливал некоторые компромиссные положения. Генрих V отказывался от инвеституры, но зато отныне избрания всех епископов в Западной империи должно было проходить с его участием. В случае спора между несколькими кандидатами Германский король имел право назвать наиболее достойного, который и получал жезл (но не посох и кольцо) из рук государя.

Нельзя, конечно, сказать, что этот договор расставил все точки над «i». С одной стороны, император соглашался с тем порядком посвящения лиц в духовный сан, при котором все решалось без участия светских лиц. С другой, папа согласился с присутствием представителей императора на выборах епископа и при процедуре инвеституры. Таким образом, фактически право короля контролировать выборы осталось неизменным, и он, следовательно, прямо или косвенно продолжал влиять на их результат. Взамен в главе «Привилегии короля» содержалось обязательство вернуть Церкви и духовенству все владения, отторгнутые или потерянные ими в ходе предшествующего конфликта[176].

Напротив, Рим приобрел серьезный политический вес, и теперь уже никто в Германии или Франции не мог сказать, что епископ является обычным королевским ставленником и вассалом. Мало-помалу начался процесс десакрализации королевской власти — задача, едва ли ставившаяся первыми папами-реформаторами, озабоченными лишь внутренним обновлением Западной церкви. Но ход событий неизбежно привел их последователей к более резким и революционным шагам[177].

Дальнейшая история подтвердила эту оценку. После смерти Генриха V, не имевшего наследников, завершила свой путь могучая Салическая (Франконская) династия, и новым королем Германии был избран Лотарь II (1125–1137) — известный противник умершего императора и горячий сторонник клерикальной партии. Но подчинение интересов Западной империи интересам папства привело к тому, что, во-первых, уже самому Лотарю II пришлось спорить с Римской курией из-за наследства маркграфини Матильды, а, во-вторых, воевать с новым папой Иннокентием II (1130–1143) за власть в Италии. За этими борениями Лотарь II не заметил, как Западная империя разваливается на мелкие княжества, не желавшие подчиняться центральной власти. В очередной раз папство побеждало за счет империи[178].

Эта перманентно длящаяся «война всех против всех» потребовала специального Собора, состоявшегося в Клермоне в 1096 г., на котором были приняты постановления «о Божьем мире». Уже простое сопоставление даты Собора и описанных выше событий позволяет крайне низко оценить эффективность принятых на нем решений. «Замечательные» по своему содержанию в полной мере законы отражают печальное состояние западного общества и заменяют собой многие действующие государственные законы по причине их крайней неэффективности. Были установлены временные периоды «Божьего мира», введены специальные правила о судьбе имущества, которым другое лицо завладеет путем грабежа в «мирные» дни, убийстве человека или его порабощении и т.п. Оговорили правила обеспечения безопасности путешествующих клириков и их провожатых и ввели запрет на снос кладбищ и строительство на них новых строений. Уровень благочестия общества прекрасно характеризуют правила-напоминания о воздержании от мяса на все дни Великого Поста и вообще о постных днях. Отдельно провозглашались анафемы тем, кто в случае смерти клирика овладеет его имуществом, а также лицам, заточившим епископа в темницу[179].

И хотя указанные выше события случатся чуть позднее, они достаточно красочно передают обстановку на Западе, сложившуюся в конце XI века. В таких условиях идея Крестового похода, активно поддержанная Римским папой Урбаном II, о котором пойдет речь в следующей части, давала прекрасную возможность направить всю скопившуюся негативную энергию бурлящего и полуанархичного западного общества в безопасном для Рима направлении. Как писал один историк, «к концу XI века европейские страны походили на поле битвы. Темная ночь спустилась на это поле и окутала его непроницаемым мраком. Войска обессилены, но дышат ненавистью, тоскуя о мире в душе, они чувствуют, что обречены неискупленной виной на братоубийственную войну и ждут наступления утра, чтобы снова все так же яростно напасть друг на друга. Но в проблеске приближающегося дня они видят в небе Херувима, Который, указывая на Восток, велит им заключить во имя Бога мир и с оружием в руках идти в священный Иерусалим, чтобы там, у Гроба Господня, искупить грехи свои и всего мира»[180]. К этому сложно что-либо добавить...

Династия Комнинов

LIX. Император Алексей I Комнин (1081–1118)

Глава I. Надежда Римского государства

Если бы кто-нибудъ из череды блистателъных императоров — таких, как Роман II, св. Никифор II Фока, Иоанн I Цимисхий, мог увидеть состояние Римской империи в начале царствования Алексея I Комнина, он был бы поражен. Не прошло и 60 лет с того времени, как непобедимые «железные» полки Василия II Болгаробойцы победно прошлись по Востоку, Кавказу и Болгарии, сея во врагах панический страх. И вдруг, по непонятному капризу судьбы, все в государстве решительно изменилось. Казна была пуста, вместо армии по стране бродили шайки наемников, с большей охотой грабивших византийское население, чем сражающихся с врагами. От Римского государства была оторвана значительная территория восточных владений, где господствовали турки. Южно-итальянские земли теперь принадлежали норманнам. Более того — Роберт Гвискар уже будоражил умы соотечественников рассказами о богатстве Константинополя: он уже давно вынашивал идею об организации общеевропейского похода против Византии. А противопоставить ему по большому счету было нечего.

Как говорили современники, в то время «восточную границу Ромейского владычества образовывал соседний Босфор, западную — Адрианополь», а в самом Константинополе находилось не более 300 воинов — слишком незначительные силы, чтобы идти с ними на войну против турок или норманнов[181]. Состояние Римского государства прекрасно иллюстрирует тот факт, что патриарх Косьма I, отчаявшись что-либо изменить к лучшему, вскоре после воцарения Комнина добровольно оставил свой престол. Своему служке он сказал: «Возьми Псалтирь и следуй за мной» и вместе с ним ушел в монастырь Калия. Несмотря на многочисленные просьбы василевса, он наотрез отказался возвращаться на патриаршество[182].

Однако молодой царь имел замечательную черту характера — никогда не унывать и, веря в Бога и Его милость, идти до конца. Родившийся в 1048 г., он, как мы уже видели, с раннего детства отличался завидной храбростью и умом. Когда началась первая война с турками, он охотно вызвался идти на нее, и только отчаянная просьба матери, Анны Далассины, к василевсу Роману IV Диогену остановила его. Дело в том, что в 1071 г. умер в походе его старший брат Мануил, и мать отчаянно боялась потерять своего любимца Алексея[183]. Как выяснилось чуть позже, просьба матери спасла Комнина — в противном случае он мог погибнуть в трагичной битве у Манцикерта. Выкованный из чувства долга, никогда не отделявший свои интересы от судьбы Империи, Комнин жил одной Византией, все отдавая на алтарь победы. Уже в юности его девизом станет: «Украшение воина — оружие и жизнь простая, чуждая неги»[184]. Скромность и величайшая самоотверженность, как черты характера, и дальше будут отличать императора.

Говоря о личности царя, нельзя не отметить, что Алексей Комнин был спокойным и рассудительным человеком, не надменным, совершенно свободным от корыстолюбия и снисходительным при оценке проступков своих подданных. Милосердие и чувство справедливости настолько глубоко укоренились в нем, что Алексей I зачастую награждал откровенных недоброжелателей, если только видел, что их деяния объективно полезны Римской империи. И легко прощал их, если чувствовал искреннее раскаяние у провинившихся недругов.

Удивительное дело — прирожденный солдат и полководец, не раз глядевший в глаза смерти, он очень редко прибегал к казням, видя даже в варваре-печенеге человека, образ Христа. Никогда император не пытался добиться победы любой ценой, искренне сожалея, если за нее пришлось пролить кровь своих товарищей-солдат. И в дальнейшем, как мы увидим, множество стратегических побед было достигнуто им за счет очень тонкой и продуманной дипломатической игры, на которую царь был дока. Помимо этого в Алексее жило глубокое и ясное понимание роли царя в Римском государстве, и он никогда не останавливался перед тем, чтобы сделать этот идеал реальным.

Конечно, как и все люди, император имел и свои недостатки, к которым в первую очередь следует отнести увлечение в молодости женским полом, из-за которого сильно страдала императрица Ирина. Когда нужно, Алексей I умел быть скрытным, коварным, хитрым и безжалостным, не задумываясь над тем, чтобы принести в жертву интересам Византийской империи чью-то жизнь, свободу или имущество. Нет сомнений в том, что только такой человек кремневой выдержки, широкого кругозора, беззаветной отваги и глубокого патриотизма мог стать надеждой Римского государства в одну из самых тяжелейших минут его тысячелетнего существования[185].

Тем не менее эти личностные черты выкристаллизовались у Комнина не сразу. Часто проявляя мудрость опытного человека, он в первые годы своего царствования нередко позволял себе опасные эксперименты, способные уничтожить плоды всех его трудов. Так, в частности, получив царскую власть, в первую минуту император Алексей I не сумел совладать со своими чувствами. Приготовления к венчанию Алексея уже были завершены, когда неожиданно выяснилось, что он собирается венчаться один, без своей супруги, совсем еще юной (ей не исполнилось и 15 лет) Ирины.

Надо сказать, императрица Ирина представляла собой удивительный образец настоящей царицы и благочестивой византийской женщины. Очень скромная по природе, она редко появлялась на людях, предпочитая чтение Священного Писания и творений Святых Отцов, молитвы и антифонные песнопения. Как и ее супруг, императрица много занималась благотворительностью. Ирина не только щедро раздавала личные сбережения нищим и малоимущим, но и старалась дать какой-нибудь добрый совет. Праздных попрошаек она принуждала заняться полезным делом, другим помогала найти пристанище и работу. О ней говорили, что императрица «ежедневно смешивает пищу и питье с состраданием». Не очень красивая как женщина, она обладала, тем не менее, внутренним обаянием, но в силу стыдливости характера редко бывала на людях и стыдилась, когда кто-либо прославлял ее красоту, тотчас краснея[186].

Она искренне и глубоко любила Алексея I Комнина, хотя, как известно, ее любовь нередко оказывалась неразделенной. К своему несчастью, Ирина знала о том, что, презрев ее достоинства, император серьезно увлечен императрицей Марией Аланской. Забегая вперед, скажем, что впоследствии смирение и любовь Ирины сделали свое дело. С годами муж все больше и больше проникался к ней нежным чувством, а после смерти матери Анны Далассины и начала острой болезни Комнин в буквальном смысле слова шагу не мог ступить без Ирины. Она сопровождала его во всех последних походах и путешествиях, никогда не оставляя царя даже в воинском лагере.

Но все это еще далеко впереди. А в 1081 г. Ирина и Анна Далассина пришли в отчаяние, хотя и каждая по своему поводу, когда выяснилось, что намечавшийся союз «Комнины — Дуки» вот-вот может рухнуть из-за увлечения Алексея I. Для понимания сложившейся ситуации следует учитывать довольно запутанную с точки зрения византийского правосознания и политической практики оценку прав Алексея Комнина на царский сан. С одной стороны, как племянник императора Исаака I Комнина, он имел все права на власть и в этом отношении не начинал новую династическую линию, но восстанавливал старую, прерванную далеко не естественным путем. С другой, нельзя было сбрасывать со счетов и права семейства Дуков на царскую власть, узурпированные Никифором III Вотаниатом.

Возник очевидный конфликт интересов, усугубляющийся тем, что оба семейства входили в элиту византийского общества и были способны реально повлиять на внутреннюю политику государства. Поэтому женитьба Алексея на Ирине Дуке позволяла устранить все противоречия и укрепить его права на императорство. Но сердцу не прикажешь — и, вынужденно венчавшись браком с юной Ириной, Алексей вовсе не оставил свою возлюбленную, в отношении которой у него возникли некоторые планы. Конечно, эта связь не осталась тайной для придворных, и вскоре Дуки откровенно заподозрили Алексея Комнина в том, что тот может забыть о былых договоренностях[187].

Подозрения Дуков переросли в уверенность, когда они узнали, что Мария Аланская до сих пор еще не выселена из царского дворца. Стало ясно, что в душе Алексея Комнина любовь борется с чувством долга, требуя отказаться от Ирины и привести под венец единственно желанную женщину. Да что там Алексей — его мать, мудрая и прагматичная Анна Далассина, не знала, как поступить. Глубоко ненавидя семейство Дуков, она втайне желала видеть невесткой Марию Аланскую. Но разум подсказывал ей, что в их еще столь неустойчивом положении война с Дуками может привести к тяжелым последствиям. Анна попыталась на всякий случай надавить на патриарха, предлагая тому или покинуть кафедру, или венчать Алексея одного, но архиерей категорично заявил, что не уйдет с патриаршества, пока не водрузит императорскую диадему на голову Ирины. И на 7-й день после венчания василевса патриарх Косьма I торжественно короновал Ирину Римской царицей[188].

После этого, поощряя верность, Алексей I раздал награды всем своим вольным и невольным союзникам. Как он и обещал своей возлюбленной, ее сын Константин Порфирородный надел красные сапоги и стал подписывать после императора все государственные документы. Никифор Мелиссин получил титул кесаря, такой же титул был восстановлен и для Иоанна Дуки, совсем уже старого человека. Но одновременно с этим василевс пожаловал своему брату Исааку новый титул «севастократор», почти приравненный к императорскому сану, своего рода «второй царь», и приказал величать того в документах ранее кесарей Иоанна и Никифора.

Муж сестры Алексея армянин Григорий Таронит, близкий к роду Багратидов, получил должность протовестиария (хранителя царской казны) и сан паниперсеваста («наисвященнейший»). Два его брата — Андроник и Никифор стали соответственно протосевастом и друнгарием флота. Таким способом Комнин неожиданно произвел быструю и решительную реформу придворных титулов. Это была разумная мера, обусловленная объективными причинами — необходимостью избавиться от несуществующих и «пустых» должностей и субъективными — желанием укрепить свою власть родственниками, наделенными высшими чинами. Очевидно, титул кесаря, о котором так мечтал Никифор Мелиссин, теперь резко обесценился в глазах придворных[189].