Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: История Византийских императоров. От Исаака I Комнина до Алексея V Дуки Марцуфла - Алексей Михайлович Величко на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Следует сказать, что новые назначения являлись не только и не столько платой за услуги, которые оказали отдельные лица Комнину во время похода за царской властью. Как справедливо замечают исследователи, столичная знать — евнухи, финансисты и престарелые чиновники уже были неспособны управлять Римской империей. Зато на периферии выросло поколение молодых, патриотически настроенных и амбициозных людей, принадлежащих к малоизвестным семьям. Талантливые и храбрые до самозабвения, римляне от головы до пят, они выбрали своим кумиром Алексея I, которому единственно и желали служить. Комнин также доверился своим товарищам, и, как мы увидим, не ошибся. Однако помимо укрепления их статуса, без чего привлечение патриотов к политической элите государства было совершенно невозможно, теперь требовалось, чтобы они эти звания и должности отслужили[190].

Следующий шаг Комнина был не менее неожиданным для современников. Испытывая угрызения совести за тот разбой, какой учинили его воины в течение 3 дней после взятия Константинополя, василевс инициировал церковный суд над собой (!). Был призван патриарх Косьма I с синодом, и император предстал в роли подсудимого, откровенно поведав обо всех прегрешениях своих солдат, причинах собственного возмущения против Никифора III Вотаниата и т.п. Решением суда он и все его близкие товарищи вместе с женами были подвергнуты епитимии сроком на 40 дней[191]. Можно, конечно, по-разному оценивать этот поступок императора, находя в нем прагматические мотивы, но, видимо, он был продиктован все же глубоким и живым религиозным чувством.

Как уже писалось выше, через несколько дней после венчания Ирины патриарх Косьма оставил кафедру, и на освободившийся престол по рекомендации матери император поставил евнуха Евстратия Тарида (1081–1084). Его фигура была далеко не случайной — Комнины желали получить в лице Константинопольского патриарха не могущественного главу оппозиции, как это систематически случалось раньше, а помощника. И, казалось, что Евстратий хорошо подходил для этой роли: не очень образованный и недалекий, лишенный политических амбиций, он не мешал царю управлять государством. Правда, как вскоре выяснится, и Церковью управлять не умел.

Прошли первые, «медовые», месяцы царства, и императору пришлось выступать в поход. Крайне невыгодный мирный договор с турками, спешно заключенный Никифором Мелиссином в период его противоборства с Никифором III Вотаниатом, теперь принес свои печальные плоды. И перед василевсом, собирающимся отстаивать права Римской империи на Западе, стояла актуальная задача хотя бы на немного отодвинуть отдельные отряды турок от Босфора. В противном случае не исключалась возможность захвата ими Константинополя. С отрядом новобранцев, посаженных на легкие корабли, он ночью начал занимать ближайшие к туркам селения, оставляя в них засады. Практически без потерь его легковооруженные воины нападали на врагов, нанося им стремительные удары. Император не стремился к крупному успеху, прекрасно понимая, что и такие небольшие победы чрезвычайно утомляют неприятеля и поднимают дух римской армии. Закончилась эта кампания тем, что от турок были освобождены Вифиния, Финия и Никомедия, а турецкий султан запросил мира. Конечно, император не стал упорствовать[192].

Теперь настал черед норманнов. «Замечательно», что в это время Римский папа ни с того ни с сего решил анафематствовать Алексея Комнина, что и произошло в действительности. Правда, это не смутило нашего героя, и он деятельно готовился к схватке с норманнами[193]. Для Роберта Гвискара захват Константинополя выглядел далеко не самым трудным предприятием, которое, однако, достойно увенчало бы перечень его побед. Он активно готовился к походу на Восток, хотя папа Григорий VII откровенно выражал свое недовольство, опасаясь, что в отсутствие норманна Риму начнет серьезно угрожать его вечный враг Германский король Генрих IV.

Впрочем, Роберт не особенно озадачивался настроением понтифика, более обращая внимание на приготовления к походу. Дело в том, что Гвискару очень хотелось найти необходимые обоснования своих действий, и он, задумывая захват Константинополя еще при императоре Никифоре III Вотаниате, даже подыскал похожего на свергнутого императора Михаила Парапинака молодого мошенника. Когда до него дошла весть о свержении Вотаниата, Роберту стало ясно, что его план сорвался — он уже не мог являть собой пример защитника прав законного Византийского царя от узурпатора. Но разве Гвискара когда-нибудь останавливали такие мелочи? И в первой половине мая 1081 г. он отправился в поход из Отранто во главе сильной и блестяще экипированной армии, имевшей сильный флот[194].

Оставив материковые владения на младшего сына Рожера Борса (1060–1111), Гвискар поручил командование авангарда своему первенцу Боэмунду (1054–1111), князю Таранто — известному историческому персонажу, с которым нам предстоит столкнуться еще множество раз. Тот отплыл из недавно захваченного норманнами Бари по направлению к острову Корфу, который ему предстояло занять, дабы обеспечить безопасность главной армии. Надо сказать, поручение отца Боэмунд выполнил отлично. Высадившись неподалеку от Авкалона, он сумел создать панику в стане греков и без труда захватил город и остров, умело используя «пятую колонну» — своих тайных приверженцев в византийском лагере. После этого Боэмунд сушей отправился к городу Диррахий, пока его отец плыл туда же по морю[195].

В свою очередь, покидая столицу, Комнин практически не задумывался над тем, кому оставить управление Римским государством. Для него существовала только одна фигура возможного «соимператора» — мать Анна Далассина. И в хрисовуле Алексея I, изданном в 1081 г., проявляется вся нежность сыновней любви к матери. Он писал: «Никто не может сравниться с добросердечной и чадолюбивой матерью, и нет защиты надежнее ее. Если она советует, совет ее надежен, если она молится, ее молитвы становятся опорой для детей и необоримыми стражами. В наших разделенных телах видна единая душа, которая милостью Христа сохраняется нераздельной и поныне. Я нашел надежнейший оплот самодержавия и решил поручить управление всеми делами моей святочтимой и достойнейшей матери. Пусть все ее распоряжения будут иметь такую же незыблемую силу, как если бы они исходили от светлой власти моей царственности, и написанное имело источником мои собственные слова»[196].

Между тем норманны 17 июня 1081 г. уже осадили крепость Диррахий, гарнизоном которой командовал верный императору храбрый полководец Георгий Палеолог, и следовало скорее спешить ему на помощь. К слову сказать, это был первый неприятный сюрприз для Гвискара, который предпринял немало усилий для того, чтобы перекупить прежнего коменданта гарнизона Георгия Мономохата. Увы, буквально перед самым вторжением норманнов император сменил того на молодого, но верного ему Палеолога, который к тому же приходился царю дальним родственником.

Впрочем, это пока что мало меняло ситуацию. Алексей I прекрасно понимал, что бороться с норманнами в одиночку было верхом безумия, да и собранная Комнином разношерстная армия, где превалировали западные наемники, была далека от совершенства. Куда больше надежд император связывал с попытками объединить против норманнов всех заинтересованных лиц. В первую очередь он направил послание с просьбой о помощи в Венецию. Царь тонко учел, что для венецианцев захват норманнами пролива Отранто окажется чрезвычайно болезненным, т.к. поставит их торговлю под контроль северных «гостей». Поэтому венецианцы тут же согласились стать союзниками византийцев, и венецианские суда, прибывшие под Диррахий, доставили норманнам много хлопот[197].

Попутно Алексей I отправил многочисленных агентов в Европу, формируя гордому герцогу Апулии серьезную оппозицию у него за спиной. Римский папа Григорий VII, архиепископ Капуи Эрве, герцог Лонгивардии Герман и Германский король Генрих IV — все они получили послания императора, причем к каждому он старался найти индивидуальный подход. Папе обещал прекращение церковного раскола, Капуе и Лонгивардии — освобождение от норманнов, Германскому королю — денежную помощь в размере 144 тыс. золотых монет в борьбе с понтификом и его союзником Гвискаром[198].

Прекрасно понимая, что дипломатические средства не являются универсальными, василевс уже в ту тяжелую минуту принял решение, невзирая на пустоту государственной казны, восстановить римскую национальную армию. Перед отправкой в поход Комнин созвал топархов (наместников) восточных фем и приказал им, оставив небольшие соединения для борьбы с турками, направить основную массу солдат и новобранцев в Константинополь. Теперь у него образовался стратегический резерв, из которого царь мог начать формирование новых полков. Как мы вскоре увидим, его труды не пропали даром. Наконец, положившись на волю Бога, император направился в Иллирик.

Тем временем солдаты Гвискара построили большое количество осадных орудий и не переставали осыпать город камнями и стрелами. Во время одного из обстрелов был ранен стрелой в голову Георгий Палеолог, которого с трудом удалось поставить на ноги. А Алексей Комнин быстрым маршем продвигался к Диррахию, надеясь на удачу, хотя численность его войска — не более 20 тыс. человек и его качество заметно уступали по всем параметрам 30 тыс. тяжеловооруженных норманнов. 18 октября 1081 г. стороны решились на генеральное сражение. Император попытался окружить армию Гвискара, но тот, опытный и хитрый тактик, вывел своих воинов из-под удара. После этого завязался открытый бой.

Первоначально успех был на стороне византийцев. Атаки тяжелой варяжской кавалерии византийцы отбили с тяжелыми для врага потерями, и некоторые норманнские отряды даже начали отступать. Но тут Роберт бросил свой последний резерв — конных копьеносцев, которым удалось опрокинуть императорскую гвардию. Часть византийских солдат укрылось в часовне, расположенной рядом с полем битвы. Норманны подожгли ее и не без удовольствия наблюдали, как все они погибли в огне. В эту минуту союзники-сербы и 2-тысячный отряд печенежских наемников-богомилов, забыв о клятвах верности, бежали с поля битвы, чем предвосхитили ее результат.

Остальное войско потеряло строй и рассыпалось, отчаянное сопротивление оказал лишь император с личными телохранителями и друзьями. Но и им пришлось спасаться бегством, подвергая свои жизни серьезной опасности — норманнам очень хотелось убить василевса или взять его в плен. Комнина окружили 9 вражеских солдат, но он дал очередной прекрасный пример личного мужества, сумев отбиться и уйти от погони. Однако поражение византийцев было очень тяжелым — они оставили убитыми на поле сражения около 5 тыс. своих товарищей[199]. Погибло множество аристократов, среди которых значились Константин Дука, сын императора Константина X Дуки, Никифор, отец Георгия Палеолога, стратиг Никифор Синадин и многие отборные воины.

После этого падение Диррахия стало дело времени, хотя осада продолжалась еще 4 месяца. 21 февраля 1082 г. город пал, и норманны, продвигаясь вперед по Иллирии, нигде не встречали сопротивления. Помимо Диррахия, пали Охрид и Кастория, Ларисса была осаждена, а Константинополь стоял беззащитным. Роберт Гвискар уже предвкушал радость овладения им, когда внезапно получил известия о том, что восстала Капуя, Апулия и Калабрия, где активно поработали агенты Византийского императора. Попутно с этим к Гвискару с криком о помощи обратился Римский папа Григорий VII Гильдебранд, которому (опять же, не без участия Комнина) серьезно угрожал Германский король Генрих IV — об этом говорилось выше.

Апостолик не стеснялся в выражениях, поторапливая Гвискара. «Помните о святой Римской церкви, — писал он норманну, — матери Вашей, которая любит Вас более других правителей и отметила Вас своим особым доверием. Помните, что Вы принесли ей клятву, а то, в чем Вы клялись, — то, что и без клятвы является Вашим христианским долгом, — Вы обязаны исполнить. Ибо Вам известно, сколь много вражды по отношению к Церкви возбудил Генрих, так называемый король, и сколь необходима ей Ваша помощь. Посему действуйте немедленно»[200].

Делать нечего. Возложив командование оставшейся армией на Боэмунда, Роберт поспешил в Италию, поклявшись не мыться и не бриться до того дня, пока не вернется в Византию. В течение всего 1082 г. герцог занимался подавлением восстания в Апулии, а 10 июня 1083 г. уже стоял у стен Рима. Его интересы совпадали с планами папы Григория VII — герцог Апулии опасался, что, поставив своего епископа в Вечном городе, король Генрих IV коронуется венцом Западной империи и возобновит свои притязания на южно-итальянские владения норманнов.

Почти год понадобился Гвискару, чтобы одолеть германцев и захватить Рим — 27 мая 1084 г. он вступил на его улицы, усеянные трупами жителей города и германцев. Это был пик славы великого норманна: оба императора — Восточной и Западной империй капитулировали перед его войском, и теперь Гвискар по праву считался самым сильным государем Европы. Но победа оказалась «пирровой» — только осенью 1085 г. Гвискар смог вернуться в Иллирию, предоставив византийцам время для того, чтобы восстановить силы и переломить ход войны. Как заметил один автор, Роберт упустил уникальную возможность завладеть императорской короной Византии, побоявшись потерять герцогский титул в Апулии[201].

Правда, за это время Боэмунд сумел нанести два рядовых поражения византийским войскам на материке (при Янине и Арте), захватив Фессалию и Македонию. И тень надежды, мелькнувшая ранее, почти растворилась — все ожидали со дня на день падения великой Римской империи. В связи с полным отсутствием средств императору пришлось еще более уменьшить содержание золота в монетах государственного образца — естественно, это вызвало глухой ропот у византийцев, недовольных налоговым бременем, упавшим на их плечи[202]. Однако это были последние видимые успехи норманнов, не сразу заметивших, что вслед за этим для них наступают не самые лучшие времена.

К чести императора, и в эту минуту он не пал духом. Находясь на Балканах, Комнин отправил гонца в Константинополь к своему брату Исааку с просьбой найти как можно скорее деньги для набора нового войска. Оставался один источник, который мог быть задействован властью, — церковное имущество. Весной 1082 г. Исаак созвал в храме Святой Софии синод и предложил патриарху и епископам сдать церковное имущество для войны. Это был своего рода «момент истины», и царская власть выиграла невидимое сражение с партией восточных «папистов» — синод дал необходимое разрешение на реквизицию церковных драгоценностей.

Только два человека резко выступили против — некто Метакса, открыто высмеивающий царя и его брата за неумение управлять государством, и Халкидонский митрополит Лев, напрямую оскорбивший самодержца. В противоречии с постановлениями VII Вселенского Собора митрополит учил, что священная утварь и предметы должны быть почитаемы не относительно, а служебно. Иными словами, что сами по себе иконы и материал, из которого они изготовлены, являются священными, а, следовательно, император, изъявший их в казну, не кто иной, как святотатец!

Конечно, Алексей I Комнин не собирался терпеть такого оскорбления царского сана, а приказал срочно созвать синод и низложить дерзкого архиерея, запутавшегося в догматических темах. Затем его отправили в изгнание, хотя царь лично следил за тем, чтобы условия содержания ссыльного не были суровыми[203].

Средства для найма новой армии были получены, и вскоре император имел успех в нескольких локальных столкновениях. Но до победы было еще очень далеко — в том же году, весной 1082 г., Боэмунд дал сражение Комнину под городом Янины и вновь одержал решительную победу. Василевсу вновь пришлось прятаться в Охриде, а затем вернуться в столицу, где к весне следующего, 1083 г. он набрал новую армию. К тому времени Боэмунд взял еще несколько городов, хотя и потерпел поражение под Островом и пока еще не смог взять штурмом Лариссу. Более того, в его лагере начались первые брожения, и три наиболее близких помощника норманнского вождя — Рауль де Понтуаз, Ренальд и Вильгельм попытались перейти на сторону византийцев, соблазненные их золотом. Но перебежчиков схватили, заставили биться между собой на поединке, а затем ослепили[204].

Весной 1083 г. Алексей нанес первое поражение Боэмунду, сумев обмануть его и захватить обоз — неприятное само по себе событие. Но худшее ждало его еще впереди. Князь не заметил, как в войне наступил решительный перелом. Норманны, давно не получавшие подкреплений и денег, тоскующие по родине, откровенно приуныли и охотно откликались на призывы Византийского императора, предлагавшего дезертирам очень приличное вознаграждение. Боэмунд несколько неблагоразумно отплыл в Италию за деньгами, а тем временем норманнские военачальники, оставшиеся на Балканах, сдались византийцам (!). Попутно с этим венецианский флот отбил обратно Диррахий и остров Корфу[205].

В таких условиях Гвискар начал срочно собирать новую экспедицию, чтобы вернуть утраченные плоды своей ранней победы. На 120 кораблях, вместе с четырьмя сыновьями и новым войском, он по-прежнему являл собой грозную силу. Вернувшийся в Иллирик Роберт Гвискар, которому исполнилось уже 68 лет, смыл со своего лица следы отчаяния. Он предпринял энергичные меры по возвращению острова Корфу и сумел нанести жестокое поражение венецианскому флоту, хотя две его первые атаки захлебнулись в крови. Потери норманнов в морском сражении были так велики, что Гвискар в отместку приказал казнить мучительной смертью 2 тыс. пленных венецианцев. Помимо этого около 13 тыс. лучших венецианских моряков погибло в сражении. Венеция была не просто побеждена, она была унижена. Правда, хотя венецианцы и потерпели поражение, их флот по-прежнему господствовал на море, что вскоре скажется на положении норманнов самым негативным образом. А те пока стали на зимние квартиры и приготовились продолжить наступление на Константинополь в следующем году.

Алексею Комнину вновь потребовались средства, и в 1084 г. Собор, созванный во Влахернском дворце, принял решение о дополнительной реквизиции церковного имущества. Укрепив за счет этих средств армию, император имел все основания считать кампанию будущего года успешной для себя. Однако военные действия даже не начались, поскольку зимой на Корфу открылась эпидемия тифа, погубившая множество норманнских солдат и самого Гвискара, который скончался 17 июля 1085 г.[206] Рожер Борса, которого войско объявило наследником отца, не осмелился приказать норманнам продолжить наступление. Они погрузились на суда, оставив на острове оружие и снаряжение, и срочно отплыли. Ввиду отсутствия сил, необходимых для обороны завоеванных земель, автоматически северные завоеватели утратили Македонию, Эпир, Фессалию и город Диррахий. Византия была спасена. Как рассказывают, злоключения Гвискара на этом не закончились. Уже в дороге судно, на котором находился гроб с телом грозного герцога, попало в шторм и лишь титаническими усилиями матросов удалось спасти его для погребения в Апулии.

Демонстрируя верностью своему слову и обычную человеческую благодарность, император щедро наградил Венецию. Хрисовулом от мая 1082 г. он предоставил венецианским купцам серьезные торговые привилегии, освободил от любых торговых пошлин, разрешил иметь собственные якорные стоянки и склады в бухте Золотой Рог, а также обязался ежегодно субсидировать из бюджета Римской империи венецианские храмы в Константинополе[207].

В 1083 г. василевс повторил эти привилегии. Конечно, такие преференции больно ударили по византийской торговле, и, получив громадные территории для торговли, венецианцы открыли для себя ворота на Восток. С этого момента и следует отсчитывать эру мировой венецианской торговли. Но в тот момент у Комнина просто не было выбора, и за союзническую верность пришлось платить сполна. Позднее, в 1111 г., чтобы ослабить монополию венецианцев и нейтрализовать мощного союзника своих врагов норманнов, император предоставил аналогичные привилегии пизанцам. Но, безусловно, и эта вынужденная мера негативно сказалась на имперской торговле[208].

Глава 2. Надежды почти не осталось. Страшный 1091 г.

Однако оставался другой, еще более сильный и безжалостный враг — турки. Преемник Кетельмуша Румский (Иконийский) султан Сулейман ибн-Кетельмуш (1081–1086) в конце 1084 г. — начале 1085 г. лишил Византию Антиохии, вследствие чего мелкие сирийские князья безоговорочно признали над собой его власть. Следует сказать, что в это время в мусульманском мире происходила очередная смена диспозиции. Страдающий от набегов туркменов наместник Иерусалима решил отложиться от Фатимидов и признал над собой власть Мелик-паши (1072–1092), Великого Сельджука, резидентирующего в своей столице в Исфахане. Желая закрепить успех, султан направил своего брата Тутуша ибн-Муххамада (1074–1095) в Сирию, дабы навести там порядок и подчинить ее себе. Но Тутуш отклонился в сторону и захватил Дамаск. Таким образом, к 1085 г. в близком соседстве от Византии располагались три центра мусульманской власти: Тутуш в Дамаске, Сулейман ибн-Кетельмуш — в Антиохии и Никее и Укейлид Муслим на Евфрате; и каждый из них стремился к монополии, хотя и признавал свою вассальную зависимость от Мелик-паши.

Но так продолжалось недолго. Тутуш явно не был удовлетворен одним Дамаском, а потому вскоре заявил права на Антиохию, что означало начало войны между ним и главой Иконийского султаната. Увы, она была неудачной для Сулеймана ибн-Кетельмуша, который не только потерпел поражение от Тутуша, но и сам погиб в сражении. Мелик-шах, до сих пор равнодушно взиравший на междоусобицу, моментально собрался с войском и отправился в Месопотамию, попутно подчиняя себе мелких князьков Сирии, до сих пор находившихся под властью Фатимидов. Он признал права брата на Дамаск, после чего Тутуш стал главой Сирийского султаната, но накрепко подчинил Мосул себе[209].

Однако надежда Тутуша на то, что теперь ему удастся подчинить себе Вифинию и Антиохию, оказалась иллюзорной. Во-первых, Мелик-шах совершенно не собирался отдавать эту жемчужину Востока, направив туда своего наместника Кара-тегина, дабы тот привел город к власти Великого Сельджука. А, во-вторых, полководец покойного Сулеймана ибн-Кетельмуша по имени Абуль-Касим бросил в тюрьму сына покойного султана Кылыч-Арслана, опередил Кара-тегина и подчинил Антиохию себе. Вслед за тем Румский султанат фактически разделился: Абуль-Касим отдал своему брату Пулхасу Иконий и восточную часть султаната, а Антиохию оставил себе. Впрочем, вскоре Кылыч-Арслан сбежит из плена и вернет себе власть в Румском (Иконийском) султанате, став его главой с 1092 по 1107 г.

Прибывший Кара-тегин быстро сообразил, что ни он, ни его повелитель не в состоянии справиться с этой турецкой вольницей, постоянно подпитываемой с Востока все новыми и новыми отрядами соотечественников. А потому... создал собственный эмират, формально признав над собой власть Мелик-паши, но тут же заключив союзнические договоры с мелкими эмирами Малой Азии, находящимися в состоянии войны с главой сельджуков. Помимо этого Кара-тегин внезапно захватил Синоп, где находилась финансовая казна Римской империи, отправленная на всякий случай Алексеем I еще при подготовке похода против норманнов. Деньги, конечно, пропали, но дипломатическим путем Комнину удалось вернуть Синоп Византии, и вскоре туда был направлен губернатором родственник Алексея I Константин Далласин.

Кроме того, в Малой Азии и в Трапезунде на осколках малоазиатских владений возникли новые христианские государства, не подчиненные Константинополю. В Трапезунде правил дука Феодор Тавра, до недавнего времени один из первых сановников Римской империи, удостоенный титула севаста. Но затем сепаратистские настроения овладели им, и Гавр создал собственное государство, отвоевав у турок земли от Трапезунда до Неокесарии. Небезынтересно добавить, что в 1098 г. в одной из битв с турками Гавр был взят в плен и стяжал мученический венец за отказ принять ислам[210].

В Эдессу вернулись армяне, полководец которых Феодор Торос теперь правил городом в качестве вассала Мелик-паши. Мелитену захватил армянский полководец Тавриил, в границах фемы Евфрат возникло еще одно княжество, где правил армянин Тох Васил. А потомок Армянских царей Рубен захватил крепость в Киликии и провозгласил свою независимость ото всех[211].

В целом же к 1092 г., когда Мелик-паша скончался, исламский мир оказался разделенным на несколько сфер влияния. Основная власть по-прежнему сохранялась в руках потомков Альп Арслана, хотя постоянные споры о престолонаследии серьезно ослабили их. В Мосуле, Азербайджане и Луристане правили атабеги («правители»), начавшие свою деятельность как наместники Великого Сельджука, но быстро создавшие собственные эмираты. Персидский Ирак со столицей в Хорезме также лишь номинально подчинился султану; позднее здесь возникла еще одна династия, принявшая имя Хорезм-шахов. Отдельно от них располагались области, занятые потомками брата Альп Арслана Кавурда, уже изначально в силу своего родства с Великим Сельджуком имевшие большую, чем иные правители, самостоятельность. Как уже писалось выше, потомки Кетельмуша образовали Иконийский султанат, в Сирии правил Тутуш[212].

Любопытно, но власть атабегов вовсе не предполагала торжества сепаратизма. Хотя они и заменяли правящие династии своими, каждый из них соблюдал строгую субординацию по отношению к Великому султану, который со своей стороны и не пытался изменить систему управления.

Отметим также, что и другие обстоятельства не позволяли сельджукам надеяться на объединение всех политических сил и государств в виде одной империи. Помимо атабегов, местных арабских князей, султана и эмиров, вскоре Сирия затрепетала при одном имени огузов — туркменского племени, представители которого жили исключительно за счет грабежа и разведения лошадей. Из числа их вождей наиболее знамениты были Иль-Тази и Сукман, сыновья туркменского офицера Ортука, назначенного Тутушем комендантом Иерусалима.

Центральная власть была слаба, а малолетство детей покойного Мелик-паши не позволяло надеяться на ближайшие перспективы. Сразу же после того, как Мелик-паша был похоронен, его наследником назвали 5-летнего Махмуда (1092–1094), мать которого, многомудрая Туркан-Хатун, сделала все для того, чтобы остальные эмиры и султаны принесли присягу новому Великому Сельджуку, находившемуся в столице Султаната Исфахане. Но участь второго сына Мелик-паши, рожденного от наложницы, Баркиярука (1094–1105), которому исполнилось 14 лет, была печальнее. Его похитил и поместил под домашний арест Мосульский эмир Кербога, вместе с Туркан-Хатун опасавшийся, что не Махмуда, а этого царевича также могут признать преемником покойного султана.

И действительно, вскоре мальчик при помощи противников Туркан-Хатун бежал в Рей (нынешний Тегеран), где был провозглашен Великим Сельджуком. В 1093 г. его армия разбила войско Туркан-Хатун, которая спустя год умерла. Вслед за ней умер и малолетний Махмуд, не переживший заболевание оспой. В Багдаде, куда прибыл Баркиярук, ничтожный по своей власти халиф, к смеху присутствующих эмиров, провозгласил того повелителем сельджуков. Эмиры, не стесняясь, издевались над малолетством и беспомощностью своего владыки, а тот обреченно вздыхал, не смея спросить со своих подданных[213].

Слабостью племянника решил воспользоваться Тутуш, втайне мечтавший о султанском титуле. Собрав силы, он отправился в поход на Хорасан, но его попытка оказалась неудачной, поскольку эмир Алеппо Ак-Сонкор решил оказать поддержку Баркияруку — разумеется, не из высоких побуждений: его мало увлекала перспектива распространения власти Тутуша на всю Сирию. Тот вернулся в свои владения, усилил армию и в 1094 г. разгромил объединенные силы Алеппо, Аль-Рухи и Мосула, предал смерти плененного его воинами Ак-Сонкора и вновь направился в Хорасан; на этот раз удачно. В течение нескольких месяцев Тутуш назывался султаном, пока армия Баркиярука не разбила его войска 26 февраля 1095 г. возле города Рей. Сам Тутуш погиб от меча одного из воинов покойного Ак-Сонкора, а его армия рассыпалась[214].

Нельзя, однако, сказать, что такое положение дел можно оценить как сугубо благоприятное для Византии. Да, раздоры в стане врага всегда полезны для другой стороны. С другой стороны, смесь различных правителей, обладавших сильными армиями, постоянно пополняемых туркменами и сельджуками из-за Каспия, обладавших безграничным тщеславием и жаждой наживы, не позволяла определить тот центр политической власти, с которым Комнин мог договориться о мире. Открытой войны с сельджуками вроде бы и не было, но боевые действия велись постоянно.

Но василевс довольно успешно отражал разрозненные атаки сельджуков. Узнав, что Никейский эмир строит большой флот, он направил против него свои боевые корабли и сухопутную армию, командование которой поручил полководцу Татикию, этническому турку, воспитанному в Византии. В результате дерзкой операции византийцы сумели сжечь турецкие суда на стоянке, а в сухопутном сражении Татикий нанес мусульманам тяжелое поражение. После этого Абуль-Касим срочно запросил мира, против чего, конечно, не возражал Комнин[215].

Но кроме турок и норманнов в 1084 г. активизировались печенеги, очень серьезно угрожавшие Балканам. Ситуация осложнялась тем, что в это же время (случайно?) в этом же регионе восстали старые недруги Церкви и императорской власти, павликиане и богомилы. В свое время, переселяя павликиан из Сирии на Балканы, византийское правительство надеялось, что сектанты одумаются и вернутся в лоно Церкви, но этого не произошло. Более того, павликиане чрезвычайно распространились в Болгарии, где приняли наименование «богомилы» — по имени своего вождя попа Богомила. Из Болгарии эта ересь перекинулась в Сербию, а оттуда в Западную Европу, где ее последователи стали известны под именами «катаров», «альбигойцев», «побликан» и «патаренов»[216].

Для полноты картины напомним, что богомильство как ересь имело своим источником манихейство, павликианство и мессалианство; а их основное учение излагалось в «Ивановом Евангелии, или Тайной книге». Согласно богомильским «догматам», довольно схематично и наивно излагавшим древнюю историю, мир дуалистичен, т.е. пребывает в постоянной борьбе добра и зла. Они полагали, что тело человека создано дьяволом, а душа — Богом. Святый Дух действует на души людей таким образом, что те никогда не умирают, но переселяются в Царствие Небесное. Однако не все, а лишь избранные. Естественно, к числу этих «избранных» богомилы относили исключительно себя. Они не признавали Церкви, молитв (кроме «Отче наш»), церковный брак и святых, не почитали Креста Христова и святых икон. Моисея богомилы считали слугой дьявола и вообще отрицали Ветхий Завет. В контексте социально-политической жизни богомилы отвергали любую власть (включая Римского императора) и богатство и считали своим идеалом общество, где все члены имеют равные имущественные права[217].

Когда норманны во главе с Гвискаром прибыли в Иллирик, военачальники Ксанта и Кулеон, тайные богомилы, изменили императору и перешли на службу к Гвискару. Естественно, византийское правительство ответило репрессивными мерами против богомилов, чем, однако, вызвало еще большую реакцию с их стороны. Павликиан возглавил византийский сановник Травл, занимавший видную должность в Константинополе, а затем перебежавший к своим единомышленникам и организовавший настоящую партизанскую войну.

Теперь павликиане договорились с печенегами и, объединив силы, нанесли византийскому войску под командованием доместика Пакуриана и его помощника Врана тяжелейшее поражение. Навстречу им император направил верного Татикия и, надо сказать, тот успешно справился с поставленной задачей. После серии рядовых поражений печенеги были вынуждены вернуться осенью 1086 г. в родные становища[218].

Но весной 1087 г., объединившись с половцами и венграми, они вновь напали на Македонию, спустившись через горные проходы к Мраморному морю и разоряя все, что попадалось им по пути. Любопытно, что среди военачальников объединенной орды значился и бывший король Венгрии Шоломон, отторгнутый всеми родными, проклятый матерью Анастасией Ярославной и потерявший малейшие шансы вернуть себе корону. Вместе с отрядом венгерских рыцарей он стал «джентльменом удачи», надеясь при помощи варваров попытать счастья в Византии. Вскоре 80-тысячная орда прокатилась по мирным селеньям и захватила город Хариополь — противостоящие им византийские военачальники могли похвастаться лишь... умелым отступлением[219].

По счастью, византийскому полководцу Маврокатакалону, которого император срочно направил против печенегов, удалось дать им отпор: в завязавшейся в марте 1087 г. битве под Хариополем степняки были разбиты, а их вожди хан Челгу и Шоломон погибли. Варварам пришлось возвратиться обратно. Поняв, что каждую весну ему предстоит тревожно смотреть на северо-запад, если не предпринять предупредительных мер, Алексей I Комнин летом 1088 г. собрал значительное войско и выдвинулся к подножиям Балканских гор, став лагерем у Адрианополя. Как всегда, византийцы рассчитывали на то, что материальные блага позволят им внести сумятицу и раздор в стане врага. Но, на удивление, ни один печенег не покусился на византийское золото, ни один перебежчик не явился в лагерь Алексея Комнина.

Римскому царю, как воздух, нужен был мир, но для этого пришлось решиться на сражение с печенегами. Царь разделил свою армию на две части, поставив во главе второй группировки полководца Георгия Евфорвина и направив того по Истру с целью окружить врага. Узнав, какая грозная сила движется на них, печенеги бросили клич по становьям своих соотечественников, призывая тех прийти к ним на помощь. Желая выиграть время, они пошли на хитрость и направили к императору Алексею I посольство из 150 человек с предложением мира и даже союзничества.

Какова на самом деле цель посольства, царь догадался без особого труда. Но дипломатия — тонкая наука, и просто отказать печенегам в их инициативах было нельзя. Кроме того, всегда оставалась надежда на мирный исход кампании — византийская дипломатия нередко творила чудеса. И тогда император пошел на встречную хитрость: зная, когда должно наступить солнечное затмение, Алексей предложил печенегам отдать их дело на «суд Бога». Если, сказал он, в небе случится какое-то знамение, то это будет очевидным знаком того, что василевс обоснованно отвергает условия печенегов. Те, ни о чем не подозревая, легко согласились. Конечно, все произошло по законам физики — 1 августа 1087 г. случилось солнечное затмение. Степняки были поражены, и их мирные инициативы оказались отозванными сами собой[220].

Развязав себе руки и не обманув свою совесть, Комнин продолжил наступление и остановился у древней Преславы, на реке Тыге. Здесь его армии пришлось отбиваться от конных разъездов печенегов, но в целом, продолжив путь, она довольно удачно дошла до Дуная, став лагерем у крепости Силистрия. Два месяца византийцы осаждали этот город, но безрезультатно. Ввиду приближающейся зимы, опасаясь, что печенеги обойдут его с флангов и пройдут на Балканы, Комнин дал армии приказ отступать.

Увы, это было ошибочное решение, предопределившее последующее поражение. Случилось худшее, о чем опытные офицеры предупреждали василевса, — печенеги внезапно напали, и римлянам пришлось принимать сражение. Баталия длилась почти целый день, и в решающий момент печенеги получили помощь своих соотечественников, которые в количестве 38 тыс. всадников подоспели к месту битвы. Как и следовало ожидать, битва закончилась поражением византийского войска. Сам император проявлял чудеса храбрости, был в очередной раз ранен, едва не попав в плен, но это ничего не могло изменить. Потери византийцев были очень велики, много знатных аристократов погибло, например брат царя Адриан и сын императора Романа IV Лев. Кроме того, в плен попал кесарь Никифор Мелиссин и множество знатных сановников.

Император с остатками войска поспешил в Константинополь, чтобы собрать деньги для выкупа пленных, а печенегам еще предстояло пройти через сражение с половцами, вскоре подошедшими к местам боев и потребовавшими своей части добычи. Разумеется, они получили отказ — степняки ценили богатство выше своей жизни. Но, свежие и многочисленные, половцы разбили печенегов, захватили добычу и вернулись в степь с твердым желанием в следующем году вновь вернуться на Балканы[221].

Византийские дипломаты тут же воспользовались враждой между двумя своими противниками, начав осторожно сталкивать их друг с другом. Император заключил мирный договор с печенегами и, одновременно с этим, втайне от новых «друзей» направил посольство к половцам, которым предложил богатые дары в обмен за отказ от византийских владений, на которые те претендовали[222]. Теперь у царя появлялись различные варианты: если агрессию проявят половцы, он мог апеллировать к печенегам. Если войну начнут печенеги, можно было призывать на помощь половцев, ссылаясь на заключенный договор. Единственно, чего следовало опасаться, — объединения половцев с печенегами, после чего никто уже не смог бы помочь Римской империи.

Выпавшую ему передышку император использовал чрезвычайно продуктивно. Он выкупил своих солдат из печенежского плена и сформировал из них новые военные отряды. Помимо этого царь призвал на военную службу сыновей знатных аристократов, павших на полях сражений, и начал деятельно обучать их. Эта национальная гвардия, «архонтопулы» («сыновья архонтов»), насчитывавшая 2 тыс. человек, стала грозной силой, своего рода «священным отрядом» древних спартанцев. И оказался прав, поскольку для печенегов мирный договор был и оставался простой формальностью, цена которой зависела от их настроений. Вскоре степняки без особого труда захватили Филиппополь и угрожали продвинуться дальше.

Император оказался в чрезвычайно тяжелом положении: его армия была значительно меньше по численности печенежской орды, и никакое открытое сражение с ними казалось невозможным. Но, как всегда, неунывающий и быстрый умом Алексей I организовал серию колких нападений на отдельные отряды степняков, доставлявшие им много неприятностей. Вскоре, не расположенные к затяжной войне, опасаясь подхода большого византийского войска — царь умел распускать грозные слухи — печенеги предложили заключить новый мирный договор. Но и он существовал недолго. Уже зимой с 1089 на 1090 г. печенеги вошли в область Адрианополя и начали грабить окружающие территории.

В это тяжелое время произошел один примечательный эпизод, вполне раскрывающий характер и образ мыслей нашего героя. Понимая, что без помощи латинян ему едва ли возможно будет решить турецкую и печенежскую угрозы, Алексей I, тем не менее, занял активную позицию по некоторым богословским вопросам, надеясь, с одной стороны, не вступать в противоречие с традициями Восточной церкви, с другой — навести мостик для мирных переговоров с Западом. После долгого обсуждения с епископами царь запретил христианам латинского обряда, проживавшим на территории Римской империи, богослужение на опресноках. Но тут же активно вступил в переписку с папой Урбаном II, который направил в Константинополь свое посольство. После оживленных дебатов император предложил апостолику созвать Собор в Константинополе по данному вопросу и заранее обещал выполнить все его решения. В свою очередь папа, увидев миролюбие и мудрость василевса, в 1089 г. снял с него церковное отлучение, которое формально лежало на Комнине как на схизматике (в глазах латинян, конечно)[223].

Перед нами раскрывается очередная попытка примирения Церквей, причем инициатива всецело принадлежит папе и императору. Урбан II, этнический француз, вовсе не считал раскол Церкви свершившимся фактом и мудро признавал, сколь много ошибок в отношениях с Константинополем было сделано его предшественниками. Отменив отлучение, он отправил к византийцам своего кардинала Рожера и аббата Греко-итальянского монастыря Николая. В духе икономии и примирения апостолик просил у императора разрешить в Константинополе служить по «латинскому» обряду для западных христиан — всего лишь. Алексей Комнин тут же созвал синод, который уведомил Рим, будто прежнее исключение имен апостоликов из восточных диптихов есть недоразумение и что вообще по канонам такое исключение может иметь место лишь по приговору Собора.

Затем Константинопольский патриарх Николай III (1084–1111) написал папе ответ, в котором великодушно разрешал латинским церквам не только вновь открыться в византийской столице, но и служить по своему обряду. Он обещал вписать имя папы в диптихи своей церкви, если тот соблюдет старое формальное правило и пришлет в Константинополь собственное исповедание веры, как это повелось со времен древней Церкви. К сожалению, протянутые друг другу руки так и не сомкнулись: скоро новые проблемы овладели и императором, и папой. Урбан II так и не прислал просимого патриархом исповедания веры — впрочем, не лишено основания предположение, что понтифик просто не желал вновь поднимать старый спор о Filioque, неизбежный, как только ему пришлось бы собственноручно писать Символ веры.

В 1090 г. инициативу проявили уже византийцы. Диакон Константинопольской церкви Николай по тайной просьбе царя обратился с письмом на имя Болгарского архиепископа Феофилакта, выдающегося богослова своего времени и весьма авторитетного лица. Николай просил того описать заблуждения латинян, если таковые, конечно, имели место. И архиепископ ответил, что подавляющее большинство богослужебных отклонений латинян носит несущественный характер. Даже об употреблении опресноков Феофилакт отвечал, что хотя квасной хлеб более уместен с символической точки зрения, но здесь дело традиции, а не канонов. Практика поститься по субботам также не может быть признана порочной, хотя, конечно, следы ее в святоотеческой литературе нигде не видны. И все же, отмечал архиепископ, с горечью приходится признать, что византийцы сами начали проявлять не свойственные христианам узколобость и непримиримость к выдуманным ими же нарушениям латинян, не замечая, что сами зачастую ошибаются. Очевидно, для Феофилакта никакой схизмы нет вообще — дело лишь во взаимных ошибках и недоразумениях. Он настоятельно рекомендовал латинянам и грекам примириться[224].

«Мы думаем, — не без иронии констатировал Феофилакт, — что для приобретения в глазах толпы славы первостепенных мудрецов в делах божественных необходимо как можно большее число людей записать в еретики; что только тогда мы докажем, что имеем глаза, когда ясный свет представим глубокой тьмой. Быть может, кто-нибудь из верных и более горячих ревнителей Православия восстанет и обличит меня в невежестве, в непонимании вещей божественных, пожалуй, в холодности или даже в предательской измене своей Церкви. Конечно, сам он насчитал бы латинских заблуждений много больше того, что я привел. Но я даже из числа перечисленных заблуждений одни считаю не заслуживающими внимания, другие — заслуживающими умеренного исправления, т.е. такого, что если кто его совершит, то окажет некоторую услугу Церкви, а если нет, то тоже не будет большого вреда»[225].

Только Filioque не может быть принято Восточной церковью, заявил богослов. Правда, и по этому вопросу Феофилакт снисходительно отмечал, что латиняне могут использовать свои редакции в беседах и церковных поучениях, но не вправе менять Символ Веры, доставшийся Кафолической Церкви от Святых Отцов. Таким образом, как выяснилось, практически не оставалось вопросов, способных разъединить обе стороны христианского мира. Сам собой вставал вопрос о новом Вселенском Соборе, созвать который, к сожалению, не удалось. Самому папе Урбану II в ту пору серьезно угрожал конкурент — «антипапа» Климент III, а Алексей I Комнин только успевал отражать турецкие и печенежские угрозы[226].

Между тем военные действия шли с переменным успехом, хотя, безусловно, военная инициатива принадлежала печенегам, — римлянам оставалось только обороняться. Однажды весной 1090 г. отряд архонтопулов попытался дать печенегам сражение при Хариополе (видимо, в надежде на то, что это поле битвы опять принесет удачу византийцам), но потерпел поражение, потеряв до 300 человек убитыми. В ответ император передал под командование полководца Татикия свою личную гвардию, которая в одной из стычек нанесла печенегам ответный удар — степняки оставили на поле боя несколько сотен своих павших товарищей. Но, как и ранее, Алексею Комнину не удавалось консолидировать все свои силы на одном направлении — турки по-прежнему угрожали римским границам, не переставая свои грабительские набеги. Это обстоятельство серьезно стесняло его в выборе стратегии.

Стремительно перемещаясь с западного фронта на восточный, Римский царь тщетно пытался выбрать самый оптимальный вариант расстановки своих сил — армия была настолько мала, что ее просто физически не хватало для того, чтобы закрыть все опасные направления. В этот момент настоящим подарком стали 500 рыцарей, присланных другом Комнина графом Робертом Фландрским (1071–1093). Год назад тот возвращался из паломничества в Иерусалим, остановился в Константинополе, был принят василесом и, лицезрев упадок Византийской империи, обещал помощь. Наконец, она подошла.

Рыцари пришлись очень кстати, поскольку в это время пришло сообщение о том, что Иконийский султан Абуль-Касим собирается захватить Никомедию. Поэтому их тотчас отправили на Восток[227]. Сам император защищал от печенегов дорогу от Адрианополя до Константинополя. Около города Русия, в долине Марицы, начались основные боевые действия. Возле Чорлу печенеги окружили римскую армию, но василевсу каким-то чудом удалось опрокинуть их, и весь 1090 г. он оставался там, отбивая атаки степняков на столицу.

В это же время внезапно возникла угроза комбинированного наступления турок Румского султаната и печенегов, решивших напасть на византийскую столицу с востока и запада одновременно. Автором идеи и ее главным исполнителем стал полутурок-полугрузин Чаха (или Чауш), в юности проживавший в Константинополе и получивший хорошее образование и знание византийской жизни. Ранее он был офицером византийской армии, но при Никифоре III Вотаниате перебежал к туркам. Чаха втайне мечтал о венце Византийского императора и, поскольку печенеги являлись его соплеменниками по крови, сумел быстро договориться с ними о начале взаимных действий, целью которых являлось овладение Константинополем и всей Римской державой. Тонкими дипломатическими ходами он усыпил бдительность Алексея I Комнина, а тем временем построил и снарядил громадный флот, организовав стоянку в Смирне. Вскоре турки совершенно вытеснили с моря корабли Кивириотской фемы и овладели островами Лесбос, Хиос, Митиленой, а также городами Клазоменами и Фокеей. Затем Чаха во главе своего флота нанес поражение византийскому флотоводцу Никите Кастамониту и завладел его кораблями.

Осенью 1090 г. император Алексей I Комнин снарядил новый флот, придав ему наемников из числа западных христианских народов. Флотоводцем был назначен родственник царя по материнской линии Константин Далассин — человек весьма воинственный и храбрый. Высадившись у города Хиоса, Далассин попытался до прихода турок овладеть им, но это ему не удалось. Чаха с большой армией уже подходил к осажденному городу, и первые столкновения не дали перевеса ни одной из сторон. Все же, опасаясь, что на помощь Далассину должен подойти с армией Иоанн Дука, брат императрицы Ирины, Чаха инициировал мирные переговоры. Встретившись, оба полководца констатировали, что сил для генерального сражения нет ни у одной стороны, и разошлись. Чаха отплыл в Смирну, дабы набрать дополнительные отряды, а Далассин сумел-таки взять Хиос штурмом[228].

Зиму с 1090 на 1091 г. император решился провести в столице, оставив войско опытному полководцу Николаю Маврокатакалону. Однако печенеги направили сильный отряд в Хироваки, едва не погубив Римского царя с горсткой воинов, когда тот направлялся в Константинополь. Но тут Алексей I Комнин показал, что он не случайно слыл талантливым полководцем еще в юношеские годы. Умелым маневром он заставил печенегов разделить свои силы, а затем по очереди разгромил каждый из их отрядов. Царь с триумфом явился в столицу, но, к сожалению, этой локальной победой далеко не устранив опасности ее захвата варварами. Уже через 2 недели, весной 1091 г., печенеги стояли в предместьях Константинополя[229]. Пожалуй, это был самый опасный момент в истории Византии — ее существование висело на волоске.

Положение Римской империи было столь плачевным, что царь написал открытое обращение ко всем государям европейских христианских держав, передав его через своего друга графа Роберта Фландрского. Описав в послании все беды и ужасы, свалившиеся на Византию, Алексей I констатировал: «Я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу никакого спасения. Итак, именем Бога умоляем вас, воины Христа, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки, мы предпочитаем быть под властью латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь лучше достанется вам, чем туркам и печенегам. Итак, действуйте, пока есть время, дабы христианское царство и — что еще важнее — Гроб Господень не были для вас потеряны. Дабы вы могли получить не осуждение, но вечную награду на Небеси»[230]. Едва ли эта редакция письма является подлинным посланием царя — об этом мы будем говорить ниже, но, безусловно, верно передает отчаяние византийцев и их василевса.

В этот момент Комнин вновь проявил все свои лучшие качества. Он организовал военный лагерь возле города Энос, имевшего удобный морской порт и хорошее сообщение с другими территориями, и направил сюда последние остатки флота и новые отряды воинов, укомплектованные из новобранцев периферийных фем. Сам царь 16 февраля 1091 г. во главе отряда из 500 всадников отправился к Хировакхам, куда уже устремились турки и печенеги. И он успел в город ранее неприятеля, который расположился на соседнем холме. Это в значительной степени предопределило следующий успех, которого не пришлось ждать долго.

Печенеги несколько легкомысленно разделили свои силы, и, несмотря на громадное численное превосходства врагов, Комнин решил бить их поодиночке. Рано утром его армия зашла в тыл печенегам и напала на них, одержав быструю победу. Затем император приказал своим воинам переодеться в печенежское платье и поднять захваченные вражеские флаги. Когда воины второго отряда появились на горизонте, они приняли переодетых византийцев за своих товарищей и мирно двинулись к ним навстречу. Но тут греки напали на них и нанесли печенегам тяжелый урон, захватив много пленных.

19 февраля 1091 г. император с войском вышел из города, чтобы дать печенегам новое сражение. В это время к нему подошли подкрепления под командованием Георгия Палеолога и других византийских аристократов, ранее обещавших императору помощь. Опасаясь нового поражения, печенеги уклонились от сражения, и в Константинополе началось ликование по поводу удивительного спасения города и самой Римской империи[231].

Но, конечно, до спокойствия было еще далеко. Вскоре выяснилось, что к Эносу направилась новая орда печенегов. Немедленно император приказал кесарю Никифору Мелиссине пополнить свою армию добровольцами и наемниками из славян и двинуться на защиту города. В направлении Эноса выдвинулась и половецкая орда под главенством ханов Боняка (?–1167) и Тугоркана (1028–1096). Настроения среди степняков были таковы, что они с легкостью могли объединиться и с печенегами, и с такой же легкостью напасть на своих старых врагов — все зависело от конкретной ситуации. По всему выходило, что в сражении у Эноса должна была решиться судьба Византийской империи.

Император не стал полагаться на случай, а направил послов к половецким ханам с предложением посетить римский лагерь. Они прибыли и получили богатые дары взамен мира, но Комнин уже знал о параллельных переговорах половцев с печенегами. Благодаря хитрой игре, царю удалось расстроить эти планы, и половцы объявили, что назавтра дадут печенегам сражение, договорившись с византийцами о разделе добычи.

Вечером накануне сражения весь византийский лагерь погрузился в глубокую и трепетную молитву Богу. «Алексей не возлагал надежд ни на воинов, ни на коней, ни на свои военные хитрости, но всецело полагался на Высший Суд. Солнце опускалось за горизонт, а воздух, казалось, озаряли не только лучи солнца, но и яркий свет других многочисленных звезд. Каждый воин укрепил на своем копье и зажег как можно большее число светильников и свечей. Голоса воинов достигали небесных сфер и даже, можно с уверенностью полагать, возносились к самому Господу Богу».

Примечательно, что в сам день битвы, 29 апреля 1091 г., от печенежской орды отделился 5-тысячный отряд русских воинов под командованием Теребовольского князя Василька Ростиславовича (1085–1124) и перешел на сторону Византийского царя. По-видимому, это и решило исход сражения: в ходе упорнейшей битвы, где сам император бился в первых рядах, победа досталась римлянам и половцам. Следствием этой победы было полное физическое уничтожение всей печенежской орды. Пленных оказалось так много, что на одного римского воина приходилось по 30 пленных печенегов.

Опасаясь, что ночью, когда усталые византийцы заснут, печенеги сумеют освободиться, военачальник Синесий приказал их всех умертвить (!). Утром император узнал об этом событии и едва не приказал казнить своевольца — только горячее заступничество остальных полководцев спасло Синесия. Но сама эта акция настолько поразила даже видавших виды варваров, что наутро испуганные половцы снялись с лагеря, полного трупов, и поспешили в родные степи, опасаясь, что византийцы как-нибудь сумеют перебить и их. Комнину пришлось даже высылать за ними погоню, чтобы передать ханам дары и половину добычи — как он обещал им накануне сражения[232]. И справедливо — наряду с самим Комнином и русской дружиной половецкие ханы Боняк и Тугоркан должны быть названы спасителями Византии.

В начале мая 1091 г. император триумфально вошел в Константинополь, половцы вернулись в степи, а остатки печенежской орды перешли в подданство Римского царя и поселились в Могленской области. Теперь настал черед Чаха. Упустив момент для консолидации с печенегами, он был обречен. Василевс собрал все силы против турок и даже ухитрился поссорить Чаха с его тестем, Румским султаном, от руки которого несостоявшийся «турецкий император» вскоре и погиб[233]. Так, эффективно используя самые незначительные возможности, проявляя одновременно чудеса дипломатии и храбрости, Алексей Комнин без помощи Запада (или почти без него, если считать рыцарей Фландрии) разгромил самых грозных противников.

Но едва покончили с внешними врагами, как проснулись внутренние. Уже через несколько дней после триумфального возвращения Алексея I Комнина в Константинополь открылся заговор с целью убийства царя, составленный армянином Ариевом и кельтом Умбертопулом — знатными военачальниками. Заговорщиков, к числу которых принадлежали и многие другие видные сановники, судили, отправили в ссылку, их имущество конфисковали, но никого не предали казни.

Затем — новая беда: летом 1091 г. от архиепископа Болгарии император узнал, что сын его брата Исаака Иоанн Комнин, назначенный дукой Диррахия, задумал присвоить себе царскую власть: видимо, юноша был честолюбив, но не очень умен и совсем не благодарен. Взволнованный, царь подготовил два письма — одно племяннику, в котором просил того прибыть в столицу с докладом о состоянии дел, второе — жителям Диррахия, в котором василевс пояснил, будто в военных целях пригласил Иоанна к себе, а им поставляет нового правителя. Иоанн прибыл в Константинополь и был доставлен в палатку царя, куда поспешил и Исаак Комнин, узнавший об обвинениях, предъявляемых его сыну. Ему удалось уговорить царственного брата не назначать судебного расследования, и император из милости вернул Иоанна Комнина обратно в Диррахий[234].

Глава 3. Византия возрождается. «Тринадцатый апостол»

В военных трудах, волнениях, победах и заговорах прошел роковой 1091 г. Не смущаясь тем, что его меры могут быть признаны непопулярными, Алексей I Комнин деятельно восстанавливал централизацию в Византийском государстве — практически повторял то же, что и представители славной Македонской династии в сходных ситуациях, хотя и действовал более умеренными способами. Его шаги были без особого энтузиазма встречены в аристократических кругах, где, как мы видим, созрела целая вереница заговоров против царя, не прекращавшихся вплоть до смерти Комнина. Народ хотя и был утомлен налогами, но оценил стабильность и надежность власти. Заботы царя о восстановлении правосудия и его горячая деятельность по укреплению Византии не остались незамеченными, и Комнин стал самой популярной в обществе фигурой[235].

Начало 1092 г. Алексей I Комнин встретил по обыкновению подготовкой к новым походам. Константин Далассин добивал Чаху, а сам император боролся с узурпаторами — дукой острова Крит Кариком и Рапсоматом — правителем Кипра, решившими отложиться от Римской империи. Василевс направил на подавление мятежа Иоанна Дуку, который без особого труда разгромил мятежников и привел острова в повиновение императору[236].

Но вслед за этим в 1093 г. пришли известия о грабительских нападениях на западные земли жупана Рашки — сербского государства, располагавшегося на юго-западе нынешней Сербии Вукана, тайно поддержанного правительством короля Дуклии — другого сербского государства Константина Бодина (1081–1101), правнука Болгарского царя Самуила, с которым активно боролся император Василий Болгаробоец. Алексей I тут же собрал большое войско и направил его против сербов. Заняв город Скопье, он принял сербское посольство с предложением мира. Но жупан вовсе не собирался выполнять предложенные им же самим условия мирного договора и в 1094 г. повторил набег на западные границы Римской империи. Предоставляя шанс своему мятежному племяннику восстановить доброе имя, василевс поставил Иоанна Комнина во главе нового войска и направил его против сербов. Но юноша был слишком горяч, неопытен и вспыльчив, чтобы выполнить столь ответственную миссию.

Проигнорировав сообщения одного монаха о готовящемся нападении на него врагов, Иоанн беспечно разбил лагерь в неудобном месте, и ночью сербы без большого труда вырезали почти половину римской армии, внезапно напав на нее. Несолоно хлебавши Иоанн возвратился в Константинополь. Тогда император сам взялся за дело: он собрал новую армию и повел ее в поход, сделав «дневку» в городе Дафнутия, располагавшемся в 40 км от Константинополя. Сербы, наслышанные о мужестве и полководческом таланте Алексея I Комнина, поспешили заключить новый мирный договор. Василевс потребовал, чтобы жупан лично прибыл в его лагерь с повинной, и Вукан не смел противиться. В подтверждение своих слов о мире жупан отдал в качестве заложников двух своих племянников — Уроша и Стефана Вукана[237].

Казалось бы, все складывалось хорошо, но здесь Византийского царя ожидало новое испытание. Очередной претендент на царский титул — на этот раз сын покойного императора Романа IV Никифор Диоген — решил испытать свою судьбу. Поставив свою палатку рядом с шатром василевса, он ночью спрятал меч под одежду и вошел в царскую опочивальню, где служанка веером отгоняла комаров от лиц спящих императора и императрицы. Казалось бы, это был счастливый случай, но внезапно судорога сковала члены Никифора, и он поспешно покинул шатер, решив на следующую ночь привести свой замысел в исполнение. Наутро Константин Порфирородный Дука, которого царь взял в первый раз на войну, чтобы приобщить к воинскому искусству, пригласил Комнина в баню. Узнав об этом, Диоген решил сделать засаду на дороге, но попался на глаза верному Татикию, который без труда разоблачил его.

Никифор Диоген бросился бежать, надеясь найти спасение в имении Марии Аланской, но по дороге 17 февраля 1094 г. был задержан братом царя. На следствии Диоген дал показания против многих знатных сановников и самой Марии Аланской, которая знала о готовящемся заговоре против Алексея I. Император был потрясен — открылось, что множество самых близких царю людей, включая бывшую возлюбленную Марию Аланскую, готовили ему погибель. Но внешне он не подал виду, что ему все известно, и предал наказанию только Никифора Диогена и его ближайшего помощника, некогда блистательного полководца Кекавкамена Катакалона. Они были ослеплены и отправлены в ссылку.

Затем последовала интересная сцена, в равной степени демонстрирующая и снисходительность царя, и его ум. На следующий день император созвал всех вельмож, имена которых значились в показаниях Никифора Диогена, и кратко поведал им о планах узурпатора. Вокруг раздались грозные крики в адрес Диогена и славословия Алексею I Комнину, которого все сановники желали иметь своим василевсом. Царь остановил их: «Не надо шуметь и запутывать дело, ведь, как уже сказано, я даровал всем прощение и буду к вам относиться как прежде». Тем самым он показал, что ему известно о заговоре гораздо больше, чем он озвучил при встрече с аристократами. Потрясенные сановники разошлись по домам, славя милость и доброту Алексея I Комнина[238].

Осенью 1094 г. вновь зашевелились степняки — на этот раз половцы, одна из орд которых пригрела у себя самозванца, называвшегося сыном императора Романа IV Диогена. Половцы легко признали его «императором» и решили «защитить» права самозванца, выступив в поход на Константинополь. В ответ настоящий Римский царь собрал войско и решил лично возглавить его. Многие близкие сановники горячо отговаривали императора, уже давно вышедшего из поры молодости и много раз раненного на полях сражений. Но Алексей, который, по словам дочери, в это время «не доверял даже самому себе, не хотел руководствоваться соображениями своих близких; он возложил все решения на Бога и просил Его решения». Все решил жребий, который бросил патриарх Николай Грамматик (1084–1111). Две записки легли на алтарь, и одна, на которой было начертано решение идти в поход, оказалась в руках архиерея. Для царя этого было достаточно, чтобы укрепиться в мысли и идти в поход.

Выступив против половцев, Комнин разделил армию на несколько самостоятельных отрядов, командование которыми доверил самым известным и талантливым полководцам — Георгию Палеологу, Никифору Мелиссину, Иоанну Тарониту, Георгию Ефворвину, Константину Умбертопулу. Сам он занял Айтосский перевал, где и получил известие о переправе половцев, рвавшихся к Адрианополю через Дунай. Началась тяжелая война, где успех долго не давался в руки византийцев. Наконец в одном из сражений осенью 1094 г. император нанес половцам сильное поражение — их погибло не менее 7 тыс. человек и еще 3 тыс. попали в плен. Сам самозванец был схвачен в плен, отвезен в Константинополь и там ослеплен[239].

Но основная борьба была все еще впереди, и только летом 1095 г. императору удалось окончательно отбросить половцев обратно. Затем, получив известия о турецких набегах на Востоке, царь вернулся в Никомедию, где предпринял успешные меры по укреплению границы. Может показать просто невероятным, но всего за несколько лет император, не имевший ни армии, ни денег, сумел разгромить всех основных врагов и замириться с малозначительными противниками. Печенеги были истреблены почти поголовно, восточные турки, если решались напасть на Римскую империю, тут же оказывались в аналогичной ситуации, норманны даром отдали все свои владения на Балканах, половцы просили мира. Границы Византии значительно расширились, армия восстановила свое доброе старое имя и славу. За годы войны выросли и возмужали многие замечательные полководцы, государственная казна пополнилась, мятежники заканчивали свой жизненный путь в ссылке.

Удивительно подвижный и деятельный, царь никогда не тратил время попусту. Едва выдавалась свободная минута между походами, он со всей своей неукротимой энергией обращался к вопросам обеспечения законности, принимая к своему производству жалобы, особенно вдов и сирот. Но большую часть свободного времени он посвящал изучению Священного Писания — дочь писала впоследствии о нем, что «и досуг для Алексея тоже был трудом». Царь редко позволял себе такие развлечения, как охота и излюбленная византийцами игра в мяч — он предпочитал гимнастику, верховую езду и воинские тренировки. Даже в старости, когда болезнь ног, подагра, серьезно мучила его и он немного оставил в стороне былые увлечения, василевс все еще ездил верхом на лошадях[240].

Не только воинские дела занимали императора. Следует сказать, что, помимо прочего, Алексей I Комнин действовал как настоящий глава церковного управления. Крайне щепетильный в вопросах царской власти, василевс издал в 1088 г. новеллу, в которой обещал возвратить Церкви после победы над врагами все имущество. Когда это обещание было выполнено, император издал новеллу «О неупотреблении священных сосудов на общественные потребности»[241].

Казалось, император никогда не отдыхал, и, навещая столицу в перерывах между боями, предпринимал решительные меры по укреплению церковного благочестия. Еще весной 1082 г. императору поступил донос на Иоанна Итала — известного и популярного византийского философа, ученика Михаила Пселла. Ученого обвинили в распространении еретических мыслей, а также идей, уже осужденных Вселенскими Соборами, — иконоборчество, отказ от признания Пресвятой Марии Богородицей и т.п. На удивление, патриарх Евстратий Гарида, вместо того чтобы осудить Итала за ересь, стал главным распространителем его учения (!). В ответ само духовенство восстало против столичного архиерея и вместе с народом направилось к его резиденции, угрожая выбросить Евстратия в окно, если тот не угомонится[242].

Император не имел права игнорировать такую ситуацию — он должен был соответствовать образу православного царя, и потому приказал провести дознание и суд. По его распоряжению из сановников и клириков был составлен суд, и Италу предъявили 11 обвинений. Тот вначале согласился признать свои ошибки, но затем отрекся от прежних покаяний. Тогда философа на Соборе 1084 г. признали виновным по всем пунктам, постригли в монахи и сослали в отдаленную обитель[243]. А попутно низвергли и Евстратия, место которого на патриаршем престоле «Нового Рима» занял Николай III Грамматик.

В 1094 г. императору вновь пришлось принять деятельное участие в борьбе с двумя другими ересями. Ересиархом первой из них был некто Нил, ложно учивший о природе Спасителя. Комнин неоднократно приглашал к себе этого человека, пытаясь отговорить его, но тот был упрям и ни при каких условиях не соглашался признать Халкидонский орос. Сам Нил был отшельником из Египта, и его образование представлялось весьма сомнительным. Однако ересиарх обладал личной смелостью и умением упрямо стоять на своем, ничего не опасаясь — своего рода вариант религиозного фанатизма, бездуховного и бездушного. Занятый в своей келье чтением Священного Писания, в котором мало что понимал, игнорируя Святоотеческое Предание, Нил считал себя новым мессией, избранным Богом просвещать других.

Выполняя свое «предназначение», он оставил Египет и перебрался в Константинополь, где вскоре прослыл человеком благочестивым. Его строгая и суровая речь привлекала к себе многих византийцев, и женщины зачастую спорили между собою, желая пригласить к себе «пророка», который был способен посвятить своих слушателей в «тайны» Православия. «Темнота его речи казалась глубиной, грубый язык — Евангельской простотой. Цитирование из апокрифов для многих из его слушателей казалось верхом учености»[244].

Видя, что ересь собирает широкую аудиторию, василевс срочно созвал синод во главе с патриархом Николаем III Грамматиком, где ересиарх и его учение были анафематствованы. В этом же году пришлось созывать Собор и по вопросу другой ереси, которую распространял по столице некий иерей Влахернит, выходец из секты «энтузиастов» — религиозной группы, полагавшей, что свои тайны, заключенные в Священном Писании, Господь открывает избранным людям в моменты их экстаза. И на этот раз инициатива рассмотрения этого вопроса принадлежала царю. Влахернита осудили и анафематствовали вместе с его учением[245].



Поделиться книгой:

На главную
Назад