Одноклассники

— Какую пользу получит общество от того, что будет рубить лучшие свои головы?

Пальтсер усмехнулся. Он умел себя ценить даже будучи объектом насмешки.

— Парижские бедняки во время революции убивали королевских сборщиков налогов. Они знали их в лицо. К несчастью, и Лавуазье они знали только как сборщика налогов, а не как химика. Трагический случай. Но если бы этого случая не было, разве общая картина развития науки выглядела бы иначе? Едва ли.

— Примерчик ты нашел подходящий. Лавуазье! Ведь то была случайность.

Пальтсер не успел ответить, потому что в эту минуту раздался стук в дверь и вошел невысокий мужчина средних лет. Из-под козырька серой кепки глядели острые темные глаза. Поношенный черный дождевик и забрызганные грязью кирзовые сапоги говорили о простоватости их владельца, но уже по первым фразам можно было заключить, что внешность бывает обманчива. Незнакомец желал побеседовать с Вамбо Пальтсером, и не просто так, а конфиденциально.

На лестничной площадке он назвал свою фамилию с обычной в таких случаях торопливой невнятностью.

Письмо! Верно. Это, значит, и есть «тот тип». Пальтсеру пришлось извиниться. Но гость заявил, что это не беда, и согласился подождать тут же, пока адресат ознакомится с содержанием письма. Именно так — не прочтет, а ознакомится с содержанием.

Уже с первой строчки Пальтсер понял, кто прислал письмо. Только Труувере, его бывший однокурсник, занимался такой бессмыслицей — писал по-эстонски русскими буквами. Так можно было даже самому деловому содержанию придать шуточный оттенок. На сей раз однокурсник был далек от шуток.

«Вамбо!

Пишу тебе из-под Минска. Податель письма может подтвердить все мои слова, потому что мы с ним живем в одной комнате и образуем в этом пролетарском жизненном центре эстонское землячество, состоящее из двух человек.

Делаем здесь рабочих быков, то есть способствуем тому (работая ниже своих возможностей — в силу обстоятельств), чтобы эти ревущие стальные животные вовремя и в соответствии с планом выходили из заводских ворот.

Сам город — джунгли строительных лесов, но жить тут временно можно. Последуй моему примеру, и ты не пожалеешь. Для таких, как мы, мимикрия — самый экономный модус сохранить силы. Надеюсь, что так мы потеряем только один год. Если же остаться и ждать удара, может случиться, что мы никогда не кончим. Поработаем годик за пределами республики. За это время центр бури пронесется мимо. Тогда вернемся, скажем, что по материальным причинам должны были некоторое время поработать, и поверь мне — выйдем чистыми.

Я выписал сюда наши газеты «Рахва Хяэль» и «Эдази», и мне ход событий в республике виден гораздо яснее, чем тебе: из-за тоски по родине читаю очень внимательно не только строчки, но и между строк. Я просто тебя не понимаю — чего ты ждешь, на что надеешься?

Бери как можно скорее документы (материальные трудности!) и езжай сюда. Напиши коротко, приедешь ли и когда, а мы тут позаботимся о встрече. Здесь дьявольски толковые мужики, и хороших ребят, очевидно, еще прибавится. Смотреть на девушек нам не приходится — я обещал Лейли хранить верность, таким же обещанием, очевидно, свяжешь и ты себя с Марет в тот грустный час, когда будете цедить слезы расставания.

Приезжай обязательно. Повторяю: для таких, как мы, самая лучшая позиция сейчас — мимикрия. Не опоздай! Не зевай там, в гнезде истерии, разинув рот; если уж тебя собьют с ног, никто не поможет подняться.

Девиз: гибкость и оперативность!

А. Т.»

Это запоздавшее письмо вызвало у Пальтсера чувство горечи, но и позабавило. Усмехнуться заставили его и эстонские слова, написанные русскими буквами, особенно слова, начинающиеся по-эстонски буквой «h» и написанные по-русски через «г»: «Рахва гяэль» и т. д.

Незнакомец кашлянул и спросил тихо:

— Какова ваша точка зрения?

— Спасибо. Хорошее письмо. Я еду.

— Ладно. Этого следовало ожидать. Когда?

— Сегодня уже нельзя.

— Тогда завтра.

— Мужчину узнают по слову, быка по рогам! — Незнакомец резко вытянул руку. Костлявое, потное, очень сильное пожатие. — Итак, попутчики. Встреча в восемь тридцать на вокзале. Устраивает?

— Вполне.

Иные внезапные решения рождаются от самого пустого слова. Было бы вполне достаточно тех фраз, которыми они обменялись. Договор заключен. Но незнакомец, явно готовившийся к энергичной агитации, счел нужным добавить:

— Только вот что: молочные реки и кисельные берега нас там не ждут.

— Неважно. Я не требователен.

Тут-то незнакомец и произнес:

— Тем лучше. Есть политические ситуации, когда такое качество — счастье. Помогает преодолевать временные трудности.

— Ну, временные или постоянные...

— Я имею в виду трудности отступления, а они безусловно временны. Учтите, нас сжимают сейчас, как пружину. Как пру-жи-ну!

Пальтсер мельком заглянул гостю под козырек и встретил вопросительный взгляд тёмных глаз.

— Пружину сжимают для того, чтобы привести ее в рабочее состояние.

— Именно так. Точно. — Гость только теперь решился улыбнуться, подмигнув при этом правым глазом. — Неважно, кто сжимает. Главное — сжимают медленно, а разжаться она может вдруг.

— Ага! — Пальтсер посмотрел на грязные носки своих ботинок. — Ну да. Начинаю понимать. Вы считаете необходимым выяснить мои взгляды?

— Ваше прошлое мне известно, и, надеюсь, я сделал из этого верные выводы. Конечно, если вы меня...

— Нет. Вопрос ясен. Ни в каких системах пружин я участия не принимаю. Меня уже достаточно трепали и подталкивали угрозами. Как мне кажется... А Труувере рассуждает так же, как вы?

Лицо незнакомца снова стало замкнутым.

— Не знаю. — Он расстегнул дождевик, чтобы достать сигареты. Они были в нагрудном кармане его солдатской гимнастерки. На лестничной площадке возник едва уловимый запах одеколона. Пальтсер ждал. Незнакомец затянулся и выпустил дым. — Вопрос в другом. Разве, например, у Труувере и у вас лично есть какой-нибудь другой путь? Как говорится, третьего пути нет.

— Знаете, все это пустая патетика. Путей тысячи, в том числе и очень разумных.

— Разрешите, я предскажу. Если вас отсюда вышибут, что более чем вероятно...

— И что же?

— Практика показывает, что тогда выбор путей сократится у вас до минимума. Было бы очень жаль, если бы оказалась заранее отвергнутой одна из наиболее надежных и единственно верных дорог. Между прочим, у нас об этом очень хорошо помнят. А потом говорят: аг‑а, теперь приспичило...

— Правильно. Не спорю. А теперь примите к сведению — меня уже вышибли отсюда. Завтра уезжаю. Навсегда. И, конечно, не с вами. Наши пути расходятся.

— Ясно.

— Так можете передать и Труувере. Наши пути расходятся.

— Ясно. Может случиться, еще когда-нибудь встретимся.

— Очень возможно.

— Это может произойти в изменившихся обстоятельствах.

— Понятно. Жизнь идет вперед, и обстоятельства меняются непрерывно.

— Итак, до свидания.

— Прощайте.

Пальтсер смотрел через перила, как чужой резким военным шагом быстро спускался с лестницы. Чуть погодя хлопнула видавшая виды наружная дверь общежития. Пальтсер чувствовал, как у него дрожат руки. Пришлось крепко ухватиться за холодные перила, чтобы унять противную дрожь.

Беда — точно каток, который прокатывается по твоему телу. Не везде этот каток одинаков: есть места поглаже — от них не так больно, только давят своей тяжестью. А есть места шершавые, усеянные шипами. Они точно вонзаются в тело и рвут живую ткань. Сейчас Пальтсер ощущал, будто по нему катится именно такая, колючая часть катка его беды, вызывая нестерпимую боль.

Варе вышел, неся чайник и сковороду на кухню.

— Что это за человек в черном плаще?

Пальтсер не ответил, стоял, не меняя позы.

— Послушай, Эмпирикус, не вешай нос.

Пальтсер глубоко вздохнул и провел ладонью по лицу.

— Знаешь, Варе, обстоятельства все же сложнее, чем мы иной раз себе представляем.

— Только не преувеличивай.

— Чистейшая логика. Сам подумай. Государство вынуждено подавлять противников, а делая это, оно неизбежно задевает и их окружение. Например, таких, как я, верно? Агентура противников не слепа. Она видит, кого топчут, и, по всем правилам логики, именно среди них пытается вербовать свое войско. Противник не дурак. Он знает, где его резервы. Но почему правительство должно быть глупее? По той же самой логике, у власти нет никаких оснований доверять тем, кого она в ходе борьбы ущемляла — справедливо или несправедливо. Всю эту публику власть относит к резервам противника и проявляет бдительность во всех своих административных, идеологических и юридических органах.

— Брось ерундить! Никакому правительству сегодня не справиться без интеллигенции. Особенно ценны ученые-физики...

— И особенно опасны, если они окажутся противниками.

— Ты ведь, я знаю, все время искренне поддерживал советскую власть. И, черт возьми, у нас на курсе нет ни одного равного тебе. Мики? Чистый теоретик, причем ты и в теории его всегда забиваешь. Кроме того, твоя инженерная смекалка! Я тебе говорю — с точки зрения сегодняшнего дня такой тип ученого особенно важен.

— И особенно опасен, если он враг. Почему ты смотришь на дело под таким углом зрения? Смотри сверху!.. Физика все больше засекречивается. И кто знает, с каких позиций будет когда-нибудь рассматриваться мое невинное атмосферное электричество. Могут спросить, почему такой человек этим занимается и почему его вообще оставили в университете.

— Кого же еще оставлять из нашего курса?

— Чего там задним числом переливать из пустого в порожнее!

— Действительно, ты сегодня мрачнее мрачного. А как у тебя теперь с Марет?

— Она не пришла.

Варе свистнул и покачал сковороду, как маятник.

— Тогда совсем худо. Когда же ты успеешь с ней встретиться, если уедешь завтра рано утром?

— А я и не встречусь. Зачем?

— Может, она не смогла прийти?

— Я ждал полтора часа.

— Да, многовато. По крайней мере зайди к ней сейчас.

— Отсюда до нее не дальше и не ближе, чем от нее сюда.

— Я сам схожу.

— Этого ты не сделаешь.

— Почему?

— Не надо.

— Будь человеком!

— Именно! Я и хочу остаться человеком. Пойми наконец, у потерпевшего крах тоже может быть своя гордость. И все равно наши отношения ни к чему не приведут.

— Подожди, я отнесу посуду в кухню и тогда подумаем.

— Что тут думать. Уложу вещи и попробую выспаться. Завтра надо проснуться пораньше.

Но утром Вамбо Пальтсеру не пришлось просыпаться, ведь чтобы проснуться, надо сначала заснуть.

Половина пятого. Хорошее время. Пора самого сладкого сна. Маленький Просс чуть столкнул одеяло и дышал, приоткрыв рот, как ребенок, в своей светло-желтой майке. Серьезный, как сфинкс, Теппан подергивал ногой и компенсировал дневное молчание энергичным бормотанием. Каша из всевозможных формул кипела через край в теплоте сна. Острый нос Уудсема наполнял комнату невероятно громким храпом. Варе, спавший ближе всех к двери, свернулся калачиком под своим тоненьким одеялом.

Пальтсер отвязал от своего вещевого мешка серое байковое одеяло, развернул его и осторожно укрыл спящего. На столе лежали листки линованой писчей бумаги Теппана. На одном из них Вамбо написал лиловыми чернилами:

«Прощайте, ребята!»

Затем вскинул вещевой мешок на свою широкую спину, подхватил тяжело набитый книгами потертый чемодан и на цыпочках вышел из комнаты.

Сырое, темное осеннее утро. Безлюдные улицы. Лишь кое-где освещенные окна. У дверей магазина закутанная в тулуп баба на складном табурете. Мяукающий котенок на ступеньках столовой. Проезжающая перекресток ассенизационная повозка, совершающая свой таинственный путь. В этом было бы кое-что для Марет. Встреча с ассенизатором должна означать счастье, удачу. В городе экзаменов, очевидно, одних лишь трубочистов недостаточно, чтобы удовлетворить потребность в счастливых приметах. Интересно, знают ли тартуские золотари, как ценят их молодые суеверные студентки? Марет, конечно, не была суеверной. Тогда Марет просто пошутила. Странно только, что эти чистые, прекрасно очерченные красные губы могли так свободно произносить слово «золотарь». Есть люди, в устах которых совсем невинные слова превращаются в пошлость, но есть и такие, из чьих уст самые грубые слова падают чистыми, как капли росы, сопровождаемые жемчужным смехом.

Пальтсер поставил чемодан на мокрый асфальт тротуара. Кольнуло сердце? В двадцать семь лет? Не может быть. А ведь тогда сердце тоже немного замерло, очень приятно замерло, когда Марет обратила на него, Вамбо, внимание. Вспомнилось, как после собрания Студенческого научного общества Марет впервые подошла к нему и деланно храбрым голосом сказала:

— Вы потрясающе умны!

И потом там, на берегу реки, в конце аллеи:

— Хорошо, пусть будет «ты», только без поцелуев, это пошло.

Но через некоторое время на том же месте вовсе не казалось пошлым целоваться и даже расстегивать пуговицы пальто, чтобы ближе прильнуть друг к другу. Сотни красивых осколков, переплетение возвышенной мечты и страстного желания. И теперь, когда все это пришлось вырвать одним махом, разве не должно сердце вытерпеть стократную боль.