Помоги проекту - поделись книгой:
— Очень рад личному знакомству с вами, Елизавета Николаевна. Прежде всего хотел бы поблагодарить вас за прекрасные переводы заграничных шедевров.
— Благодарю вас, Ваше Императорское Высочество, — поклонилась Ахматова.
— Георгий Александрович, — с улыбкой поправил я. — Во время путешествия по России, я заметил, что на всей ее протяженности среди образованных людей пользуются большой популярностью как ваше «Собрание иностранных романов», так и лично ваши произведения детско-юношеской направленности.
— Премного благодарна за высокую оценку моих скромных трудов, Георгий Александрович, — с благодарной улыбкой поклонилась Елизавета Николаевна.
— В одной из сибирских библиотек мне довелось увидеть номер вашего журнала «Дело и отдых». Ознакомившись с содержимым, я огорчился — журнал был замечательным, и его закрытие два с половиною десятилетия назад я считаю неправильным.
— Боюсь, журнал не пользовался успехом у читателей, Георгий Александрович, — вздохнула Ахматова. — Полагаю, так будет и в случае его возрождения.
— Отчего же? — улыбнулся я. — С тех пор выросло целое поколение, еще одно — народилось и взрослеет. Расширились сети школ и разного рода училищ, увеличилось количество грамотных людей — в том числе юношества, которое испытывает недостаток интересного для них печатного слова. Безусловно, тратить на журнал деньги могут себе позволить не все, однако я планирую плотно заняться народным просвещением. Предлагаю вам возродить «Дело и отдых» в новом качестве — журнал будет толстым, издаваться одним номером раз в три месяца. Тираж — 10 тысяч экземпляров, и большую его часть выкупит Империя для помещения в библиотеки, школы и гимназии.
Округлив глаза на чудовищного по этим временам размера тираж, Екатерина Николаевна призналась:
— О подобном предложении я и мечтать не смела, Георгий Александрович, но должна признаться — я давно не занималась издательской деятельностью и боюсь не оправдать ваших надежд.
— Валить всю работу на ваши хрупкие плечи мы не станем, — кивнул я. — Но лучшего главного редактора для «Дела и отдыха», на мой взгляд, не найти. Вся техническая и финансовая работа будет поручена моему доверенному лицу. Вам останется отбор произведений и поиск талантливых авторов. Прошу вас, Елизавета Николаевна — не отказывайтесь сразу. Времени до обустройства типографии потребного размера еще много. Мое уважение к вашим талантам велико, и я прошу вас принять мою благодарность за прекрасные произведения, — вынув из центрального ящика стола несколько листочков с моей подписью, я протянул его собеседнице. — Хороший, уютный домик в Крыму вами заслужен в полной мере. Прошу вас — езжайте, отдохните у моря, наберитесь сил и подумайте о должности главного редактора. Ежели откажетесь, прошу вас подобрать достойную замену.
— А… — замялась она.
Вложив листочки в ее руку, я улыбнулся:
— До свидания, Елизавета Николаевна.
— Премного благодарна, Георгий Александрович, — поклонилась она. — До свидания.
Глава 10
Как же много таланливых людей в Империи! Как же хорошо, что мне не приходится собирать трещащую по швам страну в кучку и проводить в ней индустриализацию, от безысходности выжимая из народа кровавый пот. Я всегда с недоумением смотрел на любителей рассказывать про ужасы ГУЛАГа, «теневую экономику» и страшные репрессии — а какой выбор был? Сдаться на милость Гитлера и «пить Баварское»? А не получилось бы — вон, прямым текстом в «Майн Кампфе» и других столпах нацистской идеологии написано, что славян надо загеноцидить, а выжившую часть превратить в рабов. Ну не кретины ли? То же самое верно и для более ранних войн — превращать Россию во Францию Наполеону нафиг не надо было: обложил бы контрибуциями, заставил подписать договора, по которым русские солдаты воевали бы за интересы французов, и были бы полноценной французской колонией. Нет у Родины опции «просто проиграть и дать белому человеку навести порядок». Есть только один путь — набирать мощь и танцевать от национальных интересов, и этого, увы, ненавидящие собственную страну кретины понять неспособны.
За Елизаветой Николаевной последовала встреча с Огнеславом Степановичем Костовичем — изобретатель и конструктор был одет в парадный капитанский мундир образца русско-турецкой войны 77–78 годов и тоже любил бороду «клинышками». После стандартного обмена любезностями и принесения мне соболезнований, я усадил ценнейшего гостя и начал разговор с вручения взятого с полки левого шкафа подарка в виде конечно же папки:
— Департамент торговли и мануфактур порой совершает прискорбные ошибки. Привилегию на ваш «усовершенствованный двигатель, действующий бензином, керосином, нефтяным, светильным и другими газами и взрывчатыми веществами» следовало выдать в кратчайшие сроки, а не через два года.
О Костовиче я узнал из рассказов авиатора Кованько еще в Манчжурии и успел телеграммой подтолкнуть получение привилегии. Другой проект Огнеслава Степановича — дирижабль «Россия» — загибался без финансирования, но после успешного применения «пепелацев» Александр и без меня осознал значимость, и на продолжение работ денег дал.
— Благодарю, Ваше Императорское Высочество, — спокойно кивнул изобретатель.
Особого энтузиазма нет, потому что патент уже получен в Англии и США — так, приятная мелочь. Под конец двадцатиминутного разговора о дирижаблях, «нефтянке» и двигателях внутреннего сгорания Огнеслав Степанович исправился, и покидал кабинет с трясущимися от предвкушения долгой и интересной работы руками, держа в одной руке документы на собственное КБ с большим бюджетом, а в другой — сопроводительное письмо от меня к Менделееву с просьбой поделиться копиями полезных для Костовича «задумок», и, если Огнеслав Степанович не против, «сосватать» в КБ профильных ученых.
Выписывать ли в Россию Цеппелина или свои не хуже справятся? Лучше выписать, но немного позже — Огнеслав Степанович может оказаться ревнивой натурой, и работать в спайке с другим изобретателем, особенно — иностранцем, может не захотеть. Два параллельных проекта я сейчас банально не потяну финансово — китайские деньги почти кончились, а собственных у меня не больно-то много. Нужно искать варианты это дело исправить — доля по паям с золотодобычи в нормальных размерах начнет поступать не раньше, чем через полгода, а остальные мои инвестиции чистая благотворительность.
Далее состоялся перерыв на обед в компании Ивана Михайловича Сеченова, отца первой российской физиологической школы и естественно-научного материалистического направления в психологии. Хорошо, что здесь матушки нет — это позволило мне удалить из столовой слуг и поговорить с Сеченовым откровенно:
— За минувший век изучение человеческого тела изрядно продвинулось, но вы, полагаю, согласитесь, если я скажу, что мы в самом начале пути.
— Вы правы, Ваше Императорское Высочество, — согласно кивнул ученый. — Всего два века назад всерьез полагали, что мозг — это железа для выделения слизей, — из уважения к обеду заменил он «сопли» на более благообразное слово. — И с тех пор, боюсь, мало что изменилось — значение мозга ныне признают все, но в его изучении преуспели мало. Мы до сих пор не представляем себе, как работает человеческая память, как образуются мысли, как… — он перечислял проблемы так долго, что я успел выхлебать куриный супчик с лапшой.
Покивав, я дал возможность похлебать супа собеседнику своим монологом:
— За неимением нормальных объяснений и физиологического базиса в головах соотечественников, для объяснения пагубности употребления опьяняющих составов мне пришлось использовать метафору про «бесов».
Остановив ложку на половине пути, Сеченов удивленно уставился на меня.
— За чувствами, характером и прочими, на первый взгляд нематериальными компонентами человеческой натуры стоит физиология. Кушайте, Иван Михайлович, суп сегодня изумительный.
— Виноват! — опомнился Сеченов и активнее заработал ложкой. — Суп и вправду изумительный.
— Господь создал нас из плоти и крови, — продолжил я. — Он же создал наш мир — не только планету, а целую Вселенную. У мироздания есть законы и механизмы работы — часть их, например, круговорот воды в природе, закон сохранения материи и прочие фундаментальные вещи, человечество открыло, а часть даже смогло поставить себе на службу. Наука — это богоугодно, ведь Господь не хочет, чтобы мы аки черви пребывали в неведении и ужасе от неспособности понять установленные Им законы. Человек создавался по образу и подобию Его, но создавался этакой коллективной личинкою. Чтобы достичь поставленных Господом нашим целей, мы должны и впредь постигать установленные Им законы и учиться влиять на мир вокруг нас.
Пресс «темных времен» на мировую науку не давит уже давненько, и необходимость прогресса — особенно военная его составляющая — признают вроде бы все, но из уст почти главы государства подобное услышишь не каждый день, и потому глаза дохлебавшего суп Ивана Михайловича загорелись. Не думал, что блоги про психоактивные вещества — их в интернете хорошо смотрят, вот и сделали несколько выпусков — пригодятся мне вот так.
— Опиум, спирт, кокаин — у всего этого есть физиологические, сиречь — материальные механизмы воздействия на человеческий организм. «Бесами» можно назвать негативные воздействия этих веществ — они имеют свойство накапливаться и разрушать склонного к порокам человека на том же, физиологическом уровне. Наши память, мысли, эмоции и чувства — продукт химических процессов в нашем организме. Здесь задействован не только мозг. Например, в опасной или очень неприятной ситуации надпочечники, — ткнул пальцем себя в бок. — Начинают вырабатывать вещество, которое вызывает в человеке стремление как можно быстрее выбраться из опасной ситуации — например, проткнуть штыком врага или притвориться мертвым, встретив медведя на лесной тропе. Таковые вносящие изменения в функции организма, вырабатываемые внутри самого организма вещества, я предлагаю обозначить термином «гормон».
Это уже информация новая — адреналин и другие гормоны еще не открыты, и потому Сеченов задумался.
— Полагаю, у вас имеются достаточно талантливые ученики, кои смогут поработать, например, с надпочечниками овец или быков. Финансирование я выделю, и, как только у вас получится отыскать описанный мною гормон, мы встретимся снова и подумаем о последующих изысканиях.
Не будь за моими плечами Сибирия, Сеченов мог бы и забить, а так — прислушался:
— С вашего позволения, Ваше Императорское Высочество, я хотел бы провести изыскания сам.
— Выделить вам собаку для запугивания овечек? — с улыбкой спросил я.
— Найдем, Ваше Императорское Высочество! — хохотнул Иван Михайлович.
После Сеченова я встретился с владельцем мануфактуры по изготовлению игрушек — он получил от меня большой заказ на изготовление игры «Разбойники», в мои времена — «Мафия». Богачи да аристократы от безделья скучают, поэтому новинка, полагаю, будет иметь успех в мировом масштабе — инструкции на французском, немецком, итальянском, испанском и английском прилагаются. Исполнение в стиле «лакшери» — маски из лакированного дерева, красочные карточки и обтянутый кожей ларец для всего этого. Я бы и доску Уиджа заказал, чисто обесценить шарлатанов-спиритов, но она, собака такая, уже запатентована американцем, а я платить ему долю не хочу. Пока хватит и «Разбойников» — нужно прощупать рынок.
Следующий гость прибыл не на аудиенцию, а по коммерческому делу — привез мне четыре фонографа конструкции Томаса Эдисона. Ими в наших краях занимается Юлиус Блок, русский немец по происхождению и импортер всякого добра по профессии — на его счету первая завезенная в Империю партия велосипедов, популяризация этого вида транспорта и собственно фонограф, права на распространение которого в России господин Блок купил у Эдисона. Новинка уже успела прогреметь, была представлена Двору во главе с Александром и стала предметом интереса в многочисленных столичных сборищах. Сам Юлиус коллекционирует записи голосов видных деятелей культуры, и только благодаря ему в интернете можно было услышать голоса классиков — в частности, Льва Толстого. Выразив свое расположение идее коллекции, я не без удовольствия «добавился» в нее, наговорив в микрофон:
— Говорит Георгий Александрович Романов, наследник российского престола. На дворе 1891 год. Фонограф — великолепное изобретение, и я рад, что Юлий Иванович (так Блока называют русские друзья) привез его в Россию.
Юлиус по моей просьбе воспроизвел запись — шипение, скрипы и обильные помехи голосу почти не мешали. Попрощавшись с Блоком, заказал у него копию коллекции для погружения в недра государственных архивов — бесценно же! — напомнил не стесняться вешать на свои лавки герб поставщика Двора, и велел слугам унести три фонографа в мои покои. Оставшийся лично поместил в шкаф, спрятав за дверцами. Устройство для записи компромата готово! В эти святые и беззаботные времена никому и в голову не придет пользоваться фонографом
Остаток дня прошел во встречах с сотрудниками Министерства Двора и уделов — на них был приглашен Кирил. Итогом стало получение исчерпывающей информации о положении дел в моих личных владениях и моем личном кошельке. Первые — изрядны, потому что к положенным мне по праву рождения землям добавились унаследованные от Николая. С кошельком похуже — даже с учетом наследства от Николая, не набралось и десяти миллионов.
Выгнав пачку гофмейстеров — считай бухгалтеров — я поговорил с Кирилом на тему «сильно деньги нужны». Нужны без злоупотреблений и напряжения административного ресурса — я могу освободить кого-нибудь от пошлины с целью попилить навар, но казна от этого получит маленькую брешь. Маленькую, но неприятную — и так сквозит из всех щелей, а еще мне нужно подавать личный пример. Возможность заиметь цесаревича в пайщиках, однако, сама по себе сильно поможет в делах, а я же еще и инвестиции могу дать. Кирил обещал поискать «схемы», и я уверен — он найдет.
Солнышко за окном к этому моменту успело скрыться за горизонтом, и во дворце зажгли электрический свет. На ужин я опоздал, а потому велел принести паёк прямо в кабинет и засел за оставленные мне карты уделов — свои и Высочайшей семьи. За пару часов получилось разработать план по выгодному для нас всех обмену территориями и превращению расположенных в черноземье угодий в агрохолдинги на паях. Считай — старые добрые колхозы, которые почему-то очень любили ругать антисоветчики. Появление их неизбежно — десяток личных хозяйств хоть как будут давать меньше продукции, чем тот же десяток хозяйств, но объединенных в агрохолдинг. За пару лет мне нужно организовать такие и сделать их очень прибыльными — потом буду приводить их в пример, мотивируя землевладельцев и крестьянские общины делать так же.
Закончив, велел слугам не трогать карты и отправился готовиться к отбою. Настроение, несмотря на продуктивно проведенный день, было не очень. Медленно! Очень-очень медленно движется прогресс, и плоды с высаженных сегодня деревьев ждать придется не один год. Работы впереди столько, что хочется выть и искать поводы соприкасаться с нею как можно меньше. Привыкший к высоким скоростям разум не хочет довольствоваться игрой «в долгую», он хочет дофаминовую подпитку результатами прямо сейчас! Вот блогерство в этом плане очень хорошо — загрузил ролик и сиди смотри, как набираются просмотры и лайки. Поработал — тут же награда. Здесь мне такой лафы не светит — придется перестраиваться, и я над этим работаю.
Вторая причина расстройства — долбаный «крестьянский вопрос». Империя — страна в полном смысле слова аграрная. Большая часть крестьян живет без пяти минут в неолите с поправкою на трехполье. Трехполье в средние века было прорывом, но в наши времена… Ладно, «механика» земледелия худо-бедно починится — появятся удобрения, трактора, плуги, мелиорация и прочее добро. Но есть проблема гораздо хуже — крестьянин от «паевых обществ» будет отнекиваться до последнего. «Как так — земля общая? Кто мы получаемся? Ах, РАБОЧИЕ! Ясно, цесаревич-батюшка хочет превратить всех в батраков. Что за зверь „зарплата“? Нас не проведешь — мы теперь одною барщиной всю жизнь заниматься будем, за подачку денежную».
И с общиной крестьянской плохо — она же на человеческий фактор завязана, а значит плодит много обид и недовольств — и без общины плохо: если земля в собственности, а сыновей, например, трое, из одного участка неизбежно получится лоскутное одеяло — собственность же, раз в год не переделишь. Второй путь еще и активирует в полный рост естественный отбор на селе — это называют «пауперизация» или «закулачивание», в зависимости от идеологии исследователя. Везучий крестьянин с обилием сыновей всяко больше урожая соберет, чем сосед с худосочной клячей и с сыном единственным. Покуда климат позволяет, «худой» крестьянин еще как-то держится. Стоит случиться неурожаю, приходится бедолаге влезать в долги, из которых он рискует не выбраться никогда — приходится или идти к «кулаку» в батраки, тем самым формируя агрохолдинг естественным, так сказать, путем, либо валить в город — чернорабочими. Государству полезно и то, и это, но полагаться на один лишь отбор нельзя — пороховая бочка же, свеженькая «Искра» в деревню придет, и полыхнет на всю страну.
Дав себя раздеть, я улегся в кровать, накрылся одеялом до самого носа, повернулся к завешанному шторой окну и принялся думать дальше. Нужен целый комплекс мер. Образцово-показательные паевые (коллективные) хозяйства это очень хорошо, и на кого-то они повлияют, заставив делать так же. С другой стороны нужно не ограничивать выхода крестьян из общины — если хочет жить единоличником, пожалуйста. Их дети должны иметь возможность не рвать семейный участок на куски, а выбрать альтернативу — например, закончить ПТУ (реальное училище) и с полученной профессией устроиться на завод нормальным, квалифицированным специалистом.
Долбаный спутанный клубок! Одно цепляется за другое, другое — за третье, и конца-края этому не видно. Чтобы иметь нормальную сеть ПТУ, нужны преподаватели и начальное образование — чтобы будущий условный токарь хотя бы читать да писать умел! Очень, ОЧЕНЬ хорошо понимаю своих предшественников, которые от крестьянского вопроса отмахивались поколениями — трудно, неприятно, плохо воспринимается как аристократией, так и самими крестьянами. Плохой вопрос, грустный! Александр I упустил историческую возможность освободить крестьян после победы над Наполеоном, и я теперь, вместо получения удовольствия от созерцания того, что болезненные процессы на селе успели закончиться — и пауперизация бы уже прошла, и индустриализацию проводить было бы проще — должен отрывать от застарелых государственных ран коросты и смотреть на сочащуюся кровищу, без которой, увы, никак.
Вздохнув, я закрыл глаза и попытался выкинуть тоскливые мысли из головы. Все будет хорошо.
Глава 11
Балтийский завод коптил в небо трубами, грохотал сталью, скрипел прессами и ритмично гремел плотно нагруженными товарняками по железным дорогам. В этом судостроительному гиганту помогали тысячи рабочих. Положение их, несмотря на величину завода и столичное его расположение, не больно-то отличалось от коллег с других промышленных предприятий Империи. Квалифицированные кадры получали хорошее жалование, а чернорабочие, увы, в полном соответствии с «невидимой рукой рынка», вынуждены были довольствоваться малым.
Последние недели, в редкие минуты рабочего простоя, в курилках и на обеденных перерывах, в очереди за жалованием, по дороге на- и с завода, в набитых людьми бараках и в кабаках, рабочие львиную долю времени обсуждали нового цесаревича. Не сильно в этом отличаясь от остальных имеющих доступ к газетам или хотя бы слухам людей.
А поговорить было о чем — с момента гибели Николая (царствие ему небесное) Георгий не сходил с передовиц газет. Присоединению Манчжурии мужики конечно же радовались — воевать не пришлось, а страна приросла землями. Вот бы всегда так! Порадовались и Сибирию — производственные травмы здесь не редкость, и способное уберечь от ампутации или смерти лекарство — настоящее спасение, ибо пенсий по инвалидности Балтийский завод не платит.
А потом случилось самое настоящее чудо — руководство завода почему-то стало гуманнее и закрыло к чертовой бабушке заводскую лавку, заменив выдаваемую ее талонами часть жалования на живые деньги. Недоумение и радость были велики — многие рабочие имели перед заводской лавкой долги, которые теперь не будут расти. Отдать, конечно, все равно придется — завод будет удерживать из жалования, но по-божески: не более пяти процентов ежемесячно. Что такое «процент» многие рабочие не знали, но суть от этого не изменилась.
Через несколько дней проснувшееся человеколюбие начальства получило объяснение — цесаревич поговорил с уральскими рабочими. Поговорил нормально — не как с равными, но как с людьми! Поверить в это было сложно: Царя, конечно, в массе своей народ любит, но вспомнить, когда последний раз власть снисходила до объяснения своих решений — тем более на таком уровне — не смог никто. Чудно́!
— Да врет он, — презрительно морщился сорокатрехлетний Афанасий и намахнул стопку, закусив ее соленым огурчиком. — Опять разбавил, собака! — погрозил проигнорировавшему это половому кулак.
Ничего ему Афанасий не сделает — все знают, что здесь разбавленная водка, и никого силком не тащат. Претензии? Вон двое дюжих молодчиков быстро объяснят старую истину: «а что ты хотел за такие деньги?».
Зато среди заводской молодежи Афанасий в силу возраста и квалификации пользовался большим уважением — чуть ли не с самого основания на Балтийском работает, начинал чернорабочим, за толковость был отправлен начальником цеха получать профессию слесаря, и теперь живет в арендованном домике, при жене, троих детях — все ученые, а старший уже успел устроиться на тот же Балтийский токарем. Настоящий образец для подражания, и молодежь время от времени уважительно приглашала его в кабак — выпить за их счет да поделиться мудростью.
Афанасию такие заведения уже давно не по рангу — сам он ходил в нормальные, чистые трактиры, и пил там нормальную водку, а не этот «шмурдяк». Добрый нрав, однако, позволил ему не зазнаться и не напрягать молодежь «проставой» в нормальном заведении — откуда у них такие деньги? Другие опытные и ценные для завода рабочие — особенно мастера — до такого снисходили редко, и на традиционное угощение для них молодежи приходилось тратиться изрядно — популярность Афанасия объяснялась еще и этим.
Один минус был у Афанасия — к властям, как и всякому начальству, он относился скептически:
— Молодые вы, обмануть как нечего делать. Дураку понятно, что на нашего брата-рабочего им плевать. Ишь ты, «пять лет потерпеть»… — фыркнув, Афанасий закинул в рот посыпанную зеленым луком картофелину.
— Мы-то может и дураки, — парировал девятнадцатилетний разнорабочий Федор, третий сын «середняка», решивший попытать счастья в городе и покинувший общину два года назад. — Но цесаревич-то точно нет: эвон каких дел наворотил.
— Покуда закона нет — говорить не о чем, — отмахнулся Афанасий.
— Закона нет, а лавку закрыли, — заметил двадцатиоднолетний Илья.
— Потому и закрыли, чтобы, значит, закона не было, — усмехнулся старый (в глазах визави) слесарь. — Мы же в столице. Привезут цесаревича на Балтийский, покажут лавку закрытую и скажут «зачем закон? Мы ж с пониманием». Он голову почешет и решит, что так везде. Инспекции мож отправит куда — они по сотне с заводчиков соберут и за это наврут с три короба. А пять лет, — фыркнул. — Я, может, и не доживу, а вот вы крепко запомните — наврал цесаревич или нет.
Молодежь фыркнула — тоже мне «не доживет», вон какая рожа цветущая, в дверной проем щеки не пролезают. Но уважение проявить нужно:
— Да ладно тебе, дядька Афанасий, — выкатил формальность младший из собравшихся, шестнадцатилетний Колька, перешедший на завод прямиком из работного дома для сирот. — Ты помирать-то не спеши, без тебя весь цех встанет.
Слесарь улыбнулся в бороду — приятно — и продолжил учить молодых уму-разуму:
— Сказать-то че хошь можно, да только сколько «мёд» ни говори, во рту слаще не станет. Власть — она громкая, а работать не любит.
— Доселе не врал, — заметил двадцатилетний, амбициозный, толковый и даже грамотный Иван, который не без оснований рассчитывал к возрасту Афанасия достичь желанного звания мастера цеха. — Смотри, дядька, как складно выходит — обещался наукою да образованием заняться, и весь вчерашний день ученых да издателей принимал. Надо полагать — не чаи гонял с ними в пустую.
— Покуда закона про лавки нет — грошь его посулам цена, — не принял аргумента Афанасий.
Дверь кабака открылась, и в него зашел ничем непримечательный, двадцатипятилетний чернорабочий Федор, о котором весь завод знал одну интересную деталь — новое действующее лицо трудилось осведомителем Охранки.
— Здорова, мужики, — жизнерадостно поприветствовал Федор коллег и явочным порядком занял свободный стул. — Чего это вы тут? Цесаревичу поди косточки перемываете?
— Обсуждаем, — не смутился Афанасий, за долгие годы успевший привыкнуть к разного рода провокациям и прекрасно знающий, за какие слова можно на каторгу угодить, а от каких вреда не будет. — Водку разбавляют, — щелкнул пальцем по стоящему на столе пузырю. — Как думаешь, Федька, будет толк, ежели Его Императорскому Высочеству о том написать?
Потеряв интерес — ничего ему тут не светит — осведомитель буркнул «не попробуешь — не узнаешь» и пошел проверять на прочность других посетителей.
Хмурое утро прогулке не способствовало. Порывистый ветер трепал шерсть собачкам и норовил снять с голов Великих княжон и Императрицы одинакового фасона шляпки — Дагмара, похоже, заметила «слабое звено» в виде Ольги и начала распространять материнскую любовь и на младшую дочь. Грустно, но зато у девочки будет на одну травму меньше. С затянутых тучами до самого горизонта небес падала противная, холодная мелкая взвесь, от которой совсем не спасали зонтики в руках слуг — ветер неумолимо гнал влагу прямо в лицо.
Ответственность за такую бодрящую прогулку лежит целиком на мне — Мише надо закалять характер, поэтому я поймал его на «мы же не девицы». После такого великим княжнам конечно же захотелось показать, что девичий характер в крепости не проигрывает, а Мария Федоровна воспользовалась принципом «не можешь победить — возглавь».
Глядя на жизнерадостно семенящего рядом со мной, обнюхивающего кусты, ноги и «коллег»-питомцев щенка, я придумал очевидную в общем-то вещь: если собака видит хозяина только на увеселительной прогулке, а дрессирует и кормит ее другой человек, нормальную, опасную, годящуюся в «последнюю линию обороны» псину не вырастишь.
— Антошка, — посмотрел я на маленького дрессировщика. — С сегодняшнего дня вы с Арнольдом…
Как Шварценеггер!
— … Переезжаете в мои покои.
Пацан привычно удивился — я все время людей удивляю, так и должно быть — а камердинер кивнул: понял, отдельного приказа не нужно.
— Зачем? — удивилась Дагмара.
— Если дрессировать и кормить собаку буду не я, то и собака будет не моя, — развел я руками.
Миша посмотрел на своего щенка, перевел взгляд на маму и изобразил жалобную мину.
Вздохнув, Мария Федоровна кивнула ему, и Степка получил приказ переезжать в Мишины покои. Пусть братец дружит с простолюдином — это полезно для них обоих.
Промучившись минут десять, мы с облегчением вернулись во дворец, оправившись завтракать. Под бутерброды с джемом и яишенку Императрица ознакомила меня с распорядком дня и отпустила переодеваться в мундир. Времени это заняло не много — остатков как раз хватит разобраться с почтой, потому что сегодня я проснулся поздно — почти в семь.
Начнем с писем — в первую очередь, конечно, от моей любимой Марго. Будущая жена жаловалась на жаркое берлинское лето, из-за которого ей пришлось уехать на курорт — принимать минеральные ванны. Кто-то за время пребывания в этом мире мне рассказывал, что сия процедура считается полезной для готовящихся к беременности дам, так что можно считать это толстенным намеком — Маргарита к главной задаче Императрицы, рождению наследника, относится с полною самоотдачей.
Написав ответ, в котором выразил одобрение такой формой досуга, я похвастался питомцем, пообещал прислать нашу с Арнольдом фотографию и отдал письмо для перевода на немецкий секретарю. Не знаю, как маменька объяснила ему провал в моей памяти, который поглотил немецкий язык, и объясняла ли вообще, но вопросов он мне не задает. И правильно — не его дело.
Второе письмо — из Сиама, и я его ждал. Рама V, он же Чулалонгкорн, очень недоволен тем, что Великие державы время от времени пытаются оттяпать у него кусочек страны. Грустно, но у них получается — не такая в Сиаме армия, чтобы громить европейцев, пусть и колониальные части их армий. Во время моего в Сиаме пребывания мы с Рамой об этом много говорили и сошлись во мнении, что такая тенденция не нравится нам обоим. Четырнадцать миллионов рублей — много ли это? В пересчете на стрелковое оружие, «огневой припас» и старенькие, но исправно работающие орудия — очень много. Еще миллион был мною потрачен на «маскировку» — подготовка к войне любит тишину.
Оружие покупалось в Америке, мистером Дэвисом, который ничуть не прогадал, приплыв тогда в Манчжурию. Его же компания через цепочку подрядчиков закупает маскировочные товары и нанимает перевозчиков. Рама офигенно счастлив — арсенал пополняется без всяких вложений, и, когда европейцы решат снова попробовать Сиам на прочность, их ждет большой сюрприз.
А еще мы с Рамой говорили о стратегии — было сложно, потому что правитель Сиама, в отличие от тех же англичан, крепко озабочен вопросами чести. За несколько дней, тем не менее, мне удалось убедить его в том, что большие полевые сражения с превосходящим противником штука, конечно, классная, способствующая героизму и доблести, но толку с такого способа ведения войны Сиаму никакого. А вот развернуть огромную партизанскую сеть на территории покрытой джунглями страны — это совсем другое дело! Ловушки, засады, влажный и жаркий климат, тропические болячки, отравленные колодцы — все это очень быстро вызовет у противников желание договориться: в эти времена никто не станет класть тысячи людей в джунглях хрен пойми ради чего — времена вторжения США во Вьетнам далеко впереди, и, если я все сделаю правильно, не наступят вообще.
У американцев были самолеты, с которых очень удобно выжигать гектары джунглей напалмом и химикатами. У американцев была бронетехника, которая, впрочем, в джунглях сильно теряет в полезности. У американцев был могучий пропагандистский аппарат, который позволил долгие годы загонять недовольных мясорубкой под лавку — не мешайте! У американцев была хорошая медицина, сильно снижающая безвозвратные потери. А главное, что было у американцев — стремление попилить военный бюджет под байки о «красной угрозе». Но у Вьетнама была чудовищных размеров партизанская сеть, полное презрение к воплям о «нечестности» методов партизанской войны и железная уверенность в собственной правоте — благодаря этому, пусть и ценой огромных потерь и критического заражения территорий минами и химикатами, у них получилось выгнать агрессора с позором. У нынешних европейцев всех этих замечательных вещей нет, а значит, как следует насладившись ямами с покрытыми дерьмом кольями, они быстро решат, что овчинка выделки не стоит и надолго потеряют к Сиаму интерес.
Когда речь идет о защите родного дома, всякие «чести» только вредят — очень удобно апеллировать к ней, имея непреодолимое техническое превосходство. Рама V, к счастью, понял это, и к следующей войне будет готовиться на совсем другом уровне. Запасаем попкорн и болеем за «наших»!
А вот письмо неожиданное, но логичное — от английской королевы. Приглашает в гости и ругает своих журналюг, которые обвиняют меня в аморальном способе получения Сибирия. Ага, верю — вот прямо от гнева тряслась. Англичане, блин — на них даже обидеться невозможно, потому что вот так вот мразотно они работают, тут уж ничего не попишешь.
Этот ответ был написан лично — «Свобода слова — великая вещь: дай ее идиоту, и он сам расскажет, какой у него в голове бардак». Короче — не обижаюсь, можешь не имитировать недовольство.
Поделиться книгой: