Солнце в зените

Ричард поднял голову. Его глаза ослепли, подозрительно почернели, целиком затянулись голубизной за счет потрясенно расширенных зрачков.

'Ну?', потребовал Джордж. 'Скажи мне, что ты увидел? Что могло оказаться столь ужасным из всего этого?'

'Я увидел девушку', наконец произнес Ричард. 'Девушку, которую солдатня тащила на церковный двор'.

Даже сейчас Джордж не мог сопротивляться случаю проявить житейское понимание. 'Ту, которую солдаты потащили с собой?', уточнил он со знанием дела.

Его слова ничего не значили для Ричарда. Он едва расслышал их.

'Это была Джоан. Она была вон там...' Он отмахнулся направо от себя, 'в Мясницком ряду. Она шла спотыкаясь, потом упала на мостовую и осталась лежать. Ее платье полностью порвалось, и на нем была кровь... ' Он судорожно вздрогнул и продолжил только после настойчивого понукания брата.

'Из церкви вышел солдат. Он... он вцепился в ее волосы своей лапой и рывком поставил на ноги. Затем он снова потащил ее внутрь'. После этого у мальчика перехватило дыхание, угрожающее вырваться рыданием, но каким-то образом он справился и пристально посмотрел на Джорджа.

'Джордж... это была Джоан!', повторил он, почти ожидая, что брат возразит, заверит его в ошибке, в том, что увиденная девушка, возможно, не могла оказаться Джоан.

Ричард задержал дыхание, ожидая ответа Джорджа. Скоро он заметил, - тот не собирается обнадеживать, даже не думает произносить утешительных опровержений. Он никогда не видел брата, потерявшим речь прежде, он никогда не видел, чтобы Джордж смотрел на него так, как сейчас. В глазах старшего мальчика стояла недвусмысленная жалость, и Ричард внезапно осознал, с Джоан произошло нечто куда худшее, чем то безобразие в Мясницком ряду, свидетелем которого он был.

Мимо пробежал солдат, пронзительно крича и потрясая винной флягой. Она была открыта, и вино разбрызгивалось по его следам, заливая всех, попадавших в диапазон его движения. Ричард наклонился вперед, снова опуская голову в руки. Внезапно он посмотрел наверх, хотя услышал достаточно, чтобы встревожиться при прохождении пьянчужки.

'Джордж? Люди были повешены?'

Джордж кивнул. 'Благодари Бога, Дикон, что наш отец в безопасности, вдали от Ладлоу', произнес он рассудительно. 'Попади он либо наши братья в руки королевы, она отрубит их головы, чтобы повесить их на городских воротах, и, не исключено, заставит нас смотреть на весь процесс с начала до конца'.

Ричард взглянул на него с ужасом, а затем подпрыгнул, когда по рыночной площади разнесся женский крик. Джордж тоже вскочил на ноги, крепко схватив Ричарда за плечи.

'Это не Джоан, Дикон', сказал он поспешно. 'Крик звучал не от церкви. Это не Джоан.' Ричард, перестав бороться, уставился на него. 'Уверен?', прошептал он, но как только Джордж кивнул, женщина снова закричала. Для Ричарда это было уже слишком. Он вырвался из кольца рук брата с такой силой, что потерял свое равновесие и скатился вниз по ступеням рыночного креста под ноги лошади, всадник которой едва обогнул угол Широкой улицы.

Ричард не поранился, земля оказалась слишком мягкой для этого. Правда, воздействие от его падения вытянуло весь воздух из легких ребенка. Внезапно небо над его головой заполнилось парящими передними ногами и спускающимися копытами. Когда он осмелился вновь открыть глаза, то его мать уже стояла в грязи на коленях рядом, а скакун остановился в неполном футе от места падения.

Руки Сесиль тряслись так сильно, что она принуждала себя переплести пальцы вместе, чтобы обрести точку опоры. Наклонившись вперед, она вытирала грязь с лица своего ребенка рукавом платья.

'Слезы Иисусовы! Госпожа, почему вы все еще здесь?'

Герцогиня резко подняла голову, чтобы взглянуть в лицо, оказавшееся молодым, нахмуренным и смутно знакомым. Она напряглась, чтобы вспомнить, и у нее получилось. Рыцарь, подъехавший настолько близко, что чуть не растоптал ее сына копытами своего скакуна, был Эдмундом Бофортом, младшим братом герцога Сомерсета.

'Ради Бога', попросила она в отчаянии, 'отведите моих сыновей отсюда в безопасное место'.

Эдмунд Бофорт вгляделся в нее, затем вылетел из седла, встав рядом с герцогиней на улице.

'Почему вы сразу не отправились в королевский лагерь в Леоминстере?' Голос звучал раздраженно и недоверчиво. 'За происшедшее мой брат кого-то освежует заживо. Ланкастеры не воюют с женщинами и детьми'.

Сесиль ничего не отвечала, просто смотрела на него и видела краску, вспыхивающую на его скулах. Эдмунд Бофорт резко обернулся и стал раздавать указания людям, приехавшим в Ладлоу под его руководством. С глубоко прочувствованным облегчением она увидела, все они были трезвы.

'Мои люди сопроводят вас в королевский лагерь, госпожа'.

Она кивнула и стала напряженно наблюдать, как он распускал ее стражников, искал для нее с детьми лошадей, затем с брезгливым ругательством расчищал путь клинком своего меча меж напившейся солдатни, пререкающейся из-за награбленной добычи. Даже сейчас, когда спасение было почти в руках, дышалось ей не легче. Легче не станет до тех пор, пока герцогиня не увидит сыновей в безопасности на пути, уходящем из Ладлоу. Когда она вела мальчиков вперед к ожидающим их лошадям, Ричард внезапно начал упираться. Это позволило матери, в конце концов, отпустить вожжи, державшие ее последние двадцать четыре часа, и ударить сына по лицу. Он задохнулся, но принял наказание без крика и возражения. Запротестовал Джордж, мгновенно вставший на сторону брата.

'Не браните Дикона, матушка', упрашивал он. 'Видите ли, он видел ее. Он видел Джоан'. Заметив отсутствие у нее понимания, Джордж указал в сторону приходской церкви. 'Девушка на церковном дворе. Это была Джоан'.

Сесиль опустила взгляд на младшего сына, встала на колени и мягко притянула его к себе. Она увидела слезы на его ресницах и отпечаток своей пощечины на на щеке мальчика.

'Ох, Ричард', прошептала она, 'почему ты этого не сказал?'

Пока они дожидались подхода армии Ланкастеров этим утром, герцогиня взяла на себя труд внушить обоим мальчикам безотлагательность самоконтроля. Сейчас, однако, она более не заботилась о гордости или чести, исключительно о боли в глазах собственного ребенка, боли, которая должна всегда быть чуждой детству.

Это произошло после того, как Эдмунд Бофорт совершил доброе деяние, которое она никогда не забудет, которого не смела даже ожидать. Пока герцогиня смотрела на него, оформляя просьбу, по ее мнению, тщетную, юноша произнес прежде, чем она заговорила: 'Я отправлю нескольких своих людей на церковный двор найти девушку. Я отправлю ее к вам в Леоминстер. Если она...' Он заколебался, смотря вниз на маленького мальчика, обнимаемого матерью, и спокойно закончил: 'Чтобы ни должно быть исполнено, случится, госпожа. На данный момент, думаю, мы больше здесь не задержимся'.

Она оцепенело кивнула. Юноша протянул руку, герцогиня приняла, позволила ему помочь ей подняться. Он был, только сейчас стало видно, очень молод, не более чем на четыре или пять лет старше ее Эдмунда. Очень молод и совсем не счастлив тому, что нашел в Ладлоу. Довольно проницателен, чтобы понять, она не желает присутствия Ричарда при обнаружении Джоан.

'Я не забуду вашей доброты, господин', произнесла герцогиня тихо и с большей теплотой, чем думала когда-либо почувствовать в отношении члена семьи Бофорт.

'На войне, госпожа, на ней всегда есть ... крайности', ответил Эдмунд Бофорт очень тихо, и затем странная искорка сочувствия, промелькнувшая между ними, исчезла. Молодой человек отступил отдать сдержанные и выразительные приказы. Солдаты двинулись вдоль площади к церковному двору. Другие ждали, чтобы сопроводить герцогиню Йоркскую и ее сыновей в королевский лагерь в Леоминстере. Эдмунд Бофорт кивнул, приказывая выдвигаться. Сесиль приостановила скакуна перед ним.

'Благодарю вас, господин'.

В его взгляде сквозила настороженность, затемненность тревожными подозрениями человека, застигнутого врасплох собственной искренностью и размышляющего, - не скомпрометировал ли он себя этим проявлением.

'Не разочаруйте меня, госпожа. Я целиком полагаюсь на решение своего брата. Он совершил то, что должен был. Требовалось, чтобы урок, преподанный здесь сегодня, не был забыт в ближайшем будущем ни одним человеком'.

Сесиль посмотрела на него. 'Не стоит тревожиться, мой господин', ответила она с горечью. 'Ладлоу не забудется'.

Глава третья 

Замок Сандл. Йоркшир.

1460 год.

Второй сын герцога Йоркского сидел, перекинув ногу на ногу, на подоконнике эркерного окна (окна в полукруглой части стены) Западной башни, недоверчиво наблюдая за своим двоюродным братом, Томасом Невиллом. Тот поглощал содержимое через край наполненной тарелки - остывшего жаркого из каплуна (откормленного на мясо холощеного петуха) и помпоны (одна из искусственно выведенных разновидностей аквариумной золотой рыбки), похороненных в масле. Когда Томас сделал знак пажу в третий раз наполнить свою кружку эля, Эдмунд не смог себя сдержать.

'Не смущайся, кузен. Что не говори, прошло целых два часа с нашего обеда в полдень... а до ужина еще четыре часа'.

Томас поднял глаза с ухмылкой, снова доказав свою невосприимчивость к сарказму, и пронзил внушительный кусок зажаренного мяса. Эдмунд подавил вздох, тоскуя по оживленным спорам, придававшим перчинку его беседам с Эдвардом. Проблема, с точки зрения Эдмунда, заключалась в том, что Томас был слишком добросердечен, его нельзя было не любить. Однако, спустя десять дней, проведенных с ним в уединении замка Сандл, неизменная бодрость Томаса и его безжалостный оптимизм до крови протерли нервы Эдмунда.

Наблюдая за принятием Томасом пищи и угрюмо думая, что тоска утащит его в новые глубины, если не обнаружится лучшего способа проводить время, Эдмунд снова изумился, как четверо братьев могут так отличаться друг от друга, как его четыре двоюродных брата Невилла.

Двоюродный брат Уорвик был уверенным в себе, высокомерным, отчаянным, тем не менее, он обладал несомненным обаянием, воздействующим на всех вокруг. Эдмунд никогда не воспринимал Уорвика как Эдвард, но даже он не мог противиться силе яркой личности кузена. Как бы то ни было, более глубокую привязанность он питал к младшему брату Уорвика - Джонни, сдержанному и степенно осмотрительному, обладающему ироничной йоркширской находчивостью и чувством долга. Это качество являлось настолько непоколебимо, насколько оно оказывалось инстинктивным. Совсем не вызывал симпатии, тем не менее, третий брат Невилл, носящий имя Джордж, как и одиннадцатилетний брат Эдмунда. Джордж Невилл был священником, но только потому, что принадлежать к церкви считалось традиционным для сына значительной семьи. Он являлся максимально светским человеком из всех, кого Эдмунд когда-либо знал, и самым честолюбивым. Сейчас Джордж был уже епископом Эксетера, хотя успел разменять лишь второй десятой лет.

А еще у них есть младший брат - Томас. Он вполне мог оказаться перевертышем, так мало общего у него было со старшими. Белокурый, а они отличались черными волосами, высокий, как Эдвард, едва ли на двадцать пять фунтов тяжелее того, с молочно-голубыми глазами, столь прозрачными, что Эдмунд язвительно сомневался, принадлежит ли Томас к тому же миру, что и они. Чуждый нанесению кому-либо вреда и, кажется, причинению волнения кому бы то ни было, но до предела отважный, словно огромные мастиффы, натренированные для травли медведей. Как взвешенно считал Эдмунд, проявляющийся в большей степени в деле, в меньшей - парящий в мечтах.

'Расскажи мне, как вы с Джонни оказались в плену у Ланкастеров в прошлом году! После битвы при Блор-Хите, Том! С вами плохо обращались?'

Том отломил кусок хлеба и покачал головой. 'Нет, это слишком просто, - захватывать пленных, чтобы оскорбить их. Помимо всего, ты всегда понятия не имеешь, когда можешь оказаться в плену'.

'Но, совершенно точно, ты должен был испытывать некоторую тревогу... по крайней мере, сначала?' - настаивал Эдмунд. Томас задержал нож на полувзмахе, глядя на двоюродного брата в легком недоумении.

'Нет', ответил он в итоге, словно он обдумывал обсуждаемое происшествие.

'Нет, я не припоминаю'. Томас завершил путешествие ножа к своему рту, после чего снова ухмыльнулся, пошутив с неуклюжей игривостью, настолько жизнерадостной, насколько лишенной злобы: 'В чем дело, Эдмунд? Ты волнуешься о толпах ланкастерцев в наших воротах?'

Эдмунд холодно взглянул на него. 'Мутит с испуга', огрызнулся мальчик желчно, так, что никто не усомнился бы, он произнес это в насмешку.

Пока Томас вернулся к жаркому, Эдмунд перевел взгляд к окну позади себя, выглянув во внутренний замковый двор, глубоко утонувший в снегу. У него не было ни малейшего сомнения, - Нед ответил бы Томасу совершенно иначе, рассмеялся бы и с готовностью согласился, что да, Иисусе, он расстроен. Нед, казалось, никогда не терзал себя на тему мнения остальных и обычно обезоруживал этим, сам изумляясь собственной беззаботной искренности. Эдмунд хотел бы поступать также и знал, это было почти невозможно. Он слишком заботился о том, что о нем думают другие, даже те, кого он не воспринимал всерьез, подобные Томасу. Единственный, кому Эдмунд мог бы доверить свои страхи, был Нед. Но старший брат находился далеко на юге, возвращаясь в Ладлоу, чтобы поднять войска под знаменами Йорков. Он еще долго не приедет на север в замок Сандл.