Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Прусское наследство - Герман Романов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

С тех дней, когда пришлось вдыхать пороховой дым и вонь вываленных человеческих потрохов, Фридрих-Вильгельм окончательно убедился в правильности сделанного еще в детстве выбора — армия есть главная основа государства, служению которой он посвятил всю свою жизнь, нещадно лупцуя тростью солдат и всячески браня офицеров, чтобы те сражались как надо. А как иначе с наемниками поступать прикажите — ведь им серебром и золотом платят не за то, чтобы в кабаках развлекались.

А все эти «изящества» — дамы с декольте, балы, придворные, живопись и прочее бесполезное баловство не стоят ломанного пфеннига!

— Вот она мощь, вот она сила, — пробормотал король, задирая подбородок. Еще бы — каждый из стоящих перед ним гренадеров был ростом в шесть футов и выше, а некоторые возвышались до семи — настоящие великаны. Их приходилось набирать по всей Европе, везде рыскали вербовщики прусской службы. Сам проводил сделки со всеми монархами, которые жаждали получить собранные умершим отцом разные «безделушки». Так за коллекцию китайской утвари и ваз Фридрих получил от саксонского курфюрста и польского короля одновременно, великого ловеласа и «делателя бастардов» Августа Сильного целый полк драгун, с лошадьми, оружием и обмундированием. Он получил название «фарфорового» и над сделкой все потешались. Но куда лучше иметь шесть сотен опытных вояк, чем сотню бесполезных ваз, в которых ничего не сварить, даже как «ночной горшок» нельзя использовать. Полдесятка слуг постоянно пыль с них смахивают, бездельники!

— С такими гренадерами я завтра покажу шведам как со мной воевать, — Фридрих еще раз посмотрел на гренадеров, что держали в руках внушительные фузеи с примкнутыми штыками, специально изготовленными под гигантский рост солдат. Этих ему подарил царь Петр — восемь десятков отборных здоровяков за бесполезную «Янтарную комнату», где стены и вся утварь были сделаны из этой застывшей смолы, которую постоянно выносят балтийские волны на бескрайние песчаные дюны побережья. Однако и тут пришлось яростно торговаться, и московит, такой же долговязый как отданные им мужики, добавил еще три десятка великанов, не хуже статью, чем его собственные гвардейцы, верзилы, право слово. И теперь, обходя солдатский строй, король тихо радовался, что удачно провел сделку. И вовремя — в самые ближайшие дни придется биться с русскими тоже ведь с Петром в Ливонию ушли практически все его гвардейцы.

— Черт бы их всех побрал, и отца, и сына! Не могли друг дружке кровь пустить⁈ Зарезал бы Алекс папеньку, и все было хорошо. Или Петер отрубил бы голову неразумному сыну — тоже неплохо, самая награда для блудливого глупца. Но теперь что мне с этим новоявленным королем делать прикажите, когда самозванец в силу вошел⁈

Король нахмурился, и, не сдерживая себя, выругался. Вытер пот со лба — хоть и вторая половина августа, но необычно жарко для этих дней. Ситуация сложилась крайне паршивая — Карл Шведский в своем праве жаловать титулами или уступать свои владения другому монарху.

И такой объявился — изгнанный из страны московский царь, которого сын Алекс, свояк кайзера, свергнул с престола. И сговорился со шведами — те признали за Петером право на шведскую Ливонию и на половину Померании, объявив его королем первой, и герцогом второй. И что хуже всего, то по праву владения так оно есть, тут не придерешься — был полтора века тому назад король Магнус, датский принц, которого царь женил на своей племяннице. И Петеру в титуле герцога не откажешь, раз есть две отдельных части Померании, да и пример того же Мекленбурга имеется. И не ортодокс уже, а лютеранин — в своем праве вступить во владение.

А вот притязания самого Фридриха сейчас зыбкие — шведскую территорию завоевали фактически русские, и мирным соглашением его власть на эти земли не подкреплена. Поначалу он решил не признавать право беглого русского царя называться ливонским королем, но того короновал собственный сын в Риге. А вот это страшная угроза, и подкрепленная силой. Вскоре поступило ошеломляющее известие — новоявленный монарх Ливонии выразил ему в письме все «накопившиеся обиды и притеснения» и объявил войну, внезапным нападением захватив Мемель. И вместе с воспрянувшими шведами вторгся в Восточную Пруссию, взяв штурмом Пиллау и осадив Кенигсберг. Так что баталия неизбежна — перед ним течет Прегель, войска отдохнули от маршей и скоро его солдаты покажут обнаглевшим шведам и ливонцам кто настоящий хозяин здешних земель…

Самое любимое занятие второго и третьего по счету прусских королей — отца и сына — набирать рослых солдат. Наследственность, однако…


Глава 6

— Даже в переговоры со мной не вступил, еще издали срамил всячески, а ведь пять лет тому назад унижался передо мною, когда просил Штеттин отдать. А сейчас облаял, попер напролом, словно кабан, мин херц…

Меншиков хмыкнул, покосился на стоящего рядом «сердечного друга», и продолжил свой рассказ о несостоявшихся переговорах.

— Со мной говорить не стал, бурдюк на ножках, выслал прочь как непотребного холопа. Сказал, чтобы убирались из Пруссии, и вернули все награ… Что мы взяли в Мемеле на шпагу, то есть. Принц Леопольд даже не извинился за грубость, сказал мне, что скоро даст нам всем прежестокий урок. Он, дескать, еще поражений не терпел, и учили его Мальброк да герцог Савойский ратным делам, а потому одни виктории имеет. А ты, мин херц, прости, но это его слова, в гордыне и запальчивости сказанные…

— Ты говори все как есть, Сашка, меня словами не напугаешь, и от них краснеть не буду, чай не девица на выданье. Вот только бурдюком его королевское величество Фредирикуса не именуй — нам с ним потом договариваться все равно придется. Да и не по роду твоему королей срамить и облаивать, не пес ведь, а фельдмаршалом и «светлейшим» князем стал.

Петр Алексеевич усмехнулся, давая отповедь своему фавориту — «знай свое место». Меншиков все правильно понял, сам усмехнулся и кивнул, понимая, что не в своей они среде, привычной, а вокруг иноземцев множество, и ведь подслушать могут, и передать охульные слова, да еще к ним от себя добавить — склочный народец эти лютеране.

— Сказал, что бил ты нещадно Карла, а тот тебя, про «Нарвскую конфузию» упомянул, стервец. А вас двоих османы крепко побили, и не важно, что шведов была горсть, а у нас большая армия. А его пруссаки для науки нас крепко поколотят, ибо Карл бродяга, а тебя, мин херц, изгоем беспородным назвал, никаких прав на ливонскую корону не имеющим.

— Беспородным? Обнаглел принц, ты мне о том напомни, когда он в плен попадет. Поговорю с ним ласково…

Тон Петра, сжавшего ладони в кулаки, не сулил ничего доброго князю Ангальт-Дессау, прусского фельдмаршала, главнокомандующего армией короля Фридриха-Вильгельма. Такие обидные слова, связанные с происхождением, не принято «спускать», особенно монархами. Принц не просто ошибся, совершив бестактность — все уважение к нему у «герра Петера», которое тот постоянно выказывал, исчезло бесследно вместе с исказившей лицо мимолетной гримасой. Однако дальше говорить ничего не стал, только рукой показал на пару скачущих к русскому лагерю всадников, до боли узнаваемых в своих синих мундирах с желтыми отворотами и обшлагами. Но уже относились к шведам без враждебности — таковы реалии политик – вчерашний враг может стать если не другом, то союзником.

— Данилыч, а ведь это сам Карлуша скачет, обозрел видать поле для баталии. Пойдем, встретить и приветить надобно…

Петр еще раз внимательно посмотрел на скачущих к нему всадников, затем окинул взглядом палатки своей немногочисленной рати — меньше десяти тысяч войска к стенам Кенигсберга привел, не считая мужиков обозных. По прежним временам ничтожно мало, едва корпусом назвать можно, а отнюдь не армией. Вот только взять солдат негде — Алешка полки не отдал, однако разрешил всем приверженцам свергнутого с трона отца перейти к тому на службу. Таких набралось едва шесть тысяч, офицеров и солдат, включая гвардейцев. Последние составляли примерно треть из общего числа русских, слишком многие «потешные» погибли во время весенней смуты. Еще четыре тысячи являлись наемниками — в ливонских городах завербовали всех, кого смогли, но большую часть набрали в Курляндии, что вассалом Польши являлась, пусть и номинальным. Туда отправили вербовщиков, благо в казне серебро и золото имелось — Меншикову поневоле пришлось отдать припрятанные в голландских банках деньги. Но монет становилось с каждым днем все меньше и меньше, так что победа над прусским королем была нужна кровь из носа — пруссак скуп, и всячески старался экономить, так что денежки у «брата» Фредирикуса водились, и немалые…

— Действовать надлежит наступательно, брат Петер, тогда сама виктория придет. Только наступлением выигрываются баталии, даже малыми силами. У нас опытные солдаты — а в том залог победы!

Лошадиное лицо шведского короля, обычно мрачное и невыразительное, сейчас чрезвычайно оживилось. Войну Карл любил до самозабвения, и готов был сражаться с кем угодно. А тем более, когда есть возможность возместить территориальные и финансовые потери страны в многолетнем противостоянии. Король прекрасно знал, что его подданные ропщут, недовольные медными далерами его фаворита, и чрезвычайной дороговизной хлеба. Да и подведенные итоги за восемнадцать лет немало удручали — царю Алексу пришлось возвратить Ингрию и Карелию, захваченные столетие тому назад. В дополнение согласился отдать еще Выборг с округой — в обмен московиты начали выводить войска из захваченной ими Финляндии.

Но не все — молодой монарх умен и хитер, изворотлив — иначе бы не скинул отца с престола. И сам прекрасно понимает, что необходимо вначале официально заключить мир, перемирие ведь в любой момент нарушить можно. И вроде все притязания Москвы на этом закончились — свое вернули, небольшую добавку получили как компенсацию, да и ладно.

Вот только потеря Ливонских провинций немало удручала Стокгольм — и сглаживало послевкусие только то, что Эстляндия и Лифляндия не должны были официально войти в состав Русского царства, а стали возрожденным Ливонским королевством, разодранным полтора столетия тому назад шведами и поляками. Участвовали в этом увлекательном процессе и русские, вот только добычу куда лучше делить на двоих, чем на троих.

Плохо то, что в Ливонии сейчас свой король, которого он официально признал, раз сам присутствовал на коронации. Как и то, что придется отдать «брату» Петеру лучшую и большую часть Передней Померании. Хорошо то, что все эти провинции уже захвачены русскими и пруссаками, и его недавний враг, ставший ныне союзником, сам нуждается в помощи Швеции. Главное, нанести поражение пруссакам, выбить их из альянса, и тогда он окончательно уверится в том, что Фортуна ему снова благосклонно улыбается. К тому же все его советники как сговорились — уши прожужжали, что лучше отдать ливонскому королю на время малое, но взамен приобрести куда большее, а там и все вернуть обратно потихоньку — пусть позже, нужно только потерпеть. Но о том «герру Петеру» пока лучше не знать…

— Ударим с левого фланга, охватим его и опрокинем в Прегель, брат. Так будет лучше всего — пруссаки самонадеянны чрезмерно, а принц Леопольд напрасно возомнил себя великим полководцем!

Карл ощерился, что волк, его глаза недобро сверкнули — король считал пруссаков и бранденбуржцев шакалами, которые напали на Швецию тогда, когда убедились, что та настолько изнурена войной, что не может дать должный отпор. И вели себя подло — за них воевали другие, а Берлин просто воспользовался удачным стечением обстоятельств. Зато завтра станет ясно, чего они стоят на поле боя, когда встретятся с его вернувшимися из русского плена ветеранами. А те уже снова вкусили вкус побед, взяв штурмом Пиллау — крепость блокировал с моря русский флот, тогда как шведские корабли мешали выйти на помощь датчанам.

— Вы, брат Петер, вместе с генералом Левенгауптом встретите пруссаков артиллерией на позициях. А мы с князем, — Карл кивнул на стоявшего рядом с ним Меншикова, — с драгунскими полками и лучшей инфантерией опрокинем неприятеля в Прегель — там всего два брода, и на ту сторону реки успеют переправиться немногие. Да и сикурса не будет, не успеет подойти…

Карл XII — печальный итог жизненного пути воинственного бродяги…


Глава 7

— Эти редуты, ваше королевское величество, меня изрядно удивили под Полтавой, но тут пользы от них гораздо больше. Пруссаки раз за разом откатываются, наступления у них неудачные.

Слова генерала Левенгаупта не соответствовали выражению его лица, постоянно унылого и кислого, будто цитрон сжевал с живой улиткой и лягушачьими лапками, как это делают порой знатные французы. Видел такое зрелище в Париже — Петру захотелось отплюнуться от воспоминаний, так не вовремя накативших на него. Но тут покосившись взглядом на сумрачного и вечно недовольного шведа, не стал — тот долгое время пожил в Москве, может неправильно истолковать, воспринять как личное оскорбление. Теперь приходилось поневоле сдерживаться, что давалось с трудом — как-то не привык за долгое самодержавное правление. Однако сейчас нарочитое смирение и обходительность крайне необходимо — иначе доверия новых подданных, целый век живших под властью шведской короны, не завоюешь. В армии много остзейских дворян, потомков крестоносцев, обязанных ему служить, но не прислуживаться, даже произвол над ними не учинить, тут суды повсеместно, насажденные еще по древним традициям.

На чухну можно рукой махнуть, те веками слугами и смердами были, а вот с немцами нужно считаться, иначе у власти не удержаться. Потому и приближает к себе местных уроженцев, даже тех из них, кого люто ненавидит. Тот же генерал Шлиппенбах, что в Полтавской баталии был в плен взят, служил ему, но к царевичу перебежал. И теперь опять ему служит, но как ливонскому королю — попробуй, тронь его сейчас, живо зарежут или отравят, а то местный ландаг соберут и повиноваться откажутся. А горше всего, что в Москву нажалуются, Алешка ведь его на трон усадил по кондициям, и сместить легко сможет, стоит ему раз взбрыкнуть. И в эту секунду Петр Алексеевич помотал головой, ощутив себя лошадью с трензелем во рту — вот так и его взнуздали, поставив перед выбором и смертью, и самого, и деток.

И кто — родной сын Алешка, которого бояться стал! И правильно делает — тот подлец, ныне опасный!

— Редуты не одной инфантерий защищать надо, но и картечью с ядрами. Без них мы позицию не удержим, генерал, — отозвался Петр, отогнав от себя накатившие страхи. В пылу сражения он ничего не боялся, даже мучительной смерти, которую видел в разных обличьях.

— О да, при Лесной я допустил ошибку, оставив треть пушкарей при обозах, и ваше величество тогда нанес мне поражение, — впервые Левенгаупт улыбнулся блеклыми губами, отвесив почтительный поклон. И негромко добавил, пристально глядя на Петра:

— Мы воевали против друга, ваше величество, я был вашим пленником. Но теперь волею судьбы мы союзники, ибо у нас одни общие враги. Странно, вы не находите, мой король? Ведь вы правите теми провинциями, что были недавно шведскими, кроме Мемеля. Но и тот был какое-то время нашим, пока пруссакам обратно не отдали. И вот теперь с ними снова воюем, и где — под стенами Кенигсберга, до которых идти несколько часов.

Генерал усмехнулся, Петр Алексеевич ответно ухмыльнулся — за последнее время он уже перестал удивляться хитрым изворотам судьбы. Действительно, всего полгода, и он живет совсем не так, как предполагал, и даже свой любимый «Парадиз» перестал вспоминать — иногда теряют больше. Дорога в Россию для него закрыта, если не навечно, то надолго — а столько он просто не проживет. И трон обратно никогда не вернуть — он еретик, вероотступник, преданный патриархом анафеме.

И даже если удастся умертвить мятежного сына, на престол не взойти — внука бояре с патриархом посадят…

— Ох…

Петр пошатнулся — стоявший впереди шведский офицер, адъютант Левенгаупта, мешком свалился на истоптанную траву, вместо верхушки черепа огромная кровавая чаша, по которой расплескались дымящиеся мозги. Ядро в лоб попало — бывает и такое, возьми канонир на полногтя ниже, и его самого пробило бы насквозь, проломив грудь.

— Это судьба, ваше величество, от нее не уйдешь. И даже в Сибири не спрячешься — она свое стребует.

Флегматично отозвался генерал, чуть отступив от трупа, и приставил к глазу подзорную трубу, внимательно оглядывая затянутое белыми клубами порохового дыма поле сражения.

— А вот и король Карл с инфантерией подошел, ваше величество. Смотрите, левый фланг пруссаков зашатался!

Петр Алексеевич стал тоже всматриваться, и спустя секунды увидел, как впереди, справа, через лесок, тоже появились густые клубы дыма. А там разглядел плотные линии выходящей пехоты в синих и зеленых мундирах — обход шведскому королю удался, но для пруссаков это не являлась неожиданностью, они встретили врага дружными залпами. Зато кавалерии Меншикова пока не видно — на этом и строился весь расчет — вывести во вражеский тыл корвалант, «летучий корпус».

Вот только битвы, подобно «матери полтавской баталии», там не выйдет, у Фридрикуса под рукою куда больше войск, чуть ли не вдвое, по крайней мере в полтора — казна у него полнехонька.

Или все же…

— Ай-да, Алексашка, что творит, сукин сын! И не скажешь, что на московских улицах пирогами с тухлой зайчатиной торговал! Настоящий воитель, и по праву фельдмаршал, иптыть…

Петр не заметил, как перешел на русский язык, щедро приправленный отборной бранью. И было, отчего так ему искренне обрадоваться — все же «светлейший» хитер как змий, и опять прибегнул к «машкераду», который был сотворен четырнадцать лет тому назад под Нарвой. И к такому наглому обману пруссаки оказались не готовы — вот где пригодились захваченные в Мемеле мундиры и шапки-митры. В них и приодели преображенцев с семеновцами — и сейчас гвардейцы яростно атаковали.

— Что вы сказали, ваше величество⁈ Я не совсем хорошо понимаю русский язык, нам лучше дальше говорить на немецкой речи, она для меня более понятливая. Прошу простить…

— Посмотрите, генерал! Атака нашей кавалерии и моих гвардейцев уже внесли сумятицу, неприятель явно ошеломлен нападением с тыла!

— О, ваше величество, хитрый маневр удался. Мне говорили, как вы обманули нарвского коменданта, но я не думал, что эта хитрость принесет здесь успех. Фельдмаршал Меншиков искусный полководец, что еще тут скажешь. Но это успех — пруссаки начали отступать к реке.

С Левенгаупта спала меланхолия, швед явно оживился, и, подзывая к себе адъютантов, принялся отдавать приказы. Петр не вмешивался, доверяя опыту маститого генерала — тот хорошо разбирался в деле, а потому указывать ему, что дальше делать, не стоит. И спустя десять минут увидел, как орудия усилили обстрел тонких «брусочков» прусской пехоты, ядра оставляли в плотных рядах кровавые «просеки». А «синие» шеренги накатывались все ближе и ближе, в подзорную трубу Петр Алексеевич хорошо разглядел Карла — король выехал вперед, воодушевляя атакующих шведов, что бестрепетно навалились на пруссаков.

И тут за его спиной дружно забили барабаны и взревели трубы — Левенгаупт отдал приказ на общее наступление, и царь решительно направился к пехотному батальону, что находился в резерве. Солдаты и офицеры в зеленых мундирах встретили его ликующими криками…

В атаке шведы были страшны — но действовали не штыком, старались колоть шпагами, которыми мастерски владели. Русские же полагались в рукопашных схватках на багинеты и штыки, и при этом проявляли удивительную стойкость, а она залог будущих побед…


Глава 8

— Для державы нашей лютеранские земли, и тем паче те, что густо заселены католиками, зело опасные будут, бояре. И никогда они нам ни подданными добрыми будут, ни вассалами, ни братьями — даже те из них, кто с нами на прародительском славянском языке говорит. Враги они, или недоброжелатели в лучшем случае, злопыхатели и сутяжники, ибо вера в их душах чуждая и таковой останется на века и доброе наше к ним отношение никогда не оценят. Но эти мои слова касательно земель, где эти народы проживают, но вот людей по отдельности привечать надобно и дальше, и дельных из них на службу царскую без препон принимать. Тому наша слобода Кукуйская примером будет — служат немцы верно и честно, многие обрусели давно и православную веру нашу восприняли.

Алексей замолчал, внимательно посмотрел на Ромодановского и Толстого — оба стали ему главными советниками. Несмотря на то, что намного старше его были прожитыми летами, в отцы годились, относились к нему с почтением, не поучали, однако перечили порой, старались свои взгляды отстаивать — и то правильно, они помощники в делах, не холопы. Последнее особенно важно, не нужно всех под одну «гребенку стричь».

— Тогда как с Ливонией быть, государь? Ты что на самом деле не намерен ее к державе своей присоединять после смерти родителя?

— Зачем мне это делать, Петр Андреевич? Ведь тогда все католические и лютеранские страны угрозу для себя видеть будут, и при удобном случае альянсы создавать, и воевать с нами почнут. Первыми нападут, ибо нет опасней врага, который тебя самого до икоты боится. Но Ливония подручником станет вечным, ибо королей ее русские цари утверждать будут, и на престол возводить, а те присягу им давать особую, что кондиции соблюдать верно и честно станут. А буде кто предать похочет, во враждебные альянсы вступив, живота лишать сразу, но тайно, для острастки. Но лучше сделать так, чтобы все ливонские людишки от нас полностью зависимы были, и в защите нашей нуждались — тогда взбрыкивать не станут. Пусть своей независимостью пыжатся, коли оседланы и взнузданы — куда им деваться?

Алексей усмехнулся, посмотрел на советников — те переглянулись, оба были явно озадачены. И он поспешил расставить все точки над «и» — ведь в отличие от них, у него было знание истории, той самой, что должна была произойти. Сейчас не все однозначно, и «река» направлена в другое «русло», к худу или добру пока непонятно.

— Ливония должна служить для нас своеобразными воротами в европейские страны, нам очень нужны сведущие в науках и ремеслах люди, и те изделия и товары, которые мы сами не умеем и пока еще не можем создавать. Или даже… Да, скорее это канальный шлюз, через который проводят суда — на то больше всего похоже. Пусть соседи думают, что «король Петер» самостоятельный владыка и его наследники будут такими, но мы-то с вами хорошо знаем, что это не так. Это должно быть полностью вассальное к нам государство, и лояльное, причем на долгие века.

Алексей Петрович усмехнулся, но зло — ничего он своему «батюшке» не простил и не забыл тех картин, что видел в Твери. Но если есть возможность использовать к пользе своего лютого врага, то почему бы это не сделать, ведь каштаны из костра лучше таскать чужими руками.

— Государь, прости. Это сейчас разоренная Ливония откровенно слаба, и наводнена верными тебе войсками. Да и народца там мало, чтобы нам силу противопоставить, да и денег у твоего родителя в казне маловато будет. Но это нынче, а вот дальше многое чего случиться может.

Заговоривший Ромодановский посмотрел на Толстого, тот наклонил голову, чуть кивнул, и князь-кесарь продолжил говорить пусть тихо, но зато каждое его слово падало тяжелым камнем:

— Петр Алексеевич слишком деятелен и умен, да и в хитрости ему не откажешь. А потому не примирится с уготованной ему ролью, как в заморском театре происходящем. Сейчас он в альянсе с Карлом — и если сговорятся душевно, то большую опасность для нас представлять будут.

— Особенно, если короля Фридрикуса они вдвоем одолеют, тогда снова силу свою почувствуют, а со временем и в полной мере ее обретут. — Толстой поблескивал глазами, говорил тихо, словно чего-то страшился. И посмотрев на царя пристально, бывший приверженец царевны Софьи, продолжил приводить такие доводы, которые казались убедительными:

— Смотри сам — Мемелем Меншиков овладел, взяв на шпагу. Отдаст ли этот городок Пруссии обратно ливонский король? Сомнительно, государь, так тебе прямо скажу. Он вцепится в него намертво, ибо через сей град вся хлебная торговля великого княжества Литовского идет. Это зачем огромных доходов в казну лишаться⁈ А для любой войны деньги нужны, и много — они есть ее кровь, без них войско большое не создашь. Но это полбеды…

Толстой остановился, еще раз переглянулся с Ромодановским, и теперь заговорил князь-кесарь, уже жестко:

— Нам не удалось погубить «кукуйского чертушку», зело осторожен он и людьми верными окружен, да и «потешные» его грозную силу пока представляют. Ты сам не решился убить его, государь, когда раз единый с ним встретился. Впрочем, и тебя лишить жизни не смогли…

Ромодановский усмехнулся, Алексей встретился с тестем взглядом — и прикусил губу, понимая, что Иван Федорович прав.

— В Риге убить Петра было невозможно — там ведь находился Карл со своими шведами. А ежели родитель твой и шведский король над Фридрикусом победу одержат, то наша нерасторопность, и твое нежелание сейчас погубить его, многие нам беды принесут. Вот сам посмотри — армия у него своя есть, и флот тоже, пусть нам деньги большие выплатить должны. Это раз…

Ромодановский загнул палец на правой руке, тяжело дышал — все же тучный человек, да и возраст по нынешним временам хоть не старческий, но уже пожилой, как говорится, «в летах».

— Фридрикуса побьют, в том я уверен — и все талеры с него вытрясут, ломаного гроша в сундуках и ларцах не оставят — шведы это хорошо умеют делать, да и сам Петр Алексеевич скуповат и своего тоже никогда не упустит. Это уже два, государь. Он нам монетой отдаст за корабли, оружие и мундиры, а мы его на свое несчастье сами его вооружили и снарядили. А там и три будет — не только свой кусок Померании возьмет, мыслю, что и другие куски от прусского наследия отщиплет, пользуясь удачным моментом — ведь победу всегда таким макаром закрепляют.

Князь-кесарь шумно вздохнул, достал платок и вытер вспотевший лоб. Толстой только кивал на его слова, полностью согласный с царским тестем. А тот перевел дух и загнул третий палец:

— Почувствует родитель твой силу, скоро почувствует — жилы распирать будет. И к себе Курляндию подведет, примет под свою руку. Но не сразу — поляков прежде Каролус побьет, и крепко — он на Августа зело гневается. И на престол своего Станислава Лещинского поставит. Не знаю, что удумают, но Меншиков хитер — вот кого жизни лишить надобно. И будет у него тогда крепкая держава, сам посуди — Ливония с герцогством Курляндским, Мемель и вся Померания — настоящим королем станет!

— Так оно и будет, государь, — кивнул Толстой — улыбку выдавил нехорошую, кривую, чуть ехидную. Но тесть заговорил дальше:

— И тогда, государь, «герр Петер» при поддержке шведов на нас пойдет в силе тяжкой — Ингрию отбирать со своим любимым «Парадизом», а Карл займет Карелию с Выборгом. А мы вряд ли эти земли за собой удержим, и это только началом наших бед станет…

Ромодановский выдавил из себя улыбку, покачивая головой и смотря на царя как на неразумного ребенка.

— И знаешь, Алексей Петрович, когда это будет? А как только родитель твой осознает, что обратной дороги на Москву у него нет, вероотступник он ныне для православного люда, анафеме преданный патриархом. И чем скорее это произойдет, тем опаснее он станет, врагом лютым. Но время у нас есть, и много — года три. Успеть только надобно…

Ромодановский настолько крепко сжал пальцы в кулаки, словно душил кого-то за шею — все стало настолько предельно ясно, что Алексей Петрович непроизвольно кивнул…

Сподвижник царевны Софьи и царя Петра, П. А. Толстой — сейчас ему 73 года…


Глава 9

— Жаль, что брат мой Фридрикус настолько торопился по делам нужным, что оставил все свое добро, даже грязные исподники. Что ж, тогда придется эти тряпки отвезти в Берлин и там отдать королю Пруссии при встрече. Странно, что ее так сильно добивались, а когда она состоялась, то почему-то бежали, а перед этим приняли купание в реке.

Петр Алексеевич говорил с нескрываемым сарказмом в голосе, а на губах застыла улыбка, больше похожая на гримасу. Бывший московский царь не радовался победе, вернее не был удовлетворен ее итогом — все же прусский король Фридрих-Вильгельм оказался невероятно удачливым, и как-то сумел удрать, ухитрившись не попасть в плен, хотя одному из драгун Меншикова удалось сдернуть тучного монарха с рухнувшей лошади. Вот только свитские офицеры оказались не из робких — погибли все поголовно, но дали своему повелителю возможность к спасению.

Жестоко дрались пруссаки, отчаянно идя на смерть, в доблести и героизме им не откажешь!

Но этого не сказать о наемниках из других земель, что были наняты на службу — оказавшись в безвыходном положении, большая часть из них отказалась драться. И тут же без угрызений совести сменили нанимателя — две трети кондотьеров из германских земель охотно перешли на службу шведскому королю, а оставшиеся решились предложить свои шпаги ливонцам. Так что Петр не только восполнил понесенные в баталии потери — а убито и ранено было полторы тысячи солдат и офицеров, но и получил сверху еще около двух тысяч кондотьеров. Как раз на два новых полка хватит — фузилеров и драгун — благо обмундирование и оружие на них имеется.

Обычное в европейских войнах явление — лучше жить ради денег, чем умирать за них, проявляя несвойственную «псам войны» верность! Чай не дворяне, чести изначально лишены по «подлому» происхождению!

Огромная тридцатитысячная прусская армия растаяла подобно утреннему туману под жаркими солнечными лучами. Одна треть ее осталась на поле боя, убитые и раненные, другая охотно перешла на службу к победителям, остальные рассеялись по прусским лесам и болотам, ища спасение. Вот только шведы озлобились не на шутку — потомки викингов рассвирепели, преследовали бегущих и рубили без всякой жалости.

Король Карл наглядно показал немцам, что сражаться с ним потомкам крестоносцев не стоит — старинные рыцарские замки безжалостно расстреливались из пушек, а гарнизоны истреблялись подчистую. Так что репутация шведского воинства была восстановлена практически полностью, пруссаки получили наглядный урок. Города сдавались без боя, отворяя ворота, продолжал сопротивляться только многолюдный Кенигсберг, но и там уже пошла в головах жителей смута — надежда на освобождение от осады пропала. А неизбежного штурма теперь все боялись, от юнкеров до торговцев — ярость шведская будет беспредельна, ощутили все…

— Ваше королевское величество, вы не раз бывали в нашем городе гостем, не проявите ли сейчас свою милость!

Прибывшие из Кенигсберга посланники для переговоров отвесили низкие поклоны, было видно, что бюргеры до дрожи боятся за свою жизнь, но скорее за имущество. Ведь пока была жива надежда, что король Фридрих-Вильгельм подойдет с армией и деблокирует город, нанеся поражение шведам и ливонцам, то гарнизон держался. Но стоило умышленно пропустить десяток беглецов разгромленного воинства к крепостным валам, как всех горожан обуяло смятение после их горестных рассказов о произошедшем побоище. А когда исчезает надежда, то воля к сопротивлению вначале слабеет, а потом и полностью исчезает.



Поделиться книгой:

На главную
Назад