Вирус ненависти

— Комендатура! — строго остановил незнакомцев офицер. — Ваши документы!

— Черт… — вырвалось у Буторина, который увидел, что женщина в манто сейчас дойдет до угла улицы и повернет.

Старший патруля уловил движение незнакомца и расценил его как попытку скрыться. Он рванул кобуру на ремне, сержанты тут же навели автоматы на мужчин. Сейчас еще не хватало, чтобы женщина обернулась и увидела всю эту картину. Потом попасться ей на глаза и не привлечь внимания не удастся.

— А ну, не двигаться, — грозно приказал старший лейтенант, наведя пистолет на мужчин и отведя назад собачку курка. Он повел пистолетом в сторону Когана. — Медленно, сначала ты. Документы доставай. И никаких резких движений. Стреляем сразу на поражение.

— Ну, и дурак, что на поражение! — огрызнулся Коган, доставая удостоверение сотрудника Смерш.

— Товарищ майор… — побледнел офицер и стал запихивать пистолет в кобуру. Другой рукой он попытался опустить ствол автомата одного из своих солдат. — Виноват, но вы же не в форме, я же не знал…

— Враг на нашей территории не должен уничтожаться как на фронте, — процедил Коган сквозь зубы. — Его живым надо брать, информацию от него получать! Это вам понятно, товарищ старший лейтенант?

— Машина ваша? — быстро спросил Буторин. И когда тот в знак подтверждения кивнул, приказал: — Быстро все в машину, бойцы в кузов! Вперед по улице и направо!

Старший патруля замялся возле самой машины, но Буторин сильным толчком отправил его к кабине, а сам полез вместе с Коганом и автоматчиками в кузов. Оперативники легли на пол, и Буторин, найдя щель в заднем борту, приник к ней глазом.

— Вперед, поехали!

Когда машина свернула за угол, Коган стал дергать напарника за штанину.

— Ну, что там? Видишь ее?

— Тише, не дергай! — отмахнулся Буторин. — Черт, тут пространство открытое, все как на ладони. Эх, век бы не видеть этого вашего патруля! Как же вы не вовремя… Эй, бойцы, скажите командиру, пусть сворачивает налево и заезжает за развалины на окраине!

Автоматчики передали старшему лейтенанту приказ, и машина послушно повернула. Буторин очень беспокоился, чтобы и женщину из виду не потерять, и подозрений в ней не возбудить. Когда машина свернула за угол и, хрустя колесами по битому кирпичу, остановилась, оперативники подняли головы, убедившись, что их со стороны пустыря не видно. Буторин строго приказал патрульным не двигаться с места полчаса, а потом уезжать. Женщину с вершины разбитой кирпичной стены было хорошо видно. Она уходила в лес по еле заметной грунтовой дороге, уже основательно зарастающей травой. Видно, что по этой дороге давно никто не ездил.

— Что будем делать? — спросил Буторин.

— Между прочим, она ни разу не оглянулась, — напомнил Коган.

— Может быть, она так хорошо подготовлена, что умеет «проверяться», не выдавая себя? — Буторин с сомнением покачал головой. — И зачем в лаборатории вирусологов специалист с такими навыками?

— Специалиста им могли прислать за это время, пока они сидят где-то неподалеку и ждут спасения, — проворчал Коган. — Хватит болтать, Виктор, надо догонять ее, а то потеряем. Ее все равно надо устанавливать.

— Хорошо, давай вон левее, там вроде лощинка есть. По ней до леса, а потом напрямик будем догонять эту даму. Надеюсь, она не вооружена…

Лес встретил их прохладой, птичьим щебетом и запахом прелой листвы. До чего же приятно после топтания на жаркой площади, тряски на пыльном полу кузова «полуторки» вступить в чистый свежий лес и вдохнуть его живительный аромат полной грудью. Буторин покрутился на месте, потом решительно махнул рукой в выбранном направлении, и они заспешили, перейдя на легкий бег. Открытые пространства, где росли раскидистые березы и большие дубы, перемежались зарослями древесного подроста, буйного кустарника. Через несколько минут, когда впереди мелькнуло среди деревьев приметное манто женщины, Коган предложил разделиться. Он пошел следом за женщиной по тропе, прикрываясь деревьями, а Буторин двинулся параллельно. Не прошло и получаса, как впереди показались остатки невысокого деревянного забора и высокие столбы, на которых, судя по всему, когда-то висели ворота. От всего этого вдруг где-то внутри защемило от довоенных воспоминаний, вспомнился беззаботный детский смех, юные пионеры с сачками для ловли бабочек, купание на песчаном берегу реки. Все это было совсем недавно, всего несколько лет назад на всей территории Советского Союза это была привычная и радостная для сердца картина. Пионерский лагерь, это же бывший пионерский лагерь!

Женщина прошла между столбами. Буторин и Коган следовали почти по пятам. На заросшей травой территории почти ничего не осталось. Деревянные летние домики почти все сгорели или развалились. Но одно здание с обширной верандой каким-то чудом уцелело. Правда, стекол там не осталось и окна были заставлены фанерой, покоробившимся картоном, забиты каким-то тряпьем. Из одного окна торчала труба печки-буржуйки, откуда тянулся слабенький дымок. Женщина взбежала по ступеням и скрылась в домике.

— Да, — задумчиво протянул Коган. — Вот все, что осталось от беззаботного детства наших ребятишек. Отняли у них детство, танковыми гусеницами по нему прошлись.

— Ничего, вернем, — убежденно ответил Буторин. — Дети быстро забывают страшное. Это старики остаток дней носят в сердце прежнюю боль и давно пережитое горе. Слушай, а ведь это место было когда-то клубом или актовым залом в пионерском лагере. У меня была одна знакомая пионервожатая…

— Ну, еще один любитель женщин, — проворчал Коган. — Вас с Сосновским в одной капусте, похоже, нашли. Ты лучше мне скажи, что здесь такое? К кому она пришла?

— Ты часовых видел? Боевое охранение есть? Нет! Не военные это и даже не немцы. Те, кто прячется, ведут себя еще тише и незаметнее, а эти просто тут живут. Так что вставай, отряхивай штаны и пошли смотреть. Только давай я первый, а ты на пять шагов сзади и оружие держи наготове.

— Ага, — усмехнулся Коган. — Правильные выводы, значит, сделал, а оружие все равно наготове. Ладно, пошли, я тоже думаю, что если это немецкие ученые, то они представления не имеют о боевом охранении и караульной службе.

Они поднялись, отряхнулись и двинулись в сторону веранды. Буторин передвинул ближе к животу пистолет, засунутый за брючный ремень, сдвинул на затылок кепку и, стараясь идти по ступеням так, чтобы они не скрипели, поднялся на веранду. Здесь было пусто, пыльно. Миновав веранду, он остановился в дверном проеме, где не было двери, и осторожно высунул голову. Картина была довольно характерная для «ночлежки». Честно говоря, Буторин никогда настоящей ночлежки не видел, потому что это слово было из истории дореволюционной страны. Но сейчас он понял, что выглядеть ночлежка должна была именно так.

На полу в самых разных углах были разложены полосатые грязные матрасы с вылезающей ватой. Некоторые были покрыты брезентом или старыми занавесками с окон. Одеял было мало и почти все они были с прожженными дырами. На матрацах сидели и лежали люди. Немного: шестеро мужчин и три женщины с маленькими детьми. На одной женщине и двух мужчинах грязные бинты. Запах здесь стоял не особенно приятный, но больше запаха тяготила сама атмосфера какой-то обреченности и безысходности.

— Здравствуйте, товарищи, — громко сказал Буторин и с улыбкой вошел в комнату. — И что это у нас тут за партизанский отряд? Есть раненые? Кто вы такие?

Люди испуганно зашевелились, уставившись на незнакомца. Женщина в манто прикрыла рот рукой и прижалась спиной к стене. Просто испуганные люди, несчастные, всеми брошенные. Внутри у Буторина все сжалось. Он прошел к столу, покрытому старой газетой с крошками хлеба, подвинул стул и уселся на него. Бросив на стол свою кепку, он разглядывал людей.

— Не бойтесь меня, — заявил он, проведя рукой по волосам и пригладив непослушный седой ежик на голове. — Мы из военной контрразведки. Какая вам нужна помощь, кто вы такие и почему тут живете?

— Люди мы, — покашливая, ответил за всех мужчина с недельной седой щетиной на лице и впалыми глазами с черными кругами. — Да вот только никому, видать, не нужные люди. Фашиста пережили, а вон Митро и Харитон даже в партизанском отряде повоевали. А теперь… документов нет, значит, и нас нет. Калеки, работать никто не может, ни у кого дома не осталось. Здесь вот осели, выживаем. Меняет Лариса Сергеевна на базаре, что ценного осталось, кормит нас, лечит, как может. А что будет зимой, и думать не хочется.

— Лариса Сергеевна — это вы? — Коган подошел к женщине. — Вы, наверное, врач?

— Да, врач поселковой амбулатории, — тихо ответила женщина, и на ее глазах навернулись слезы. — Только она сгорела еще в сорок первом году.

— А что же вы к властям не пошли?

— К каким властям? — Женщина вдруг перешла почти на крик. — Нас было двое, я и санитарка Марина. Бойкая такая девушка, студентка. Она и пошла правды добиваться! Где она и что с ней, я не знаю. Я только видела, как ее сажали в черную машину, а лицо у нее было в крови.

— Ну, вот что, товарищи дорогие, — хмуро сказал Буторин. — Мы не местные органы, мы из Москвы прилетели. И кое-что можем сделать. Обещаю вам, что еще сегодня вы все будете отправлены в госпиталь, где нуждающимся окажут медицинскую помощь. Остальных обследуют и соответствующие органы милиции займутся подготовкой вам документов, чтобы вы могли встать на учет, получить, кому положено, пенсию, а тот, кто может, чтобы и на работу устроился. Не бойтесь больше ничего!

— Вы правда это сделаете? — Лариса Сергеевна подошла к столу и остановилась, теребя в руках носовой платок.

— Можете не сомневаться, — резко сказал Коган. — Не для того мы врага гоним с советской земли, чтобы советские люди продолжали мучиться.

— Но с вами нам надо поговорить, дорогая Лариса Сергеевна, — сказал Буторин. — Только потом. Сначала нужно позаботиться обо всех ваших подопечных и найти санитарку Марину. Мне кажется, она кинулась отстаивать права людей на заботу государства и перегнула палку, а кто-то из местного начальства обиделся. Разберемся! Не переживайте. Не имеет права никто на свой народ обижаться. Для него воюем и для него работаем.

Шелестов, узнав о лагере несчастных в лесу недалеко от городка, организовал разнос местному руководству и пригрозил трибуналом. Представитель контрразведки армии поддержал Шелестова, намекнув, что оперативная группа подполковника находится на прямой связи с Платовым и Берией. Это решило все проблемы, и к вечеру три «студебекера» группы уже вывозили из леса людей. А в военном госпитале им уже приготовили места. А потом Буторин и Коган с умилением наблюдали, как Лариса Ивановна обнималась с девушкой по имени Марина, как они обе плакали от радости, вытирая друг другу слезы. Марину вытащили из камеры отделения милиции и чуть было не посадили туда самого начальника милиции, но Шелестов решил все же клоунаду не устраивать. Пусть в ситуации разбираются те, кому положено. Сейчас важнее было другое.

Вечером Шелестов пригласил Ларису Сергеевну на базу группы. Он узнал, что ее через пару дней возьмут на работу в госпиталь и даже выделят комнату при здании госпиталя, но эту пару дней жить ей было негде. А возвращаться одной в ночной лес и жить там, когда никого уже…

— Комнату мы вам и здесь найдем, — улыбнулся Шелестов. — Такие человеческие качества заставляют меня и вам ответить тем же добром, с которым вы ухаживали и заботились об этих людях. Вы, наверное, на базар свое носили менять на еду? Это были ваши украшения? Дорогие, наверное?

— Да, это последнее, что у меня было, — вздохнула женщина, держа кружку с горячим чаем двумя руками и задумчиво глядя на огонь в буржуйке. — Мы все, что могли, уже обменяли. И на еду, и на лекарства. Даже вещи, какие были, я носила на базар. Даже не знаю, что бы я стала делать, не встреться мне ваши Виктор и Борис. Они меня приняли за кого-то другого? Наверное, за перекупщицу краденого?

Шелестов с улыбкой посмотрел на Ларису Сергеевну и подлили ей еще чаю. Удивительная женщина, хотя что тут удивительного, когда все, кто оставался на оккупированной территории, через кого прошла война, все выживали как могли, все отдавали последнее. Один блокадный Ленинград чего стоил. Вот где памятник мужеству людей ставить надо!

— Ну, мы не столько вас подозревали, — рассмеялся Шелестов, — сколько надеялись через вас выйти на тех, кто действительно этим занимается. Скупает, обменивает, за бесценок выкупает у голодных людей дорогие вещи, украшения. Правда дорогие украшения были?

— Цена их в рублях невелика, — пожала Лариса Сергеевна плечами. — Больнее то, что они мне действительно очень дороги. Это подарок моего погибшего на фронте мужа. А дорогие я еще не успела отнести.

Женщина достала из бокового кармана жакета сверток и стала разворачивать его на столе. Шелестов замер, залюбовавшись игрой света на камнях. Два перстня, явно старинных, может быть, еще дореволюционных. Еще одни серьги с длинными подвесками, кулон на золотой цепочке.

— Сберегли! — похвалил он. — Теперь обменивать их вам уже не понадобится. В госпитале хороший паек, да и жизнь скоро в этих краях наладится. На зарплату можно будет и комнату снять, и одежду купить. А может быть, вы и вернетесь в Москву? Вы откуда родом?

— Из Белгорода, — вздохнула женщина, перебирая свои драгоценности. — Только возвращаться мне пока некуда. Мой дом сгорел, одни руины на нашей улице.

— Отстроят, — убежденно сказал Шелестов. — Обязательно все отстроят. А эти драгоценности… Вот возьмете, когда война кончится, наденете их и пойдете в театр! Или на концерт!

— Может быть, — устало ответила Лариса Сергеевна. — Я же их чуть не обменяла на продукты питания.

— На эти драгоценности машину продуктов можно купить, — насторожился Шелестов. — С ними не на базар надо ходить…

— Да я не собиралась идти с ними на базар. Я понимаю, что всю нашу больничную палату в том пионерском лагере не прокормить пакетиком пшена и ста граммами сливочного масла. Мужчина один обещал посодействовать. Я понимаю, что он, может быть, украл эти продукты, хотя говорил, что это его запасы и ему надо срочно их продать, пока не испортились. Он якобы запасался, когда немцы должны были прийти сюда. Вы простите, Максим Андреевич, но когда находишься в отчаянном положении, то мало думаешь о законности сделки. Когда хочешь выжить, то…

— Лариса Сергеевна. — Шелестов посмотрел женщине в глаза. — Вы понимаете, что мы в этом городке, в этой местности совсем не случайно?

— Вы… — Женщина замолчала и внимательно посмотрела на собеседника. Потом она понимающе кивнула: — Значит, вы как раз и ищете подобных этому человеку? Он вор? Или еще что-то похуже?

— Ответить на ваши вопросы я не могу, вы должны понять, что не подлежит разглашению…

— Да, конечно, я все понимаю. Мой муж был военным, командиром. И я прекрасно знаю, что есть вопросы, которые нельзя обсуждать, вещи, которые нельзя разглашать.

— Расскажете мне об этом человеке? — попросил Шелестов. — Только я попрошу вас подождать минуту, я приглашу своих товарищей.

И когда вся группа в полном составе собралась в комнате, Лариса Сергеевна стала рассказывать, как три дня назад на том же базаре она столкнулась с мужчиной. Очень неприятной внешности мужчина. Небритый, одежда мятая, как будто он на огороде ночь спал. И пахло от него нехорошо. Женщина столкнулась с ним в торговых рядах и попыталась обойти, но он стал ее внимательно рассматривать. Лариса Сергеевна все же обошла этого неприятного типа. Она в тот день обменяла на продукты еще вполне крепкие, почти не ношенные солдатские ботинки и крепкую стираную нательную рубаху. Этого мужчину она снова увидела, когда шла к выходу с рынка, и испугалась. Он как будто стоял у выхода и кого-то ждал. Лариса Сергеевна представила, что ей придется идти сейчас одной за город, а потом по лесу. А вдруг этот человек пойдет за ней? Что тогда делать?

И вот в этот момент к ней подошел другой человек, который назвался Иваном Богдановичем.

— Совершенно другой человек, — покачала головой женщина, для убедительности прижимая руки к груди. — Может, это меня и подкупило, может быть, такой контраст и сыграл со мной злую шутку. Поверила ему сразу. Знаете, о таких в народе говорят «справный». Выбрит чисто, и от него даже одеколоном пахло.

И, как оказалось, этот «справный» мужчина сразу понял, что Лариса Сергеевна может еще кое-что поменять на продукты, понял, что ей нужно много продуктов, а не на один день перебиться. Она не могла понять, вспомнить даже не могла ход того разговора. Как Ивану Богдановичу удалось выудить из нее всю нужную информацию? Он сразу понял, он даже не сомневался, что у этой женщины есть драгоценности. И предложил хороший набор продуктов. Даже обещал помочь доставить их, куда женщина укажет. Лариса Сергеевна тогда опомнилась и испугалась. Обещала подумать, что и сколько ей нужно, и договорилась встретиться с тем мужчиной завтра на рынке. Но он не пришел. И на следующий день тоже не пришел. Может, что-то случилось?

— Да, ничего не случилось, — спокойно и как-то равнодушно ответил Коган. — Опасался он. Наблюдал за вами и в условленный день, не показываясь, и на следующий. Смотрел, как вы себя поведете, придет ли с вами еще кто-то, не ведется ли за вами наблюдения. Мы с тобой, Виктор, могли этого Ивана Богдановича спугнуть. Срисовал он нас с тобой. Теперь не покажется.

— Покажется, — убежденно проговорил Буторин. — Во-первых, мы с тобой вели себя осторожно, как раз и опасались того, что нас «срисуют». А во-вторых, это его хлеб, его заработок. Он от него не откажется, ведь он специально ходит и выискивает на рынке платежеспособных покупателей. Присмотрится и пойдет на сделку.

— Вы вот что, Лариса Сергеевна. — Шелестов поднялся и взял женщину за локоть. — Вы идите отдыхать. Спите спокойно. А завтра вас наши ребята разбудят, угостят хорошим солдатским завтраком. У нас своя полевая кухня есть. И не тревожьтесь ни о чем! Мы тут подумаем, решим, что нам делать дальше, хорошо?

Сосновский вскочил и с готовностью деликатно вызвался проводить гостью в ее комнату, которую солдаты освободили и устроили там вполне приличную постель для женщины. Заодно оставив в комнате медный таз и целое ведро горячей воды с куском солдатского мыла.

— Спать она сегодня будет как убитая, — хмыкнул Коган. — После стольких тревог, волнений. И так неожиданно все разрешилось, да еще горячая вода и чистая постель. От хорошей баньки и я бы не отказался, между прочим.

Оперативники подвинулись на своих табуретках ближе к столу и склонились над картой городка, правда, еще довоенной. Части зданий, а даже и некоторых улиц после боев просто не существовало, но в целом представление о городе можно было составить. Задача выглядела довольно простой. Нужно убедить Ларису Сергеевну снова войти в контакт с этим Иваном Богдановичем. А дальше дело техники. Либо провести сделку, рискнув драгоценностями женщины, и взять перекупщиков с поличным. Либо после контакта проследить за продавцом продуктов и брать всех там, где они хранят продукты.

— Можно, конечно, сделать так, чтобы операцию проводили местные органы НКВД или военная комендатура, — задумчиво проговорил Шелестов, — но…

— Вот именно «но», — сразу же вставил Сосновский. — На этого Ивана Богдановича вполне могли выйти и немцы. У него глаз, мне кажется, наметан, а у них вполне может оказаться при себе золотишко из концлагеря. В их положении лучше не придумать, как найти вот такого поставщика еды, который будет держать язык за зубами.

— Ну, что же, давайте отработаем и этот вариант, — согласился Шелестов. — Мы отрабатывали попытку угона автомашины, теперь попытку покупки продуктов питания. Хотя мне кажется более перспективной направление радиостанции. Им нужна связь, не будут они бесцельно сидеть здесь.

— Могут все необходимое закопать и двинуться к линии фронта, к своим пробиваться, — пожал плечами Буторин.

— Я думаю, что они добровольно под расстрел не пойдут, — ответил Коган. — Ничего их хорошего там не ждет, если они придут с пустыми руками. Надо делать запрос Платову. Пусть нам пришлют информацию обо всех случаях попыток захвата радиостанций или попыток выхода в эфир с армейских аппаратов.

— Сделал уже, — ответил Шелестов. — Надеюсь, сегодня, самое позднее завтра утром, что-то придет по этим фактам.

— Значит, у нас есть время отработать Ивана Богдановича! — заключил Сосновский. — Кстати, я бы не стал рисковать и во второй раз показываться Борису и Виктору возле Ларисы Сергеевны на рынке. Если за ней наблюдают, а такие люди рисковать не станут, пока не убедятся, что контакт «чистый», то наблюдатели сразу поймут, что объект под контролем. Тогда все, мы, считайте, упустили.

— Одному рискованно, — покачал Шелестов головой.

— У нас выбора нет. Доверится можно только Боровичу или кому-то из его бойцов, но у них ни у кого нет опыта в такого рода делах. Лейтенант храбрый офицер, умелый, но тут нужны иные навыки. Тебе, Максим, тоже нельзя, ты у нас все время на виду, как лицо официальное.

На следующее утро Лариса Сергеевна предстала перед Шелестовым свежая и отдохнувшая. Чувствовалось, что спокойствия на душе у женщины прибавилось, а значит, и самочувствие лучше. Когда Максим Андреевич предложил женщине оставить драгоценности на базе и не ходить с ними по городу, Лариса Сергеевна согласилась. Ведь не факт, что удастся сразу договориться и сразу придется платить этому человеку. Точнее, платить, скорее всего, не придется, потому что оперативники надеялись найти склад этого афериста раньше, чем придется проводить какие-то сделки.

Из окна второго этажа Шелестов проводил взглядом женщину, которая двинулась в сторону рынка. Но тут же забеспокоился из-за того, что он не увидел Сосновского. И только спустя несколько минут он узнал своего оперативника. Михаил преобразился. Точнее, его образ потерялся абсолютно даже на полупустой улице, а чего уж говорить о рынке, на котором таких невзрачных личностей пруд пруди. Мятые штаны с вытянутыми коленями, пыльные разношенные ботинки и заношенный пиджак поверх серой майки. Он даже не стал надевать кепку, растрепав волосы так, как будто только недавно встал с постели.

Буторин и Коган тоже поменяли образ. Они сменили офицерское обмундирование на солдатское, сняли погоны. Сейчас это были два демобилизованных фронтовика в давно не чищенных сапогах, шляющихся по рынку, скорее всего, в поисках временной работы. Держаться от Ларисы Сергеевны они будут на большом расстоянии, наблюдая больше за Сосновским, чем за ней.

Ювелир Аскольд Владимирович Разин открыл дверь и пропустил гостя к себе в мастерскую. Здесь царило запустение. Оборудование запылилось, накрытый тканью стол давно не использовался. Разин, шаркая тапками по полу и беспрестанно поправляя сползающий с плеч большой женский платок, пояснил:

— Как все не разграбили за время, пока фашисты в городе были, не знаю. Может, потому что ценностей тут нет, а ценность оборудования понимает лишь тот, кто умеет и хочет работать руками, а не красть чужое… Вы проходите, проходите!.. Как вы сказали, вас зовут?.. Вы из НКВД?

— Меня зовут Максим Андреевич, я действительно из НКВД и мне хотелось бы узнать ваше мнение о неких драгоценностях, которые случайно оказались у нас. Нам очень важно ваше мнение специалиста.

— Специалиста, — улыбнулся Разин. — Знал бы мой отец, чем занялся его подающий надежды сынок. Профессор Разин спал и видел, что его сын пойдет по стопам отца и станет светилом отечественной и мировой исторической науки. Но от этой темы я отошел очень давно. Единственное, что меня интересует, кроме практических занятий по ремонту и производству драгоценных изделий, это их история. Поверьте, история драгоценностей не менее прекрасна и примечательна, чем история государства. Там тоже есть великие и есть мрачные страницы, там есть место великой любви и великим предательствам. И крови там не меньше, чем в реальной истории любой страны.

— Вот поэтому я к вам и пришел, Аскольд Владимирович.

— Да вы садитесь, Максим Андреевич, — ювелир жестом указал на глубокое кресло и сам уселся в другое, стоявшее рядом. — Ну, рассказывайте свою мрачную историю. Верю, что пришли вы не просто так.

Шелестов расстегнул офицерскую полевую сумку, достал оттуда сверток и, развернув тряпицу, придвинул содержимое ювелиру. Разин некоторое время смотрел на кулон, серьги, на перстни, а потом, наклонившись к столу, выдвинул ящик и достал увеличительное стекло на красивой резной ручке из слоновой кости. Он долго рассматривал один перстень, затем второй. Потом, отложив лупу, взял глазную лупу на скобе и надел ее на голову. Он очень долго рассматривал крепление камней, что-то на внутренней стороне колец. Затем так же долго рассматривал и изучал серьги, кулон. Шелестов терпеливо ждал, глядя, как работает мастер. Наконец, ювелир сдвинул на темя глазную лупу и внимательно посмотрел на гостя:

— Ну, что вы от меня ждете? Хотите узнать, что я могу сказать об этих украшениях? Извольте, Максим Андреевич. Что касается перстней. Это характерные работы юга-востока Европы. Я бы сказал, что изготовили их турецкие мастера или болгарские. И способ крепления камня, и сама обработка камня говорят об этом. Немного стерлось клеймо на внутренней стороне колец, не могу разобрать, но это не европейское клеймо. И изготовили оба перстня разные мастера. Представители разных, если так можно сказать, ювелирных школ.

— Могли эти перстни появиться в Италии, Франции в то время, когда их изготовили?

— Сомневаюсь, — покачал ювелир головой. — Видите ли, это очень дорогие вещи, позволить себе покупку такого украшения мог мужчина не столько богатый, сколько с положением. Но это человек не из итальянской знати и не французской. Там с такими перстнями появляться было бы не совсем прилично. Это восточная знать.

— Мужчина, вы сказали? Значит, такие перстни не могла носить женщина?

— Помилуйте, — рассмеялся ювелир. — Это все равно чтобы мужчина надел женское бальное платье и явился на бал. А вот серьги эти мне знакомы.

Лицо Разина потемнело, брови сошлись к переносице. Он медленно поднял глаза на гостя и прошептал:

— Откуда они у вас? Эти серьги я ремонтировал в тридцать восьмом году вот здесь, в этой мастерской.

— Расскажите, что вы знаете об этих серьгах и об их хозяйке, — попросил Шелестов твердым голосом.

Разин открыл было рот, чтобы снова потребовать ответа, его глаза стали глубокими и черными. Потом ювелир опустил голову и замолчал. Шелестов не стал его торопить, понимая, что с этими украшениями что-то связано, какое-то горе, трагедия. Пусть человек придет в себя, а уж потом рассказывает. Ювелир сидел, держа сережки обеими руками, и большими пальцами поглаживал сложную подвеску. Наконец, он заговорил тихим бесцветным голосом:

— Они принадлежали Зое Вадимовне Галицкой. Милейшая женщина унаследовала их от своей прабабушки, которой жених привез эти серьги из Парижа во время Европейского похода тысяча восемьсот двенадцатого — тысяча восемьсот четырнадцатого годов. Чистая французская работа. Такие мастера на Лувр трудились, на высшую знать Парижа. Ну, конечно, до того, как Франция упразднила дворянство. Прабабушка умерла в молодости еще при родах. Какое-то время драгоценности считались утерянными, но потом Зоя Вадимовна случайно нашла их на чердаке фамильного дома за печной трубой, когда печник чистил дымоход.

— И принесла вам их для починки?

— Да, принесла. Мы, помнится, долго пили чай и вспоминали ту эпоху и ее бабушку. Зоя Вадимовна очень любила эти серьги.