Транзитная зона

– Нет, потом я узнал ее ближе. Много лет спустя.

Энгель допил первую кружку и принялся за вторую. Джастин едва отпил от своей.

– Похоже, вы не очень хотите об этом рассказывать – и не обязаны, конечно, – заметил он.

– Вы задаете не те вопросы. Впрочем, как иначе – ведь мы с вами друг о друге ничего не знаем, не считая общего интереса к Жанетт Маршан. Я буду рад поговорить о ней с вами, только наше знакомство – долгая и сложная история. Я ведь немец, как вы знаете, и одновременно британец, о чем вам, вероятно, неизвестно. Я прожил трудную жизнь. Большую часть правления Гитлера провел в Германии, втихую мечтая об Америке, об Англии, о побеге от всего происходящего. Обожал великих американских кинозвезд, таких как Жанетт Маршан, а моя страна затеяла войну, и я очутился в ловушке.

– Вы воевали? Служили в немецкой армии?

– Нет, нет, в этом я не участвовал.

Джастин вспомнил, что Флоренс Роубсон рассказывала об интервью Энгеля по телевизору.

– Насколько я понимаю, вы были знакомы с Лени Рифеншталь?

Энгель взглянул на него с удивлением.

– Да. Мы несколько лет работали вместе. Именно благодаря ей я и попал в кино.

– Она ведь снимала пропагандистские фильмы для Гитлера.

– Так все тогда говорили и до сих пор думают. Однако Рифеншталь не была нацисткой и никогда не состояла в партии. Ее интересовало только кино, и она нашла способ работать в условиях режима.

Джастин промолчал. Энгель бросил взгляд вглубь зала.

– Вы хотите поговорить о Рифеншталь или о Жанетт Маршан? – спросил он.

– Меня интересует кино. И Жанетт, и Рифеншталь были с ним связаны. Существовала ли между ними еще какая-нибудь связь?

– Только я. Одна женщина привела меня к другой – правда, какая к кому, я и сам не понимаю. Все сложно.

У Джастина сложилось впечатление, будто они с Энгелем фехтуют. Тот явно занял оборонительную позицию и чего-то недоговаривал.

– Я расскажу, как все было, – помолчав, проговорил Энгель. – Но это долгая история. Вы спешите?

Джастин глянул на часы.

– Меньше чем через час я должен быть на показе недалеко отсюда.

Энгель встал.

– Хорошо. Но сначала особые нужды – подождите немного. – И, опираясь на трость, он нетвердым шагом двинулся к туалету.

Джастин попросил проходившую мимо работницу убрать пустые кружки и вытряхнуть пепельницу, а потом выложил на вытертый стол фотокопию письма, написанного, когда многих из ныне живущих еще не было на свете.

Вернувшись, Энгель отпил из своей кружки и начал рассказ, который обещал привести к истории знакомства с Жанетт Маршан.

Энгель был сиротой. Он родился в 1912-м – в один год с Жанетт Маршан. Его отец, солдат германской армии, участвовал в Первой мировой войне и погиб во Франции в 1916 году, а мать умерла в 1918-м от испанки. Отца Август почти не помнил – тот побывал дома всего один раз, чужак в грязной форме и с перебинтованной головой. А вот мать, Стефани, мальчик помнил очень хорошо.

Других родственников у него не было, поэтому после смерти матери Августа поместили в берлинский детский дом. Из-за огромных потерь Германии в войне детдом был переполнен, и воспитанникам приходилось несладко.

Вскоре после окончания войны, в 1919 году, детский дом посетили представители британской благотворительной организации. Стремясь решить острый социальный кризис, германское правительство позволило семейным парам из других европейских стран усыновлять немецких детей, и Август попал в число избранных. Ему выдали письменные свидетельства об обстоятельствах смерти родителей, однако в семь лет он еще плохо читал и лишь намного позже узнал подробности о своем прошлом.

Тогда он уже жил на севере Англии с новыми родителями – Гарри и Элси Уинсон, чей родной восемнадцатилетний сын Тони погиб в битве на Сомме – той самой, что унесла жизнь отца Августа, хотя это выяснилось не сразу. Уинсоны усыновили Августа и подарили ему безопасный любящий дом. Здесь он взрослел, осваивал английский язык, узнавал свою новую семью, глубину их горя по погибшему сыну и робкую, с каждым днем крепнущую любовь к нему самому. Они жили в грязном промышленном пригороде на севере Манчестера – в тесном домишке, который снимали у владельца фабрики. Наружные стены почернели от копоти, внутри гуляли сквозняки, ванной комнаты не было, а туалет находился на улице. Элси работала ткачихой на фабрике, Гарри – механиком на железной дороге.

– Полагаю, вы тоже выходец с севера Англии? – заметил Энгель. – Слышу знакомый акцент.

– Да, я родился в окрестностях Манчестера, – признался Джастин с легким смущением. О произношении в его семье не заботились, поэтому после переезда в Лондон он много лет боролся с манчестерским акцентом и воображал, что к нынешнему времени полностью от него избавился. – Мы жили на юге, на окраине Чешира, в Филд-Грин.

– А, слышал-слышал. Говорят, воздух там чистый и аэропорт недалеко.

– Да, основная воздушная трасса пролегает прямо над деревней.

– Этот район Манчестера мне был тогда незнаком.

На отложенные карманные деньги Август купил простую ручную фотокамеру и научился хорошо снимать. К двенадцати годам он считал себя в большей степени британцем, чем немцем, и все же внимательно следил за тем, что творилось в Германии после прихода Гитлера к власти. Тогда ему попалась газетная статья о том, что кинорежиссер Лени Рифеншталь собирается снимать фильм об Олимпийских играх 1936 года в Берлине и хочет привлечь к этому грандиозному проекту кинотехников со всего мира. Она приглашает желающих в Германию работать под своим началом и планирует организовать академию для начинающих кинорежиссеров, которые будут стажироваться на съемках фильма.

Хотя Август раньше не слышал о Рифеншталь, он тут же написал по указанному адресу, приложив примеры своих фотографий. Вскоре из Берлина сообщили, что он принят в академию, получит компенсацию проезда и небольшую стипендию. Так Август вернулся в Германию.

– Но вы ведь наверняка понимали, что будете работать на Гитлера, – заметил Джастин.

– Лени Рифеншталь занимала в нацистской иерархии особое положение, – негромко ответил Энгель, наклоняясь поближе. – О таком нелегко рассказывать даже сегодня. Теперь я понимаю, какую репутацию она имела здесь и в США, а тогда ничего не знал. Для меня она была человеком, планирующим снимать большое кино. Рифеншталь приходилось демонстрировать лояльность к нацистам. Они финансировали проект, но в дело не вмешивались. Гитлеру она нравилась. Впрочем, об этом мы с ней не разговаривали.

Августу пришлось устроиться на работу в Имперскую палату кинематографии под началом Йозефа Геббельса.

– В те времена в Германии ничего не делалось без участия нацистской партии, и Рифеншталь убеждала всех, кто с ней работал, воспринимать это как досадную формальность, – объяснил он, пожав плечами.

– Значит, вы работали на Геббельса?

– В те времена все было иначе – я не считал это работой на Геббельса. Меня, как и Рифеншталь, захватило стремление делать большое кино.

За разговором они допили пиво, и Энгель хотел встать, чтобы заказать еще, но Джастин его опередил. Вернувшись, он сказал:

– Олимпийские игры проходили в 1936 году. А когда вы присоединились к Рифеншталь?

– В начале 1935-го.

– После окончания Олимпиады вы уехали?

– Нет, остался.

– На всю войну?

– Нет, до 1939 года. Уехал незадолго до того, как Великобритания объявила Германии войну. Слушайте дальше.

Август осиротел во второй раз, когда умерла сначала Элси, а потом и Гарри. Оба страдали хроническими заболеваниями из-за тяжелых условий труда и загрязнения воздуха. Сам Август тоже болел астмой, сопровождавшей его на протяжении всей жизни. После смерти приемных родителей его ничто не связывало с Англией. Из дома его выселили, политикой он не интересовался – все мысли занимали фотография и кино. Поэтому, когда через месяц после похорон отца пришло приглашение от Рифеншталь, он отправился в Германию не задумываясь.

С самого начала Рифеншталь ставила перед своими молодыми учениками сложные задачи. Они учились на самом современном оборудовании с объективами и пленкой высочайшего немецкого и швейцарского качества. Олимпийские игры задавали жесткие временны́е рамки, и сразу после прибытия Август погрузился в напряженную работу. Благодаря знанию немецкого он имел некоторое преимущество перед другими иностранными учениками, и все же большинство из них были намного опытнее. Август осваивал технику работы с камерой, сначала как ассистент оператора по фокусу, потом выучился на оператора, узнал о тонкостях работы с освещением и звуком, а позже заинтересовался монтажом.

Ближе к Олимпиаде Рифеншталь разделила волонтеров на двенадцать команд, каждой из которых поручила снимать определенные мероприятия. Она разработала множество технических инноваций: подводную и замедленную съемку для соревнований по плаванию, операторские ямы вдоль беговых маршрутов.

– Вы видели фильм? – спросил Энгель.

– Я видел все фильмы Рифеншталь – в прошлом году их показывали в НКТ.

– Вам, похоже, не особенно понравилось?

– Да.

Джастин тогда решил обязательно посмотреть фильмы, промучился целый день и вышел из кинозала совершенно опустошенным.

– С технической точки зрения «Олимпия» – блестящий фильм, – заметил Энгель.

– Согласен, – откликнулся Джастин, а про себя добавил: «Только не в этом суть». Тем не менее он не чувствовал себя вправе осуждать Энгеля, особенно после того, как сам к нему обратился. – Сотни представителей немецкого кинематографа бежали от Гитлера в Голливуд, а обычных людей еще больше. Разве Рифеншталь не понимала, что ее будут считать сторонницей нацистов?

– Сомневаюсь, – покачал головой Энгель. – По крайней мере, не тогда. Хотя лично мне после окончания Олимпиады не терпелось уехать. До нас доходили слухи о людях, которым удалось бежать во Францию, Америку или Великобританию, но для этого требовалась помощь извне. Нацисты не разрешали ничего вывезти из страны – ни денег, ни ценностей, которые можно было бы продать.

– Что же вы делали?

– Сам я ничего поделать не мог. Мне помогла Рифеншталь.

Объяснить подробнее Энгель не захотел, сказав лишь, что в конце концов у него не осталось иного выбора, кроме как вернуться в Великобританию, где его арестовали прямо в Дувре. Несколько дней он провел под замком в служебном здании, а потом его перевезли на остров Мэн, где он оставался до конца войны вместе с сотнями других немцев.

– Вы собирались рассказать, как познакомились с Жанетт, – напомнил Джастин, желая уйти от разговора о нацистах и Лени Рифеншталь.

– Я хорошо ее знал.

– Вы уже говорили.

– Это правда – мне довелось близко с ней познакомиться.

– Насколько близко?

– Дело было давно – вспоминать уже не больно, да и секрета тут нет: я был в нее влюблен и жил в ее доме. Хотя мы провели вместе немного времени, всего два или три месяца, для меня это важные отношения, перевернувшие мою жизнь.

– И вы были с ней в 1949 году, когда она отправилась в Великобританию?

– Да.

– Вы летели вместе с ней?

– Да.

– Но высадились в Ирландии.

– Нет. Самолет не садился в Ирландии – его перенаправили в Прествик, в Шотландию. Там я и сошел.

– А в «Пан-Американ» мне сообщили другое, – возразил Джастин. – По их словам, посадка была в Шанноне.

– Вы даже обращались в «Пан-Ам»? – поразился Энгель. – Вижу, вы серьезно заинтересованы.

– Я пытался понять, что произошло с Жанетт Маршан после этого полета. Именно в «Пан-Ам» меня навели на вас. У них есть данные о каждом рейсе, я видел расписание, а одна из бортпроводниц сообщила мне, что в самолете находился еще один пассажир первого класса, который затем высадился в Шанноне. Она работала на том рейсе и помнила Жанетт. Значит, с ней летели именно вы?

– Да, но высадился я в Шотландии. Те, кто сказали вам про Ирландию, просто перепутали. Может, и другие подробности тоже. А потом эти же люди утверждали, будто видели, как Жанетт сошла с самолета. Вы им верите?

– По-вашему, они этого не видели?

– Не берусь обвинять их во лжи, и все же я не верю их словам. Человек не может просто взять и исчезнуть. С их показаниями что-то не так.

– А зачем им лгать?

– Может быть, они просто ошиблись.

– Я видел расписание рейсов «Пан-Ам». Документально засвидетельствовано, что самолет приземлился в Ирландии.

– По плану самолет действительно должен был там сесть для дозаправки, но из-за плохой погоды его в последнюю минуту перенаправили. Ситуация была не чрезвычайная, и все же мы не долетели бы до Лондона без дозаправки, как объяснил нам капитан. Я совершенно точно сошел с самолета в Шотландии и своими глазами видел, как он вылетел в Лондон.

– Хорошо, но почему же вы сошли?

– Так захотела Жанетт.

– Вы помните почему?

– Смутно, – покачал головой Энгель. – Слишком много воды утекло. У Жанетт были личные проблемы, и, хотя я ее обожал, находиться рядом порой было нелегко. В первую очередь из-за этих проблем она и решила лететь в Англию.

– Что за проблемы?

– Не могу сказать точно. Поймите, Жанетт мне далеко не все рассказывала. Думаю, хотя бы недолго она действительно меня ценила, однако годы в киноиндустрии научили ее никому не доверять. Естественно, была проблема с ее бывшим мужем, бейсболистом, который после развода счел себя обманутым и пытался отсудить у нее большие деньги. Но я знаю, что имелись и другие причины, о которых она никому не рассказывала. Как-то раз ее домработница упомянула о девочке по имени Наташа, которая умерла, а Жанетт мне об этом никогда не говорила. Она заявила, что хочет прибыть в Лондон одна, и велела мне прилететь два дня спустя. Назвала отель, в котором забронировала номер, и пообещала, что мы встретимся там.

– И вы согласились?

– После ссоры. Обычно я во всем с ней соглашался, понимая, что спорить бессмысленно, если Жанетт уже решила.

– После того как вы сошли с самолета, вы больше ее не видели?

– Никогда.

– Знаете ли вы, что с ней произошло после посадки в Лондоне?

– Нет.

– Она еще жива?

– Не знаю. Надеюсь. Как только я не пробовал ее отыскать! Но она будто сквозь землю провалилась – вы и сами знаете.

– У вас есть предположения, что с ней стало?