Помоги проекту - поделись книгой:
Раздался хлопок, и Тега обдало волной, такой приятной, теплой волной, отчего он разом почувствовал себя превосходно. Трансформация произошли и с чистильщиком. Капля перестала подрагивать, начала растекаться… и вот снова приняла вид кляксы. По её черноте какое время скользили радужные змейки, потом изменчивый узор пропал, и воцарилась унылая однородность. Но была она… какая-то глянцевая, что ли, выпуклая.
«Ох-ох-ох…» — выдохнула похорошевшая однородность. — «Сладко-то как! Постой-постой… а где Шакал?»
Опять явственно проступило это «Ша».
«Делся куда-то», — лениво отозвался Тег. — «Отдал, что имел, и убрался восвояси».
«К-как убрался? К-как отдал?» — переполошился чистильщик. — «Это… невозможно! Он не отдает, он забирает!»
Недоумение, впрочем, быстро сменилось восторгом.
«Ну, ты даёшь, друг! Ну, ты даёшь!! Шакала уделал!!!»
«Да кто он такой, можешь сказать?»
Чистильщик разом сменил волны излучений с радостного окраса на тревожный.
«Нет-нет, хватит! Я и так тебе лишнего наболтал, нас… меня… чуть не с потрохами не сожрали! Ты представить не можешь, что я испытал!»
И тут же спонтанный переход к буйству других чувств:
«Обалдеть! Спаситель ты мой! Да ты…да я… да мы! Мы их всех уделаем!»
«А ну, хорош орать, баламут!» — мощные вибрации накрыли излияния чистильщика. — «И стой, где стоишь. А ты, залётный, следуй за мной. Пообщаемся».
Сказано было сильно. Тег почувствовал, как его накрывает пелена беспомощности, и, не в силах противостоять внушению, он поплыл на зов мимо оцепеневшего подельника.
Рассказ десятый. Пласты мироздания
Спалось Антону Григорьевичу в эту ночь плохо.
Улёгся он на любимом диване, в своей квартире, в кои то веки объявившись дома засветло, чтобы с удовольствием принять ванну, знатно откушать, выпить коньячку под любимые с юности рок-н-роллы, отгонявшие все смурные мысли прочь. И вот теперь ближе к полуночи беспокойно ворочался, коря себя за то, что не остался на работе:
«Черти, видите ли, ему уже там мерещатся… Зато хоть бессонницы не было».
Наконец, провалился в тревожное забытье и для начала оказался в каком-то подвале. То, что это был подвал, было совершенно ему понятно, несмотря на то, что находился Антон Григорьевич в кромешной тьме. При этом он осознавал, что спит и удивлялся тому, что во сне ничегошеньки-таки не видит.
А потом он почувствовал, что в этой тьме не один и … вдруг затрепетал. «Наташа?» Ощущение от ее присутствия было настолько сильным, что, ему казалось, он кричал, кричал: «Наташа, Наташенька-а-а-а!» Он протянул руки вперед, куда-то пошёл, споткнулся… и, падая, схватился за чью-то прохладную сухую ладонь. И опять затрясло: «Маша?»
Антон Григорьевич вынырнул из темноты в уютный полумрак комнаты, с широко раскрытым ртом и набатным боем в висках. «Интересно, орал наяву я или нет?» Отдышался, сходил в ванную, ополоснул соленое лицо. «Ну и ну…»
Вернувшись в комнату, взял со столика бутылку и отхлебнул элитное пойло прямо из горлышка. Улёгся, уверенный, что ни за что теперь не уснет, и так и будет таращиться в лунный рельеф потолка, однако…
… оказался в полумраке некоего коридора, уходящего куда-то в бесконечность. Не вызывало также сомнения, что под ним — бездна, а над головой — другая бездна, с обратным, так сказать, знаком. По сторонам коридора смутно вырисовывались двери, некоторые были приоткрыты. Непонятно зачем он сунулся было к ближайшей, однако оттуда дыхнуло такой чужеродностью, что он тут же в страхе отпрянул и, за миг до пробуждения, вдруг отчетливо осознал, кто он, где он находится, и почему ему нельзя туда, за коридор… пока нельзя…
Знание ускользнуло стремительно: казалось бы, вот он, хвостик в руках — ан нет, было да сплыло. Антон Григорьевич задумчиво отхлебнул из бутылки, поморщился: «Ну хватит, батенька, хватит… Просветлению это отнюдь не способствует, кто бы там что ни говорил».
В желудке, однако, стало тепло, а на душе легко: ровно настолько, чтобы глаза сами начали закрываться. Голова приятно закружилась, и хозяина её опять понесло, понесло…
…пока не занесло в анфиладу, ярко освещенную не в пример мрачному коридору из предыдущего видения. Свет был таким сильным, равно нисколько не утомляющим, что сразу становилось понятным его потустороннее происхождение. Нечего и говорить, что анфилада устремлялась в бесконечность. Это было также ясно для Антона Григорьевича, как и то, что сны его нанизывались на один стержень, по которому он взбирался всё выше и выше.
Тут он заметил, что навстречу ему, невесомо преодолевая бесчисленные проёмы, движется… нечто. Фантом. Неопределённый и неуловимый. Чем ближе, тем больше, однако, это порождение сна обретало очертания, пока не оказалось… Антоном Григорьевичем. Двойник улыбнулся и подмигнул … кому? кому?? кому???
Антон Григорьевич кричал и слышал, как он кричит. Несколько мучительных секунд он не мог обрести контроль ни над своим голосом, ни над своим телом — пальцем пошевельнуть не мог. Наконец вздрогнул, ощутил ток, пробежавший по мышцам и жилам, и тут же закрыл рот. Сел, жадно задышал. «Дела…»
Видение двойника никуда не делось, прочно пустило корни в сознание. Думать, впрочем, об этом ну никак не хотелось, и Антон Григорьевич осоловело припал к бутылке. «Черт с ним. Сопьюсь, так сопьюсь. Так, наверное, и спиваются. После того, как сам на себя во сне таращишься».
Коньяк в таре закончился. Антон Григорьевич икнул, закрыл глаза и сквозь туман улыбнулся замаячившему отражению себя. «Как дела, брат?» Антипод, однако, не соизволив ничего ответить, распался на осколки, которые, как в калейдоскопе начали складываться в причудливые узоры и …
…Антон Григорьевич оказался на некоей поверхности, которую идентифицировал для себя как «крыша». Над головой его чернело нечто, притягивающее взгляд и больше не отпускающее. После запредельного света предыдущего уровня чернота пугала. Она казалась живой, она дышала, засасывая в себя всё, в том числе и взгляд смотрящего. Тревога овладела Антоном Григорьевичем, когда он ощутил свою полную беспомощность перед этой силой. «Надо проснуться. Меня влечёт туда… внутрь…»
Он явственно почувствовал, как его тянет вперед, и… в следующее мгновение в квартире раздался шум от упавшего с дивана тела. Черная масса в пытливом уме ученого закружилась, из нее посыпались звездочки, замельтешили всё быстрее, быстрее… и тут Антон Григорьевич наконец проснулся. На полу и с шишкой на голове.
За окном уныло брезжил осенний рассвет. Голова болела. Мыслей не было, кроме одной: «Скорее в душ…»
…Персональная машина прибыла, как положено и повезла Антона Григорьевича сквозь дождь по размытому городу. Шофер изредка поглядывал на явно не выспавшегося шефа и осторожно думал: «Гуляет барин…»
Повернули в пустынный в этот час проулок и только начали набирать скорость, как сбили человека. Шофер выскочил из резко затормозившей машины, подбежал к лежащему на асфальте мужчине, заорал: «Ты, мать твою, откуда взялся? Не было ведь тебя, не было!»
От всей этой кутерьмы Антон Григорьевич очнулся. С самого начала поездки он невидяще смотрел в окно на лениво меняющуюся панораму, в то время как мозг его был занят следующей ерундой: «Ну да… Коридор. А как же иначе! Анфилада. Здравствуйте, я ваша тётя. А потом? Что ты кружишь надо мною, чёрный ворон, я не твой…»
Все эти куски одного, по сути, сна, цепляющиеся друг за друга, спустя несколько часов после пробуждения Антона Григорьевича в окружающую его реальность не вписывались ну никак. Непонятно было ничего. «Наташа… Что — Наташа? Да, кажется, приснилась. В первый раз за все время. И что? Сходить из-за этого с ума? Черный ворон, я не твой…»
Так что инцидент со сбитым пешеходом случился даже кстати; для Антона Сергеевича, разумеется. Он быстренько выбрался из машины и направился к пострадавшему. В черном плаще нараспашку, с тронутой сединой непослушной шевелюрой, воспаленными от вечного утомления глазами за толстыми стеклами очков, ученый выглядел… представительно. И пугающе одновременно: шофер, во всяком случае, тут же ретировался от лежащего на асфальте мужчины на несколько шагов, забормотал:
— Так это, не видел я его…
Антон Григорьевич нетерпеливо махнул рукой, пробормотал: «Потом, потом», — склонился над мужчиной. Выглядел тот неважно: слюна в уголке рта, под закрытыми веками двигались зрачки. Лицо худое, какое-то изможденное, бритва не касалась его дня три. Одежка не из дешёвых — джинсы, пиджак, туфли… но всё потасканное, неопрятное. И возраст неопределённый: то ли тридцать, то ли сорок пять. Антон Григорьевич померил пульс, задрал веко и решительно похлопал мужчину ладонью по щеке:
— Ау, бедолага! Слышишь меня?
Тот открыл глаза и что-то промычал, зашевелился, начал подниматься.
— Эй-эй! — забеспокоился учёный. — Куда собрался?
Мужчина оказался высокого роста.
— Я их опять видел, — прошептал он. — Не могу, не могу…
Неуверенно повернулся и зашагал куда-то прямо по проезжей части, повесив голову.
— Стоять! — рявкнул Антон Григорьевич. — Петя, аккуратно грузим его в машину и везем в центр, пусть там приходит в себя.
Шофер, чрезвычайно довольный тем, что всё обошлось без полиции, споро догнал чудика, приобнял за талию и направил в нужную сторону. Тот, не сопротивляясь, покорно дал усадить себя на заднее сиденье, где тут же закрыл глаза. Антон Григорьевич устроился рядом.
— Поехали. Петя, дай там знать, кому надо, что у нас пациент.
… После того, как пострадавший через специальный порт экстренным образом был доставлен в лабораторию для исследования общего состояния, Антон Григорьевич уединился в своем официальном кабинете, вольным образом закинул ноги на обширный стол и уставился на фотографию Маши. Девушка улыбалась, но все равно казалась невеселой. «Глаза не смеются, пустые какие-то… Будто предчувствует что, маленькая моя. Где ты сейчас, девочка? Душой и телом? Вопрос…»
Фотографии Натальи на столе не было. Странным образом она отображалась на всех фото в виде светлого пятна, наполненного самыми разными воздушными оттенками желтого, голубого, розового… Безутешный муж до самого исчезновения жены бился над этой загадкой, но всё без толку. Где-то у него хранились изображения этих пятен, но он давно уже не вытаскивал их на свет божий. Зачем лишний раз ощущать своё бессилие? А в памяти она жила. И загадок становилось с каждым днем всё больше.
Зажужжал внутренний телефон, и Антон Григорьевич вынырнул из оцепенения, схватился за трубку:
— Да? Чего? Попытка самоубийства? Не пострадал? Берите его под белы ручки и ко мне.
Он сразу почувствовал себя лучше: «А ну-ка, брат, хватит рефлексировать! Тут, оказывается, кому-то гораздо хреновее, чем тебе!»
Через несколько минут с его разрешения в кабинет зашли четверо: начальник лаборатории, двое охранников и ведомый ими, с руками за спиной, чудик. Склонный, оказывается, к суициду. «Стало быть, ты и под машину нарочно бросился?» — пронеслось в мозгу у хозяина кабинета. — Разбирает тебя, однако…»
Кивнул начальнику.
— Рассказывайте. Как чуть не прошляпили всё. Вам же ясно было сказано: обследовать на предмет отклонений! Так какого… он при вас не туда отклонился?
Начальник осторожно откашлялся.
— Виноват, Антон Сергеевич, виноват. Недооценил. Недоглядел.
Шеф раздраженно махнул рукой.
— Каяться будешь, когда время покаянное настанет, а пока по делу давай. Вадим, ты же меня знаешь. Ну?
«На «ты» перешел, жить можно», — подумал Вадим и начал по существу:
— Спорый, чертяка. Уложили мы его, начали сканировать, а он уснул как бы, глаза прикрыл. Потом я один с ним остался, отошел на минутку… смотрю: а он уж провод, питающий, успел от генератора выдрать и в рот себе суёт. Тут я, конечно, дурным голосом заорал: «Тревога!», ну и, лаборатория наша умная, естественно, обесточилась. У-у-ффф… Не успел он языком цепь замкнуть. Обошлось.
— Понятно, — процедил Антон Григорьевич и уставился на суицидника, который, в свою очередь, неотрывно таращился на что-то на столе. А именно, на фотографию Маши, которая почему-то оказалась развернутой для обозрения посторонним. В сердцах Антон Григорьевич схватился было за рамку, как услышал глухое:
— И её тоже видел… Там.
Сначала Антон Григорьевич не понял. Ничего. Непроизвольно открыл было уже рот, чтобы спросить: «Кого? Где?», и вдруг ясно осознал, в один миг, кого и где видел этот приволоченный к нему мужчина, отчаянно пытавшийся уйти из этой жизни… туда.
В голове заклубился туман, уши заложило.
— Выйдите все, кроме него, — просипел хозяин кабинета, не слыша себя.
— Но… — сделал было шаг вперед охранник.
— Выполнять! — заорал Антон Григорьевич. Эхом врезало по ушам, перепонки открылись, однако потемнело в глазах.
«Только не сердце, только не сейчас… Держись, брат, держись!»
Вновь обретя способность видеть, Антон Григорьевич узрел перед собой только высокого мужчину. Встал, медленно подошел. Заглянул в запавшие, темные глаза. Сердце трепыхалось, но работало. Глубоко вздохнул, так, что кольнуло в груди. «Ничего-ничего, сейчас это пройдёт. Спасибо, родное».
Глубокий вдох. Выдох.
— Ну, рассказывай. Коньячку? Думаю, нам обоим не помешает. Тебя как звать-то? Максим, стало быть…
Рассказ одиннадцатый. Слоёный пирог
Тег снова ощутил себя маленьким и слабым перед нависшей над ним темнотой, по которой пробегали фиолетовые прожилки. Тенью. Пустым местом. Энергия, исходившая от нового персонажа в этом призрачном мире, подавляла.
— М-да… — провибрировала темнота. — И это от тебя столько лишнего шуму? Непонятно. Ничего непонятно. Однако раз уж ты оказался передо мной, у тебя есть право на три вопроса. А потом я решу, что мне с тобой делать. Хотя, что тут решать… Чистильщикам скормлю, да и всё. Нет тени, нет проблем. Ну, спрашивай.
Тег жалко осведомился:
— Вы… кто?
— Не знаешь, кто я? — колыхнулся сгусток. — Страж я. Понял? Страж! Валяй дальше.
— А… где я нахожусь?
Молчание. Потом раздалось кряхтение:
— Да что ты вообще знаешь-то, а? Ты как здесь оказался, прыщ энергетический? Ох, постой, постой… Чую, что-то здесь не так, совсем не так. Не может такого быть. Дай-ка я тебя сам испытаю, недоразумение ты залётное! Уж не из той ли ты шайки, что Хранители вокруг себя держат, на беду нашу?
Тега затрясло. Вернее… защекотало. Опять появилось это ощущение связи с телом, вместе с растущим внутри напряжением. Ему сделалось одновременно и сладко-тревожно, и мучительно-больно от рвущихся наружу вибраций. «Я… распадаюсь? Из меня опять хотят сделать «ничто»? Но ведь это… смешно!»
И тут он явственно
Напряжение ушло, и сделалось легко-легко. Зато отчаянно затрепетал страж: «Ох, прекрати, ой, хватит, ой не могу больше! Пропадаю! Распадаюсь!»
«Подожди распадаться», — весело провибрировал Тег. — «Поговорим давай сначала. Так где же я всё-таки нахожусь? И попонятней давай, не умничай».
«Хорошо, хорошо… Ой-й-ёй! Представь, что Вселенная — это пирог. Так вот, ты сейчас находишься в корке этого пирога. Понял?»
«А почему — пирог?» — полюбопытствовал Тег.
«Потому что каждый хочет от него откусить, балда! Ох, не обращай внимания, спрашивай быстро, что хочешь знать и отпускай меня!»
«Потерпишь, не всё тебе других испытывать. Корка, значит… Низший слой?»
«Соображать начал. Те, кто на Земле слишком тело любил, здесь и остаются. Нет у них сил, чтобы, значит, притяжение Земли преодолеть, и молиться за них некому. Другие же субстанции — ну души, души, бестолочь! — о-хо-хо-хох! — здесь не задерживаются, некоторые ангелами становятся, связи с Землёй не теряют, а другие выше стремятся, пирог-то из слоёв состоит, а слои — из сот бесчисленных! Всё, вражина, отцепись от меня, всё тебе рассказал, что сам знаю, мочи моей больше нет! — у-у-у-у-ой-й-ёй!»
«Не всё ещё, терпи. У вас тут зоопарк целый: чистильшик, страж, опять же ты хранителя упомянул. Растолкуй, что это за птицы, какого полёта. А то ведь, как отпущу, тебе не до этого станет».
Вибрации достигли высшего предела, на грани полной потери информативности. Тегу стало уже неуютно от этих судорог, но другого выхода не было.
«А-а-а-а-я-я-я-я-й! Изверг! Чистильщики Землю чистят от отходов, пожирают любой мусор, ну, и друг друга тоже, чтобы силу обрести! Некоторые, самые удачливые, становятся стражами, вот, как я, чтобы получить выбор! Стражи вход отсюда на Землю охраняют. А хранители — это те, которые… возвратились!»
Верещащий сгусток был уже не темнотой, а клубком малиновых всполохов.
«Допустим», — промычал Тег, так ничего толком не поняв. — «А вот шакал — это ещё кто?»
«Кто-то! Черную дыру ты растревожил, вот кто! А-а-а-а-а! Всю энергию тебе отдал, придётся на Землю-матушку возвращаться, духом бесплотным побыть!»
Клубок исчез. Да, именно так: исчез, оставив после себя нечто размазанное, почти неуловимое.
И сразу рядом с Тегом оказался чистильщик, всосал в себя размазано-неуловимое. Заговорить первым, однако, не пытался, только раболепно подрагивал.
Поделиться книгой: