"Дева со знаменем". История Франции XV–XXI вв. в портретах Жанны д’Арк

Свое сочинение Марциал, являвшийся прокурором Парижского парламента, создавал на протяжении 1477–1483 гг.[288] Уже в 1484 г. в мастерской, располагавшейся в пригороде Парижа Шайо, он заказал первую рукопись «Вигилий», которая дошла до наших дней и хранится ныне в Музее Конде (Шантийи, Франция)[289]. Именно с нее в том же году был изготовлен парадный кодекс: автор лично преподнес его Карлу VIII, только что взошедшему на французский престол внуку Карла VII[290]. Этот манускрипт прекрасно известен специалистам, в первую очередь благодаря своим иллюстрациям, которых насчитывается около двухсот. Выходная миниатюра в полный лист с изображением королевского герба, увенчанного короной и окруженного цепью ордена св. Михаила[291], в настоящее время приписывается авторству Жана Бурдишона, придворного художника сразу четырех французских правителей — Людовика XI, Карла VIII, Людовика XII и Франциска I[292]. Остальные 194 миниатюры принадлежали двум разным иллюминаторам, работавшим в столичной мастерской Франсуа Барбье-младшего[293]. На них были представлены ключевые эпизоды правления Карла VII, начиная с его рождения, а также «портреты» его советников и военачальников[294].

Среди этих последних неизвестный парижский художник совершенно особое место уделил изображениям Жанны д'Арк; всего их было выполнено одиннадцать. Перед читателями, таким образом, впервые в истории представало своеобразное иллюстрированное «житие» французской героини, ибо миниатюры отражали все решающие моменты ее недолгой карьеры. Рассказ последовательно велся от первой встречи девушки с дофином Карлом в Шиноне весной 1429 г. (fol. 55v) до военной кампании в долине Луары со взятием Орлеана (fol. 57v), Жаржо (fol. 58) и Пате (fol. 58v) в мае — июне того же года. Затем Марциал Овернский и его иллюстратор описывали опасное путешествие Жанны и Карла в Реймс по территориям, не признававшим на тот момент власть дофина: здесь нашли отражение подготовка похода на Труа и трудные переговоры с его жителями (fol. 61v, 62), взятие Шалона (fol. 63), а затем — сама церемония коронации (fol. 63v). Не стали скрывать создатели кодекса и главную военную неудачу Девы — ее попытку захватить Париж 8 сентября 1429 г. (fol. 66v). Наконец, на fol. 70 и 71 оказались запечатлены сцены пленения девушки под Компьенем 24 мая 1430 г. и ее казнь в Руане 30 мая 1431 г.

Ил. 12. Жанна д'Арк изгоняет проституток из военного лагеря. Миниатюра из «Вигилий на смерть Карла VII» Марциала Овернского. BNF. Ms. fr. 5054. Fol. 60v, 1484 г.

И все же здесь, несмотря на прекрасную осведомленность и автора текста, и художника о событиях более чем 50-летней давности, присутствовало одно исключение. На fol. 60v, в начале главки «Как Дева избила двух проституток и сломала свой меч»[295], была помещена миниатюра соответствующего содержания, имевшая мало общего с действительностью (ил. 12).

Об этом, явно вымышленном, эпизоде не сообщалось ни в одном источнике, созданном при жизни Жанны д'Арк. И сама она на допросах в Руане также не говорила ничего подобного. Таким образом, впервые о скандале, якобы разыгравшемся в стане французского войска, «вспомнили» только на процессе по реабилитации. Сразу несколько свидетелей, опрошенных в 1455–1456 гг., сообщали, что Дева преследовала по всему лагерю с обнаженным мечом в руках девиц легкого поведения, традиционно сопровождавших любую средневековую армию[296]. Впрочем, рассказы эти сильно отличались друг от друга: не совпадали ни место действия, ни время, ни иные детали повествования.

Так, Луи де Кут, оруженосец Жанны, заявлял, что лично наблюдал подобную сцену около Шато-Тьерри, где его хозяйка пыталась вразумить подобным образом некую «сожительницу солдата, разъезжавшую верхом». Никакого физического вреда этой особе Дева не причинила, но лишь «со всей добротой и мягкостью» призвала ее покинуть войско[297]. Симон Бокруа, участник освобождения Орлеана, перенеся действие в долину Луары, настаивал, что Жанна полностью очистила ряды французских солдат от женщин дурной репутации, сделав исключение лишь для тех, кто был намерен заключить законный брак[298]. Практически идентичную историю рассказывал и житель Орлеана Пьер Миле, уточняя тем не менее, что «высылка» проституток из войска сопровождалась «многочисленными угрозами» со стороны французской героини[299].

Наиболее же законченный вид история с преследованием девиц легкого поведения обрела на процессе по реабилитации в показаниях герцога Алансонского:

Кроме того заявил, что Жанна была целомудренна и сильно не любила женщин, которые сопровождали войско. Свидетель видел в Сен-Дени, возвращаясь с коронации, как она с обнаженным мечом преследовала девушку, сожительствующую с солдатами, столь [энергично], что во время погони сломала меч о [свою жертву][300].

Именно этот эпизод и был изображен на миниатюре к «Вигилиям на смерть Карла VII» Марциала Овернского, который явно поверил в рассказ Жана Алансонского и обратил особое внимание на сломанный меч французской героини, хотя и изменил (в который уже раз!) место действия: «Эта Дева по пути [в Осер] / Натолкнулась на двух девиц и их клиента, / Ведущих распутную жизнь, / И ударила со всей силы, / Как только могла, своим мечом по их [спинам] / И [по спинам] солдат, / От чего [меч] развалился на две части»[301].

Важно отметить, что оружие, которым, по свидетельству очевидцев, действовала Жанна, преследуя проституток, являлось одним из наиболее значимых ее атрибутов, подтверждавших особый статус девушки как королевского военачальника. Именно так воспринимали французскую героиню еще при жизни, и совершенно не случайно Клеман де Фокамберг на созданном им в 1429 г. «портрете» дал ей в руки не только знамя, но и меч (ил. 10). Положение Девы как «славного героя», «капитана» и даже «главнокомандующего» подчеркивали и другие современники событий[302]. Те же определения использовали и многочисленные свидетели на процессе по реабилитации 1455–1456 гг.[303]

Но, похоже, исключительно как военачальника Жанну д'Арк никогда и не воспринимали. Ее роль в представлении французов была несравненно больше. По мнению многих авторов XV в., эта девушка не просто руководила сражениями, но и выступала от имени дофина, являлась его правой рукой во всех делах, связанных с войной, практически правила вместо него[304]. Без Жанны Карл не принимал ни одного сколько-нибудь важного решения, он подчинил ей всех остальных своих капитанов[305]. Именно она «создавала» французскую армию, «своим авторитетом и деяниями» обеспечивая приток в нее новых сил[306]. По мнению Ангеррана де Монстреле, официального историографа герцогов Бургундских, по сравнению с прочими королевскими советниками девушка находилась «на вершине власти»[307]. Жорж Шателен, еще один бургундский хронист, отмечал, что его соотечественники, захватив Жанну в плен, радовались больше, чем если бы им в руки угодил сам дофин[308]. А Ги Пап, президент парламента в Гренобле, писал в 1470-х гг., что Дева «правила в течение трех или четырех лет»[309]. Как будто в подтверждение этих слов неизвестный парижский художник, иллюстрировавший рукопись «Вигилий на смерть Карла VII», изобразил свою героиню сидящей рядом с королем в сцене переговоров с жителями Труа (ил. 13).

Превращаясь — пусть всего лишь символически, в воображении европейцев XV в. — в соправителя французского монарха, Жанна обязана была обрести и соответствующие этому статусу атрибуты власти, о чем свидетельствовала прежде всего ее экипировка в Шиноне весной 1429 г., перед началом похода на Орлеан. И первым в этом списке значился меч.

Как отмечают специалисты по истории королевских инсигний, именно этот атрибут всегда символизировал военную власть вождей, служил знаком их превосходства и избранности[310]. По мечам различали и признавали многих героев средневековой литературы, их обретение являлось одной из самых популярных тем рыцарских романов: артуровского цикла, «Песни о Роланде», «Песни о Сиде»[311]. Часто такое оружие имело легендарное происхождение, как, например, меч Давида, доставшийся Галахаду и указавший на его избранность в качестве короля Сарра[312], или меч Артура Эскалибур, принадлежавший ирландским племенам богини Дану[313].

Ил. 13. Карл VII и Жанна д'Арк принимают капитуляцию Труа. Миниатюра из «Вигилий на смерть Карла VII» Марциала Овернского. BNF. Ms. fr. 5054. Fol. 62, 1484 г.

Обретение меча, безусловно, являлось прежде всего рыцарской темой. Вспомним однако, что свой второй меч, с помощью которого он утвердил владычество над Британией, Артур взял с алтаря, сумев вытащить его из-под лежавшего на нем камня[314]. Как отмечал Янош Бак, данная сцена отсылала в первую очередь к церемонии коронации[315], и тот же самый сюжет являлся одним из важнейших в эпопее Жанны д'Арк. На протяжении всей своей недолгой политической карьеры она (как Артур или Сид) владела несколькими мечами: один из них подарили жители Вокулера[316], другой — Робер де Бодрикур, капитан этой крепости[317], третий девушка добыла в сражении у противника-бургундца[318]. Но главным — как для нее самой, так и для ее современников — всегда оставался меч, найденный в монастыре Сент-Катрин-де-Фьербуа.

История чудесного обретения этого оружия была известна современникам еще при жизни Жанны д'Арк. Уже 4 июня 1429 г. анонимный итальянский купец, находившийся в то время в Бретани, сообщал на родину, что девушка «нашла в церкви древний меч, на котором выгравированы девять крестов»[319]. Более детальное описание присутствовало в записках секретаря Ларошельской ратуши, датирующихся осенью 1429 г. Он полагал, что сам дофин Карл по просьбе девушки послал в аббатство гонца, и тот — к большому удивлению местной братии — обнаружил меч в «сундуке, который стоял за главным алтарем [церкви] и который не открывали более двадцати лет»[320].

Эти рассказы, тем не менее, отличались от информации, которую сама Жанна сообщила судьям на одном из первых допросов в Руане. Согласно ее словам, меч, о котором ей было дано откровение Свыше, находился в заалтарном пространстве и его выкопали прямо из-под пола. От долгого пребывания в земле он покрылся ржавчиной, а когда его отчистили, то на нем обнаружились пять крестов[321].

Оружие это, как полагали современники, имело легендарное происхождение. Считалось, что оно принадлежало Карлу Мартеллу, лично оставившему его в аббатстве после победы над сарацинами осенью 732 г.[322] Важность обретения Жанной д'Арк именно этого меча подчеркивалась тем фактом, что его первый владелец формально не являлся франкским королем, он был всесильным майордомом, королевским военачальником, в руках которого, впрочем, и находилась реальная власть[323]. Таким образом, обладание мечом Карла Мартелла лишний раз подчеркивало ту особую роль, которую играла Орлеанская Дева при дофине Карле.

В откликах современников Жанны д'Арк, а также их ближайших потомков меч из Сент-Катрин-де-Фьербуа занимал центральное место: именно его, согласно показаниям на процессе по реабилитации, девушка и сжимала в руке, преследуя в военном лагере проституток[324]. И хотя сама история была явно выдумана (о чем говорило хотя бы разнообразие городов, где якобы происходила эта стычка), легенда о сломанном мече оказывалась чрезвычайно важна для французов, поскольку наилучшим образом объясняла сам факт поражения и гибели Девы.

Данная версия событий получила развитие в хронике Жана Шартье, завершившей в 1460 г. «Большие французские хроники»[325]. Если учесть, что сочинение принадлежало перу официального историографа королевства, не приходится удивляться, что поломка меча в стычке с проститутками приобретала здесь весьма специфическую интерпретацию. Хронист сообщал, что сам Карл VII был очень недоволен происшедшим:

И было в этом войске множество распущенных женщин, которые мешали солдатам верно служить королю. И видя это, упомянутая Жанна-Дева, призвав каждого [воина] к наступлению, выхватила меч и ударила им двух или трех [проституток] с такой силой, что сломала свое оружие. Отчего король был крайне огорчен и раздосадован и заявил, что ей следовало взять в руки добрую дубину и сражаться ею, но не использовать таким образом меч, который она получила чудесным образом, как она сама утверждала[326].

Таким образом, объясняя причины поражения девушки и ее смерти, Жан Шартье прямо указывал на то, что поломка меча явилась знаком Свыше для окончания ее военной миссии. Тем не менее Жанна не смогла правильно истолковать это указание, продолжила сражаться, а потому проиграла, попала в плен и погибла[327].

Отчасти данная история, вне всякого сомнения, основывалась на показаниях Жана Алансонского на процессе по реабилитации: герцог, единственный из всех свидетелей, сообщал о поломке меча Жанны в момент погони за девицами легкого поведения. Однако у того, что Жан Шартье предпочел именно историю со сломанным мечом, могла быть и совершенно иная подоплека. Возможно, официальный королевский историограф пытался таким образом затушевать другую версию, объяснявшую поражение и гибель своей героини, — версию о предательстве Орлеанской Девы, совершенном приближенными Карла VII или даже самим королем.

* * *

Вне всякого сомнения, начало формированию данной легенды было положено в момент пленения Жанны д'Арк под Компьенем. Весной 1430 г. в результате неудачных военных действий близ Марньи-сюр-Уаз город оказался осажден бургундскими войсками, прибывшими из-под Клервуа, к которым вскоре присоединился английский гарнизон Венетты. В ходе очередной операции по освобождению Компьеня Жанна, явившаяся со своим отрядом на помощь местным жителям, оказалась зажата возле крепостного рва, мост через который был поднят, а городские ворота — закрыты. Бургундский лучник стянул девушку с коня и вынудил ее отдать ему свой меч. Это произошло 23 мая 1430 г.

Известие о пленении быстро распространилось во Франции и за ее пределами. Уже 22 июня того же года неизвестный итальянский купец в письме, направленном из Брюгге в Венецию, восклицал: «Пусть Богу будет угодно, чтобы это оказалось неправдой!»[328]. Даже скептически относившийся к Деве Ангерран де Монстреле, лично присутствовавший при ее передаче герцогу Бургундскому, отмечал, насколько сильное недовольство вызвала эта потеря у французов[329]. О том, что сторонники Карла VII были искренне огорчены судьбой своей героини, свидетельствовал позднее и Тома Базен, называвший ее пленение «неудачным и печальным событием»[330].

Несмотря на столь единодушные отклики на случившееся в Компьене, авторы первой половины XV в. никак не комментировали обстоятельства, приведшие к столь трагическому концу военной карьеры Жанны д'Арк. Лишь после процесса по ее реабилитации 1455–1456 гг. французские хронисты обратились к подробностям ее жизни и, в частности, к событиям 23 мая 1430 г. Именно с этого момента, насколько можно судить, в исторических сочинениях начала разрабатываться версия возможного предательства, ставшего причиной гибели девушки[331].

Одним из первых на существование подобных слухов указал анонимный автор «Компиляции о миссии, победах и пленении Жанны Девы», созданной в Орлеане в самом конце XV в. С его точки зрения, виноват в этом ужасном событии был военный гарнизон Компьеня:

Некоторые считают, что она не смогла спастись из-за [предательства] кого-то из французов. В это легко верится, поскольку [в сражении] никто из значимых персон, кроме нее, не был ни ранен, ни захвачен в плен. Я не утверждаю, что это правда, но, как бы там ни было, это стало большой потерей для короля и королевства[332].

Того же мнения придерживался и Матье Томассен, начавший в 1456 г. по приказу дофина Людовика (будущего Людовика XI) составлять свой Registre delphinal, который прямо заявлял, что Жанна «была предана» под Компьенем[333].

Назывались в источниках второй половины XV в. и имена конкретных людей, якобы ставших причиной пленения французской героини. Для декана аббатства Сен-Тибо в Меце таким человеком был Жорж де Ла Тремуй, великий камергер Карла VII, завидовавший военным успехам Жанны[334]. Алан Бушар, писавший на рубеже XV–XVI вв., полагал, что виновным следует считать Гийома де Флави, капитана Компьеня, приказавшего закрыть перед девушкой ворота. Хронист прямо называл своего героя «предателем» (traitre Flavy) и сообщал, что тот «продал Деву бургундцам и англичанам, а для того, чтобы достичь своей цели, заставил ее выйти из города и принять участие в сражении»[335].

Однако практически одновременно с версией о предательстве, имевшем место под стенами Компьеня, начала набирать силу и несколько иная трактовка событий. Многие авторы второй половины XV в. отмечали, что у капитанов французского войска вызывали раздражение военные успехи Жанны д'Арк, а также подчеркивали, что основной причиной ее поражения была всеобщая зависть:

И не раз с тех пор утверждалось, что по причине зависти французских капитанов, а также в связи с симпатией, которую испытывали некоторые члены королевского совета к Филиппу Бургундскому и Жану Люксембургскому, Жанна д'Арк и была приговорена к смерти на костре[336].

Анонимному создателю «Хроники Турне» вторил автор «Хроники Лотарингии», ошибочно относивший момент пленения Девы к битве за Руан, но также полагавший, что причиной ее гибели стало отношение к ней «некоторых военных»[337].

Как отмечала Колетт Бон, подобные чувства окружавших Жанну капитанов были, вероятно, вполне естественны: с ее появлением любая удачная операция французов почти автоматически становилась ее личной заслугой, усилия же всех прочих оказывались в тени[338]. Не случайно ее пленение под Компьенем и в более позднее время часто объяснялось завистью королевских военачальников. Так, в чрезвычайно популярных в XVI — начале XVII в. «Анналах и хрониках» Николя Жиля[339] назывались сразу две возможные причины неудачи, постигшей Жанну д'Арк. Кое-кто поговаривал, замечал автор, что давка на мосту через крепостной ров была столь велика, что Дева просто не смогла вернуться в город[340]. Однако имелись и «другие», считавшие, что ворота Компьеня были закрыты специально — «по приказу некоторых французских капитанов, завидовавших военным успехам Жанны и ее славе»[341].

Наконец, наиболее радикальная версия событий была предложена в «Хронике» Персеваля де Каньи, приближенного герцога Алансонского и непосредственного участника Столетней войны. С его точки зрения, причиной поражения и гибели Жанны д'Арк стало полнейшее непонимание, очень быстро возникшее между ней и ближайшим окружением Карла VII.

Главной задачей своей героини де Каньи полагал освобождение от захватчиков всей территории Франции и возвращение королю его «сеньории»[342]. Вот почему после визита в Реймс Жанна начала готовить поход на Париж, хотя Карл возражал против такого развития событий: «Казалось, что ему советовали нечто обратное желаниям Девы, герцога Алансонского и [людей] из их окружения»[343]. Точно так же после неудачного штурма столицы король — против воли Жанны — приказал войскам отходить в Сен-Дени, что вызвало у девушки и ее окружения «большое огорчение»[344]. Именно в этот момент, по мнению хрониста, «желания Девы и королевской армии разошлись»[345]. Тогда же Карла VII покинул и герцог Алансонский, попытавшийся было испросить у монарха дозволения забрать свою боевую подругу с собой в Нормандию, что, однако, противоречило планам ближайшего окружения Карла — Реньо Шартрского, Жоржа де Ла Тремуйя и Рауля де Гокура[346]. По этому поводу автор замечал: «Она совершала поступки, невообразимые для тех, кто ее не видел, и можно сказать, совершила бы их еще больше, если бы король и его совет действительно хорошо к ней относились»[347].

В отличие от многих своих современников, Персеваль де Каньи не связывал пленение Жанны с возможным предательством Гийома де Флави или с завистью королевских военачальников. С его точки зрения, и в Компьень девушка отправилась лишь потому, что была крайне недовольна отношением к ней членов королевского совета[348]. Однако в этом сражении удача навсегда покинула ее, поскольку ей — лишенной всякой поддержки — перестали верить даже простые солдаты[349]. Завершая свой рассказ, хронист весьма жестко оценивал поведение Карла VII после смерти его ближайшей помощницы: критикуя французского правителя за мирные переговоры с бургундцами, он замечал, что королю «больше нравится раздаривать свои земли и имущество, нежели надевать доспехи и сражаться на войне»[350].

«Хроника» Персеваля де Каньи была записана около 1436–1438 гг.[351] Иными словами, в тот момент, когда за перо взялся Жан Шартье, история о возможном предательстве, совершенном в отношении Жанны д'Арк Карлом VII и его окружением, была хорошо известна в образованных кругах Франции, и, как мне представляется, именно ее желал заменить на историю о сломанном мече королевский историограф. В официальной хронике, создающейся главным образом для монарха, он не мог пересказывать слухи, бросавшие тень на его главного заказчика и читателя. Не случайно даже имя Гийома де Флави упоминалось здесь лишь мельком[352]. Не случайно и то, что версия Жана Шартье о сломанном мече как причине гибели Жанны д'Арк оказалась воспроизведена в другом прокоролевском сочинении второй половины XV в. — в «Вигилиях на смерть Карла VII» Марциала Овернского, лишь слегка смягчившего рассказ своего предшественника[353].

Как отмечал Герд Крюмейх, данная легенда просуществовала вплоть до 1880-х гг., хотя на страницах исторических трудов она упоминалась лишь эпизодически[354]. Однако еще раньше, уже в 30-х гг. XV столетия, возникло другое объяснение постигшей Жанну д'Арк неудачи. Эта версия основывалась на утрате французской героиней девственности, что, как полагали некоторые авторы, и привело ее к поражению.

* * *

Любопытно, что такая трактовка событий в большей степени была характерна для сочинений иностранцев. Так, Иоганн Нидер, создававший свой знаменитый «Муравейник» (Formicarius) в 1431–1449 гг., во время Базельского собора[355], где он имел возможность общаться с некоторыми из судей Жанны д'Арк в 1431 г., останавливался, в частности, на особенностях этого процесса и на звучавших там обвинениях девушки в колдовстве. По его мнению, французская героиня попросту не могла не попасть в плен, ибо в какой-то момент вступила в сговор с дьяволом и действовала согласно его наущениям. Именно по этой причине она и лишилась девственности, поскольку ведьма в принципе не могла остаться непорочной: свое соглашение с Нечистым она подтверждала, вступив с ним в интимную связь[356]. Таким образом, замечал Нидер, нет ничего удивительного в том, что Жанна д'Арк потерпела поражение и предстала перед судом — напротив, такой конец был для нее совершенно закономерен.

Наиболее ясно мысль о том, что неудача, постигшая французскую героиню, связана именно с утратой девственности, была высказана у Бернардино Корио, писавшего на рубеже XV–XVI вв.: пока она хранила целомудрие, полагал он, она оставалась непобедима[357]. Возможно, итальянский историк основывался в данном случае на «Комментариях» Энеа Сильвио Пикколомини (будущего папы римского Пия II), где отмечалась особая надменность, присущая французам, которым Дева была послана именно для того, чтобы указать на их грехи[358]. Однако, если Жанна действительно утратила девственность, как полагал Корио, она, безусловно, лишилась морального права служить примером для соотечественников, но уподобилась им самим.

Уверенность в том, что все без исключения представители французской нации — это погрязшие в грехе развратники, разделяли, конечно же, и многие английские авторы, не гнушавшиеся никакими средствами для очернения своих главных политических противников. Например, в анонимной поэме XIV в. «Спор англичанина и француза» утверждалось, что излишне похотливые француженки вынуждены заниматься самоудовлетворением. Роберт Редман развивал ту же мысль в «Истории Генриха V» (1470-е гг.), рассказывая о происхождении Салического закона. По мнению автора, отказывая французским женщинам в праве наследовать своим отцам, король Фарамонд пытался таким образом наказать их за распутство. Впрочем, нравы французских мужчин, по мнению англичан, также были далеко не идеальны. Томас Уолсингем в «Истории Англии» (законченной после 1422 г.) вспоминал, в частности, прославленного коннетабля Карла V, Бертрана Дюгеклена, погрязшего в разврате и стремившегося любыми способами утолить свою похоть — вплоть до совокупления с иудейками[359].

Жанна-Дева, каковой она и являлась в действительности, представлялась явным отклонением от нормы, но именно поэтому она и вызывала у англичан такой страх. Об этом, подчас совершенно иррациональном, ужасе на процессе по реабилитации 1455–1456 гг. вспоминали практически все свидетели. Они заявляли, что противники опасались девушки-воительницы «больше, чем сотни воинов», и не осмеливались появляться там, где, по слухам, она могла находиться[360]. Они отказывались осаждать города, если им становилось известно, что туда прибыла Жанна[361], поскольку были уверены в ее колдовских способностях, при помощи которых она постоянно одерживала победы[362].

О том, что французская героиня — на самом деле обычная армейская потаскуха (ribaude), обманом проникшая в войско, англичане не уставали твердить на протяжении всех военных кампаний, в которых она принимала участие, начиная со снятия осады с Орлеана[363]. По-видимому, эти слухи были распространены настолько широко, что симпатизировавшие Жанне авторы считали своим долгом всячески ее оправдывать[364]. Так, Тома Базен писал в «Истории Карла VII»:

Она утверждала, что посвятила свою девственность Господу. И этот обет она исполнила, несмотря на то что долгое время находилась среди солдат, а также людей распущенных и лишенных морали. Однако упрекнуть ее ни в чем было нельзя. Напротив, когда матроны осматривали ее, дабы удостовериться в ее девственности… они так и не сумели найти ничего предосудительного, а лишь убедились, что она осталась совершенно нетронутой[365].

Подобные заявления, впрочем, отнюдь не мешали англичанам, а также их идейным сторонникам и позднее сомневаться в нравственности французской героини. Характерным примером могут служить размышления шотландского историка Гектора Боэция, прямо писавшего в 1526 г. о том, что Дева оставалась непобедимой лишь до утраты девственности[366]. А если все же кто-то из англичан не решался оспорить целомудрие Жанны (например, Эдвард Холл в 1542 г. или Ричард Графтон в 1568 г.), то заявлял, что она осталась невинной лишь потому, что была слишком уродлива, чтобы привлечь внимание кого-либо из мужчин[367]. Анонимный продолжатель «Хроники Брута» (1464–1470 гг.), напротив, полагал, что Дева не только лишилась невинности, но и была (или притворялась) беременной во время обвинительного процесса[368]. Его рассказ затем оказался воспроизведен у Уильяма Кэкстона (1482 г.) и Полидора Вергилия (1534 г.)[369]. Особую же популярность эта идея получила после знакомства английской публики с «Генрихом VI» Уильяма Шекспира:

Помилуй, бог! Беременна святая! Вот чудо величайшее твое! Иль к этому вела святая жизнь? Она с дофином славно забавлялась, Предвидел я, на что она сошлется[370].

Очевидно, что, изображая Жанну девицей с сомнительной репутацией, англичанам было проще смириться с ее существованием. В качестве армейской проститутки она становилась понятной и нестрашной. Ведь статус публичной женщины для средневекового общества XV в. являлся вполне определенным, тогда как девственницы воспринимались как отклонение от нормы, как асоциальное явление. Они уподоблялись ангелам, а их существование — жизни в Раю[371]. Неслучайно в первом печатном издании «Вигилий на смерть Карла VII» сам Марциал Овернский (или его публикатор) отредактировал характеристику, данную Жанне д'Арк: вместо «знака Господа» он назвал ее «Божьим ангелом»[372].

Как отмечал Пьер Браун, тело девственницы пугало людей Средневековья: его следовало дефлорировать, превратить в обычное и, таким образом, восстановить естественное положение вещей[373]. Вот почему на процессе по реабилитации французской героини речь постоянно заходила о попытках изнасиловать ее в руанской тюрьме, предпринятых то ли стражниками[374], то ли каким-то высокопоставленным английским сеньором[375]. Эти рассказы не только объясняли окружающим, почему Дева до последней минуты своей жизни так решительно отказывалась снять мужской костюм. Они также свидетельствовали о том, что англичанам на самом деле хотелось лишить их пленницу невинности, дабы наконец перестать ее бояться…

* * *

Существовавшие параллельно две версии поражения Жанны д'Арк — через утрату девственности или через утрату меча — в действительности являлись морфологически близкими[376]. Ведь меч на протяжении Античности и Средневековья воспринимался не только как фаллический символ, но и как символ сексуального воздержания[377]. Легендарное оружие Орлеанской Девы, согласно показаниям Жана Алансонского, «Хронике» Жана Шартье и «Вигилиям на смерть Карла VII» Марциала Овернского, ломалось при ударе о спины двух проституток, которых французская героиня пыталась изгнать из военного лагеря. Таким образом, эти сомнительные особы символизировали всеобщее падение нравов, царившее во французском войске, — то, с чем намеревалась покончить Жанна д'Арк.

Как свидетельствовал на процессе по реабилитации Жан Пакерель, духовник девушки, она была совершенно уверена в том, что присутствие в армии девиц легкого поведения приведет французов к гибели. Он утверждал, что накануне атаки на крепость Сен-Лу в Орлеане Жанна приказала воинам исповедаться, а их командирам — проследить за тем, чтобы ни одна «недостойная особа не последовала за солдатами, поскольку в ином случае Господь по причине их греховного поведения обречет [французов] на поражение в войне»[378]. Иными словами, проститутки мешали Жанне в соблюдении сразу двух данных ею обетов — в сохранении целомудрия и в выполнении ее главной задачи — освобождении Франции от захватчиков[379].

Легенда о сломанном мече, возможно, отчасти основанная на слухах об утраченной Жанной д'Арк девственности, усиливала впечатление провала ее миссии, но в то же самое время полностью его объясняла. Ведь лишившийся власти правитель любого ранга (будь то сам король, его консорт или военачальник) должен был умереть — в действительности и/или символически. Подобное объяснение выглядело наиболее логичным, а потому наиболее рациональным. Вот почему в парадном кодексе «Вигилий на смерть Карла VII» Марциала Овернского и появилась миниатюра, представляющая сцену изгнания проституток Орлеанской Девой, — уникальное, а потому особо ценное для нас свидетельство процесса осмысления французами второй половины XV столетия своего недавнего прошлого.

Глава 4.

Сомнительная святая

Когда я была сделана, без различия Осторожному королю, другу Божьему, Подчинялись повсюду во Франции, Кроме как в Кале — сильной крепости. Это было правдой[380].

Слова эти были выгравированы на памятной медали, отчеканенной в 1451 г. в честь Карла VII и знаменующей скорое окончание Столетней войны. После взятия Руана в 1449 г. отдельные стычки и масштабные сражения с противником происходили все реже, и удача везде сопутствовала французам. Так случилось 15 апреля 1450 г. при Форминьи, где, благодаря активному использованию артиллерии, английская армия, находившаяся в Нормандии, была практически уничтожена. Так произошло 17 июля 1453 г. при Кастийоне — в последней крупной битве Столетней войны, в которой англичане также потерпели сокрушительное поражение. Еще через три месяца, 19 октября 1453 г., французы заняли Бордо, и военные действия между двумя королевствами были наконец полностью прекращены[381]. И хотя никакого мирного договора, подводящего итог столь давнему противостоянию, так и не было заключено[382], Карл VII мог с полным правом носить отныне когномен «Победитель» (Victorieux)[383].

Окончание, пусть отчасти и формальное, Столетней войны и состоявшийся в 1455–1456 гг. процесс по реабилитации Жанны д'Арк не только укрепили положение французского монарха и обелили память о его главной «помощнице» в глазах современников. Они, по всей видимости, положили также начало открытому обсуждению соотечественниками Орлеанской Девы вопроса о ее возможной святости. По мнению Режин Перну и В. И. Райцеса, «Сводное изложение» инквизитора Франции Жана Бреаля, подводящее итог слушаниям 1455–1456 гг., являлось первым шагом к признанию данного факта[384]. Сходную позицию занимал и Пьер Тиссе, полагавший, что показания свидетелей на процессе по реабилитации отражали определенный сдвиг в восприятии девушки в кругах, близких к участникам ее реабилитации, причем не только среди образованных французов, но и среди простых обывателей[385].

Что же касается более поздних откликов на эпопею Жанны д'Арк, то и здесь уверенность в ее подлинной святости высказывалась регулярно. В «Кратком изложении истории Франции», преподнесенном в 1458 г. Карлу VII, королевский секретарь Ноэль де Фрибуа настаивал, что «Дева, без сомнения, пребывает в Раю»[386]. Официальный историограф герцогов Бургундских Жорж Шателен утверждал в стихотворной «Коллекции удивительных событий, случившихся в наше время» (1464–1466 гг.), что выдающиеся военные подвиги девушки снискали ей нимб святой[387]. Тома Базен, епископ Лизье и один из ближайших соратников Карла VII, в своей «Истории», законченной в 1472 г., отмечал, что не следует удивляться трагической гибели Девы, ибо таков удел всех мучеников, начиная с Иисуса Христа, его пророков и апостолов[388]. Эти и подобные им рассуждения[389] позволили в свое время Филиппу Контамину высказать предположение, что идея канонизации Жанны д'Арк во второй половине XV в. буквально витала в воздухе[390].

Тем не менее, от того периода у нас не сохранилось ни одного «портрета» Орлеанской Девы, где была бы визуализирована идея ее возможной святости. Единственная миниатюра, на которой французская героиня оказалась изображена с нимбом над головой и которую историки XIX — начала XX в. традиционно датировали XV столетием, в действительности являлась грубой подделкой (ил. 14). Читающей публике она была впервые представлена в иллюстрированном издании «Жанны д'Арк» Анри Валлона[391], не сомневавшегося в исключительных качествах своей героини[392], всеми силами ратовавшего за ее скорейшую канонизацию[393] и пытавшегося любым способом подтвердить необходимость данного политического решения[394]. Однако все подлинные изображения Орлеанской Девы, относящиеся к XV в., — уже знакомые нам рисунок Клемана де Фокамберга, инициалы к различным рукописям, миниатюры к «Защитнику дам» Мартина Ле Франка и к «Вигилиям» Марциала Овернского — идею ее святости никак не развивали.

Ил. 14. Неизвестный художник. Дева Мария, Христос, архангел Михаил и Жанна д'Арк с нимбом над головой. Подделка XIX в.: Wallon H. Jeanne d'Arc. Edition illustrée d'après les Monuments d'Art depuis le quinzième siècle jusqu'à nos jours. 3 éd. P., 1877 (вклейка).

Более того, именно во второй половине XV столетия во Франции произошли существенные изменения в самих принципах историописания. Под влиянием итальянского гуманизма в кругах парижских интеллектуалов формировались устойчивый интерес к проблеме личной ответственности человека за любые его деяния и, как следствие, склонность к использованию героического дискурса для описания событий прошлого[395]. Изложение, таким образом, должно было следовать строго за главным персонажем истории, которым в подавляющем большинстве случаев оказывался тот или иной правитель. Преимущественно этот принцип построения сочинений, посвященных в том числе периоду Столетней войны, мы и наблюдаем в хрониках, создававшихся во Франции в 1450–1490-е гг. Важно учитывать и то обстоятельство, что их авторы были не просто лояльны королевской власти — чаще всего они входили в число наиболее приближенных к особе монарха людей.

Так, Жиль ле Бувье герольд Берри, автор «Хроники», охватывающей события 1402–1455 гг., в 22 года поступил на службу к будущему Карлу VII и оставался его верным соратником на протяжении всей своей жизни. Именно дофин назначил его герольдом, а в 1451 г., после отвоевания Нормандии и Гиени, Жиль получил должность гербового короля французов (roi d'armes des Français) — первого в истории страны[396]. Обязанный карьерой и положением в обществе своему высокому покровителю, Бувье избрал соответствующий стиль изложения при составлении хроники. В описании всех без исключения событий Столетней войны центральное место отводилось Карлу VII: это он собирал войска, укреплял их дух, руководил сражениями[397]. Имя Жанны д'Арк Герольд Берри вспоминал лишь от случая к случаю и даже не упомянул о ее участии в коронации дофина в Реймсе[398]. Утверждая, что появление девушки на исторической сцене расценивалось окружающими как «Божественное чудо», хронист тем самым хотел всего лишь дополнительно подчеркнуть законность претензий Карла на французский престол[399].

На сходных позициях стоял и Пьер Шуане, личный врач и астролог Людовика XI, по заказу монарха и, возможно, при его личном участии составивший в 1481–1482 гг. «Розарий войн» (Rosier des guerres) — наставление дофину (будущему Карлу VIII), также включавшее историческую хронику[400]. События Столетней войны и правления Карла VII Шуане излагал с опорой на сочинение Жиля ле Бувье[401], а потому его главным героем вновь оказывался сам король, а Жанна д'Арк появлялась на листах рукописи лишь эпизодически. Она вновь отсутствовала в сцене коронации[402] и при описании важнейших военных операций, на ее долю оставались лишь поражения — неудачный штурм Парижа, пленение под Компьенем и гибель в Руане[403].

Идентичная манера повествования была присуща и Роберу Гагену, выпускнику Сорбонны, доктору канонического права, декану факультета декретов и одному из основателей университетского издательства. Долгие годы находясь на службе у Людовика XI, а затем у Карла VIII, Гаген не раз отправлялся по их поручению с различными дипломатическими миссиями[404]. А потому и его «Компендиум о происхождении и деяниях французов» (Compendium de origine et gestis francorum), опубликованный в 1495 г., в действительности был посвящен исключительно деяниям королей: даже победа под Орлеаном оказывалась здесь делом рук лично Карла VII и описывалась как решающее событие в его дальнейшей судьбе[405].

Ни в одном из этих сочинений идея святости Жанны д'Арк не рассматривалась вовсе: в официальном, прокоролевском историописании военные свершения девушки к концу XV в. явно отошли на второй план, и «Вигилии на смерть Карла VII» Марциала Овернского, посвятившего Орлеанской Деве немало строк, оставались на подобном фоне любопытным исключением. Сложившаяся ситуация дала многим современным специалистам по études johanniques (исследованиям, посвященным эпопее Жанны д'Арк) повод утверждать, что с этого момента соотечественники как бы «забыли» о своей героине и «вспомнили» о ней только в XIX столетии[406]. И все же, несмотря на радикальные изменения в понимании и интерпретации прошлого и смену общего политического климата в стране, во Франции существовал по крайней мере один город, уже в XV в. превратившийся в подлинное «место памяти» о Жанне д'Арк. Этим городом был, конечно же, Орлеан, для жителей которого девушка навечно осталась главным действующим лицом Столетней войны.

* * *

Именно во второй половине XV — начале XVI в., когда французские историки так редко упоминали о том, какую роль сыграла Дева в освобождении своей родной страны от захватчиков, в Орлеане был создан весьма внушительный корпус текстов, преимущественно или исключительно посвященных Жанне д'Арк. К нему относились уже неоднократно упоминавшиеся ранее «Дневник осады Орлеана» (Journal du siège d'Orléans), «Хроника Девы» (Chronique de la Pucelle), «Мистерия об осаде Орлеана» (Mistere du siege d'Orleans), «Компиляция о миссии, победах и пленении Жанны Девы» (Compilation sur la mission, les victoires et la capture de Jeanne la Pucelle), а также «Хроника 8 мая» (Chronique de la fête du 8 mai)[407]. Насколько можно судить, все эти тексты создавались уже после процесса по реабилитации Жанны д'Арк 1455–1456 гг.[408], на что указывала масса подробностей, заимствованных авторами из материалов слушаний и, в частности, из показаний военных компаньонов французской героини, описывавших ее действия в ходе снятия английской осады с города. Опора на эти сведения определила и особенности трактовки личности самой девушки в корпусе орлеанских текстов. Их авторы не просто упоминали о ее возможной святости — они утверждали, что это непреложная истина, приводя в подтверждение своих слов доводы, опиравшиеся на систему доказательств, принятую в канонизационных процессах[409].

Первым из них, безусловно, являлась оценка буквально всех без исключения деяний Жанны д'Арк как чудесных, т. е. подтверждавших Божественный характер ее миссии. Вслед за показаниями Жана де Нуйомпона и Бертрана де Пуланжи, которые сопровождали девушку из Вокулера в Шинон на встречу с дофином Карлом и подробно рассказали о проделанном пути на процессе по реабилитации, орлеанские авторы расценивали это путешествие по занятой противником территории как нечто исключительное, как «небывалое предприятие», в благополучный исход которого никто не верил[410].

Не менее удивительными и заслуживающими определения «чудо» (miracle) были и последующие события: встреча с Карлом и узнавание его в толпе придворных[411]; раскрытие так называемого королевского секрета (содержания молитвы дофина о спасении королевства)[412]; удачное окончание допросов девушки, которые проводились по приказу Карла членами университета в Пуатье[413]; переправа французского войска через Луару[414]; и, конечно же, освобождение Орлеана[415].

Каждому из этих чудесных деяний предшествовало «пророчество» (prophécie), которое давала Жанна д'Арк и которое в обязательном порядке исполнялось, что для орлеанских авторов являлось еще одним неоспоримым доказательством святости девушки. Так, по их мнению, она верно предсказала благополучное завершение путешествия из Вокулера в Шинон[416]; положительное решение, вынесенное университетскими докторами относительно характера ее миссии[417] смену ветра при приближении к Луаре, что позволило королевскому войску без проблем переправиться в Орлеан по воде[418]; смерть английского военачальника Гласдейла[419]; удачную атаку на крепость Ла Турель[420] и многое-многое другое[421].

Все это давало орлеанцам основание прямо называть Жанну д'Арк в своих сочинениях «святой девой»[422], «Божьим творением»[423], «святой рукой Господа»[424], «[девушкой,] преисполненной святости»[425] и уподоблять ее местным, официально канонизированным святым — Эверту и Эньяну. Автор «Хроники 8 мая» сообщал, что своих небесных покровителей жители регулярно видели на крепостных стенах: их молитвами — а также удачными военными операциями, осуществленными Девой, — город и был в конце концов спасен[426].

К сожалению, нам не известно, имелись ли хотя бы в одной оригинальной рукописи сочинений, созданных в Орлеане и посвященных деяниям Жанны д'Арк, миниатюры или инициалы с ее изображением[427]. Тем не менее на волне неподдельного интереса, проявленного местными жителями к своей освободительнице во второй половине XV столетия, именно в их городе был установлен первый официальный и предназначенный для всеобщего обозрения памятник Орлеанской Деве, вполне, как кажется, подтверждавший идею ее возможной святости.

* * *

В действительности скульптурная группа, появившаяся на мосту через Луару, призвана была в первую очередь увековечить главное событие Столетней войны, с точки зрения орлеанцев, — снятие английской осады с города 8 мая 1429 г. Воспринимаемая как истинное чудо[428], эта победа положила начало уникальному местному празднику, впервые проведенному при участии самой Девы и с тех пор отмечаемому ежегодно[429]. Памятник занимал одно из центральных мест в «топографии» торжеств. В 1650 г. местный знаток древностей Симфорьен Гуйон специально отмечал в своей «Истории церкви, диоцеза, города и университета Орлеана», что религиозная процессия и примкнувшие к ней горожане, покинув после утренней службы 8 мая собор Святого Креста, обходили город по тем улицам, которые существовали на момент осады 1428–1429 гг.[430], и делали обязательную остановку на мосту перед памятником Жанне д'Арк, где предавались молитве[431].

И все же, несмотря на столь важную роль, которую играла данная скульптурная группа в празднике 8 мая на протяжении нескольких столетий[432], об обстоятельствах ее создания мы не располагаем практически никакими достоверными сведениями. Неизвестным остается, когда и кому она была изначально заказана, кто ее оплатил и как выбиралось место для ее установки.

По мнению Шарля дю Лиса, издавшего в 1613 г. сборник поэтических произведений, написанных в честь Жанны д'Арк, и присовокупившего к ним тексты различных коммеморативных табличек из тех французских городов, где бывала при жизни его героиня, памятник в Орлеане был установлен в 1458 г. В подтверждение своих слов он приводил запись некоего «Д. Парана, доктора Сорбонны», якобы лично видевшего скульптуру на мосту[433]. Однако, кем являлся в действительности этот человек и когда именно он побывал в городе, Шарль дю Лис не уточнял. В 1648 г. те же сведения воспроизводились в «Истории и древностях Орлеана» Франсуа Лемэра, ссылавшегося уже на самого Шарля дю Лиса[434]. Но уже в 1650 г. Симфорьен Гуйон высказывался относительно даты установления памятника более осторожно: он полагал, что это произошло «спустя небольшое время после [вынесения] знаменательного решения», т. е. после окончания процесса по реабилитации Девы[435]. Более того, немецкий врач и географ Иероним Мюнцер, в 1495 г. проезжавший через Орлеан и отметивший его «великолепный, в двадцать арок» мост через Луару, ни словом не упомянул о какой бы то ни было возвышающейся на нем скульптуре[436]. И хотя 1458 г. по-прежнему периодически возникает в исследованиях в качестве «точной даты» создания первого памятника Жанне д'Арк[437], в современной историографии отныне принято считать, что его появление следует отнести к самому концу XV в. или к первым годам XVI в.[438]

Кто являлся заказчиком скульптурной группы, сказать также очень сложно. Симфорьен Гуйон полагал, что это были местные жители (les Orleanois). Понтус Хетерс, автор «Истории герцогов Бургундских в шести книгах» (1583 г.), посетивший город в 1560 г. и лично видевший памятник на мосту, утверждал, что он был установлен на средства «девушек и матрон Орлеана»[439]. По мнению Франсуа Лемэра, заказчиком являлся сам Карл VII, желавший увековечить в бронзе встречу в Шиноне, в ходе которой Дева раскрыла ему тайное содержание его молитвы о спасении Франции: вот почему оба персонажа оказались изображены коленопреклоненными[440]. В XIX столетии эти две гипотезы слились воедино, и Шарль Офрер-Дюверне, не ссылаясь при этом ни на какие документальные источники, заявлял, что король, пойдя навстречу настойчивым просьбам горожан увековечить память об их освободительнице, выдал разрешение на возведение памятника, а все расходы взяли на себя «дамы и незамужние девицы Орлеана»[441].

Ил. 15. Памятник Жанне д'Арк в Орлеане (до 1567). Гравюра XVI в.: Wallon H. Jeanne d'Arc. Edition illustrée d'après les Monuments d'Art depuis le quinzième siècle jusqu'à nos jours. 3 éd. P., 1877. P. 378.

Время не сохранило для нас, к сожалению, и имя человека, изготовившего первый вариант скульптурной группы. Известно лишь, что в своем изначальном виде она представляла собой Распятие, у подножия которого возвышалась фигура скорбящей Девы Марии, а по бокам от нее в безмолвной молитве застыли Карл VII и Жанна д'Арк (ил. 15). Именно в таком виде созерцал памятник Понтус Хетерс[442], а также «доктор Паран», упомянутый Шарлем дю Лисом[443].

Однако в 1567 г., в ходе Религиозных войн, Орлеан был захвачен гугенотами, полностью уничтожившими скульптуру. Она была восстановлена только в середине XVII столетия, когда ее подробно описал Симфорьен Гуйон. Отныне, правда, памятник выглядел совершенно иначе (ил. 16):

Образ, отлитый в бронзе и [представляющий собой] скорбящую Богоматерь у подножия Креста, сжимающую в объятьях тело Спасителя и [окруженную] статуями короля Карла VII, с одной стороны, и Девы, с другой, также отлитыми в бронзе.

На сей раз заказчиками выступили мэр и эшевены города, которые наняли местного художника Гектора Леско, пообещав заплатить ему за «восстановительные работы» огромную сумму в 130 турских ливров, не считая расходов на материалы[444]. В новом виде памятник просуществовал до Революции: осенью 1792 г. муниципалитету Орлеана было предложено уничтожить скульптуру как «оскорбляющую чувство свободы французского народа»[445]. Власти города пытались противодействовать данному решению, упирая на то обстоятельство, что памятник Деве представляет собой «славное свидетельство» способности французов «освободиться от английского ига»[446]. Однако 21 сентября решение о сносе скульптурной группы было принято, и представители муниципалитета добились лишь того, чтобы одна из пушек, на изготовление которых пошел весь металл, носила имя Жанны д'Арк[447].

Ил. 16. Памятник Жанне д'Арк в Орлеане (до 1792). Гравюра XVII в.: Wallon H. Jeanne d'Arc. Edition illustrée d'après les Monuments d'Art depuis le quinzième siècle jusqu'à nos jours. 3 éd. P., 1877. P. 379.