Reset

— В мои намерения не входило обидеть вас или всех женщин, сказав то, что я сказал там, на пляже. Я признаю, что был не прав. С моей стороны это было грубиянством.

Объяснение получилось гораздо короче, чем я себе представлял, но добавить мне пока было нечего.

— Женщины достаточно умны, чтобы не обращать внимания на то, что вы говорите, Уильям. Так что оставьте переживания.

Наверное, ей хотелось задеть меня, но алкоголь вновь сыграл нужную роль и амортизировал хлесткую фразу. Я кивнул и даже осмелился примирительно улыбнуться. Мария ответила непроницаемым взглядом. На другое я и не рассчитывал.

Минуя острые, как кинжалы, плечи, я выплыл из склада и ступил на холодный песок. Вслед за мной тянулись тонкие полоски теплого света, и вследствие легкого опьянения мне почудилось, будто бы они опутывают мои ноги, якорями пришвартовывают обратно.

Наваждение прошло, стоило мне оказаться по ту сторону естественной изгороди. Скалы темной сенью обхватили пространство, нависли над моими плечами, словно гоня меня прочь. Они были так убедительны, а мое воображение так распоясалось, что в первый раз я решил, будто мне послышалось. Но все же остановился и обернулся.

Мария шла ко мне, перемалывая босыми ногами колкую насыпь пляжа. Ее небольшие стопы утопали в оставленных мною гигантских следах. Острые плечики ее пиджака вспарывали воздух, и, сторонясь их, ветер, разбрасывал ее волосы. Она позвала во второй раз.

— Мистер Уоксон.

Я выпрямился во весь рост. Если она пошла за мной, то только с миром. Значит, моя дипломатичность дала плоды. Остается только не дать сбой на финишной черте.

— Если вы не торопитесь в номер, я бы хотела показать вам кое-что… занимательное.

— В номере меня ждет только Ивлин, так что я определенно туда не тороплюсь.

Мария улыбнулась и поспешила отвернуться. Мы вновь возвращались к складу-храму. Песок съедал наши шаги, оставляя неглубокие шрамы на пляже.

— За что вы так не жалуете вашего друга?

— Это лишь шутка. Однако Ивлин и правда бывает чересчур… заботлив.

— Мы заботимся о людях так, как умеем. Не его вина, что его чувство заботы не совпадает с вашим.

Мы вновь подставляемся под льющийся с потолка теплый свет ламп. Мария вышагивает вдоль стеллажей, уводя меня вглубь склада. Мы пересекаем секции, оставляя большинство вещей без внимания.

— Вы правы. — Неожиданно для самого себя соглашаюсь я и, подбодренный состоявшимся конструктивным разговором, продолжаю: — И я уверен, что Иву эта истина уже известна.

Мария оставляет мой комментарий без внимания, хотя моя искренность в теории должна была растопить лед.

Плавный поворот налево, и из-за очередного стеллажа выступает в нерешительности небольшая винтовая лесенка. Отполированные ступеньки закручиваются вверх, и им вторят тонкие резные перила. Мария идет первой. Ее голые ступни еле умещаются на крохотных ступенях. Мне приходится обеими руками держаться за древко перил, так как я поднимаюсь лишь на носочках.

Снаружи склад кажется одноэтажным, но на деле секретная лесенка ведет в небольшой карман под сводом крыши. Это не полноценный второй этаж — выпрямиться в полный рост здесь не удается даже Марии, но вместе с тем это место сразу очаровывает. Из света здесь только две лапочки и умно расставленные зеркала. Деревянный пол покрывает широкий круглый ковер, который сплетен вручную — это видно невооруженным глазом. Таких ковров не делают уже много сотен лет.

— Присаживайтесь. — Приглашает Мария, неопределенно махнув рукой. Сама она опускается на колени перед каким-то проигрывателем у метровой стены. Ей приходится втянуть голову в плечи, и из-за пиджака ее силуэт кажется комичным.

Я не сдерживаю широкой улыбки и опускаюсь на пол. Сажусь, упираясь руками в ковер. Подушечками пальцев я ощущаю жесткие неизвестные мне ткани, вышколенные временем. И мне приходят на ум вопросы, которыми я задавался разве что в высшем учебном заведении: кто был последним представителем ткацкой культуры или когда было навсегда утрачено искусство ручного плетения? К сожалению, мы потеряли некоторые сведения, в частности, об этом ремесле. Мне никогда не узнать правды, которая когда-то была для кого-то как данность. Ответы на эти вопросы навсегда бесповоротно утеряны, хоть вот он — ковер, вот она — история. Я буквально касаюсь прошлого руками, я, простите, приминаю его волокна своей задницей. Получается, я нахожусь в суперпозиции: предельно близко и непреодолимо далеко от загадок жизни, которые люди сами себе подкидывают. Я просто забыл задать вопрос, пока не пришел сюда.

Какой смысл знать все на свете, если все на свете можно забыть?

— Вот, посмотрите.

Мария отползает от проигрывателя и садится на ковер, обхватывая колени руками. Небольшой экран портативного видеоустройства проецирует в воздух запись, датировать которую я не возьмусь. Темнокожая женщина в старомодном платье держит в руке микрофон и выступает на сцене. Люди играют на инструментах, а голос женщины наполняет все пространство. Она поет мужчине, просит его признаться, что она нужна ему. И мне кажется, будто бы она поет это здесь и сейчас.

Я не заметил, как стал покачиваться в неторопливый вязкий ритм и даже прикрыл глаза от удовольствия. Свет от проигрывателя падал на нас с Марией, и мы улыбались друг другу и этой женщине, связанные в этот миг, казалось, со всем на свете.

Глава 7

Вопреки ночной бессоннице, меня сморило не сразу. Я провалялся несколько часов кряду, все время о чем-то думая, хотя и ни о чем конкретном. Ивлин разбудил меня после обеда. Сначала я подумал, что мой разум не успел восполнить энергию и играет со мной злую шутку. Но потом я сфокусировался и увидел перед собой своего друга в рубахе безумного зеленого цвета. Я целую минуту разглядывал мелкие рисунки, которые оказались всего-навсего изображениями чуть раскрытых бананов, хотя издалека напоминали невесть что. Ивлин широко улыбался. Видимо, на такой эффект он и делал ставку.

— Как все вчера прошло? — Спросил он, натягивая сандалии на ноги.

— У меня к тебе тот же вопрос. — Я решил съюлить.

— У меня-то отлично. Но это не удивительно. А вот удалось ли тебе заарканить кураторшу — вопрос подвешенный.

«Заарканить». Это старо-историческое слово было настолько тяжеловесным для Ивлина, что я буквально рассыпался от отчаяния — да кто этот разносторонний гений и когда это мы с ним обменялись статусами.

— Я оставил для тебя кое-что там, в ванной. Одевайся и выходи в холл. Буду караулить для нас лучшую летучку.

Я в неудовольствии склонил голову. Я понял, что это аукнулся мой прокол в первый день. Ивлин тогда все понял, но дал знать только сейчас и то мимоходом.

Этим кое-чем оказалась рубаха из предсмертного недельного показа мод имени Ивлина. Кислотно-голубая с мириадами синих единиц и нулей. Двоичный код был кеглем не больше ногтя и искажался складками, так что со стороны все превращалось в криптографическое месиво. Я с ужасом подошел к отвисающей на плечиках одежде и тронул ее так, словно в любой момент это нечто могло поглотить меня живьем.

С чего Ивлин решил, что я соглашусь надеть эту рубаху? Да ни с чего. Но именно на случай, когда сомнения возьмут надо мной верх, он спрятал куда-то всю мою остальную одежду. Я перерыл номер вверх дном и в дополнение к кошмару наяву не нашел своих легких брюк — меня поджидали лишь стесняющие движение длинные шорты.

Я сверился с часами, было уже начало третьего. И хотя торопиться мне было некуда, меня не покидало ощущение, будто я опаздываю.

Дорога от нашего квартирного блока до стоянки пристыдила меня так, что садился в летучку я весь красный и сгорбленный. Я с недоверием и легким страхом покосился на Ивлина, который сидел на соседнем сидении, отвернувшись. Учитывая феноменальные способности Ива в психологии, я мог бы предположить, что это было сделано нарочно, чтобы приземлить меня, сбить со своего воображаемого пьедестала. А если учесть чувство его юмора, я бы сказал, что он сотворил это со мной ради смеха. А то, что смеяться будет только он и, скорее всего, Мария, вновь подтверждает его коварство.

Когда летучка пристала к берегу, я еще некоторое время притворно провозился в салоне, пытаясь отодвинуть неизбежное. Но Ивлин был неумолим. Хотя, сделав пару шагов по набережной, я понял, что боялся зря — экспозиция пестрила красками.

По всей песчаной территории было разбросано столько игровых площадок, непонятных интерактивных сооружений и прочей детской ерунды, что наши с Ивлином наряды не цепляли ничей взгляд. Наши аляпистые рубахи стали очередными мазками в этом буйстве цветов.

Я никогда не видел столько детей в одном месте. Их было больше сотни, хотя и сосчитать этих копошащихся муравьишек не представлялось мне возможным. Они барахтались в песке, попутно пробуя его на вкус, карабкались по деревяшкам, падали на прорезиненные покрытия, кидались всем, что не приколочено. Маленький мальчик-альбинос с особым любопытством смаковал колесики игрушечного грузовика, сначала проталкивая их ручками в рот, потом выплевывая, а затем повторяя.

Всю эту картину я никак не мог уложить в своем сознании.

— Никогда не видел столько детей в одном месте. — Я признался Ивлину, и тот кивнул в ответ. Это меня не удовлетворило. — У нас их действительно так много?

— У нас с тобой, мой друг, их нет.

Ивлин как обычно дважды хлопнул меня по спине и двинул вдоль пляжа, прежде чем я успел посмотреть ему в лицо. Моя лопатка еще несколько мгновений помнила его ладонь, а потом ощущение стерлось.

Продолжая меня удивлять, мой друг подошел к огромной куче мокрого песка, сваленной по центру пляжа, и принялся помогать более взрослым ребятам лепить макет трех государств. Крепкие парнишки таскали в ведрах воду, которую черпали тут же из моря в двадцати шагах от стройки.

Я было дернулся присоединиться к строительству, но потом сквозь хаотичную толпу заметил пару воспитателей. Они стояли друг к другу ближе, чем дозволено на людях их должностной инструкцией. Их ладони почти соприкасались, а взгляды следовали за маленьким белокурым мальчиком, которому было поручено возведение провинциальных песочных окраин. Генетически они не были его родителями, это подтверждали все внешние признаки. Но их глаза видели в этом ребенке что-то большее, чем просто работу.

Я отвернулся. Мне стало неприятно смотреть на них. Я побрел вдоль пляжа, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Детские высокие голоса тревожили.

Я проворонил землю под ногами и споткнулся о песочную фигуру. Девочка, строившая, кажется, черепаху, как раз возвращалась с ведерком воды от моря. Она разинула рот, в ужасе уставившись мне под ноги.

— Вы сломали моего кита!

Я сразу и не нашелся с ответом. Девочка не плакала, а смотрела на меня сердито. А еще она ждала от меня объяснений. Ее суровый настрой обезоружил меня.

— Я подумал, что это больше похоже на черепаху.

— И что? Значит, можно ломать? — В отличие от меня, девочка ответила сразу, будто заранее знала, что я промямлю.

— Нет. Нет, конечно же…

— Не сердись, мистер Уоксон сделал это не специально. — Мне на защиту пришел воспитатель девочки. Оказывается, он все это время стоял в трех шагах от нас. — Он просто не заметил.

Конечно же, это было слабым утешением и не умерило враждебный пыл пострадавшей художницы, но девочка оказалась очень послушной, поэтому продолжила свою работу в молчании, видимо, перемалывая мне кости у себя в голове. Ей оставалось только смириться и начать строить своего кита заново.

Я посмотрел на ее воспитателя в надежде, что смогу поймать волну и как-то объясниться с взрослым человеком, но у того было отсутствующе-официальное выражение лица. Он одернул девочку по форме, просто рабочий момент. Поэтому я развернулся и пошел дальше, не понимая, что же задело меня сильнее, и уж точно не понимая, почему.

Я случайно зашел в бар, затем, минуя развлекательный хаос, пересек пляж и заглянул в складскую постройку, но мне нигде не было места. И нигде я не мог найти Марию.

Пока я сновал в бестолковых поисках, Ивлин скрылся из моего поля зрения. Я остался один, окруженный толпой беснующихся в беспричинной радости детей, и это меня злило. Я скукоживался и закрывался, пока не ощутил, что мне необходимо спрятаться.

— Уильям.

Маргарет застала меня врасплох у стоянки. Еще секунду я раздумывал над тем, чтобы наперекор неожиданной встрече сесть в летучку и свинтить к себе в блок, но потом пресек эту мысль. Маргарет — мой начальник, я не могу проявить неуважение.

— Добрый день, Маргарет.

— Выражу общее мнение правительственного комитета, сказав, что неделя проходит лучшим образом.

На моей начальнице были туфли-лодочки, черные, как мокрая от моря галька. Я видел перед глазами только их, потому что не мог поднять головы. Я не хотел видеть ее матовых бесстрастных глаз и лица, на котором никогда не отражается что-то помимо общего мнения правительственного комитета.

— Разумеется, с вашей подачи, Уильям.

Я пересилил себя и ответил Маргарет улыбкой и благодарным взглядом, хотя ее слова не обрадовали меня. Гомон детских голосов на фоне нашей беседы только усиливал чувство беспокойства, которому я не мог найти объяснения. Я до смерти не хотел, чтобы этот разговор продолжался, но Маргарет не знала этого.

— Мы ценим вашу работу, Уильям. Ваше творение — последняя нужда всех этих людей.

Маленькая девочка, хохоча как ненормальная, сделала колесо, подбросив босыми ступнями в воздух миллион песчинок. Я вспомнил, каким раздражающим был песок, набивающийся в обувь между потных пальцев, и какой приятной была его прохлада, когда я зарылся в него ногами.

— Нас восхитила ваша изящная изобретательность. Найти безболезненный способ решения такого деликатного вопроса — разумеется, эту задачу мы могли доверить только вам.

Мужчина-воспитатель поднял мальчугана выше головы, взяв обеими руками за подмышки. Мальчишка трясся и отвечал на игру резвым смехом, идущим прямо из глубины. Женщина-воспитатель наблюдала со стороны с грустной улыбкой дрожащих губ.

Я почувствовал прикосновение холодных пальцев Маргарет к моему предплечью, которое длилось не больше пары секунд. Она привлекла мое внимание, чтобы я посмотрел ей в глаза. Я сделал это, хотя внутри у меня все разрывалось в желании отстраниться.

— Вы ведь понимаете, что все сделали правильно, Уилл?

Всесторонний смех усиливался. Песок шуршал, из него строили замки и китов. Море набегало торопливыми волнами на берег. Воспитатели строжились на особо расшумевшихся детей.

Я снова через силу посмотрел Маргарет в глаза.

Глава 8

Я чувствую удары своего сердца где-то в горле. Пульс разогнался и все никак не уймется. Мне кажется, будто детский смех преследует меня, хотя я слышу только вибрацию кабины летучки и шум ее двигателя.

Я выскакиваю на террасу, едва припарковавшись. Быстрым шагом несусь по пустующей высотке к своему блоку. В отражениях зеркал и стекол мелькает моя голубая рубашка, и я каждый раз вздрагиваю от неожиданности, будто замечаю преследователя.

На следующем повороте я останавливаюсь, потому что вижу в конце коридора перед дверью своего блока Марию. На ней бледный салатовый сарафан, который совсем не смотрится на ее белой коже. Она оборачивается на звук моих шагов, и ее глаза тут же заплывают от диагональной полуулыбки. Она демонстративно осматривает меня с ног до головы, прежде чем начать разговор. Я заранее тушуюсь.

— Ты ограбил Ивлина?

— Скорее, он меня. — Отвечаю после секундного раздумья.

— Голубизна тебе к лицу.

Ее насмешка чересчур очевидна. Я решаю не реагировать на провокацию и увести беседу в другое русло. Мария снова будто читает мои мысли и опережает меня.

— Уже был на панораме сегодня?

— Да, только оттуда. — Даже эту короткую фразу я произношу уклончиво. Мария почему-то опускает глаза в пол.

— Я хотела поплавать. И хотела позвать вас с Ивлином с собой.

Мария хотела позвать меня с собой. Нас с Ивлином. Радостная секунда сменяется негодующей. Меня начинает мутить, как от американских горок.

— Я не знаю, где сейчас Ивлин. — Я начинаю говорить чопорным голосом. Мария замечает это, так как замечает вообще все. Уголок ее губ приподнимается, мой взгляд примагничивается ее глазами. Они у нее тоже карие, но не такие, как у Маргарет.

— Тогда, если хочешь, можем начать без него.

Я пожимаю плечами, маскируя под этим жестом простую эгоистичную радость.

— Да можно, в принципе.

Мы идем по склону горы в самое пекло, и солнечный жар придавливает меня к земле. Мария идет впереди, иногда помогая себе руками, хватаясь за ветки или шершавые теплые валуны. Иногда она останавливается, опираясь на колени и согнувшись. Поначалу она поддевает меня, но затем пологость сменяется крутым наклоном, и наш диалог скатывается на нет.

Гравий шуршит под моими ногами. Сквозь тонкую подошву закрытых ботинок я нащупываю мелкие острые камушки, отколовшиеся от больших кусков скал. Я вижу их внизу, рассыпанные по берегу, торчащие из воды. Раньше они балансировали наверху, а затем обрушились на прибрежное дно, чтобы уже остаться там навсегда, пока их не сточит вода.

Или не расщепит чемодан Уилла Уоксона.

— Я думал, что мы идем к воде. — Чувствую, как не выдерживаю погодный пресс, и перевожу интонацию в недовольное русло.

— А мы и идем к воде. — Мария оборачивается, и на ее лице я вижу нахальную улыбку. Она наслаждается всей ситуацией от начала и до конца, и в особенности моим глупым видом.

Тропинка берет круче, и мы наклоняемся вперед, смещая центр тяжести. Солнечные лучи палят мне в спину, и я ощущаю, как голубая рубашка Ирвина прилипает к моей коже.

После широких шагов Марии маленькие камушки сыплются вниз, а поднятая пыль летит, оседая на мои руки и лицо. Я чувствую мельчайшие ее частицы и вижу этот грязный загар на своей коже. Мои ладони и губы сохнут от соленого воздуха. Я бессознательно облизываюсь, делая только хуже. Теперь я буквально ощущаю вкус этой горной тропы.

— Почти на месте, Уилл.

После этой фразы не проходит и пары минут, как мы, наконец, достигаем вершины. Наверное, мои ожидания были завышены, так как вид с нее открывается на пять баллов из десяти. Несмотря на то, что поднимались мы целую вечность, высота под нами осталась небольшой. Солнце выжгло наверху всю траву, так что скалистые холмы блестели лысиной, а порывистый ветер сдувал с них песок, словно перхоть. Иногда он стихал, и снизу доносились неразборчивые крики детей с панорамы, но отсюда ее не было видно.

— Так, и что теперь? — В своем собственном голосе я слышу облегчение.