Помоги проекту - поделись книгой:
Я запрокинул голову назад, наблюдая как холодное скопище стекла и стали вонзается в голубой купол небосвода. Детище чьей-то Цели, кропотливая, масштабная, значимая работа. Невольно я проникся глубоким уважением к тем, кто сумел не утратить таланта и навыков для создания подобного рода сооружений. Это не помешало мне испытать зависть.
Когда наша летучка пришвартовалась к одному из широких платформ-балконов и электронный голос сообщил нам о доступности безопасного схода, мы разобрали свой немногочисленный багаж и перебрались через борт. По периметру балкон был огражден каменной кладкой, слитой в элегантные массивные перила. Я провел ладонью по ним, чтобы удостовериться.
— Ивлин, это камень.
— И… это, разумеется, должно нас удивить.
— Каменное дело устарело много сотен лет назад. Я не знал, что кто-то способен на такое.
— Способен, — Ив тоже ненадолго притронулся к перилам. — Человек на все способен ради цели.
Я молча согласился с ним, и мы вошли внутрь высотки, в которую нас распределили. Я даже не подумал, что за словами Ивлина может стоять нечто большее, чем просто замечание о каменных перилах.
Глава 4
Огонь — очень непрактичная штука. Мало того, что вечер выдался на редкость душным, так еще и костер пылал первобытным жаром так, что казалось, испечет нас в собственных шкурах.
Но Ивлин был доволен. Оказалось, у него в запасе было семь раритетных рубах, по одной на каждый день недели. И этот момент удивил меня больше, чем все элементы истории и искусства на этом пляже вместе взятые. На бал он принял решение облачиться в более-менее спокойный синий цвет, но лишь при условии, что на всю спину на ткани была вышита огромная белая ворона. На его вопрос «Как тебе?» пару часов назад я ответил, что он мастер тонких намеков.
Несмотря на это, или именно благодаря тому, желающих потанцевать с Ивлином дам было более чем достаточно. Я предположил, что в голову им ударила ответственность грядущего события.
Не обремененный бестолковым вниманием, я мог спокойно лавировать между участниками этой имитации праздника. Именно имитации, а не празднества, потому как люди не имели представления о том, как себя вести. Кажется, человечество разучилось веселиться сразу после того, как был найден ответ на вопрос о существовании другой жизни во Вселенной. А дальше ответы посыпались на нас как из рога изобилия.
Какое-то время государства пытались поддерживать аспект социальной жизни и спонсировали искусственные «увеселители». Это был бум роста малой промышленности. Государственная земля шла под раздачу на территории заводов по производству алкогольной продукции, таблеток, наркотиков, пищевых добавок. Но нам не удалось остановить рудиментацию. И вот, после атрофии желаний, апатия, словно некогда смертельная раковая опухоль, перескочила на сексуальное влечение. Естественно, кризис рождаемости не заставил себя ждать. Официально человечество было призвано вымирающим видом в 1113 году нового исчисления или спустя почти шесть сотен лет, как человечество нашло ответ на вопрос, от кого мы произошли. Начальство государств ввело новую политику обязательной репродукции, однако теперь размножение представляет из себя тяжелый механический процесс воспроизведения и еще более трудоемкий процесс воспитания. Все строго контролируется и статистически поддерживается на жизнеспособном уровне. Если бы у начальства был слоган, то он бы звучал приблизительно так: «Заставляем сношаться и существовать без Цели с 1113 года н.и.!»
По крайней мере, в этот вечер Ивлин может сказать им спасибо.
— Потанцуем, дорогая?
От неожиданности я забываю сдержать улыбку. Это семейная пара воспитателей. В их должностной инструкции прописано уважительное обращение к спутнику. Оба тщедушны и вытянуты до метра восьмидесяти, словно они рождены бдеть за порядком.
— Музыка такая… странная, дорогой. Может, подождем?
Я разочарованно уткнулся взглядом в костер. Было бы интересно понаблюдать за танцем этих двоих. Я живо представил, как они дают волю пресловутым инстинктам, только не слишком большую — переборщить в таком деле чревато лишением родительских прав. Для работы семьянина государством установлены очень высокие требования.
— Кок-тэйл.
Нарядная девушка протягивает мне стакан в стиле нео-абстракционизма. Обычно я не сторонник искусственных усилителей настроения, но обычно я знаю, что через неделю буду все так же жив. Я принимаю от нее напиток и пьянею от одного игристого запаха. На вкус это дело оказывается таким же заискивающим.
Сосуды расширяются, и меня бросает в жар. У меня больше нет сил находиться в пекле костра, поэтому я поджидаю нарядную девушку, которая нарезает круги по пляжу, протягиваю ей опустошенный бокал и ретируюсь.
Колкие песчинки просачиваются сквозь открытую обувь и прилипают к подошве. Прогулка по пляжу превращается в хождение по мукам. Я стараюсь наслаждаться соленым легким ветром, ненавязчивым шумом волн, играющих фоном. Силюсь получить удовольствие от наполненного вечера. Но этот чертов песок портит решительно все!
Я делаю еще три-четыре шага в бесполезной попытке свыкнуться с неудобством, но останавливаюсь и капризно ругаю все, что попадет под руку: этот несчастный пляж, проклятый вкусный кок-тэйл, превративший меня в сетующего древне-исторического антропоида…
— Просто снимите их.
Я поворачиваю голову на звук женского голоса. По мою левую руку в землю вбита резная скамья. Женщина в длинном сером платье обвила сидушку пальцами обеих рук и подалась чуть вперед, некрасиво ссутулив спину. Она небрежно скомкала подол и засучила его так, что были видны круглые костяшки колен. Ноги по щиколотку она зарыла в песок.
— Ну же, разуйтесь. — Повторила она.
Не знаю почему, но я сделал это.
Женщина удовлетворенно кивнула и похлопала ладонью по сидению рядом с собой. Меня что-то кольнуло, приказывая не подчиниться этому фамильярному жесту. Но я ослушался.
Вестибулярному аппарату полегчало, когда я сел. Я уже не сыпал проклятьями, но во мне нарастало чувство дискомфорта. Не то чтобы я чурался общения с женщинами, но все же предпочел бы одиночество. К тому же мне не нравилось сидеть здесь с ней в тишине.
— Если вы зароете ноги в песок, то ощутите приятную прохладу. — Женщина нарушила тишину, прекращая мои терзания. От этого на мгновение мне стало неприятно, словно она прочла мои мысли.
— Разумеется, ведь солнце давно зашло, и песок успел остыть. — Я стараюсь быть непринужденным. У меня плохо получается.
Женщина поворачивает ко мне голову и изучает мое лицо. Я пытаюсь улыбнуться и понимаю, что забыл, как это делается.
— Вы что, пьяны?
Тон ее голоса дает резкий скачок вверх. Вопрос провокационный, и я радуюсь, что не настолько пьян, чтобы не понять этого. Мне приходится посмотреть на нее, чтобы дать отпор.
— А вы?
Брови женщины взмывают вверх, и она издает издевательский смешок на выдохе. По лбу у нее пробегает длинная продольная морщинка. Такие есть у всех, кто много удивляется. Я знаю это, потому что знаю Ивлина и потому что работаю ученым.
Я еще немного изучаю ее профиль, прежде чем отвернуться. У нее крупный нос, длинные ресницы и неровная бледная кожа. Мы вновь повисаем в молчании. Кажется, я отбил у нее желание продолжать беседу. Эта очень неловкая картина дополняется излишне романтичными деталями: в этой части пляжа мы одни, издалека доносится музыка, волны с шелестом набегают на берег, а над водой в звездном небе висит серебристая луна. Еще немного, и, клянусь, я бы молча встал и ушел, но она дала мне поблажку и заговорила со мной еще раз.
— Луна такая яркая сегодня.
Я протягиваю неопределенное «агам» и слегка киваю головой, словно болванчик. Ее голос звучит так мечтательно, длинные ресницы накалывают на себя звезды. Мне очень не хочется разрушать ее образ, но кок-тэйл и здравый смысл дают о себе знать.
— Строго говоря, от нее это не зависит. — Женщина обращает на меня настороженный взгляд. Она подозревает, что на этом мое замечание не закончится. И она права. — Яркость — это не свойство Луны. Она лишь отражает солнечный свет, так что ее яркость зависит от состояния земной атмосферы. Просто сегодня безоблачно.
Незнакомка сверлит меня взглядом. Собравшись духом, я смотрю на нее в ответ и подмечаю новые детали: у нее карие глаза и она весьма раздражена.
— Вы не увлекаетесь наукой? — Изо всех сил стараюсь ретироваться и быть более лояльным, и чтобы это было невозможно спутать со снисходительностью.
— Нет. — Короткий ответ волнорезом вспарывает мои потуги.
— Неудивительно.
Моя собеседница порывами вдыхает носом воздух и перекатывает язык. Я незаметно вытираю взмокшие ладони о штаны.
— Просто женщин, увлекающихся наукой, совсем не осталось. — Поспешно оправдываю ее вслух.
— Жаль того же нельзя сказать о невежественных мужчинах.
Я кидаю белый флаг, приподнимая руки с раскрытыми ладонями. Она хорошо приложила меня, но я заглушаю жалобный стон гордости и примирительно улыбаюсь — благо вспомнил, как это делается.
— Мое имя Уилл Уоксон. Я ученый.
— Я знаю. Может, я не умная, но я не тупая, мистер Уоксон.
Такое самокритичное заявление трудно оспаривать, но и явно согласиться с ним было бы невежливо. Поэтому я просто продолжаю улыбаться — ненавязчиво, как мне кажется.
Какое-то время только шум прибоя и ветер беседуют друг с другом. Со своим невероятным умением незнакомка прерывает тишину на самом пике ее невыносимости.
— И этот ваш чемодан у вас?
Я вспоминаю, как тяжело было расстаться с ним этим утром. Начальство взяло его под свою опеку и тем самым поставило завершающую точку в пути моей Цели.
— Нет. Конкретно сейчас он в высотках. Но завтра его покажут на панораме науки.
— Наверняка, будет очень занимательно. Может, даже настолько, что понравится женщинам. — Карие глаза сверкают и убегают от меня, прежде чем я успеваю поймать их.
— Вы, я так полагаю, не заинтересованы.
— Нет. Я предпочту что-нибудь другое.
— Например, зарыться ногами в песок и удивляться яркости Луны?
— Например. А что в этом плохого?
— Ничего. Просто, как по мне, наука гораздо интереснее.
Ресницы незнакомки опускаются, и к ее невеселой улыбке примешивается что-то холодное и мне непонятное. Вновь заговорив, она изъясняется нарочито спокойно, хотя в ее голосе слышится что-то очень негативное. К сожалению, мне не удается разобрать что именно — она мастерски лавирует между очевидными интонациями.
— Не наука дала мне жизнь, мистер Уоксон. Нет ничего удивительного в том, что я хочу попрощаться с этим, — и она окидывает пляж взглядом, — вместо прозябания на вашей дурацкой панораме.
И прежде чем я сумел придумать ответ, она сказала последнее:
— А сейчас я хочу немного полюбоваться солнечному свету Луны. Надеюсь, вы не против?
— Нет.
— Удивительно!
— Не буду вам мешать.
— Будьте добры.
Глава 5
Я понимал, что это последняя неделя жизни наше-человеческого вида и мне не пристало жаловаться, но это было самое паршивое утро на моей памяти. Голова раскалывалась, стоило мне выпрямиться в полный рост, а изо рта воняло.
Ивлин присвистнул.
— Вау, какой вид.
Я не сразу сообразил, что мой друг стоит спиной к окну и с издевательской полуулыбкой следит за моими потугами совладать с похмельем. Интересно, что это слово течет в наших венах с далеких времен первого забродившего сока. Оно не стало архаизмом, не исчезло из употребления и не забылось. Прямо сейчас моя голова гудит, меня выворачивает — и именно это теснее всего связывает меня с прошлыми поколениями.
— Который час?
— Через сорок минут тебе нужно толкать речь.
Нечленораздельно прокряхтев какую-то околесицу, я опустился возле стены на холодный пол нашего квартирного блока и схватился за пульсирующий висок. Странно, но мой выжатый вид не разжалобил Ива. Продолжая ухмыляться, он с избыточным шумом прошаркал к стеклянной двери в пол, ведущей на балкон, и отодвинул ее, впустив в комнату теплый влажный воздух. Вместе с этим мне по ушам прошелся утренний гимн трех государств, подобно грому, раскатывающийся по поверхности воды, отскакивающий от стальных переплетений высоток и брызжущий во все стороны.
— Ивааа!
— Что? Ива? Ты только что назвал меня Ива? — Вперемешку со смешками как бы возмутился Ив.
Одним отважным броском тела я принял горизонтальную позицию и стал отползать в тыл — то есть обратно в ванную комнату. Ивлин хохотал как ненормальный, а потом стал подпевать, специально путая слова. Его немузыкальный слух обошелся мне в это утро слишком дорого. Как и его дурацкое чувство юмора.
Спустя двадцать восемь минут мы летели к берегу, на котором успели собраться почти все желающие приобщиться к естеству науки. И их было даже больше, чем вчера при заселении. При этом женщин было столько же, сколько и мужчин. Я победоносно улыбнулся, позлорадствовав про себя.
«Дурацкая панорама», подумать только! Над одной только вступительной речью я работал несколько дней кряду! Все же, что требуется от
— Ох, тебя так и терзает. — Вставил свои пять копеек Ивлин, и я спроецировал свои заключения на него тоже.
Разумеется, Ив имел в виду похмелье.
Гравитационная подвеска ритмично заурчала у берега, шурша песчинками. Мы припарковали летучку у кромки воды и вылезли из кабины. День только занимался, и солнце блистало повсюду: в воде, в отполированных крыльях летучек, в стеклах защитных очков прохожих. Мои глаза болезненно зажмурились, реагируя на вездесущий свет резью и синхронной болью в висках. Заметив мои новоиспеченные проблемы, Ивлин выудил из прибагажного кармана нашей летучки пару старомодных очков. Нацепив на себя очередной раритетный вызов психике общественности, он протянул мне другие. Нельзя сказать, что у меня был выбор, поэтому я в гробовой тишине надел широкие темно-коричневые очки. По счастливой ухмылке Ивлина я рассудил, что выгляжу полнейшим идиотом — ведь ничто другое не могло обрадовать его таким образом.
— Рад, что нас теперь таких двое? — Надо бы что-то сделать с голосом перед выступлением. Сейчас я звучу крайне непрезентабельно.
— Нас, дружище, всегда было таких двое.
Ивлин сгреб меня в охапку и дружественно потряс из стороны в сторону. Моя мигрень заскакала внутри черепа словно попрыгунчик. Я буркнул что-то и отстранился от Ива. Сегодня на нем была кремовая однотонная рубашка с рубиновыми пуговицами, которые зажигались от солнечного света как сигнальные огни.
Все начальство было уже в сборе. Ответственные лица трех государств сгрудились у сцены и окидывали любовным взглядом свое последнее организационное творение. На одно мгновение я почувствовал к ним что-то сродни сочувствию. В их взглядах сквозила сильная тоска, в то время как стальная выправка соответствующего статуса держала их по струнке. Я ощутил, как рука Ивлина дважды легла мне на лопатку в привычном жесте, и наши пути разветвились — он направился к небольшому темному тенту с надписью «бар», а мой путь лежал прямиком к начальству.
Нехотя снимая солнцезащитные очки и пряча их во внутренний карман темно-коричневого пиджака, я подошел и поприветствовал начальство. Мне вежливо кивнули, я вежливо отказался от бокала праздничной выпивки.
— Мистер Уоксон! Готовы толкнуть речь? — Ко мне обратился габаритный хвастун, которого так ловко осадил Ивлин. Это воспоминание вызвало микро-улыбку на моих губах.
— Разумеется.
— Уильям.
Мимолетное, но значительное касание. Маргарет тронула меня рукой чуть повыше локтя, чтобы привлечь мое внимание. Не стоило: только она одна из начальства зовет меня по имени.
— Уверена, ваша речь проработана до мелочей.
— Ваша уверенность мне льстит.
Обмен вступительными фразами. Маргарет легким движением смахивает невесомую челку со лба и аккуратно обвивает пальцами бокал, который ей поднес подоспевший официант. Все начальство одето в строгие темные тона, несмотря на вездесущее солнце. На Маргарет приталенное деловое платье с кроваво-красным тонким пояском. Я почему-то вспоминаю пуговицы Ивлина. И следом почему-то вспоминаю задернутое до колен смятое серое платье.
— Ваша работа, Уильям, не имеет аналога. Это беспрецедентное, просто невероятное творение. — Продолжает Маргарет, отпивая из бокала темно-красное содержимое.
Не зная, как лучше отреагировать, я останавливаюсь на смущенной улыбке и благодарном наклоне головы.
Поделиться книгой: