Мерцание

* * *

Ребекка отодвинула бокал вина. Патрик любил повторять, что напиваться с утра — плохая примета. За последние пять дней это была уже шестая бутылка. Осиротевшие, опорожнённые, они теснились в мусорном ведре — Ребекка не выходила на улицу, поддерживая своё жалкое существование заначкой и безвкусной лапшой из китайского ресторана. В фильмах, которые так нравились ей, но не нравились Патрику, люди обычно принимали судьбоносные решения, пережив потерю, но Ребекка ощущала только пустоту, в которой не было и намёка на силу воли. Единственным источником света, маяком в океане хаоса, была нерешённая задача.

— Что ж… давай выясним, что ты скрываешь. — Под пристальным взглядом фото, которое Ребекка теперь повсюду таскала с собой, бесцельно слоняясь по дому, она воткнула флешку в домашний компьютер Патрика и севшим голосом добавила: — Скрывал…

Копы, как и Ромаро, полагали, что в зашифрованных файлах может оказаться ключ, ответ на вопрос — почему Патрик прострелил себе голову. Ребекка точно знала — нет никакого ключа. Муж просто бросил её, оставив разгребать своё дерьмо.

Для доступа к данным требовался пароль. Всего лишь комбинация цифр или букв. Чтобы подобрать его, даже с помощью автоматизированной программы, потребовались бы недели, а то и месяцы. Понятно, почему Ромаро поручил это ей — в конце концов, Ребекка была женой Патрика, и что бы ни происходило между ними, по ночам они ложились в одну постель.

«Мерцание», — Ребекка набрала первое пришедшее на ум слово. С противным писком на экране выскочила табличка — «Ошибка, осталось: 2 из 3». Ребекка хорошо знала этот интерфейс, ведь когда-то сама его разработала — три неверных попытки, и файлы уничтожатся.

— Чёрт! — она выругалась и всё же хлебнула вина.

«Оливия» — как ни крути, эта женщина положила всю свою жизнь на воспитание сына. «Ошибка, осталось: 1 из 3».

— Твою мать, Патрик! Это должна быть твоя мать! — нечаянно скаламбурив, Ребекка рассмеялась. Она огляделась по сторонам — кажется, так делали в сериалах, — но в кабинете Патрика почти не было личных вещей. Ничего, что могло бы задать направление мысли. Учебники по физике, химии и математике стояли на полках в алфавитном порядке. Ни одной лишней бумаги на столе…

Стол! Ребекка вспомнила про секретный ящик. Она пошарила под столешницей, нащупала кнопку и… Бинго! Ящик выехал прямо ей на колени. Внутри лежала единственная картонка — фото без рамки, «лицом» вниз. Ребекка с трудом подцепила его ногтями — после недельного запоя руки мелко дрожали, и уставилась, не веря своим глазам.

— Какой же ты придурок… — Она не сдержала улыбки.

На фото пятилетней давности была она сама в ужасно нелепой позе: локти прижаты к туловищу, пальцы растопырены, голова запрокинута — Ребекка изображала динозавра. Отпуск на Гавайях. Она дурачилась, Патрик снимал её на телефон, а после ещё полгода называл тем глупым прозвищем…

«Бекс-тирекс» — экран моргнул, папка открылась, рассыпавшись иконками видео. Ребекка поставила «тирекса» рядом с Патриком. Они действительно неплохо смотрелись вместе.

Не долго думая, она щёлкнула первый файл. Похоже, это было что-то вроде видео-дневника — Патрик в своей лаборатории расхаживал на фоне доски с вычислениями.

«Может быть, наш привычный мир не такой, каким кажется. А может быть, нет никакого мира. Только набор чисел, чистая математика в двухмерном пространстве. То, как расширяются чёрные дыры и ведут себя запутанные частицы… Если бы могли заглянуть на изнанку, внутрь часового механизма… Но наша техника устроена наподобие глаз, а значит ей тоже нельзя доверять. Это станет моей задачей…»

Ребекке обожала слушать его рассуждения, хотя мало что понимала. Всего один курс физики, и тот был пройден не до конца. Из Патрика мог бы получиться отличный преподаватель. Выключив видео, она направилась на кухню и заварила чай: если Патрик действительно докопался до чего-то стоящего, Ребекка хотела услышать это трезвой.

Следующее видео мало отличалось от предыдущего, разве что взгляд Патрика потускнел. Он говорил с прежней страстностью, но теперь в его словах сквозила едва уловимая тоска.

«Идею о том, что всё вокруг — информация, подкинула моя жена. Она всегда так шумно размешивает чай, — Патрик усмехнулся. — В день, когда мы познакомились, она сказала…»

Ложечка звякнула о край фарфоровой чашки из свадебного сервиза, пожалуй, и правда слишком громко.

— Даже то, как человек пьёт чай…

«…многое говорит о нём. Возможно ли, что для передачи информации не нужны ни время, ни пространство, ни оптоволоконные кабели, ни спутники? Что если вся информация уже существует в бесконечной вселенной?»

Сделав ещё пару кликов мышкой, Ребекка придвинулась ближе к экрану. Желание коснуться Патрика было невыносимым. Она ощущала этот порыв покалыванием на кончиках пальцев, будто стоит лишь протянуть руку, и монитор исчезнет, растворится, а вместо холодного пластика Ребекка кожей почувствует тёплое, живое… Конечно, всё это было иллюзией.

«Бекс спрашивала меня, почему мы не можем вообразить любую реальность и жить в ней, раз уж все мы нули и единицы. У меня есть два ответа. Либо кто-то запрограммировал нас видеть то, что нужно видеть, либо мы сами запрограммировали себя».

Зажмурившись, Ребекка подалась вперёд. Она попыталась представить себе иную реальность. Ту, в которой Патрик не просто говорящая картинка. Секунда. Одна, две, три…

— Это так не работает, Бекс.

Она отпрянула от экрана. Патрик смотрел прямо на неё.

— Это не магия… — Видео автоматически сменилось. — «Кажется, я напал на след…»

Ребекка нажала стрелку «назад» и отмотала в конец — «…либо мы сами запрограммировали себя». Ещё раз, ещё и ещё. Видеоряд обрывался.

«Люди неправильно понимают мерцание. Это не знаки того, что будет, не ответы на то, что нас волнует, совсем нет… Мерцание — это информационные вспышки, которым достаточно импульса мысли. Иногда они пробиваются через ткань мироздания. Они сами формируют пространство. Если бы мы только могли выйти за рамки привычного, отогнуть край».

Ребекка поёжилась. Солнце за окном медленно, но верно исчезало за горизонтом, воздух остывал, а Патрик никогда не жаловал ковры — слишком много пыли. Босыми ногами она прошлёпала по паркету в спальню и, порывшись в комоде, извлекла старые шерстяные носки мужа. Узкие ступни Ребекки утопали в них, но ничего теплее она не нашла.

На другом видео Патрик выглядел, как городской сумасшедший: огонь в глазах, растрёпанные волосы, заляпанная кетчупом рубашка. Именно таким Ребекка полюбила его однажды. От этого Патрика за версту несло безумием, но не больше, чем обычно.

«…если я прав, — он метался по лаборатории, беспорядочно тыча в доску с расчётами, — моё имя войдёт в историю. Мои дети будут гордиться мной. — Патрик замер, даже грудь перестала вздыматься. — Но всё же, если я прав, моим детям лучше никогда этого не видеть. Но я должен увидеть… Я должен… разобрать часы».

Значит, он всё-таки хотел детей. Эта новость кольнула Ребекку в самое сердце. Она поёрзала на стуле. Курсор застыл на иконке последнего файла в формате mp4.

«Я видел. Я был… там. Я заглянул на изнанку».

Патрик был сам не свой. Он не бегал по комнате в исступлённом возбуждении. Его голос дрожал. Лицо приобрело синеватый оттенок. Казалось, Патрика вот-вот стошнит.

«Мерцание… теперь оно везде. Оно… оно настоящее… Я слышу. Я знаю. — Речь становилась обрывистой, словно сам Патрик генерировал помехи. — Я хочу… нет. Не хочу. Не хочу возвращаться туда. Нет никакого порядка… и смысла тоже».

Он принялся крушить лабораторию, как заведённый повторяя: «Порядка нет…» Агония продолжалась не меньше пяти минут: книги одна за другой с глухим стуком падали на пол, бумаги трещали в руках Патрика. Когда же он наконец успокоился, снова заговорил:

«Мне нужно уточнить ещё кое-что… Я уничтожу информацию. Я сотру её… отовсюду. Но если что-то уцелеет… Пожалуйста, не открывайте симуляцию. Так не должно быть… нас не должно быть… меня… — он начал заикаться, но в последний момент собрался и посмотрел в камеру ясным, незамутнённым взглядом: — Не открывайте».

Тяжело дыша, Ребекка навела курсор на крестик в правом верхнем углу.

— Бекс, — Патрик снова обращался к ней, будто в прямом эфире. — Не открывай.

Она часто заморгала, пытаясь прогнать наваждение, но на мониторе мигала лишь чёрная заставка.

Какого черта? Может, всё это было игрой? Притворством? Может, он ошибся в расчетах? Нет. Мозги, скользкие, хлюпающие мозги, которые Ребекка держала в руках были настоящими. Всё было по-настоящему.

Здесь, в кабинете Патрика, в их доме — Ребекка знала это наверняка — хранился ещё один шлем. Точно такой же, какой Патрик использовал в лаборатории.

Ребекка принялась греметь дверцами шкафов.

— Где же ты? Где ты спрятал его, поганец?! — Она скользила по гладкому дереву, как по льду, разбрасывая содержимое полок и ящиков. Безликая, всепоглощающая ярость охватила Ребекку. Она не понимала, что за этим стоит, но злилась. Ужасно злилась… на математику, на чёртово мерцание, на Патрика, на саму себя. — Я всё равно узнаю правду.

Едва Ребекка произнесла это вслух, шлем свалился ей в руки, с верхней полки, вместе с парой книг в мягких обложках.

— Хорошо. Просто отлично.

Упавшие книги «вылупились» на неё кричаще яркими обложками: «Чего не стоит делать, когда ждёшь ребёнка» и «Просто сделай это: история Nike от основания до наших дней». Ребекка рассмеялась и сплюнула прямо на пол.

— Ах, значит так?! Ну держись, сраное мерцание! Люди неправильно понимают знаки, да, Патрик?! Сейчас посмотрим! Если ты, то и я тоже!

Она уселась обратно в кресло, натянула шлем и решительно, не сомневаясь ни секунды, открыла последний, загадочный файл.

* * *

Время потеряло счёт, значение, смысл. Когда Ребекка, тяжело дыша, отбросила шлем, солнце уже заглядывало в окно нежно-розовыми лучами рассвета. В комнате по-прежнему царил кавардак — разбросанные вещи валялись на полу, являя собой странную, хаотичную систему. И всё же, что-то изменилось. Губы Ребекки дрожали. Она не слышала ни собственного дыхания, ни надрывной трели телефона. Первым звуком, который пробился к ней сквозь эту жуткую тишину, был голос Патрика. С трудом сфокусировав взгляд на источнике шума, она подпрыгнула и отскочила от стола.

— Я же говорил… — Его голова была такой, какой Ребекка видела её в последний раз. Патрик лежал на полу с наполовину стёсанным черепом. Отверстие, из которого шёл звук, сложно было назвать ртом. — Я предупреждал тебя…

Ребекка хотела закричать, но не сумела — что-то стальными тисками сжимало её грудь и горло. Она могла лишь жадно хватать воздух, как умирающая рыба. Пространство мерцало.

Через миг картинка сменилась. На этот раз Патрик был жив. Он стоял напротив, улыбался и тянул к ней руки. Ребекка нерешительно шагнула навстречу — Патрик заключил её в объятия. Тёплый, мягкий, пахнущий хвоей и морским бризом.

— Всё будет хорошо, Бекс. — Горячий шёпот коснулся её уха. — У нас ведь будет ребёнок.

Патрик снова исчез, так же быстро, как появился. Ребекка опустила глаза — её живот стремительно рос, оттягивая футболку. Она накрыла его ладонью — малыш ворочался с боку на бок.

Через миг Ребекка уже смотрела на девочку, лет шести, точь-в-точь похожую на Патрика.

— Всё будет хорошо, мама, — сказала она и, ткнув пальчиком в сторону стола, взвизгнула от восторга: — Ой, что это? Это папа? И ты!

Ребекка кивнула.

— Бекс-тирекс, Бекс-тирекс, — пробасила девочка голосом своего отца. В тот же миг за её спиной возник огромный ящер. Он едва помещался в комнате: чешуйчатый хвост молотил мебель — щепки летели во все стороны. Из пасти доносился клёкот, будто кто-то пускал газы внутри пианино. Крохотные лапки нелепо болтались. Одно движение. Всего одно, и динозавр оказался рядом с девочкой. Он разинул пасть. Ребекка бросилась вперёд. С ног до головы её обдало фонтаном тёплой крови.

Всё исчезло. Девочка, динозавр, Патрик, комната, дом.

— Ты останешься одна. — Голос Оливии, усиленный в десятки раз, заполнил кромешную тьму. — Останешься одна. Кто тебя похоронит?!

Ребекка ослепла. Она бездумно вертелась, пытаясь разглядеть любой малейший намёк на свет, но вокруг было лишь ничто. Пронзительное, вязкое, зловонное ничто. Ребекка попятилась, не ощущая пространства. Ей казалось, прошло по меньшей мере несколько веков, прежде, чем она поскользнулась. Падение в пустоту совсем не походило на полёт. На глазах Ребекки вселенные рождались и умирали, взрываясь мириадами сверкающих точек, и тут же сворачиваясь в одну. Будто в камере сенсорной депривации ниоткуда являлись образы — галлюцинации, вспышки бесконечных нулей и единиц. Тело растягивалось вверх и вниз, становясь струной, на которой Богу предстояло сыграть финальный аккорд. Вместе с Ребеккой падало мироздание. Оно звучало, как Патрик: «Пространство мерцает, Бекс, разве ты не видишь?»

«Привет! Это Бекс. Вероятно, я чертовски занята. Оставьте сообщение после сигнала и, может быть, я вам перезвоню».

Ноги в слишком больших шерстяных носках разъехались на отполированном до блеска полу.

— Ребекка, простите, что беспокою вас в такую рань. Я звонил вам вчера, но ваш телефон был выключен. Меня зовут профессор Стокетт, я преподавал у вашего мужа. Мистер Ромаро поручил мне проверить его расчёты и… Патрик, простите, доктор Свитинг, похоже был прав. Это невероятно! Просто невероятно, но… Пожалуйста, позвоните мне, как только услышите это сообщение.

Безвольное тело Ребекки Свитинг, затылком чертя красную линию, сползало по ножке стола. В глубине дома продолжал захлёбываться телефон, но в своей новой, кошмарной реальности Ребекка не слышала уже ничего.