Фантазии

— Мы сможем производить и продавать дюжину в месяц.

— Две дюжины, — поправил герцог. — Словом, профессор, мы обещаем купить изобретение, когда оно будет готово, пускай даже через год. Десяти тысяч эфесов достаточно?

— Д-д-да, милорд, — ляпнула Элис Кавендиш с нехарактерным для нее заиканием.

Тут следует отметить, что последнюю свою агатку Элис истратила позавчера. Вчера она поужинала куском сыра, похищенным у соседки по кампусу, а нынче после утренней лекции постыдно взяла пирожок из рук студента, безответно влюбленного в нее.

— Д-да, милорд, десять тысяч — прекрасная сумма. П-правда, двенадцать — более счастливое число, да и мы бы работали быстрее…

— Элис, прошу! — осадил ее профессор. — Милорд, вы очень щедры, но я обязан уведомить: вчера бургомистр Адриан уже дал нам заказ. Он рассчитывает получить устройство в свои руки, и как можно скорее.

Оба Лабелина, конечно, были в курсе дела, но не собирались высвечивать источники информации. Изобразив удивление, они расспросили ученого. Узнав обо всем как бы впервые, Магда сказала:

— Мой любимый муж немного преувеличил свои возможности. Видите ли, профессор, я, как наместница императрицы, управляю финансами всех Земель Короны. А муж располагает лишь незначительными сборами с цехов и гильдий Фаунтерры. Говоря проще: он не даст вам денег, если я не дам ему.

Профессор потемнел лицом.

— Миледи, я же не смогу ответить ему подобным образом. Указание на бедность и незначительность оскорбит его.

— Но это факт, профессор. Бюджет министерства науки, а значит, и вашего университета контролирую я.

— Миледи, вы требуете от меня нанести обиду либо вам, либо Адриану. Прошу, увольте от такого выбора.

Герцог Морис выступил миротворцем. С высоты своего положения он мог позволить себе доброту:

— Профессор, вы неправильно поняли мою дочь. Она не давит на вас, просто уведомляет о положении дел. Для серийного производства прибора нужны деньги, коих у Адриана нет. Зато они есть у меня. Вот, возьмите для начала — без никаких обязательств, просто как знак моего расположения.

Он протянул профессору пачку банкнот — примерно на полтысячи эфесов. Ученый не прикоснулся к ним, но студентка взяла и присела в реверансе:

— Благодарю за щедрое пожертвование!

— Именно так, милое дитя, это пожертвование. Я ничего не требую взамен, кроме одного: не торопитесь. Не позорьте себя и факультет, доведите прибор до совершенства, а уж затем передайте кому захотите. Мне или Магде, или Адриану — за вами полная свобода. Но ни в коем случае не раньше октября. Иначе, боюсь, мы с дочкой будем расстроены.

Когда изобретатели ушли, Магда поклонилась отцу:

— Красиво, папенька. Отдаю должное.

— Благодарю.

— Но позволишь мне одно замечание?

После шиммерийской авантюры, которая могла кончиться очень и очень скверно, Морис больше не позволял дочке забыть первую заповедь: «Свое место в мире прими с достоинством». Магда больше не поступала вопреки отцовской воле, не орала на него и даже не говорила без его разрешения. Однако она была умна, и герцог, как правило, хотел ее услышать.

— Ага, валяй.

— В адриановом плане есть свой резон. Народ действительно любит его больше, чем Мими и Нетопыря. Дай беднякам лизать сапоги Адриана — они заблестят, как стекло.

А вот чего добилась Магда своею шиммерийской выходкой: уважения со стороны отца. Да, она говорила лишь с его согласия, но он слушал внимательно и не велел ей прочистить мозги или засунуть язык в жопу. Ответ герцога всегда содержал разумные аргументы.

— Дорогая доча, неважно, кого любит народ. Он не участвует в выборах владыки, и да спасут нас боги от такого мира, где он будет в них участвовать.

— Славно сказано, — улыбнулась Магда. — Я не предлагаю дать черни право голоса. Но она может оказать давление на своих лордов и склонить их выбор в пользу Адриана.

Герцог обрадовался возможности поучить дочку политике:

— Послушай-ка меня. Многого добивается лишь тот, кто умеет беречь достигнутое. Возможно, ты считаешь нашей целью возвести муженька на трон. Я полагаю иначе. Наша главная цель — сохранить то, что имеем. Мы с тобой фактически правим Землями Короны, и я не откажусь, чтобы так было всегда.

— Я тоже, — ввернула Магда.

— Тогда пойми, что Минерва ничуть не хуже для наших целей, чем Адриан. Разумеется, до тех пор, пока она сидит в Первой Зиме. Мы можем убедить лордов Палаты возвести на трон Адриана — это будет в наших интересах. А можем устроить Мимишке сказочную жизнь на севере, чтобы она никогда не надумала вернуться сюда. Этот вариант даже имеет преимущества: пока Адриан в ратуше, а не на троне, нам легче держать его жопу в узде. И только один исход выборов пойдет нам во вред. Угадываешь, какой?

— Ориджин.

— Вот именно! Он-то уж точно припрется сюда и начнет наводить порядки. Этот хлыщ обожает красоваться. Он не просто усядется на трон — с ногами на него залезет! А если вдруг когда-то и уедет из Фаунтерры, то назначит наместницей сестричку или любовницу, или ту же Мими — но точно не тебя.

— Я понимаю, папенька. Но к чему ты ведешь?

— К тому, глупышка моя, что идиотские игры с народом подарят корону не Адриану, а нетопырю! Только представь: сотня тысяч холопов соберется в Фаунтерру и начнет учить своих лордов, за кого им голосовать. Палата озвереет от такой картины! Свиньям не место на балу, холопам не место в политике! Лорды возненавидят Адриана, который спустил быдло с цепи. И Минерве перестанут доверять: она давеча тоже цацкалась с чернью. Дворяне сбегутся к тому, кто может усмирить холопов. К Ориджину и его кайрам!

— Дворяне боятся нетопыря… — отметила Магда не слишком уверенно.

— Сейчас — да, и нужно укреплять этот страх. Воспевать его великие победы — как он, значит, лично зарезал сто шаванов, а малахольная дура перебила еще тысячу, а ханидам засунули Персты в жопы и стрельнули раз по десять… Но все это не поможет, если Адриан призовет чернь. Презрение к быдлу пересилит любой страх. Палата выберет Эрвина.

Магда погладила живот, мечтая о том, как было бы все-таки неплохо родить наследного принца. Но доводы отца звучали весомо: похоже, Адриан совершал глупость.

— Ты прав, папенька… Вот только одна странность: неужто сам Адриан этого не понимает?

— А ты спроси его при случае. Не стесняйся, спроси.

* * *

Профессор Николас Олли погрузился в тяжкие думы, упершись лбом в оконное стекло кареты. Ровно сутки назад, после встречи с бургомистром, он почему-то сетовал на жизнь. О, какая ошибка! Ход событий начисто опроверг его мнение. Вчера-то профессор был редким везунчиком. Несчастным он стал теперь.

Сидя напротив, Элис снова и снова пересчитывала деньги. Она просто не могла удержаться — хруст новеньких бумажек завораживал.

— Я только что совершила открытие: счет бумажных денег — самое успокаивающее занятие на свете! Попробуйте, учитель!

Он отмахнулся:

— Хорошо, что существование Темного Идо недоказуемо. Иначе я назвал бы эти деньги идовскими.

— О, полно! Давайте заедем в шоколадницу, побалуем себя. Самой маленькой бумажки хватит, чтобы неделю питаться шоколадом!

Профессор принял за штуку. Но юмор студентки предназначался лишь для того, чтоб защитить ранимую надежду. Элис надеялась когда-нибудь набраться духу и пригласить наставника в кафе. Вместе пойти в театр — было даже не надеждой, а сказочной мечтой.

— Только послушайте. Я знаю шоколадный салон с очень особенной славой. Минерва Стагфорт ходила туда в те времена, когда еще и не мечтала стать владычицей. Эрвин Ориджин водил туда свою даму, когда был не герцогом, а всего лишь студентом. Прошлым летом туда заходила Карен Лайтхарт — опять же, до того, как была признана в свете и вернула свой титул. А теперь зайдем мы — и через год вы станете министром науки, а я… например, помощницей министра.

И снова шутливый тон маскировал трепетность ее надежд, и снова профессор не понял этого.

— Элис, я опечален вашей игривостью. Она выдает непонимание беды, в которой мы очутились. А может быть, вы радуетесь тому, что данная беда — скорее, моя личная, чем наша общая.

Со стороны мягкого профессора это был неожиданно колкий выпад. Элис расстроилась, ученый принес извинения.

— Простите меня, но поймите ситуацию. Адриан ждет от нас срочного завершения работ и уже выдал аванс в виде обещания оплатить сто приборов. Герцог Морис, напротив, желает, чтобы прибор не был готов до выборов. Он также выдал аванс, а вы по неосторожности взяли. Теперь два могущественных человека считают, что мы работаем на них, но ставят противоположные задачи. Чей гнев вы предпочтете испытать — герцога или бывшего императора?

— Я счастлива, наставник! Я тоже смогла хоть чему-то вас научить: теперь вы мыслите немножко по-дворцовому. Однако простите, есть изъян в вашей логике. Не забывайте, что чертеж пропал.

— И это только усложняет положение!

— А по-моему, облегчает. Ведь мы никому не говорили, сколько времени займет восстановление чертежей. Теперь мы можем выбрать либо Адриана, либо Лабелина, а второму отказать, сославшись на кражу. Адриан желает поскорее — но увы, из-за кражи мы никак не успеваем! Лабелин хочет подольше — но и ему можно отказать: скажем, чертежи неожиданно быстро нашлись, и Адриан забрал их в работу. Все теперь зависит от нашего желания!

— Но это будет нечестный поступок.

— Честность — это верное служение сеньору, не так ли? Наш с вами господин — наука. Мы выберем тот вариант, который будет лучше для него.

Профессор подумал минуту. Взял у Элис пачку денег, отделил две банкноты. Одну положил себе в карман, другую дал студентке:

— Это вам на шоколад.

Остальные пересчитал, мысленно вписал в бюджет проекта.

— Будьте добры, запишите. Для нового амплификатора необходимо заказать следующие детали…

Элис со вздохом достала блокнот и принялась писать.

Уже у входа в здание факультета Николас Олли заметил неладное. Косматый привратник отсутствовал на месте, зато на ступенях толклись студенты, совершенно лишние здесь во время лекции.

— Что произошло? — спросила Элис.

— Там такое!.. Неслыханное дело! Позорище!..

— Да что же?

— Обыск!

Профессор влетел в здание. У дверей лабораторного крыла его попытался задержать агент с дубинкой.

— Прочь с дороги! — рыкнул Николас, оттолкнув негодяя.

Еще из дальнего конца коридора он услышал омерзительные звуки. В коридоре толпились студенты и преподаватели, но их гомон не мог заглушить ужасные скрипы и скрежет, и лязганье металла. Агенты двигали мебель и оборудование, переворачивали лабораторию вверх дном.

Николаса встретили свои:

— Коллега, тут беда творится…

— Слышу. Где декан?

— Умчал в министерство. На этих никакой управы нет.

— Уж я найду управу!

Дрожа от ярости, профессор вбежал в лабораторию. У него потемнело в глазах. Все было сдвинуто и перевернуто, запертые ящики — взломаны. Ничто не разбилось лишь по единственной причине: медное оборудование не бьется. Хозяйничал тут Рука Додж с пятеркой мордоворотов. Полковник Бэкфилд надменно стоял в сторонке, периодически указывая шпагой:

— Вон там, за обивкой проверьте…

Треск! Драпировка оторвана, темнеет голая стена.

— А в углу половица топорщится…

Подважили фомкой, нажали — хрусь! Половица слетела, открыв дыру.

Профессор лишился дара речи. Так и замер перед Бэкфилдом, хлопая ртом, пытаясь выдавить:

— В-вы… п-по какому…

— Здравия, профессор, — ухмыльнулся негодяй.

Рука Додж подал голос:

— Полковник, скажите этим енотам ученым, чтоб не лезли!

Бэкфилд подмигнул профессору:

— Я бы выразился иначе, но суть-то вы поняли. Служивые люди находятся при исполнении долга. Прошу не мешать.

— В-вон отсюда! — процедил Николас. — Я требую убраться!

Бэкфилд не принял его всерьез. Указал Доджу шпагой:

— Под подоконник загляните. Там бывают щели.

Додж воткнул под плиту кинжал, со скрежетом прошелся.

— Вроде, ничего…

— А тыльную стенку шкафа проверили?

Один из подонков рубанул по шкафу топором.

— Уже проверили, господин полковник. Ничего.

Как бы ни было неприятно, читателю стоит задержать внимание на этой мерзостной сцене, чтобы постичь ее суть. Университет Фаунтерры никоим образом не подчинялся протекции, а тем более — головорезам Доджа, чистейшей воды наемникам. Свидетелями погрома являлись несколько десятков высоко образованных людей, в том числе дворян. Душа каждого кипела при виде вопиющего скотства. Но ни один не находил возможности вмешаться! Все протесты выражались в отдельных возгласах: «Беззаконие!», «По какому праву?», «Вы за это ответите», и тому подобных. Эти жалкие потуги лишь сильнее подчеркивали беспомощность ученых.

Вовсе не дубинки погромщиков и не шпажонка Бэкфилда так напугали ученую братию. Некоторые из студентов сами носили шпаги (в данный момент сданные в гардероб, но сбегать туда — минутное дело). И подавляющее численное превосходство было за людьми факультета. Но их шокировала и парализовала дикость происходящего. Интеллектуалы беспомощны перед грубостью и хамством. В их опыте и картине мира такого просто не может происходить — а потому и не выстроено способа защиты.