Ошибка комиссара

— Вот это постановление переделай, — вернул мне Рябинин бумажку. Прищурив левый глаз, Боря сказал: — Не указывай, что виновником является домоуправление, не предлагай барышне обращаться в суд, чтобы компенсировать вред здоровью, а просто напиши — мол, отсутствие события преступления. Вред здоровью ей компенсировали в больнице, оказав медицинскую помощь. А бюллетень студентам нужен только чтобы прикрыть пропуски занятий. Стипендию они всё равно получат, В деле укажешь, что копия постановления отправлена по месту жительства потерпевшей. Если не понял, уточняю: на деревню дедушке Константину Макарычу. Действуй.

Я кивнул. Конечно, я все понял. Постановление отправится в Ленинград, а то, что почта у нас работает плохо, так это не вина следователя, а издержки почтового ведомства.

— В общем, ты молодец, — пришел к выводу начальник следственного отделения. Потом вздохнул. — Эх, Лешка, как жалко, что у тебя никакого образования нет. Я бы прямо сейчас тебя на должность следователя взял. А в перспективе — старшим следователем станешь. Старший следователь — капитанская должность. Когда тебе в розыске такую дадут? Уйдешь на пенсию капитаном, а у меня ты и до майора дослужишься.

Борис Михайлович не в курсе, что спустя какое-то время должности следователя и инспектора уголовного розыска станут капитанскими, а те, кто имеет приставку «старший», смогут претендовать и на звание майора.

Но пока я только глубокомысленно пожал плечами. Мол, чего уж теперь. Нет у меня высшего юридического, да и иного тоже нет. А то, что я уже лейтенант, да на должности инспектора уголовного розыска — и так уже нонсенс. Но сыщик — это совсем не то, что следователь. У следователей смотрят наличие образования, хотя бы педагогического

— Слушай, Алексей Николаевич, — перешел Рябинин на официальный тон. — Я вот что придумал. (Боря сделал вид, что эта мысль пришла ему в голову только что). Ты, как только в академию поступишь, напишешь рапорт о переводе в следствие, а я похлопочу, чтобы тебя без диплома взяли. Добро?

Я не стал ничего отвечать. Брякнешь, а потом за слова придется отвечать. Надо подумать. В той жизни Рябинин меня тоже звал в следствие, я даже обещал подумать, но переходить не стал. А в этой… Кто знает, как оно здесь все сложится.

В тот день, вернувшись с обеда, обнаружил зажатый в дверях клочок бумаги. Извлёк, развернул. Обращение начиналось так: «Алекс!» Всё понятно — это следователь Погодин из соседнего кабинета, на подпись можно не смотреть. С некоторых пор, точнее, как я стал немного следователем, он решил обращаться ко мне таким образом. Ладно, я не против, если ему нравится, хотя я всю жизнь считал, что Алекс — это Александр.

Далее в записке было следующее: «К 15−00 ко мне придёт такой козлобородый дедок по фамилии Кошкин, дальний родственник потерпевшей по делу КУП* № 1260. Допроси его, плиз, свидетелем. Он сам всё знает и всё расскажет. Тебе только записать. А у меня срочное дело на выезде. С меня причитается».

Ага, причитается с него. Не родился ещё тот человек, который получил бы с Погодина причитающееся. В конторе даже поговорка имеется: с Погодина получишь. Смысл, я думаю, понятен. Но делать нечего, надо выручить мужика. У меня были совершенно другие планы на ближайшее время, но вместо этого я пошёл в дежурку и посмотрел, что это за событие такое за номером двенадцать-шестьдесят. Оказалось — кража каких-то вещей. Подробней интересоваться не хотелось.

В назначенное время выглянул в коридор — у соседнего кабинета на стуле уже смирно сидел благообразный старичок, и назвать его козлобородым у меня не повернулся бы язык, хотя это очень соответствовало действительности. Очень уж старичок был похож на Калинина, того самого нашего всесоюзного старосту, а начальство, как известно, обзывать нельзя — себе дороже. Я-то, правда, в поздние времена про него всякого начитался, но для советского гражданина он всё ещё пребывал в когорте Кремлёвских небожителей.

С гражданином Кошкиным — Калининым мы прекрасно побеседовали, протокол уже был подписан, но словоохотливый старичок никак не мог закруглиться. А тут меня ещё чёрт дёрнул сказать: «подумаешь, сокровище», имея в виду похищенный хрусталь и какое-то старое барахло, имеющее ценность, скорей всего, только для самой потерпевшей.

— Сокровище, говорите? — встрепенулся старичок. — А зря вы так уничижительно. Может и барахло, как вы изволили заметить, иметь историческую и культурную ценность. Или вы полагаете, что в советское время уже нет места для кладов и сокровищ? Так я с вами не соглашусь.

Я пожалел, что не откусил себе язык минуту назад — у старичка явно открылось второе дыхание. Он поосновательней устроился на стуле и продолжил с новыми силами:

— Я вот тут недавно в газетке читал, что в нашей Вологодской области очень даже может быть спрятана библиотека аж самого Ивана Грозного. А что, чем вам не клад, чем не сокровище? Товарищ, вот только фамилию не упомню[1], где-то записано, об этом писал, а в наших газетах неправду не пишут, понимаете ли. Печатное слово — оно, понимаете ли, покрепче камня будет. Так что осталось только найти её, библиотеку эту. Дело за маленьким.

И старик, вдохновлённый собственным выступлением, отёр пот со лба. Я тут же вклинился в образовавшуюся паузу и выпроводил оратора из кабинета, вдогонку выразив непоколебимую уверенность, что раз товарищ написал в газетке, значит так тому и быть — найдут её обязательно, окаянную. Насколько мне было известно, ничего подобного и в двадцать первом веке так и не было найдено, но зачем же огорчать хорошего человека, который так истово верит печатному слову?

Оставшись один, я пустился в размышления. Странный у нас какой-то разговор получился с гражданином Кошкиным. С точки зрения пользы его допроса по делу двенадцать-шестьдесят — результат нулевой, совершенно ничего интересного. У меня возникло ощущение, что вся наша встреча была только ради того, чтобы этот Кошкин — Калинин напомнил мне, что и в наше совершенно несказочное время могут существовать тайны, клады, сокровища.

Говорят, надо видеть знаки судьбы. Тот, кто не проходит мимо, и в точке бифуркации выбирает нужное направление, будет обласкан судьбой. Тут главное не впасть в паранойю, а то за знак судьбы любой пустяк принимать начнешь. Подумаешь, старик сказал какую-то ерунду. Сокровища, понимаете ли, клады, царские библиотеки. Но почему мне тогда периодически вспоминается легенда о проклятии слепого мастера, рассказанная ещё в мою бытность пограничником нашим доблестным старшиной? Моя жизнь меня к чему-то готовит?

[1] Фамилия авторам хорошо известна, но только не стоит ее упоминать

Глава седьмая

Панькинская барахолка

Воскресенье. Проснулся я как обычно, в семь утра. Полежал пару минут, уставившись в потолок (побелочку бы подновить!) и грустно подумал, что сегодня не знаю, чем и заняться. На «историческую родину» ехать не планировал —был там в прошлые выходные, даже картошку успел посадить. А мотаться каждую неделю до Вологды, а потом до Столбова, это и муторно, да и накладно.

И что делать? Скучно. Хоть на работу иди. Но если я сейчас припрусь на службу, то меня коллеги не поймут. Был бы я участковым, так может быть, и поперся бы, а так…

Барышня, на которую у меня были кое-какие планы на этот день (в кино там сходить и, вообще), усвистала в Кадуй (звонила на службу, сказала, что отец приезжал — велел помочь по хозяйству), так что, придется сегодня валять дурака. Можно бы в библиотеку сходить, но я там вчера был, а по субботам и воскресеньям в читальном зале яблоку негде упасть. Вишь, все стремятся к знаниям. И куда им эти знания?

Но коли проснулся, то надо вставать. Встал, почистил зубы, сделал некоторые необходимые дела и даже попытался сделать утреннюю гимнастику — помахал руками и ногами, поприседал, даже раз десять отжался от пола. Потом, решив, что я и так молодец, начал хлопотать насчет завтрака.Буфет по выходным дням в общаге не работал, а идти до столовой было лень. Потом схожу, как пообедать захочется. Зато у меня имеется скромный набор холостяка — яйца и черный хлеб, а еще заварка. Так что, позавтракаю в собственном «номере».

Яичницу сделать или яйца сварить? Яичница предпочтительнее, но после нее сковородку придется мыть. Пусть будут яйца всмятку. Дешево и сердито. А еще быстро.

После завтрака жить стало веселее. Одевшись в парадно-выходную форму одежды, пошел на выход. Слаба богу, нынче дежурит не тетя Катя, которой не дает покоя моя личная жизнь, а «коренная ленинградка», поэтому мозги мне никто выносить не стал, а я шагнул на майскую улицу.

— Леха! — услышал я знакомый голос.

Ба, так это Саня Барыкин, а рядом с ним невысокая полненькая девушка.

Пожав руку Сане, раскланялся с дамой.

— Знакомься, это Людмила, — представил Барыкин свою спутницу.

Людмила? Не та ли самая, из-за которой Саня получил фингал под глаз, да еще едва не лишился комсомольского билета, а заодно и милицейских погон? Ну, ничему парня жизнь не учит. А Барыкин, между тем, продолжал:

— Да, Леха, можешь меня поздравить. Вернее, не только меня, но и нас.

— А с чем? — не понял я.

— А вот, — продемонстрировал Саня безымянный палец правой руки, украшенный обручальным кольцом.

— У! — выразил я свое восхищение и искреннее изумление. — Поздравляю!

А как тут не изумляться, если я со стопроцентной уверенностью знал, что Барыкин женится гораздо позже и, совсем не на той женщине? Нет, что-то идет не так.

Людмила зарделась, прижавшись к супругу, словно бы вышла замуж не во второй раз, а впервые, и теперь одновременно и гордится и, стесняется своего нового положения. Но что я знаю о женщинах? Может, для нее этот новый брак и стал настоящим? И, в какой-то мере, первым? Значит, Барыкин решил-таки остепенится. Молодец.

— Леха, а ты на меня не обиделся? — с беспокойством поинтересовался Саня.

— В смысле? — нахмурился я.

— Ну, в том смысле, что я тебя на свадьбу не позвал, — пояснил Александр, а потом торопливо добавил: — У нас, Леша, и свадьбы-то как таковой не было. Пока развод тянулся, то да се, словно и перегорели.Так, позавчера расписались, а потом с родственниками посидели. Вот, если бы настоящая свадьба, то я бы тебя в свидетели пригласил. Я, потом, на опорнике…

Саня сконфузился, опасливо посмотрев на супругу, а я понятливо улыбнулся. Барыкин собирается на своем опорном пункте «проставиться» по случаю свадьбы, а иначе народ может и обидеться. А Людмила-то, похоже, уже взяла супруга в свои пухлые лапки, а тот уже и побаивается говорить о времяпровождении, не связанном со служебными обязанностями. И правильно. С Санькой иначе нельзя. А то, что молодожены решили свадьбу не справлять, тоже понятно. Все-таки. Людмиле во второй раз надевать свадебное платье и фату уже и неловко. Да и какая разница, просто ли расписались или устроили пир на весь мир? Лишь бы семейная жизнь сложилась удачно. А, вот еще почему они не стали играть свадьбу. У супруги-то уже и животик наметился. Уж лучше те деньги, которые ушли бы на пьянку, пойдут на «приданное» для ребенка. Все разумно.

— Алексей, а ты с нами не хочешь пойти? — подала голос Людмила, а Санька добавил:

— А мы тут в зоопарк решили сходить.

— В зоопарк? — удивился я. — У нас зоопарк появился?

— А ты что, газеты не смотришь? Или ты как следователь только уголовные дела читаешь? — поинтересовался Саня.

Газеты я читаю, но про зоопарк я там ничего не видел. Или же не смотрел? Поэтому, я просто пожал плечами.

— На площадь Жертв Революции передвижной зоопарк приехал, из Москвы, — сказала Людмила.

Вот чего я никогда не любил, так это передвижные зверинцы и цирки Шапито с животными. Моя бы воля — я бы их вообще запретил. Посмотришь на зверюшек в тесных и грязных клетках, понюхаешь воздух, пропахший зловонием — сердце кровью обливается. Я бы устроителей подобных мероприятий сразу в тюрьму сажал за издевательство над животными. Но вслух сказал:

— Я на барахолку пошел.

Мысль отправиться на барахолку возникла только сейчас, не планировал. Но надо же как-то отвертеться. Но ребята настаивать не стали. Да и на кой, молодоженам кто-то третий? Им пока и вдвоем хорошо.

Молодожены еще немножко мне поулыбались, а потом мы разошлись. Они пошли прямо, по Ленина, а я свернул, чтобы выйти к своему бывшему участку.

По выходным на окраине (на пустыре) Панькино открывалась «барахолка». В будущем это станут именовать «стихийным рынком», а пока и так сойдет. Будь это на загнивающем Западе, называли бы «блошиный рынок», но у нас такого названия никогда не существовало. Пока.

Обширный пустырь, никак не оборудованный. Больше народ передвигался на ногах, а не сидел на местах, хотя были и такие. Для этого надо прийти сильно раньше, чтобы занять место, а потом и отстоять его от других претендентов. Броуновское движение. Были какие-то прилавки с х-образными ногами, но, в основном, торговали либо на картонках, брошенных на землю, на мешковине, либо уж совсем демократично — на газетах. Стихийная торговля, никем не управляемая. Бери то, что тебе не надо — и ходи, предлагай другим.

У нас говорили, что на барахолке можно даже медведя в шерсти купить. А можно и «девушку» на час-другой.

На стихийном рынке можно купить продукты — сало с вареной картошкой, соленые огурцы, всякие маринады. Варенье на любой вкус.

Тут же лежат носильные вещи — от женских трусов до грязных тулупов. Инструменты — хоть пилы с топорами, хоть напильники и рубанки. У кого-то муж умер, избавляются от ненужного, а кто-то с работы тащит. Вон, какие-то люди лампочки продают, розетки, не иначе, сами-то из электриков. В два раза дешевле, чем в магазинах. В огромном количестве хозяйственное мыло. Его на заводе работягам выдают, чтобы спецовки стирать. Но выдают по два куска в месяц, а робы лучше стирать с порошком. А мыло куда девать?

Запчасти от разных бытовых машин. Хоть от мясорубки, хоть от соковыжималки (часто эти агрегаты даже взаимозаменяемые бывают, стоит только нож на заглушку поменять).

То, что вроде и не купит никто: иглы для примусов, патефонные пластинки (ретро!), цепи велосипедные, лампы керосиновые, железяжки какие-то и т.д. и т.п. Не знаю, кому нынче нужны керосиновые лампы, но если все это имеется в продаже, так значит, и покупатель будет. Впрочем, на дачу или в глухую деревню и «керосинка» сойдет. У нас в деревне почти в каждом доме имеется керосиновая лампа, потому что электричество иной раз отрубает.

Но кому могут понадобиться крышки от эмалированных кастрюль, если к ним не прилагаются сами кастрюли — ума не приложу.

Попадаются и другие вещи, которые я бы купил. Например — фарфоровые игрушки и куклы. Моя супруга, с которой я здесь пока еще даже не знаком, собирала такие. Может, стоит начать покупать? Вон, очень красивая фигурка не то чукчи, не то ненца. Точно даже и не скажу, но человек, явно, из народов Крайнего Севера — в малахае и с раскосыми глазами.

Нет, не стану. Если бы я сам увлекался, тогда да. И куда мне фарфоровую куколку? Может, эта безделица сейчас кому-то другому нужнее, нежели мне? Я-то ее в шкаф засуну, да и забуду. Нет, пусть все течет своим чередом. Вот, как увлечется Нина фарфором, так и начнем покупать.

К покупателям, имеющим приличный вид, иной раз подходят мужички, что-то осторожненько предлагают. Может и краденое, это за треть цены отдадут, а может и какой дефицит, вроде американских джинсов, но это уже втридорога. «Паленые» вещи здесь продавать не станут, а отведут в сторонку.

Для сотрудника милиции приходить туда — сплошное испытание и надрыв нервов. Сразу срисуют, хоть в форме, хоть в гражданке. Никто не разбежится, кроме самых криминальных, но будут настороже. А меня, скорее всего, еще помнят по прежней должности. Память у людей длинная, плохое помнится.

Книги тут тоже продают. Вот, книги бы я покупал, но как только оказываюсь у прилавка, так сразу, вместо подписных изданий оказываются сплошные классики марксизма-ленинизма, или книги, уцененные еще в шестидесятые годы, по причине полной непокупательности. Кто-нибудь слышал о Щелгунове, и о Писареве с Михайловым? Вот, кто их купит? В шестидесятые такие книги на вес продавали.

А вот я возьму, и куплю, потому что трехтомник Михаила Ларионовича Михайлова в той жизни у меня есть. Или был? Ну, не суть важно, но там имеются переводы стихов, включая Бернса и Беранже, а еще интересные статьи по истории и литературе.

— Почём Михайлов? — приценился я.

— Два рубля за три тома, — отозвался продавец, смеривший меня оценивающим взглядом.

Я скривился. Он что, считает меня каким-нибудь отъявленным книгофилом, готовым отвалить за никому не нужные книги огроменную сумму, на которую можно два раза сходить в столовую? Два рубля — перебор. У меня лимит, положенный на закупку книг — три рубля в месяц. Каюсь — иной раз могу заплатить и пять, но, если книга этого стоит. Мне в августе в Питер ехать, в академию поступать. Так что, надо бы сделать какую-нибудь «заначку». Но как показывает опыт — денег все равно в обрез и никакие «начки» не спасут.

Красная цена этим книгам по нынешним временам — копеек пятьдесят-семьдесят. Но торговаться не стану, но и два рубля платить не буду. Повернувшись, чтобы отойти к соседнему «прилавку», услышал вопрос:

— А сколько дашь?

— Копеек тридцать, — сообщил я свою цену, решив, что не возбраняется предложить минимум. В конце концов, существуют ножницы цен.

— Давай.

А пожалуй, что я угадал. И мелочь имеется. Вот ведь, повезло мужику. У меня в кармане нашлись две монетки по двадцать копеек.

— Сдачи не надо, — отмахнулся я, запихивая трехтомник в авоську, которую таскаю с собой. Небось, выдаст мне сдачу копейками (в том смысле, что по копейке), так что, пусть остается ему как «чаевые».

Купив книги, я вроде бы стал на «барахолке» не мильтоном в гражданке, а своим. Таким же, как все. Теперь можно еще один прилавок проверить.

На двух ящиках из-под пива, поставленных друг на друга лежали различные значки, а у импровизированного прилавка вели разговор двое: продавец — мужчина в возрасте, в темно-сером плаще и покупатель — старичок лет семидесяти. До меня донеслось только «… эти перечеканы еще при царе Алексее делали». О чем это они?

Смерив меня не очень довольным взглядом — видимо, помешал увлекательному разговору, оба замолкли.

Я просто осмотрел значки, но ничего нового для себя не обнаружил. Нет, вру. Сбоку лежит значочек с «первочекистом». Рельефное изображение товарища Дзержинского вставлено в щит и меч. Значок, судя по всему шестидесятых годов. Его в моей коллекции точно нет.

Ах, да, я же не рассказывал. Я же увлекся собирательством значков, чего в прошлой жизни у меня не было. А началось все с того, что председатель моего опорного пункта Александр Яковлевич подарил мне пару значков «Дружинника». Один наш, знакомый и родной, а второй из Литвы, где слово дружинник написано латиницей. Ну вот, потом и понеслось. Я стал обладателем значков, выпущенных к юбилейным датам, мне притащили кокарды сотрудников милиции прошлых лет — и довоенные, и образца пятидесятых годов. В общем, тащили то, что было не жалко и что нельзя прицепить на грудь. Ну, или не положено цеплять. А дядя Петя сделал вообще царский подарок — отдал мне нагрудный знак сотрудника МУРа двадцатых годов. Тот самый, с мордой собаки, из-за чего, якобы, милицию и стали называть «легавыми». Про этот знак с собакой я уже знал, что вещь музейная! Ну, пусть у меня побудет, а как появится у нас свой музей (он появится через тридцать лет), так туда все и отдам.

Заплатив за товарища Феликса (то есть, за значок с Председателем ВЧК) смешные деньги — двадцать копеек, спрятал находку в карман.

— Молодой человек, а у вас дома монеток ненужных нет?

А это старичок обратился ко мне с вопросом. И смотрит так ласково. Видно, что он из категории нумизматов, у которых это уже не просто хобби, а тихое помешательство.

Старичок мне показался знакомым. И где я мог его видеть? А когда он взмахнул рукой, на которой, пусть даже по майскому теплу оказалась перчатка, я вспомнил — это же Василий Александрович Святозаров, доцент нашего педагогического института. А носит перчатку, потому что во время войны получил ранение в правую руку и теперь он ее стесняется показывать посторонним.

Но кроме всего прочего, Василий Александрович был еще и заядлым нумизматом, а его коллекция монет, по словам специалистов, была крупнейшей в Череповце. В году так — не то восемьдесят седьмом, не то в восемьдесят девятом его коллекцию украли. Его самого вызвали на переговоры о покупке какого-то раритета — едва ли не Константиновского рубля, а дверь вынесли и всю коллекцию вытащили. Следы, увы, мы так и не нашли, да и где их искать? Коллекция Святозарова, скорее всего, была украдена по заказу каких-нибудь крупных коллекционеров из Питера или Москвы, которые усердно подчищали провинцию. А если бы и отыскали, так что толку? Поди, докажи, что эти монеты украдены именно из Череповца. Это на музейных экземплярах ставят метку, которая снижает стоимость раритета, а у коллекционеров все вещи безлики.

Сказать что ли, товарищу доценту, что нужно укрепить двери? Нет, не стану. Еще испугается. Все-таки, коллекционирование монет вещь очень специфическая. По закону коллекция должна быть зарегистрирована, а золотые и серебряные монеты вообще запрещены к продаже частным лицам. Но коли наказывать всех подряд за покупку царского рубля (десять рублей нашими деньгами), то замучаешься протоколы писать.

Не стал называть Святозарова по имени и отчеству, а просто покачал головой.

Уже почти собрался уходить, но все равно, не удержавшись, подошел к фарфоровым фигуркам. Вон, мой коллега стоит. В том смысле — что стоит фигурка, изображающая милиционера. Белая гимнастерка, синие галифе, фуражка. Сделана очень искусно и расписано аккуратно. Даже на погонах обозначены две красненькие лычки. Как такого красавца на улице оставлять?

— Сколько такой? — не удержался я.

— Кому другому я бы за два отдала, а вы берите за рупь, — сообщила продавщица — женщина средних лет.

— А что вдруг? — удивился я, вытаскивая желтенькую бумажку.

Женщина, забрав мою бумажку, завернула маленького милиционера в газету, а потом пояснила:

— Так вы ж, Алексей Николаевич, моего обормота в ЛТП отправили. Я-то уж как вас ругала, как вас ругала! А он месяц, как назад вернулся, не пьет. И на работу устроился.

Вот тебе и на. А я женщину-то и не узнал. А теперь вижу, что с моего участка. С бывшего моего. Убирая фигурку, вытащил из кармана еще один рубль — железный, и едва ли не силой вручил продавщице.

— Нет уж, если фигурка два рубля стоит, то пусть и с меня два.

Не знаю, может я и не прав, но ну его на фиг. Не надо мне такой скидки. Глупо, наверное, но я свою работу тогда не за рублёвую скидку выполнял. А этого милиционерчика я Нине поднесу, пусть будет нашим талисманом. Как познакомимся, так и вручу.

Глава восьмая

Отдел иностранной литературы

В городской библиотеке я бывал так часто, как позволяло время. Не стану жаловаться, что трудился «по восьми часов» — то есть, от восьми утра и до восьми вечера, да еще и без выходных. И вечера свободные оставались, и выходные были, хотя меня и ставили на дежурства почаще, нежели «старослужащих» и женатых. А время мне все равно тратить не на что. Возможно, что и рад бы уделять все внимание службе, но есть преступления, которые не сможет раскрыть целая команда литературных детективов, помести их в нашу реальность, а не в ту, которая существует по воле авторов.

Девушка, которая станет моей женой, на горизонте не появилась, а искать какие-то приключения не хотелось. Лёгкие симпатии с походами в кино и последующими вечерними провожаниями случались, но без поспешных движений к запретному. Девушки семидесятых, если уж и не были «синими чулками», то в понятие «любить» вкладывали именно чувство, а не судорожные физические упражнения при первом удобном случае. Так что максимум дозволенного заключался в лёгких поцелуйчиках и таких же лёгких обнимашках. Конечно, при должной настойчивости в некоторых ситуациях я мог бы значительно продвинуться вперёд и даже преодолеть точку невозврата, за которой кроме ЗАГСа не светило ничего другого, но… К этому достойному заведению с его знаменитым маршем я был ещё не готов.