В последнюю минуту

Алекс Веагур

В последнюю минуту

1

Комната сделала продолжительный вдох.

Старые занавески взметнулись вверх, надулись пузырём и плавно, словно при замедленной съёмке, опустились. Послышались отголоски детского смеха. Их принёс в комнату порыв осеннего ветра — он скинул со стола несколько окурков, прошелестел газетой, придавленной яблоками, и, потыкавшись по мрачным закоулкам, поспешно вырвался на волю, — будто его что-то напугало. Одна из занавесок погладила колченогую табуретку, но зацепилась дырой за неровную поверхность и осталась так висеть до следующего вдоха.

На полу сидел сгорбленный старик. Его изрытое морщинами лицо покрывали бурые точки, похожие на пигментные пятна. Но вот старик вытер пот, и часть таких пятен — от уха до заострённого подбородка — превратилась в кровавую дорожку. Седые пряди, обрамлявшие худое лицо, прилипали ко лбу и вискам и напоминали «сосульки», две из которых были ржавого цвета. В давно выцветших глазах, словно в двух дряблых колодцах, плавала водянистая карамель. Взгляд казался пустым и равнодушным, но лицо сковывала та печать, которую не спутать ни с чем, — печать скорби и большой утраты.

Рядом со стариком — посреди рассыпанных ранеток и перевёрнутой банки с окурками — на полу лежал мёртвый человек. Это был мужчина. Лужа крови начиналась от его неподвижной головы и растекалась по впалой половице в сторону окна, время от времени махавшего полинявшими занавесками. В воздухе стоял сладковатый привкус смерти. Большая и зелёная муха деловито изучала у мертвеца оттопыренное ухо. Старик смотрел будто бы на неё, но вот муха перелетела к руке, а взгляд старика остался на месте.

У покойника глаза были открыты. Они напоминали две утонувшие в молоке круглые сливы, которые затем поднялись кверху, но упёрлись в застывшую поволоку. Казалось, что этими сливами умерший выискивал в высоте какие-то ответы. Возможно, что именно сейчас — у Бога или у самого простого ангела — душа убитого такие ответы уже получала. Но этого никто из живых не знал: не знал человек с потухшими глазами, и не знал другой — тот, кто втайне следил за ним.

В старике дёрнулась невидимая нить.

Он вскинул голову вверх, потянулся руками к потолку, его глаза заблестели, — но, вместо того, чтобы отдаться зову нахлынувшей молитвы, седой человек затряс губами, застонал и, обхватив длинными ладонями лицо, согнулся сломанным колосом к полу. Сотрясаясь от лихорадочной дрожи, он завалился на бок. Его рука медленно протянулась к неподвижному телу, и его глаза, наконец, взорвались потоком слёз.

— Прости меня, сынок! — прошептал он. — Прости, если сможешь!..

Старик ревел и просил прощения, хотя сам же в него и не верил. Он понимал бессмысленность любых слов, но всё равно умолял и умолял.

Мёртвый по-прежнему хранил молчание.

В это время раздался глухой удар в дверь. Следом ещё один. И ещё. Закричала женщина:

— Открывай! Открывай дверь, сволочь!

Старик вздрогнул, как от удара плетью.

— Безумный вонючий старикашка! Я тебе говорила: держись от нас подальше!

Лицо старика сделалось хищным. Медленно выпрямившись, он захрустел шейными позвонками, а затем глухо зарычал — зарычал, как бродячая собака, готовая драться за свою последнюю кость — драться до последнего дыхания. Безумный старикашка? С этим он даже не спорил — особенно с той, кто сейчас так распалялся. Старик её узнал — узнал с первого слова: по ту сторону двери стояла жена его убитого сына.

— Мерзкая гадина! Где мой муж?! Я знаю, что вы встречались! — Ненавистный голос резал, как стекло, и старик зажал уши ладонями. — Или ты откроешь по-хорошему, или сейчас эту поганую дверь вынесут! И тогда тебе несдобровать, проклятый старик!

Но тот, кого обзывали и кому угрожали, её уже не слышал. Он чувствовал, что времени побыть с сыном — побыть в последний раз — почти не оставалось. И потому старик хотел выжать из этой последней минуты всё до последней капли — сколько бы мало ему не оставалось.

(За ним продолжали наблюдать.)

Старик тихо плакал. Слёзы струились по его впалым щекам, смешивались с бурыми пятнами и падали на бездыханное тело — безмолвные символы скорби.

Дрожащей рукой он провёл по волосам сына — всё ещё мягким, как в детстве. Ему вдруг вспомнилось, как сынок, будучи совсем ребёнком, забирался на чердак угольного сарая, где зарывался в колкое сено и засыпал — безмятежным, крепким сном. А сам он ложился с ним рядом и просто смотрел на свою маленькую копию. Потом они отряхивали одежду друг друга и весело смеялись. Их волосы источали дурман пряных трав и свежесть уходящего летнего вечера, а их глаза лучились неподдельным счастьем. (Господи, как же давно это было! Так давно, будто бы никогда и не случалось…)

Воспоминания погружали старика в негу сна.

Но вот в дверь снова затарабанили, и он кубарем скатился из своих грёз обратно в комнату.

Бах-бах-бах!

Опять она.

Она!

Не будь его невестка такой стервой, всё могло бы выйти иначе. Он не расставался бы с сыном и не прятался бы, как чужой, от своих внуков. И, наконец, не произошло бы этой дикой ссоры, после которой он ушёл. Он бродил в беспамятстве по пустынным улицам, и его тело содрогалось, — но не от осеннего холода, а от разъедающей обиды. Сколько гадостей они наговорили друг другу — распалённые злостью и разделённые стеной непонимания! И что теперь? Он даже не успел попросить прощения…

О, если бы он вернулся сюда чуть раньше! Тогда бы… Тогда…

Старик покосился в угол комнаты, его кулаки сжались, а губы превратились в две тонкие бесцветные полоски. В самом дальнем углу лежало ещё одно мёртвое тело — в груди этого тела торчал обагрённый запёкшейся кровью нож.

И тут раздался оглушительный треск.

Старик вздрогнул.

Дверь затряслась под натиском чего-то тяжёлого.

Невестка-стерва уже не кричала, а выла — выла так, словно знала заранее о случившейся здесь трагедии. На короткое мгновение её стало старику даже жалко. Затем он на миг позлорадствовал над ней. Его лицо искривила беззубая усмешка, тут же сменившаяся на маску безразличия. Но вот старик снова вздрогнул, ссутулился и сделался каким-то маленьким. Его глаза вновь заблестели, по щекам побежали слёзы; он всхлипнул и, притянув холодную руку сына к своей груди, стал раскачиваться — огромный метроном на арене смерти.

В это время какой-то мужской голос закряхтел, ахнул; дверь содрогнулась и выплюнула внутрь первую щепку. Били топором. Били наверняка и спешно. Старик ясно увидел металлическое лезвие, увязшее на миг в уставшей древесине. Ждать оставалось недолго. «А-ах!» — послышалось снова с той стороны. Дверь кашлянула — и огромный деревянный зуб отлетел к ногам рыдающего маятника.

И в тот момент, когда в оскале двери появилась мужская рука; когда эта рука потянулась к замку; когда старик-метроном при очередном наклоне издал странный звук, похожий на уханье ночного филина, — изображение подёрнулось мелкой рябью, и всё вдруг замерло…

Время остановилось.

2

Что же. Теперь нужно спешить.

Зная по опыту, Сергей понимал, что на всё про всё у него не более пары минут. Останавливать видение на большее у него никогда не получалось. Да и то: полной остановкой это не назовёшь, просто три-четыре секунды будущей реальности растягивались в две минуты видения. Отсюда и этот звук — нечёткий, искажённый и угнетающий; похоже, что Сергей к нему так и не привыкнет. Была ещё одна особенность, выработанная за годы: заморозка видения происходила в самом его конце. Таким образом, у телепата — после основного эфира — появлялось время, чтобы он мог лучше прозондировать место будущего преступления.

Итак, нужно торопиться.

С каждым сеансом видение становится более качественным. Сегодня — четвёртый раз, а значит, можно хлопать в ладоши и танцевать гопак, потому что такое видение — не только самое чёткое, но и самое продолжительное. Именно оно приносит больше всего подробностей, а потому раскрываемость таких преступлений почти стопроцентная. Да — Сергей мысленно нахмурился — вот именно, что «почти»: если не помешать, убийство произойдёт сегодня около семи вечера. Ведь всё дело в восстановлении: между сеансами ждать приходится почти сутки. А это означает, что до пятого сеанса он снова не дотянет — никогда не дотягивал. Поэтому четвёртое видение, многоуважаемый экстрасенс, будь добр, выжми до последней капли!

Именно такими словами: «выжми до последней капли» — Сергей и настраивался на работу. В том, что убийство должно произойти всего через несколько часов, он даже не сомневался — его темпоральные ощущения всегда были ужасны, но они ещё никогда не подводили: за тринадцать часов до убийства его голова взрывалась жуткой мигренью, от которой то и дело хотелось разодрать голову руками. Сегодня утром за десять минут до будильника так всё и случилось.

(То, что он лежал в постели тогда — это хорошо. Плохо — это как в прошлый раз, в троллейбусе: он стоял и держался за поручень, но от неожиданной боли его ноги подкосились, и он без сил рухнул на сидевшую с кошёлкой женщину. Боже, как ему потом было стыдно!)

Сергей мысленно тряхнул головой, пытаясь больше не отвлекаться. Укоренившиеся правила опирались на трёх китов — быстрота, сосредоточенность и отсекание всего лишнего. Но нужно признать, что последняя настройка иногда барахлила.

Телепат переместился по видению и остановился возле сидящего на полу человека.

Старик. «Безумный вонючий старикашка». Его можно оставить в покое. Фоторобот с его лицом уже после первого раза на руках у лучших сыскных ищеек. Сергей бегло осмотрел старика ещё раз, но ничего нового не увидел. Те эмоции, которые излучал этот застывший метроном, также не внесли ясность. Боль, отчаяние, жалость, самобичевание и страстное желание умереть — всё было и раньше. А теперь нужно двигаться дальше. Нужно спешить и выхватывать каждую деталь.

Сергей присмотрелся к первому трупу.

Сын. Воспоминания старика, которые получалось прочитать за все четыре раза, не вызывали сомнений. Это был стариковский сын. И сегодня впервые он из аморфного пятна превратился в человека — мёртвого и безмолвно требующего возмездия. Сергей смотрел на лицо убитого и запоминал каждую деталь, чтобы после выхода из видения с точностью передать детали штатному художнику-криминалисту. Важно было всё: шрамы, наколки, обыкновенные родинки. Бывали случаи, когда и бородавки помогали в поиске. Но больше всего помогали в поиске именно татуировки. (Сергей ментально ощупал свою армейскую наколку на предплечье.) А потому важна любая мелочь.

Вот: на подбородке старый выпуклый шрам и маленькое родимое пятнышко на запястье. Уже что-то. Но нужно спешить.

Уделив телу покойника и его одежде несколько секунд, Сергей замер. Ему показалось, что грудь покойника медленно приподнялась.

Что это? Он жив? Старик ошибся, и его сын ещё жив?! Или просто показалось?.. Трудно сказать что-то наверняка, когда воспроизведение замедленно в тридцать раз. Телепат будто поморщился — растянутое уханье старика (тоже в тридцать раз) неприятно резало слух и вызывало в памяти старые детские кошмары. Но если сын старика жив, тогда почему Сергей этого не заметил ещё до остановки видения?! И сам старик: неужели он ошибся?

Вопросы — много вопросов. Время идёт, и нужно торопиться. А поэтому никаких «почему», все вопросы — после. Ответы обязательно найдутся.

Проследив ещё раз за грудью лежащего на полу человека, Сергей готов был поклясться, что всё-таки она медленно… очень-очень медленно… поднималась. Он посмотрел на глаза-сливы, и ему показалось, что они проясняются. — Внушение? Или погрешности видения? — Как бы там ни было, это может помочь в дальнейшем. А сейчас нужно двигаться дальше. Времени для спасения людей почти не оставалось.

Посмотрев на второй труп, Сергей виртуально покачал головой. Тут он бессилен. Он смотрел, словно через матовое замыленное стекло, и видел лишь сгусток чёрного тумана. Для того чтобы его развеять, нужно ещё одно видение. Это, как минимум. И это означает, что чёрный туман останется таким до самого преступления — или до того момента, когда его удастся предотвратить.

Рябь снова прошла по видению, словно по глади пруда пробежала огромная водомерка, — предзнаменование того, что скоро опустится чёрный занавес. Но нужно, нужно, нужно отыскать ещё хоть что-нибудь, любую зацепку, — ведь пригодиться может самое незначительное!

Сергея что-то отвлекло.

Он ощутил, как у его оболочки, сидящей в отделении среди друзей, стали покалывать кончики пальцев, и нестерпимо зачесалось рука чуть ниже локтя. Но всё это — мусор, грязь и сбившиеся настройки, — на такие мелочи он не должен обращать никакого внимания! Только видение — и ничего больше! Он должен найти ответ там во что бы то ни стало!

И в это время послышался звук. Новый звук! — Ещё один подарок четвёртого видения.

Звук доносился издалека, но откуда-то сзади — как раз оттуда, что находилось за пределами видения. Сергей мог бы поручиться, что это заговорил человек. Заморозка видения — штука скверная, и в растянутом человеческом голосе всегда сидело что-то жуткое и почти демоническое. Ощущения сейчас — именно такие. На миг Сергей порывался даже разморозить видение, чтобы разобрать слова, но ведь у него оставалось ещё целая минута — минута для подробностей! И он сделал выбор в пользу этой минуты.

Сергей сглотнул комок в горле — там, где-то далеко, по ту сторону видения. Видение снова подёрнулось рябью и успокоилось.

Уподобившись фотоаппарату, он стал выхватывать обстановку комнаты: криво стоящий стол с изрезанной грязной клеёнкой, на столе — газета, придавленная ранетками, исписанный листок бумаги с ручкой, несколько кусочков чёрного хлеба, шмат сала, два стакана и полупустая бутылка водки; рядом со столом стоит убогая табуретка с порванной дерматиновой обивкой — из дыры выглядывает поролон, сам дерматин покрутило, и за него зацепился край полинявшей бежево-красной занавески; под столом и возле трупа валяется много чего разного: пачка сигарет в мягкой упаковке (название не разобрать), несколько окурков, бутылка (судя по смутным очертаниям этикетки, это может быть портвейн), пустая банка из-под кильки, полупустая банка-пепельница, с десяток яблок и белый пакет — некоторые яблоки и пакет вымазаны в крови; возле второго трупа видны ножки ещё одной табуретки — они или тоже в крови, или просто грязные; и, наконец, тёмно-синяя дверь с облупившейся краской — из дыры в двери торчит мужская рука, густо поросшая рыжими волосами.

Всё остальное скрывал чёрный туман.

«Проклятая завесь!» — вырвалась мысль у Сергея.

Опять эти эмоции. К чёрту их! — Экстрасенс скрутил ментальную дулю.

Он попытался рассмотреть газету, но наткнулся на расплывчатую кляксу. Записка выглядела не лучше. Он ещё раз присмотрелся к пачке сигарет, но определил лишь красно-зелёные цвета. Ещё бы одно видение — ещё хотя бы одно! И все эти детали он бы непременно разглядел.

«Господи, это не дар, а какое-то наказание!»

Новый звук снова дал о себе знать.

Итак, в комнате находился ещё один человек. — В комнате? Но откуда такая уверенность? А что, если звук доносился от окна — обыкновенный уличный шум при открытой форточке? — И снова вопросы — вопросы, на которые нет ответов — ответов, от которых зависит жизнь людей — как минимум, двух. А время неумолимо приближает к неминуемому. И поэтому очень важно поторопиться, ведь остались считанные секунды — секунды его последней минуты.

Сергей пытался развернуть проекцию видения, но единственному телепату-криминалисту (о других он никогда не слышал), отчаянно не хватало ещё одного раза — пятого. «Боже, какой противный звук!» — подумал Сергей, как тут же его дар выхватил из нового звука некую связь, скомкал её, превратил в жалкое подобие виртуальной записки. Он попытался её развернуть, но приходилось спешить, и клочки записки растаяли в тумане, оставив напоследок три буквы: «БАС». Сергей по инерции прокрутил в голове возможный осколок: «…бас» или «бас…» (конец слова или его начало?), а затем мастерски поместил оставшийся клочок записки в потайной виртуальный карман. Не исключено, что после сеанса удастся узнать оттуда что-то ещё, а сейчас нужно спешить.

Дверь.

Сергей перенёс свой телепатический взгляд к озлобившемуся деревянному оскалу, откуда высовывалась рука и медленно открывала замок. Дыру в двери заволакивал знакомый клочок чёрной газообразной шерсти. Но ни этот туман, ни скрытые за перегородкой люди не помешали Сергею ощутить что-то очень странное.

Это походило на несвойственное нынешнему моменту спокойствие. И Сергей очень быстро определил его источник: женщина — та самая, что ещё недавно завывала. Кто она? — Невестка этого старика. Жена убитого (или наполовину убитого) сына старика. — Сергей распознавал её эмоции сейчас очень хорошо, и в них не было ни грамма отчаяния или беспокойства, ни даже толики страха за своего мужа. Но там сидело нечто другое: равнодушие и скука, — а также желание, чтобы всё быстрее закончилось, и она скорее смогла уйти.

Уйти… Куда?.. Нить… Связь… Сергей пытался зацепиться за эту мысль, но она уже безвозвратно истрепалась, истлела; ветер времени тут же подхватил её жалкие остатки, вымел за пределы видения и оставил внутри лишь горечь жалкого сожаления. И больше ничего.

Ну, вот и всё.

Сергей ментально вздохнул и почувствовал, как у его физической оболочки с носа побежала горячая кровь. Так всегда. Противное чувство, но потерявшее всю остроту мерзости неисчисляемыми видениями — за все долгие годы службы. (Кто-то заботливо вытер ему кровь.)

В кувшин с видением невидимый осьминог наконец-то впрыснул свои чернила, и комната стала пропадать во мраке. От досады хотелось взорвать всю эту комнату к чертям! У него нет почти ничего! У него нет ни имени, ни адреса — лишь дрянной осколок слова и серые, испачканные в крови лица: старик, его сын (ещё дышащий), — а ещё есть бесформенное пятно в другом конце комнаты, рука с рыжими волосами, рассыпанные яблоки, сигареты, занавески, две бутылки и столько же табуреток. На миг воображение Сергея разыгралось, и он увидел: и себя, и своего начальника, и других членов своей команды с такими же измазанными в крови лицами. Они весело смеялись и тыкали друг на друга пальцами… Боже, что за бред, это уже не видение, а больная фантазия уставшего пятидесятитрёхлетнего псионика, предотвратившего за тридцать лет своей службы сотни убийств! Его мозг устал, и ему уже давно пора на покой. Тяжело нести в себе такой дар — особенно тогда, когда он и спустя тридцать лет норовит боднуть тебя копытом…

Лица друзей исчезли.

Осталась погружающаяся во мрак комната.

«Господи, но почему всегда одно и то же?! Почему нельзя развеять этот мрак и побродить по видению ещё и ещё? Какие-то правила, рамки! Да экстрасенс я или хрен собачий?!»

Каким-то чудом Сергей ухватился за ещё одну связь с недавним голосом; записка быстро сформировалась, но истрепалась ещё быстрее; перед тем, как упрятать её в тайные закрома своего дара, Сергей прочитал четыре новые буквы: «АЛЛА».

Но ведь это же…

Экстрасенс от удовольствия мысленно прищурился.

У них появилось первое имя! Женщина. Ах, если бы это помогло им после сеанса! Если бы помогло… «Бас» и «Алла»… Это уже что-то. Но нужно ещё. Любая мелочь! Любая. — Слово, намёк, ассоциация.

«Боже, прошу: ещё одну подсказку!»

И, словно в ответ на его неумелую мольбу, перед тем, как навалилась полная темнота, у Сергея в голове всплыли три синие латинские буквы: «O», «R», «I». Каждая из этих букв плыла в отдельной лодке по реке из густой человеческой крови. За ними плыли и другие лодки, но буквы, находящиеся там, Сергей рассмотреть не мог. Нужно было переместиться чуть вбок, и тогда, возможно… Но кровь — целая река крови — его будто парализовала! Кровь повсюду! (Боже, как он устал!) Кровь со всех убийств, которые он так и не предотвратил! И этот ни с чем несравнимый вкус — металлический, завораживающий и одновременно отталкивающий — он почувствовал также и у себя во рту: настоящем, а не виртуальном.

Ему вдруг стало страшно, но от усталости страх уже не казался таким сильным; Сергей шумно вдохнул, затем тяжело выдохнул и выдул при этом кровавый пузырь; пузырь тут же лопнул и забрызгал воротник светлой рубашки; перед тем, как отрубиться, уставший человек — не телепат, а обыкновенный человек — с сожалением и с почти детским испугом (будто сейчас его заругает мамка) подумал: «Вот досада: ещё и щёку прокусил!»

3

Прошло три часа. Весь этот ужас оставался уже в прошлом.

Сергей прикрыл глаза и пощупал языком прокусанную щёку. Да уж: прокусил неслабо, теперь будет долго заживать. Рядом сидел его начальник (Тёма, Артём Васильевич — старый друг ещё со времён армейки в Афгане) и весело болтал со старшим следователем (Ивашин дядь Лёша, Алексей Иванович — прекрасный специалист и душа любой компании) о рыбалке. Сергей их не слушал. А в который раз возвращался к тому моменту: когда он вышел из видения; когда при выходе из видения он потерял сознание; и когда он пришёл в себя и увидел, что рядом стоит Тёма и держит в руке ватку с нашатырным спиртом. И что первое выпалил тогда Сергей?

«У меня кое-что есть!»

Он тут же схватил ручку и набросал обрывки слов: «бас» и «ori», а потом швырнул свой главный козырь: «Алла».

— У нас есть одно имя!

Оставив друзей разгадывать эти ребусы, он засел с художником Метелковым, и за двенадцать с половиной минут они вместе составили фоторобот сына старика, который, вероятней всего, ещё будет жив, лёжа на полу рядом с метрономом-отцом.

А когда они с Метелковым вернулись к друзьям, Артём Васильевич — он же Тёма, сразу предоставил ему свои предположения. В общем, всё сводилось к главному ориентиру: ночному клубу «BaSs Original» — это на другом конце города, но ехать туда не более сорока минут. Оставалось ещё найти связь с какой-то Аллой, но «ребята над этим работают».

«BaSs Original»? Что же. Очень даже может быть. Но тогда почему первое слово на английском, если он видел русские буквы? На удивление, Сергей сразу нашёл тому оправдание: а причина всё в том же несовершенстве собственного дара, и ничего более!

И тут Сергей ощутил, — ощутил до трепета и так ясно, ощутил самым простым человеческим предчувствием, лишённом всяческой экстрасенсорики, — что ребус почти решён. Этому предчувствию сопротивляться не казалось возможным. Оно обжигало своей свежевыпеченностью, но казалось точным, как самый совершенный хронограф. «BaSs Original»! Да! Да! Именно там и нужно искать! Он так и сказал всем ребятам. «Я чувствую, — он сказал, — именно там мы и отыщем что-то важное, очень-очень важное! Вероятнее всего, рядом с этим ночным клубом и находится та квартира, где должно совершиться убийство».

— Ребята, ориентируемся на бежево-красные занавески, — сказал экстрасенс с кровавым пятном на воротнике рубашки. — Но нужно торопиться, пока не стемнело! Времени у нас в обрез.

И с ним все согласились. Собравшись за несколько минут, вся команда во главе с Артёмом Васильевичем отправилась к обозначенному клубу. По дороге консультант-наставник Ольга Коржикова, вызвавшаяся помочь в поиске квартиры, организовала «подкрепляшку» — холодные бутерброды с ветчиной, пирожки с капустой и тёплый чай из термоса пришлись как нельзя кстати. Сергей тоже ел и пил, но вкуса и запаха не чувствовал. От нетерпения его била мелкая дрожь.

Клуб находился в одном из спальных районов на окраине города с множеством хрущёвок. Как отыскать эту квартиру, имея на руках лишь два фоторобота, неизвестную женщину по имени Алла и бежево-красные занавески, никто не понимал. Но все действовали по какому-то наитию, руководствуясь то русским «авось», то отсутствием любых других зацепок, а то и непонятным оптимизмом, которым переполнялся сам экстрасенс и заражал им всех остальных.