Доктор Костолом

— А как же ты, дружок?

— Дед Веня уфол в лес. Но я не наю, када придет, — Сенька глубоко вздохнул и отвернулся к стене, — я нужен.

— Я тебя поняла. Но вернусь, обещаю, вернусь с подмогой.

— Не надо, — Сенька еще раз коротко показал на спину, и Дана повиновалась.

Дана ловко забралась на спину. Сенька под девицей слегка пошатнулся, согнулся, но все же смог выпрямить спину. Удержаться на скользкой поверхности — задачка посложнее. Дана хваталась за каменистую стену, но все равно рухнула, не успев и пальца к окну потянуть. Во второй раз была смекалистее — сняла кофту, положила ее на тело Сеньки и куда смелее прошлой попытки, в одном лифчике запрыгнула на тельце. Сенька заскрипел зубами, под ногами Даны хрустнуло, но монстрик уверенно держался на четвереньках.

Пальцы уже коснулись холодного стекла, как наверху послышался шум. Кости под ногами затряслись, а пальцы судорожно застучали по окну.

— Да как же открыть!

Дана воткнула ногти в щель между стеклом и рамкой и потянула к себе. Послышался скрип, но окно не открылось ни на миллиметр. Приглядевшись, Дана поняла, что оно прибито гвоздями с той стороны. Дана чертыхнулась, зажмурилась и ударила в стекло локтем.

Осколки полетели на покрытое мятой тканью тельце. Ноги и руки Сеньки дрожали, но он не смел сдвинуться с места — хотя ноги Даны уже торчали в окне. Наверху шум прекратился, его сменил стремительно приближающийся топот. Дверь распахнулась, и Вениамин Львович сбежал по лестнице. Увидев торчащие из окна ноги, он чуть ли не в прискок настиг их и дернул со всей дури. Дана поцарапала руки осколками и повалилась на пол. Доктор безмолвно подошел к Сеньке, пнул его по ребрам и харкнул в худое тельце.

Вениамин Львович перешагнул через Дану. Та попыталась схватить его за ноги, но только слабо стукнула обессиленными руками. Все еще не проронив ни словечка, доктор подошел к двери, пренебрежительно взглянул на подопытных, недовольно хмыкнул и скрылся за дверью.

4

Вернулся заделывать окно Вениамин Львович только спустя сутки. Быть может, он не верил, что у Даны найдется силенок провернуть еще одну попытку побега. Или хотел помучить их Сенькой, ведь из окна всю ночь лился лесной морозец, а местные кровососы липли на ослабшие тушки.

Доктор молча подошел к окну с другой стороны и принялся ввинчивать прутики. На пленников он и не взглянул, заставляя почувствовать вину. Сенька забился в угол и скулил, а Дана только злилась и представляла, как вгрызается старику в глотку.

— Ну, ничего, — наконец, заговорил Вениамин Львович. Каждое слово он растягивал, смаковал, — ты скоро все поймешь и перестанешь рыпаться. Как Борька. Жаль, что из-за кой-кого все мои старания с ним коту под хвост.

Сенька заерзал в углу и хлюпнул носом. Дана сухо выругалась под нос.

— Некрасиво выражаешься, милая. Благодарна мне должна быть. Вот будь ты моей подопытной в лаборатории, где я прежде работал, забыла бы про домашний уют. Только холодные, холодные белые стены, — старик стиснул зубы, силясь укрепить прутик. — Наверное, любопытно узнать, что за лаборатория?

Дана вновь хотела выругаться. Но что-то не давало ей это сделать. То ли от вида дрожащего Сеньки понимала, что старику дерзить нельзя. То ли сломалась она, не только ногами, но и волей.

— Дело было, занимался секретными разработками. В те времена еще КГБ шума в стране наводил, а наша конторка делами тихо, в тени занималась, — Вениамин Львович вкрутил посильнее прутик и стукнул по нему молоточком, проверить, держится ли. — Не буду в твою юную головушку запихивать скучные подробности о делишках, какие она проделывала — и, боюсь, проделывает по сей день. Знай просто, милая, что случайности с конторой не случайны, а многие поворотные моменты в истории не просто так.

В сознание Даны закопалась неприятная, зловонная мысль о том, что значат слова старика. Он не видит ни в ней, ни в Сеньке угрозу. Поэтому и болтает — знает, что его звереныш… его звереныши никуда не уйдут. Машину он уже разобрал — на днях в подвал долетели звуки скрежета металла, дребезжания и подыхающего мотора. Вокруг один только лес. А в руках психопата жизни двух беззащитных пташек, залетевших в его берлогу и лишившихся крыльев.

Дана потянулась к углу — там скопилась горстка песка и крохотных камешков. Она сразу заприметила, как они фейерверком брызгали в темницу, пока старик вдалбливал один прутик за другим. Ухватила побольше грязи — собрала все, что поместилось в маленькие слабые ручки. Изуродованный французский маникюр забился серыми комками.

— Еще один, и спущусь! — сквозь прутья блеснула желтая ухмылка. — Так о чем это я? Контора. Занимался я там разработками биооружия, но свернул их — не успели они и глазом моргнуть. Статус, как никак, имел. Но буду с тобой честен, милая, корыстен был, ох, корыстен. Не спроста свернул, не спроста… Вот и готово, милая.

Вениамин Львович встал на своих хрустяшках, схватил чемодан с инструментами и заковылял прочь. Прошло не меньше часа, как мешок костей спустился в подвал. Старик мальчишкой проскочил все ступеньки, чтобы поскорее завершить свою историю. На его желтоватой белизне лица вспыхнул румянец, а в глазах запрыгали огоньки. Дед Веня был рад ухватиться за возможность поговорить с разумным человеком. Видно, Сенька да Борька давно утратили последние частицы ума, которыми еще можно было строить взрослые осмысленные разговоры.

Дана бросила взгляд на приоткрытую дверь и завела наполненные песком кулаки за спину. Старик не заметил. Или только сделал вид. Дане было все равно, она не могла удержаться, не могла не дать последней щепотке воли проявить себя. Пока ноги снова не искривились, и пока дед не дал отраву вкуса ежевики, которую насильно вливал в ее горло время от времени. Сладкую, терпкую, дарующую Дане сил и энергии, но в то же время железом притягивающую к гниющему полу подвала. Он несколько дней подряд поил дрянью. Дана брыкалась, умоляла, но все равно проглатывала все, что давал дед Веня, пока Сенька тихонько скулил и пускал голодные слюни. Вениамин Львович почему-то не разрешал ему пить отраву, оттого Дане становилось только тревожнее. Что это за дрянь, почему Сенька так ее жаждет и… почему хочется еще и еще? Чем дольше Дана здесь, тем меньше шансов вырваться, медлить было нельзя.

Вениамин Львович изменился. Он был весел и легок. Поставил к Дане стульчик ближе обычного, приземлился на него в расслабленной позе. И дверь, она приоткрыта — не вернулся, чтобы закрыть. Дана убеждала себя, что доктор упивается байками своими и теряет бдительность, поэтому надо действовать. Рассудок же говорил: «Ты пленница, ты под контролем, он что-то знает, чего не знаешь ты. Бежать некуда. Некуда больше деваться. Смотри на Сеньку и усеки — это ты, скоро станешь такой и будешь собачкой трахать скрипучую коленку старика, упрашивая его дать больше, больше ежевичной отравы».

Сухой комок проскреб глотку. Глаза заслезились, коленки сами по себе затряслись, а кулаки крепче прежнего сжали песок. «Ну, давай, сука, — даже в мыслях ей собственный голос казался жалким и писклявым, — садись поближе».

— Прости, милая, что заставил ждать, кхм, — старик искусственно откашлялся и игриво улыбнулся, — кстати, можешь называть меня дедом Веней.

Дана невольно посмотрела на Сеньку. Монстрик плюхнулся на корточки и принялся сверлить желтыми узкими глазами ремень старика. Дана знала, он принюхивается к фляжке — не ежевика ли там плюхается. Ежевика, конечно, она.

— Ничего, — прохрипела Дана и не узнала собственный голос. Ей не хотелось говорить со стариком, но пересилила себя и сделала это. Чтобы усыпить бдительность — дать поверить, что она теперь тоже псина, — дед Веня…

— Вот и славненько, — старик хлопнул ее по синей коленке, — тогда продолжу. Контора! Ох и темные люди там работали. Но не о них, расскажу тебе о том, что сподвигло меня прикрыть эту нелепицу с биооружием. Еще до конторы отправились мы с товарищами в экспедицию заморскую. Произошло страшное крушение на островке одном, картой не отмеченном. Выжил только я. И забрел там в одно поселение, с одичалыми. Представляешь, есть уголки на нашей необъятной планете, нетронутые цивилизацией? Ба-а-а! Навидался я там, ох и навидался, тебе и в самом кошмарном сне не привидится. Едят усопших — традиция такая. По кусочкам смакуют, меня даже заставили. А подробности про кровосмешение и вспоминать стыдно.

— Что вы говорите, дед Веня?

— С ума сойти, правда? — старик чуть ли не хрюкал от удовольствия. — И это не самое важное. Одичалые открыли мне историю о местном божестве — но не сразу, как только доверились мне.

Старик вытащил из кармана сложенный в несколько раз бумажный квадратик, развернул и ткнул им Дане чуть ли не в нос. Морщинистые руки старика дрожали от волнения, и Дане с трудом удавалось вырвать из освещаемого торшером полумрака слабые очертания на измятом пожелтевшем листе.

Это было изображение огромного существа. Внушительные габариты на рисунке подчеркнули разбросанными вокруг него муравьями с очертаниями полуобнаженных людей с большими, сотканными из соломы масками. Рисунок выполнен карандашом, и под ним была подпись «Шолохов В.Л.». Старик его нарисовал сам, в этом не было сомнений. Дед Веня нежно провел пальцем по бумажке и объяснил, что скопировал образ с рисунков аборигенов острова, которые он нашел на стенах пещеры и в хижинах на дощечках. На деревянные поверхности местные мастера переносили облик существа с помощью полыхающих углей.

Существо своей невероятной худобой напоминало гигантскую тростинку. Тонкие руки свисали почти до земли, царапая ее длинными когтями. Идеально круглая голова же казалась неподобающе большой для такого телосложения. Из нее торчало пару волосинок, а большую площадь лица занимала черная круглая пасть с усеянными по всей кромке острыми клыками. Единственный крохотный глаз высился по центру лба. Монстр прямо с небрежного, почти детского рисунка одним своим видом заставлял сердце Даны вырываться из груди. Ей слышались отдаленные стоны и крики. Хотелось отнять листок, разорвать его, смять в комок и сжечь. Но Дана не шелохнулась, старалась делать вид, что ей не страшно, а очень интересно слушать лекцию старика.

Вениамин Львович указал на символы рядом с изображением существа. Сначала Дана приняла их за бессмысленные каракули. Однако доктор объяснил, что это имя существа на диалекте островитян. Зовут его Егхль.

— Божество их. Поклонялись ему. Я не успел узнать, откуда им пришел такой жуткий облик, но как есть. И якобы даровал им Егхль источник вечной силы. В пещере было у них священное место, где висел гигантский многовековой сталактит. С него по ночам — в полнолуние с особой силой — стекала зеленоватая слизь. Люди собирали ее и использовали как добавку для еды, мазь и даже как болеутоляющее, — старик придвинул к Дане больную ногу, схватился за чашечку и небрежно ее подвигал. От щелкающего хруста Сенька в углу застонал.

— Уберите, — взмолилась Дана, — мне плохо.

— Вот вы с Сенькой нежные! Это я сейчас так хрущу. На острове после аварии ноги совсем отнялись. Неудачно приземлился, и косточки обратились в труху. Но знахарка исцелила меня за пару ночей! Вскоре зашагал на своих двоих. Милая, это поистине чудо… Жаль, не удалось продолжить лечение, поэтому со мной на всю жизнь осталась проклятая хрящевая дисфункция. Суставы иссушились так, что еще чуть — и в пыль обратятся. Каждый шаг, каждый хруст коленкой служит мне напоминанием о том, что я сделал ради…

Старик уставился на стену. Дана обернулась посмотреть, что его так заинтересовало. Ничего кроме старой паутинки с дохлым пауком не обнаружила. По щеке деда Вени прокатилась маленькая слеза.

— Что с вами?

— Ради спасения всего человечества, милая моя. И ради самого дорогого мне существа в этом мире.

Дана снова взглянула на Сеньку, на что Вениамин Львович отреагировал раскатистым смехом. Он шлепнул Дану по бедру и по-змеиному облизнулся.

— Что ты, не Сенька, вовсе нет. Мальчик способный — подумываю обучить его всему, преемником сделать. Но не о нем лялякаю. Не будем отходить от темы, милая, — старик сделал томную паузу, откашлялся и шлепнул Дану, снова по посиневшему бедру. — Одичалые эти — странные людишки, скажу я тебе. И дело не только в божестве этом. Прожил у них там пару месяцев, пока на самолете товарищи меня не спасли. Делали они из слизи наркотик особый. Устраивали ритуалы — дескать, чтобы с божеством связаться. Не знаю, с кем они там связывались, но творили мерзкие вещи. Входили в транс и, извини, милая, за детали, но сношали друг друга тут и там, во все дыры.

Старик потянулся к коленке Даны, но та машинально одернула ногу и тут же прищурилась, будто ожидая удара. Но старик ее никогда не бил, и в этот раз не стал. На его лице блеснуло подобие смущения. Только подобие. Никак иначе его эмоции назвать было нельзя. На вид вполне себе человеческие, но с какой-то неподвластной описанию фальшью. Будто и не человек это вовсе, а существо, пытающееся изображать эмоции.

— Наблюдал за ними долго, — звон в голосе у старика сменился на утробное бурчание. Говорил себе под нос, будто не хотя, а Дана и шевельнуться боялась, чтобы из-за шороха кожи о каменистую стену не прослушать, о чем щебечет доктор, — заприметил — наркотик этот обладает еще более особенными свойствами, чем слизь пещерная в чистом виде. Были у них там старейшины, на вид которым — лет тридцать пять, не больше. Младенцы необычайно крепенькими рождались, а развивались так, что в пять месяцев кое-как, но топать на своих двоих могли.

— Вы собираетесь его воссоздать? — собственный хриплый голос все больше казался Дане чужим. Ей хотелось молчать, и ежевичного пойла. От слов старика о наркотике в носу защекотало, а желудок заурчал от фантомного аромата сладкой ягоды.

— Именно так, милая! Раны их быстро заживали благодаря мази из этой пакости. Но от наркотика они становились… Они… Могли стать лучшими представителями человечества, но губили свой потенциал на загаженном островке! Вот я и подсмотрел, как готовится, но узнал не все в малейших деталях. Да и у обычных людей вещество с трудом уживается. У Борьки вон совсем мозги отшибло. Сенька еще сохранил немного мозгов, но и то порой шибко агрессивным бывает — страшно на люди водить будет, когда представится возможность.

— И как вас отпустили с наркотиком? Как сбежали?

— Я же сказал, что не долечили мне колено?

— Сказали.

— Вот и представь, милая. Вспомни, на какие жертвы шло человечество ради науки. Сколько плоти было спалено, когда в пещерах сверкнули первые искры. Сколько душ похоронено в водах под великими мостами. А сколько видов исчезло и сколько организмов отравлено мутациями ради чудес фармацевтики? Точные цифры, милая, хранятся только в самых засекреченных архивах конторы, которая и КГБ пережила, и крепостное право, и перекинется в недоступное нам с тобой будущее, став свидетельницей всевозможных смен строя и революций.

— Так что вы сделали?

— Убил, — без промедления, подобно выстрелу ответил он. — Собрал ягод ядовитых. Мне пришлось. Ты бы знала, через что я прошел. Повсюду гнили горы трупов. В глазах ни сна, а коль удавалось вздремнуть — в голову сразу лезли их красные, кричащие рожи с выпученными глазами. Некоторые являлись мне в масках, из каждого отверстия которых бесконечными потоками лилась кровь. И младенцы. На руках матерей и отцов… Кому повезло, тоже проглотили заразу и померли вместе с родителями. Другие же до голодной смерти извивались в утыканных червями худеющих руках. Они визжали. От криков было не скрыться. Мелкие грызуны сходились на рев и обгладывали маленькие трясущиеся ножки, ручки. Вытаскивали из мертвецов иссохшие глазные яблоки. Ковырялись в ушах. А я… Хотел избавить оставшихся в живых от мучений, но не мог и приблизиться, просто не мог. А этот самолет, этот чертов самолет. Я все просчитал, тела и остыть бы не успели, как помощь должна была прибыть. Но мне пришлось просидеть три дня на острове — в окружении беспокойных душ, жаждущих моей смерти.

Вениамин Львович поднялся и похрустел в сторону выхода. Дана крепче сжала камушки в ладони, которые уже намокли от пота. Мысленно обласкала себя всеми известными ругательствами за то, что не воспользовалась случаем, не кинула грязь деду в лицо. Старик остановился, обернулся и вновь подошел к ней.

— Хоть тебе и не очень интересно, но рассказ закончу. Забрали меня на самолете. Начал работать на контору. Но эксперименты над людьми, видите ли, посчитали неэтичными — руководители конторы так сказали, те, кто всякой дряни планете нашей принесли. Организмы людей не приспособлены к развитию таких веществ. Происходили страшные мутации, подопытные становились агрессивными. Я пытался убедить их подождать, дать мне время. Но попросили перенести исследования в отдел биологического оружия. Этого они и добивались. Устроил я саботаж, уничтожил все разработки и скрылся — забрав с собой образцы. На моем рабочем месте они нашли лишь синтезированную лужицу с плавающей ДНК твоего дорогого деда Вени. Все, конечно, прикрыли, ведь эти тупоголовые потеряли единственного гения, способного закончить работу, — старик наклонился к Дане, — но ничего, я довершу задуманное. Правда, милая?

Другого шанса может не быть. Дана стиснула зубы и швырнула влажный комок грязи и камней в бородавчатое лицо старика. Он с хрустом повалился на пол и заверещал.

— Сука! Сука! Стой, зараза!

За спиной послышался мерзкий хруст, но Дана не останавливалась. Перепрыгнула через две ступеньки, бросилась к двери и почти было схватилась за ручку, как нога застряла в металлической пасти. Зубцы сомкнулись, Дана опустила глаза и, осознав увиденное, закричала.

— Вот жеж дрянь, — кряхтел старик, вытирая платком глаза, — чувствовал, что рано доверять, чувствовал! Не зря капканчик поставил, не зря. Ох, не зря.

Вениамин Львович опустил пальцы в кровавое месиво, что блестело вместо ноги, и одним нахальным щелчком освободил стопу. Дана заплакала, и слезы перемешались со смехом. Она глядела на окровавленные пальцы старика и смеялась — чем шире боль распространялась по телу, тем заразительнее хохотала, не прекращая в то же время рыдать.

Сенька вжался в угол так, что еще чуть — и провалится в стену. Вытащить голову из плеч он побоялся. Поэтому мог только слышать, как дед Веня тащит стонущую тушку и то и дело повторяет по кругу: «Ничего милая, заживет…». Рядом пахнуло ежевикой, в животе Сеньки заурчало, но так и не высунулся — потому что знал, вкуснятины не получит, а по затылку отхватит.

5

Дана запустила пальцы в локоны. Кожа головы покрылась коркой, которую постоянно тянуло поковырять. Чтобы отвлечься и что-то почувствовать помимо разрываемого внутренности отчаяния и жажды вырвать деду глаза и заставить их проглотить. Дана посмотрела на ладонь, к ней прилип клочок волос. Попыталась пригладить взъерошенные кудри и вытащила еще один кустик засаленных прутьев. Зубы застучали, а в ребрах застонала боль.

— Дружок, — Дана повернулась к Сеньке, — надо убираться отсюда. Не знаю, что ты здесь пережил с Борькой, но пора. Мне кажется, еще пару дней, и я уже больше ничего не смогу сделать. Понимаешь? Я старалась, как могла, чтобы старик убрал цепи. Он сделал это. Но считает, что я уже под контролем, — Дана взглянула на прилипшие к рукам волосы. — Не могу упустить этот, пусть и крохотный шанс.

Сенька как-то по-детски обиженно смотрел то на нее, то на дверь. И псом скулил, силясь подобрать, что ответить.

— Что же ты молчишь? Без тебя мне не справиться. Понимаю, дед Веня тебе что-то сделал, из-за чего ты так его боишься. Но надо. Если ты мне сегодня не поможешь, то боюсь, что больше мы с тобой нормально не поговорим. Потому что я вылью ежевичное пойло ему в рожу, заберу ключ и убегу. А ты должен его задержать. Если этого не сделаешь, он причинит мне такую боль, что… Некому тебя будет обнять, понимаешь?

Сенька нахмурился, окинул взглядом лестницу и кивнул.

— Вот и славно. Не удержишь, он догонит. А я потом вернусь за тобой. Обещаю. И знай, даже если ты передумаешь и снова забьешься в угол, я все равно попробую — а там будь что будет.

Стемнело. Последние дни Вениамин Львович оттягивал спуск в подвал до последнего. Он стал холоден к Дане и перестал с ней подолгу сидеть. Приходил лишь для того, чтобы быстро взять образцы, ткнуть иглой в ногу и напоить ежевичным отваром. Глаза у Даны слипались, но сон как холодной водой смыло, когда дверь отворилась. Вениамин Львович закрыл за собой дверь, повесил ключ на пояс и осторожно перешагнул через капканы. Молча пододвинул к Дане стул и приступил к привычной процедуре.

Дана боялась, что силы в нужный момент ее покинут. Поэтому не тратила их на сопротивление, мольбу и ругательства. Старик не подавал виду, смутила ли его покладистость пленницы. Действовал он по-прежнему методично с невозмутимой маской на лице. Наконец, поднес ко рту Даны фляжку, та вяло к ней потянулась, впилась сухими губами к горлышку и с тем остатком жизненной силы, что смогла в себе почерпнуть, выхватила из кривых пальцев старика жидкость. Выплеснула ему в лицо, схватила ключ и побежала к лестнице.

— Ах, ты притворщица! СТОЙ!

Вениамин Львович вытер зеленовато-сиреневую жидкость с лица и вытащил из брюк нож. В углу блеснули два желтых огонька. Не успел старик встать со стула, как его повалила на пол склизкая туша.

— Дед Веня, не надо! Не надо, она холошая!

— Слезь, паскудник! Слезь, кому говорю! Ух, твареныш!

Дана перескочила через один капкан, другой. Глянула через плечо вниз — там бледное, длиннорукое и худющее нечто вдавливало старика в пол. Из спины монстрика торчали острые позвонки, которые вот-вот и продырявят кожу. Из ушей, рта и глаз текла слизь. Дрянь обволакивала старика, тот истерично вопил, отрыгивал последние ругательства, пока его пропахший медикаментами белый халат впитывал в себя органическую жижу существа.

В сердце Даны кольнуло. Она усомнилась в собственном обещании вернуться за монстром. Может, нужно оставить здесь — где ему и место, в глубине богом забытого леса, где умирают слезы и рождаются страхи? Но об этом она будет думать потом. Дана повернула ключ. Свет обласкал зеленоватое лицо, в глазах брызнули слезы, в ноздри полился свежий лесной ветерок из окна. И даже зловоние берлоги ученого после затхлого, сырого подвала не мешало насладиться ею. Сладкой, обманчиво теплой. Надеждой на свободу.

* * *

Внизу загромыхало. Раздался глухой удар, и Сенька застонал. Старик наконец-то умолк. Дана глубоко вздохнула и осмотрелась. На столе среди хлама растянута марля — на ней сияли набор скальпелей, хирургические ножницы и отполированный до блеска лобзик. Дана поморщилась и взглянула на ту самую дверь с гвоздем. Последний раз она ее видела, казалось, вечность назад — в прошлой жизни, когда вонь от разложившихся остатков еды в ведрах была для нее целой трагедией. Когда все, о чем могла думать, были выяснения отношений с парнем, неприятности на работе и выбор сериала на выходные.

Следовало покинуть хижину и уйти подальше — позвать помощь. Но что-то удерживало в лачуге. Необъяснимая тяга узнать, что там — за дверью с гвоздем, — была сильнее страха быть пойманной стариком. Дана прислушалась. Внизу ни шороха, только Сенька то и дело поскуливает, сожалея, что угробил деда Веню. А вдруг не угробил? Вдруг старик уже выбирает топор и готовится отрубить голову беглянке? Дана вернулась к двери в подвал, заглянула внутрь — старик с закрытыми глазами лежит на коленях своего монстра. Сенька плакал и поглаживал седые волосы деда Вени.

«Я только глазком, и ухожу», — убедила себя Дана и направилась к двери с гвоздем. Ключ на этот раз был в замочной скважине. Вениамин Львович заходил туда или хотел заглянуть после того, как проведает пленников в подвале. Дана медленно прикоснулась к холодному металлу, повернула ключ и потянула дверь на себя. Из полумрака глядел на нее силуэт. Дана прощупала стену у косяка и, наткнувшись на выключатель, нажала на кнопку. И обомлела.

Силуэт принадлежал человеку, никаких груд вещей здесь не было. Комната вообще в контрасте с остальной частью дома выглядела необычно и даже по-больничному чисто. Пол, стены вылизаны, на полках ни паутинки, а окна закрыты непроницаемыми жалюзи. Посреди стояла больничная койка. На ней под тонкой марлей лежал молодой мужчина, чье лицо отдаленно напоминало обтянутый сморщенной мертвой плотью череп. От острых скул тонкая кожа едва не лопалась, в сдувшихся щеках зияла чернота, а лоб и виски пульсировали тонкими иссиня-черными паутинками вен. Иссушенные и утыканные трубками руки-тростинки мертвым грузом свисали с кушетки. Серые губы прикрывала кислородная маска, она подавляла свистящее дыхание человека. По обе стороны от незнакомца стояли считывающие его пульс приборы и стойки для капельницы.

От взгляда худого мужчины на Дану накатила волна ужаса. Те же голубые внимательные глаза Вениамина Львовича, но от них не бурлит в горле ярость, не падает в ноги сердце от страха. Только лишь щекочет в затылке от жалости и кислой печали. За все недели в подвале, где приходилось справлять нужду и ежедневно представлять свою погибель, Дана, казалось, разучилась бояться. Но комната за дверью с гвоздем заставила ее вновь обрести потерянное чувство. От глаз веяло холодом, в их черноте на Дану глядела бездонная яма отчаяния. С них соскакивали стоны беспомощности и мольба о даре смертельного покоя. Худой мужчина перевел потерянный взгляд со своей нежданной гостьи на один из приборов. И моргнул — раз, другой, третий. Моргал так быстро, что было сил. Он умолял, кричал: «Помоги! Выдерни шнур! Убей меня! УБЕЙ!» Слеза скользнула по его щеке и тут же испарилась от жара на его вдруг покрасневшей коже. Мужчина слабо застучал пальцами по стойке с капельницей, не отрывая взгляда от Даны. И она сделала это.

Лампочки перестали мигать. В пакете с жидкостью что-то последний раз булькнуло. И худой мужчина уснул. Дана не стала закрывать дверь, будто хотела, чтобы уставший от подобия жизни дух свободно, без преград улетел в небо. Его лицо изменилось. Красноту сменил чистый свет. А под маской скользнула тень улыбки, которая легла на сердце Даны если не теплом, то чувством великого, но несправедливого дара, что так был желаем и недоступен.

* * *

Лес не желал кончаться, а ноги слишком быстро начали подводить. Во рту стало сухо, но Дане хотелось не воды — а ежевичной отравы. Сколько сил подарило бы снадобье… И леса мало, чтобы охватить эту мощь. Но надо идти, отбросить мысли о пойле и думать о доме, где можно лечь в пушистую кровать, забыв старого костолома как безликую нечисть из страшного сна.

Дана старалась рисовать в воображении собственную квартирку. Вот диван, где она обязательно соберет всех своих друзей, чтобы рассказать страшилку. Вот столик, где расставит угощения. Торт, вино и большая, глубокая, чудесно пахнущая тарелка ежевики. Ягода. Сочная, сладкая ягода, посланная небожителями — для того, чтобы человек понял, что такое вкус. Именно ежевичное вино плескалось в святом граале. Амброзия, воспетая Гомером, имела вкус ежевики. Как же ей хотелось пить.

Губы покрылись твердой коркой, по ним брызнули кровавые трещины. Ноги немели с каждым шагом все сильнее. Утыканное островками мха бревнышко стало непреодолимой преградой. Дана держалась за ветки, пыталась перелезть, но сил не хватало — пришлось обойти гигантское поваленное дерево. Высокая трава цеплялась за стопы, путала и тормозила. Сам воздух хлестал жидким металлом плечи, грудь, заставляя тянуться к земле. Но Дана продолжала идти и представлять, как обчистит на рынке все прилавки с ежевикой и выжмет целое ведро сока, или даже больше. Только мысль о ежевике помогала ей двигаться.

Сквозь тонкие ветки и высокие кусты проглядывал пустырь, перед которым расступились могучие деревья. Послышался до боли знакомый шум. Двигатель. Приближалось тарахтение чьей-то старой колымаги. Дана сжала кулаки и рванула, что было мочи, на звук.

— Дорога, — выдохнула она надтреснутым от изнеможения шепотом.

Настигла овраг, оставалось только его перешагнуть, и вот оно — спасение. Машина приближалась, надо делать все быстро. Дана ступила вперед, ямка оказалась неглубокой. Но преодолеть ее энергии не оставалось. Дана качнулась, ноги охватило судорогой, и она повалилась на колени. Протянула дрожащую руку к оглушающе близкому звуку мотора. Машина промчалась мимо, даже не замедлившись. Дана продолжала тянуться к звуку, пока поток поддерживающих в ней жизнь соков не поутих, а сознание не провалилось в темную пропасть. Шум отдалился, а затем и вовсе исчез. Как и всякий шанс вернуться к дивану и собрать друзей, чтобы рассказать страшилку за бокалом горького, ядовитого и божественного ежевичного сока.

* * *

Дану разбудил до ужаса знакомый хруст, который укутался в леденящий душу больничный запах. Его сопровождало довольное причмокивание.

— Обезво-о-оживание, милая? — это был Вениамин Львович. Все еще живой, в его голосе прежний задор сменила задумчивая печаль. — Не мудрено. Совсем пока не готова без ежевички косточками передвигать. Пойдем, что уж.

Старик закинул тело в тележку и повез обратно в лес. Всю дорогу молчал, или Дана слишком часто проваливалась в сон, чтобы уловить хоть словцо. Проснулась уже на ровном, твердом и мертвецки холодном столе в ставшем родным, но нескончаемо удушающем полумраке.

— Сбежала, погубила моего Гришеньку… — старик раскладывал на краю стола инструменты. — Думала, что после всех гадостей я останусь прежним, старым-добрым дедом Веней? Сенька, а ты чего там прячешься? Подходи, негодник паршивый, учись. В люди тебя не пустить, хоть помогать потом будешь.

Снова наступила тьма. В ней кружили заплесневелые воспоминания. Джип, Егор и любимый диван… Во влажной, беспокойной тьме вспыхнул жар, раскатами охвативший тело Даны. Виски сдавило невидимыми тисками, а ноги прожгло юркой плетью. Один удар, другой — во сне Дана казалась себе загнанным в клетку цирковым уродцем, над которым измывался дрессировщик. Боль не утихала, Дана пыталась спрятаться от нее в темном углу клетки, но та всегда настигала и била яростнее, царапая конечности и стягивая жгут вокруг шеи. Со лба текли слишком осязаемые для видения горячие ручьи, а страшные, кровавые образы уничтожали границу между подсознанием и реальностью.

Вынырнув, наконец, из мглы, Дана кончиками пальцев ощутила холодную твердую поверхность. Погладила по ней, и рука провалилась в пропасть. До пола не дотянуться. Дане казалось, она уже взмыла в небеса, но удушающая влага подвала вернула на землю.

— Проснулась? Как жаль, — Вениамин Львович громыхал над кушеткой инструментами, — я же только-только начал. Осталась одна, и поднимемся выше.

За спиной старика торчали два грустных желтых глаза. Сенька держал поднос, на котором в аккуратную горочку были сложены окровавленные рулоны бинтов. Поднос задрожал, доктор ударил подопечного по склизкому плечу и тут же погладил его по щеке, пообещав, что всегда будет заботиться и никогда не обидит.

Дана с трудом подняла ослабшие руки, посмотрела на пальцы, которых в помутнении стало двадцать. Прикоснулась к лицу и опустила глаза. Рядом с покрытой набухшими синими венами ногой лежал обрубок. Культю еще не забинтовали и даже не прижгли. В ней сочилась кровь, которая ровным ореолом расползалась по простыни. Из сухих уст сам по себе вырвался раздирающий глотку крик.