Человьи

— Но мы тогда ещё не знали цену — цену своим новым знаниям. За наш шестой год обучения, доступный на новом уровне, отец… отец отдал государству почку и лёгкое. «Ещё дёшево отделался!» — сказал он тогда нам с улыбкой. Но… в итоге цена оказалась чрезмерной.

В это время в окно между газетами заглянула луна. Одно из её щупалец коснулось плеча рассказчика, и тот, будто почувствовав это прикосновение, вздрогнул. Пружины старой кровати протяжно и будто с какой-то злостью скрипнули. С тёмного угла завоняло сыростью.

— Прошло чуть меньше месяца. Как-то раз отец добирался с работы и попал под дождь. Зонт на тот момент лежал в ломбарде. Шляпа — тоже. Стояла поздняя осень. И отец очень сильно заболел.

От воспоминаний голос становился хриплым, из-за чего рассказчик то и дело прокашливался.

— Его ослабленный организм срочно требовал вмешательства. Аптечка у нас тогда ещё пустовала — проходил период адаптации, и все имеющиеся деньги ушли на новые документы с прививками. Когда отцу через несколько дней одобрили кредит, и мы наконец-то смогли вызвать скорую, было уже поздно. Да, скорая приехала по регламенту — ровно через пять часов. Но к этому времени отца уже не было в живых.

Репортёр повернулся к жене. Затем прислонился губами к её рукам и прошептал:

— Отец умер. А матери, чтобы расплатиться за скорую во время адаптации, пришлось… пришлось продаться на два года фармацевтической компании. — Он засмеялся, но тут же осёкся. — Через семь месяцев её не стало… А ещё через месяц… не стало и сестры.

Он отвернулся к окну.

— Чтобы как-то прокормиться, мы с сестрой стали сдавать кровь. Но… доза пятого уровня оказалась чрезмерной для её истощённого организма… особенно после того, как у неё вырезали почку… Я этого не знал. Веришь? Не знал! И вот… и вот я остался один. Денег за почку сестры мне как раз и хватило, чтобы пережить период адаптации.

Повернув орошённое лицо к жене, он почему-то пожал плечами:

— Я не хочу такой участи нам, понимаешь?

Она кивнула. Её рука коснулась его щеки. Он прикрыл глаза.

— Понимаю. И я не хочу нам такой участи.

Он понюхал её волосы. Они пахли скипидаром. Мимолётом подумав о том, что, если повезёт, то скоро они помоют головы пахучим мылом, репортёр усмехнулся:

— В тот день… когда я остался один… я дал своим родным клятву. Я пообещал им, что тоже добьюсь нового уровня — только это будет по-другому. Не так, как у отца! Да, я не знал, как именно. Да, я понимал, что смертность здесь почти такая же высокая, как и на шестом. Но уверенность, — он постучал себя по груди, — меня всё равно не покидала.

Он привстал с кровати и, запинаясь, сказал:

— И вот теперь… Спустя ровно пятнадцать лет… У меня… то есть, у нас… у нас появился этот шанс — шанс пройти на новый уровень. Пройти по-другому! Совсем не так, как отец! Без жертв.

Его жена прикрыла рот ладошкой. А он наконец сказал:

— Статья.

— Статья?

— Да, теперь всё зависит от статьи, дорогая.

Он подошёл к окну и сорвал газету. Из неприкрытой трещины в комнату стал неуверенно пробираться свежий воздух. За окном большая луна окунала город в свой мягкий свет, невзирая ни на какие уровни.

Газетчик снова присел рядом с женой. Кровать, сменившая за поколения несколько уровней, проворчала и успокоилась, будто вслушиваясь в жизненно важный разговор двоих человьёв.

Эти двое проговорили ещё несколько часов. За это время лунные щупальца сползли с кровати на пол, а затем по голой стене добрались до угла и там, наконец, растаяли.

Сначала муж рассказал ей об инициируемом Центром конкурсе. Затем он поделился с ней своими соображениями, почему в их газете редактор с больным сердцем испытывает к нему отеческое расположение. Наконец, нить его повествования привела к той самой статье, которую ему для лучшей жизни нужно «не просрать».

Когда лунные пятна стали исчезать в углу комнаты, газетчик признался, что не имеет никакого представления, о чём писать.

— У нас есть неделя, дорогая. Одна неделя. Но она у нас есть. И если моя статья лучше всего… лучше, чем у других, раскроет добродетель Центра, тогда…

Но он не договорил. Его губы прикрылись супружеским поцелуем.

Вскоре кровать, сменившая несколько поколений, снова заговорила — но уже без злобы и без какого-либо ворчания. Двое запрограммированных на жизнь человьёв растворялись друг в друге — мечты их набирали силы, а прошлое оставалось в прошлом.

Скрипели старые пружины.

Когда пружины затихли, газетчика снова посетила уверенность — необъяснимая, но не вызывающая сомнений. Он непременно напишет нужную статью! И непременно станет победителем! Ему хотелось поделиться этой уверенностью с женой, но он всё не находил слов, а потому лишь сжимал и сжимал её тёплую ладонь под одеялом.

— Утро вечера мудрене́е, дорогой, — услышал он перед тем, как провалился в сон.

А через неделю вышла та самая статья. И молодой газетчик с женой переехал на четвёртый уровень.

Глава 3. Птичка в парке

Пенсионер, раздевшись догола, осматривал себя в зеркало.

Плешь, низкий лоб, смешной подбородок и выбитый на работе глаз за опоздание. Тощие руки, впалая грудь, живот с выпяченным пупком и мужское достоинство, все пять раз вызывавшее смешки у женщин. Как же он ненавидел своё тело! Ненавидел до одури!

Пенсионер сверкнул единственным глазом и опустил взгляд ниже.

То ли дело ноги! Чужие ноги, волей случая доставшиеся ему — крепкие, налитые силой. Ноги атлета. Ноги моделей из рекламных роликов, которые он иногда смотрит по «тиливизиру» из Центра. Его! Собственные! Ноги!

«Жизнь не так уж и неблагосклонна ко мне», — подумал он, натягивая трусы.

Зацепившись взглядом за вены на тонких руках, он замер. Бледно-голубые, почти прозрачные вены напомнили ему забравшихся под кожу маленьких змеек — даже не змеек, а дождевых червяков. Но мысль не останавливалась, и вскоре больные вены предстали уже трупными червями, ждущими своего часа.

— Хрена с два! — проскрежетал пенсионер. — Ещё поживём.

До встречи с газетчиком оставалось чуть больше часа.

Они сидели в «Парке Смирения» и разговаривали. Обсуждали планы лучшей жизни для каждого.

Жена газетчика брезгливо держалась от пенсионера на расстоянии. Что ж, понять её можно: путешествовать на четыре уровня назад отважится не каждый. Притом, они не «чёрные котелки» из Центра, и им недоступна реинкарнация. А если у них нет таких привилегий, думал пенсионер, тогда и причина на эту «вылазку» должна быть особенной.

«Вам это нужно больше, чем мне, так?» — прищурив свой единственный глаз, пенсионер всматривался в лица важных гостей.

— То есть, — сказал он, — если я правильно понял, я могу претендовать на тот же уровень, что и торгаш? На седьмой. И по той лишь причине, что ношу его ноги?

— Всё верно, — закивал молодой репортёр, переглянувшись с женой. — И не претендовать. А вполне законно подать правильно оформленные документы — в «Межуровневую организацию по защите…»

Ударение на слове «правильно» не ускользнуло от пенсионера. И потому он бесцеремонно перебил репортёра:

— Правильно подать? За верно оформленные ксивы человьи такие барыши отдают! Куда мне-то? Я ж — обыкновенный пенсионер. А тут ни почёта, ни денег! Не дождёсси!

— Дождётесь, — ответил газетчик, открывая какую-то папку. — И в этом мы вам поможем.

Все замолчали. В ветвях липы, пахнущей мёдом, пропела птичка.

В этот момент, наблюдая за маленькой пичужкой, пенсионер неожиданно для себя ощутил к гостю симпатию. А что, если и правда к таким, как он сам, проявление заботы войдёт в норму — и на государственном уровне?! Ведь не зря же ещё в детстве от своего прадеда он слышал, что когда-то очень давно так и было.

Сердце пенсионера защемило тоской и слабой надеждой на перемены. Будто почувствовав это настроение, жена газетчика улыбнулась, а затем чуть придвинулась к пугавшему её безглазому пенсионеру:

— Добродетель Центра небезгранична — будем честны. Но если человью даётся шанс — глупо его не использовать!

Пенсионер согласился. Птичка перепорхнула на другую ветку.

— И как быстро? И… самое главное: что с этого вам?

Газетчик от такого прямого вопроса ухмыльнулся. А затем показал большой палец вверх:

— Всё правильно! Нужно тащить быка за рога. И юлить тут нечего. — Он захлопнул папку, откуда так ничего и не достал. — Как долго? Провернуть всё нужно за несколько дней. И за несколько этапов.

Пенсионер приподнял брови.

— Если поторопиться, послезавтра с утра вы уже сможете попасть на седьмой. Думаю, оформление документов займёт у меня сутки. Или чуть больше. Но это только половина дела. Наша задача: организовать торговцу новое продвижение. И вот тут уже нужны будете вы!

Указательный палец газетчика с аккуратно подстриженным ногтем приковывал взгляд.

— Ведь вместе с торговцем… по уже проторённой дорожке… продвижение должны получить и вы! Ещё одно продвижение!

Сердце пенсионера забилось гулко и волнительно. Сидя на лавочке, он пошатнулся, но опёрся о вовремя протянутую руку.

— Кстати, — будто невзначай проговорила жена газетчика, вглядываясь в ветви. Голосистой певуньи там уже не было. — Вы видели семью этого торговца? У него есть красавица-жена и семилетняя дочь.

На другом конце парка закаркала ворона.

Газетчик украдкой посмотрел на жену и неодобрительно нахмурился.

А через пару недель, уже на новом уровне и в новом офисе «Независимой газеты» газетчик получил заказ на ещё одну статью. Тогда-то он и вспомнил о красавице-жене торговца и его семилетней дочери.

Глава 4. Растворившись в толпе

О продвижении одноглазого пенсионера говорили повсюду. Никто ещё с окраин так стремительно не выбирался — не только без потерь, а даже с приобретением.

Добравшись с низов до верха, пенсионер стал ещё одной притчей во языцех. Теперь он носил не только ноги торговца, но и его руки, а также его тело. Молодое, крепкое тело, на которое засматриваются женщины.

И коль уж зашёл разговор о женщинах, то как не упомянуть об одном важном факте: проехавшись на костях «торгаша» до Центра, пенсионер получил в придачу и его жену — причём с дочерью в довесок. — «Но тут всё закономерно, — шептали в узких кругах. — Зачем же добру пропадать?» Только мало кто догадывался, что ради своих женщин торговец и оставил себе одну голову. А то, что жены лишился — так того требовала добродетель: приобретая добро одно, нужно пожертвовать другим!

— Лишь бы дочь была счастлива… пусть и без отца, — сказал он с улыбкой, подписывая договор во второй раз. А потом эти же руки — вместе с одним экземпляром договора — перешли к новому хозяину.

И вот остаток торговца с обновлённым пенсионером уже на четвёртом уровне. О таком раньше нельзя было даже мечтать! А то, что на огрызок похож, так всё преходяще: дожить бы до пенсии, а там и социальные конечности выдадут, успокаивал себя торговец. Пока же: работай экспонатом, наслаждайся грёзами — и не где-нибудь, а в центре мира.

Через время же добродетель снизошла ещё больше! И теперь сам Центр готов распростереть свои объятия!

«Ну, вы и счастливчик! — восхищался очередной «чёрный котелок». — Подумать только, какое везение!»

Думая о том, что договор теперь придётся подписывать зажатой в зубах ручкой, «счастливчик» улыбнулся в ответ.

А спустя сутки он уже прощался со своим телом. Также он прощался и со своей семьёй — его жена и дочь вслед за телом главы переходили к пенсионеру.

— Главное, теперь самому дожить до пенсии, — твердила, как мантру, голова бывшего торговца. — А тогда, возможно, и свидимся».

Он прикрыл глаза, пожалев о том, что непрошеную слезу уже самому не смахнуть.

Образ уходящей дочери, держащейся за его руку, растекался по всему его существу. Вот она обернулась, чтобы посмотреть на стеклянную витрину с головой отца. Её одёрнули. И, наконец, она растворилась в толпе.

Глава 5. Немой крик

Две заказные статьи в межуровневой «Независимой газете» сделали своё дело.

Когда добродетель Центра получила такую огласку, жители уровней воодушевились. Оказывается, «чёрных котелков» можно не бояться. Наоборот: с ними нужно искать встречи. И договариваться. Ведь «чёрные котелки» делают невозможное, они дают путёвку в жизнь — даже, когда на это не надеешься. И нужно-то всего ничего: предложить для этой путёвки правильную цену.

И человьи предлагали. То, ради чего можно продать и душу, с «чёрными котелками» решалось проще. Через доноров.

По примеру с торговцем человьи сбагривали своих родственников. Всегда находились те, кто готов был пожертвовать своё тело ради своей же семьи. Или часть своего тела. Главное — найти очередного пенсионера. Но тут снова помогали «чёрные котелки» — в их чёрных чемоданчиках всегда лежали документы на какого-нибудь искалеченного или больного.

Так и получалось, что самих реципиентов в глаза теперь больше никто и не видел. Всё решалось через посредников с чёрными котелками.

У донора изымалась нужная плоть. Эта плоть с одним экземпляром договора отправлялась контрагенту в неизвестном направлении. Донор переходил на новый уровень, перетаскивая за собой свою семью. Если же он оставался недееспособным, что зачастую и случалось, реципиенту доставалась и семья донора. Такая семья получала лучшую жизнь — по документам, как полагается — и тоже исчезала в неизвестном направлении. А донору присваивался статус «экспоната». И теперь всё, что ему оставалось, это прославлять добродетель Центра до самой пенсии. А там — восстановление ранее утраченного. И вуаля — бывший донор уже стоит на вершине мира с обновлённым телом!

Вот и вся модель. Всё максимально прозрачно. А потому с такими перспективами работы у «чёрных котелков» всегда хватало.

* * *

Вместе с этим экспонаты заполоняли площадь всё больше и больше. Каждый день здесь появлялись новые стеклянные витрины. Ровными рядами они расчерчивали площадь, шипя о своём содержимом питательными трубками. Распятые на этих трубках головы покорно выполняли свою работу, мечтая дожить до пенсии.

Вскоре в народе площадь называли уже не иначе, как «Шипящим погостом». Все эти витрины многие теперь сравнивали с надгробиями, а головы внутри — с фотографиями на памятниках. Это противоречило самой концепции Центра — места, куда хотят попасть все человьи. А также: обезличивало саму добродетель.

Поэтому, в тот день, когда на площади осталась одна витрина — с самым первым экспонатом, — многие лишь вздохнули с облегчением.

Поговаривали, что остальные экспонаты теперь путешествовали по всему миру на кочевых автоповозках. Это решало сразу несколько проблем. А также позволяло заявить о добродетели Центра ещё громче.

В гуще этих событий осталось неосвещённым одно незначительное обстоятельство. Когда площадь уже не сравнивали с погостом, и единственный экспонат стали снова навещать, многие задались вопросом: почему лицо торговца так изменилось?

Кривлялись человьи.

Шипели питательные трубки.