Под спудом тайны

Он достал табакерку, взял щепотку табаку и сунул в ноздри. Через секунду, закатив глаза, громко чихнул и стал прикладывать платочек к лицу.

– Простите, господа… аж до слез прохватило! Крепкий табачок, в Петродаре покупаю, сказать где?

– Опять ты со своим чехом! – недовольно мотнула головой жена. – Хоть бы на людях подождал с этим!

– Табак везде нюхают, дорогая, и в дворцах, и в особняках, и в хижинах. Модно-с.

– Что-то мода эта ко мне не пристала!

– Глафира Андревна, а как вы относились к французу? – спросил у Потуловой расследователь. – Он нравился вам?

– Вот еще! – фыркнула припудренная толстушка, расправив пышное платье на фижмах. – Нужен он мне! Я, кажется, замужем.

– Ну, мало ли… Кстати, – Хитрово-Квашнин перевел взгляд на ее супруга, – Сирро сочинил эпиграмму и про вас:

Иван Потулов тих и скромен,

Колдует с вышивкой тайком.

Не может быть? Он не виновен,

Он у жены под каблуком.

– Вот стервец! – прошипела женщина. – А еще – иностранец, ни дна ему, ни покрышки!

– Глафирочка! – попытался успокоить ее Иван Петрович. – Зачем же так сердиться? Это всего лишь стих, эпиграмма.

– Услышь я эту напраслину раньше, я б ему в лицо плюнула, лягушатнику! Ишь ты, добрых людей честить!

– Ну, разве можно так о мертвом?! Побойся Бога, милая!

Потулова недовольно дернула плечом и поджала губы. Штабс-ротмистр с Абловым едва сумели скрыть усмешки.

– Постарайтесь вспомнить, Иван Петрович, где вы были вчера около восьми часов утра? -спросил расследователь.

– В постели мы были с Ванечкой, – заявила жена с издевкой. – Где ж нам быть об эту раннюю пору! Чай, мы не чернь, потомственные дворяне.

– Глафира Андревна, – вставил слово Аблов, – А мои дворовые видели вас вчера в начале девятого около дома.

– А-а, да, правда ваша, – проговорила Потулова после некоторой задержки. – Вчера поднялась пораньше. Давала наставления служанке. Она у меня на посылках, в Алексеевку бегала.

Хитрово-Квашнин хмыкнул, погладил кончики усов и поглядел на Епифанова, сурового на вид и серьезного.

– Расспрошу и вас, господин прапорщик.

– Пожалуйста, я готов.

– Вы ссорились когда-нибудь с Сирро?

– Не сказал бы.

– Но его манеры отчасти вам не нравились?

– Я человек прямой, Евстигней Харитоныч, солдат, воспитывался в строгости. От вольных штучек француза с местными дамами меня коробило. При первой же встрече я и указал на его поведение.

– Он обиделся?

– Не могу знать, отделался шуточками.

– Сочинил он эпиграмму и про вас:

Епифанов не ломака, не молчун, не вздорщик,

Он служака, лейб-драгун, а по чину прапорщик.

– Не продвинулся я по службе только потому, что в отставку вышел вследствие полученных ран! И ему это было известно.

– Так, где вы были вчера утром в указанное время?

– Выслушивал доклад старосты.

– В такой ранний час?

– Кто поздно встает, у того хлеба недостает!

Хитрово-Квашнин с улыбкой кивнул и откинулся на спинку стула.

– Что ж, все показания записаны и подвергнутся проверке… Прошу, Роман Иваныч, вам слово.

Вельяминов раскурил сигару, пару раз кашлянул и начал:

– Господа Потуловы, как видите, я откликнулся на вашу просьбу относительно посредничества. Полагаю, никто из вас не будет против, если в качестве посредников побудут Евстигней Харитоныч с секретарем нижнего земского суда Соболевским. Итак, о вашем разделе. Он так затянулся, достиг такого напряжения, что стал the scandal of the neighborhood…

– Чего, чего? – уставился на него поручик, хлопая глазами.

– Говорю, стал притчей во языцех… Он вызывает много досужих разговоров, вообще, бросает тень на уездное дворянство. Поэтому я убедительно прошу вас прекратить спор, придти, наконец, к согласию в этой долгой и нудной дележке. Павел Петрович! Иван Петрович! Готовы ли прямо сейчас забыть все недоразумения и пожать друг другу руки?

Коллежский регистратор протянул было пятерню вслед за братом, но супруга резко дернула его за воротник.

– Видите, что делает? – воскликнул подпоручик, ткнув пальцем в сторону невестки. – Это ж чистый злыдень, а не женщина!.. Как с ней быть!.. Я человек, конечно, благодушный, но этот чертов раздел расшатал-таки мне нервы!.. А ты, тюлень, что молчишь?.. Господа, братец мой, не говоря дурного слова, балда, только за юбку и держится! Где с ним дела рядить?

– Повлияйте на него, Роман Иваныч! – взмолилась дворянка. – Он не дает нам рта открыть!..

– Ладно, я умолкаю, – сказал собачник, в неудовольствии запыхтев трубкой.

– В каких-то вещах он ничего, терпеть можно, – тряхнула рюшечками на модной шляпке Потулова. – А так – прямой самодур, то есть не самодур, а и не знаю, что такое!

Вельяминов вынул сигару изо рта, обвел взглядом присутствующих и проговорил:

– Приступим, наконец. Где завещание вашей бабки?

– Вот копия, – протянула Потулова лист бумаги, свернутый вчетверо. – Подлинник в уездном суде.

Коллежский асессор расправил бумагу на столе и хорошо поставленным голосом зачитал:

– «Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, 1829 года января 15 дня, я, петродарская помещица, губернская секретарша Аграфена Михайлова дочь Коленкина в полном уме и совершенной памяти добровольно и беспринужденно дала сие духовное завещание внукам моим родным, поручику Павлу и Ивану Петровым детям Потуловым, в том, что благоприобретенное свое недвижимое имение, как то: три десятины лесовой и пять десятин луговой земли, а также два рыбных пруда со сторожками в дачах сельца Нижней Абловки, все без остатку отдать им, моим внукам, в равных частях в вечное владение…».

– Эх, бабка, бабка, Царствие тебе Небесное! – вздохнул подпоручик, возведя глаза к потолку и перекрестившись. – Составила бы лучше завещание в мою пользу, я бы разделил все по справедливости, без всей этой нервотрепки. Ведь знала, что за аспида взял в жены твой безмозглый внучок Иванушка!

– Господа, он снова бранится! – пожаловалась Потулова, состроив недовольную гримасу.

– Павел Петрович! – строго взглянул на подпоручика Вельяминов. – Будет вам, в самом деле! Так мы ни до чего не договоримся.

– Послушайте, скоро будет два года, как идет этот пресловутый дележ, – нахмурил брови Аблов. – Сколько можно? Пора уж, наконец, прийти к какому-нибудь решению.

– В чем главная загвоздка? – Соболевский пристально взглянул на холостяка, потом на семейную пару. – Из-за чего вы второй год так собачитесь? Что за причина всей этой тягомотины?

– Всему препоной вот эта… черт, и слова не подберешь!.. злостная баба! – кивнул в сторону Потуловой подпоручик. – Такой, как она, место, знаете где…

– Погодите, Павел Петрович, – прервал его Соболевский. – Не рвите себе сердце!.. Будем надеяться, что все сегодня и решится. Давайте так: что бы вы хотели взять в свое владение из завещанного? Пруды или часть рощи с сенокосным лугом? Ну, может, и другое что?

– Да мне без разницы, покончить бы со всем этим, – махнул рукой собачник. – Но с этим вот, прости Господи, напудренным крокодилом разве сладишь!

– И все же. Объявите ваш выбор.

– Мне бы подошли пруд, тот, что с березнячком по берегам, и сенокосный луг. Хотя, можно и другое.

Вельяминов и Хитрово-Квашнин с надеждой посмотрели на супружескую пару, но тут же сникли.

– На пруд с лужком глаз положил? – пропела Потулова с ехидным выражением лица. – А нам, значит, остается мелкая лужа с ивняком да кусок рощи? Ищи дураков! – Она всем своим крупным корпусом повернулась к мужу. – Правда, Ваня?

Вместо ответа, тот втянул в ноздри понюшку, прикрыл глаза и чихнул еще громче, чем в первый раз.

– Тьфу! – разозлилась женщина. – Надоел со своим чехом хуже горькой полыни!

– Ну, что, господа? – ухмыльнулся подпоручик. – Убедились, с кем вы имеете дело?.. Ты на пень, а она на корягу, ты ее на берег, а она в воду! Черт в юбке, ни дать, ни взять!.. Ладно, что б покончить с неразберихой, беру себе, как выразилась эта гарпия, мелкую лужу и кусок рощи. Только с тем условием, что родственнички не пожадничают и отведут мне десятину-другую сенокосного луга.

– На мой взгляд, удовлетворить условие вполне возможно, – надежда снова мелькнула в глазах Вельяминова. – А, по-вашему, Евстигней Харитоныч?

Штабс-ротмистр открыл было рот, но его опередила Потулова.

– Нет, мы на это никак не согласны, – решительно заявила она, толкнув мужа в бок. – У нас целое хозяйство: лошади, коровы, овцы, всего и не перечислишь. Нам каждая сажень сенокоса важна, а не то, что десятина.Зачем ему, скажитена милость, сено?Ну, зачем?.. Надворе у него не счесть скота: три цепных собаки, два кота! А если серьезно, то лошадей чуть, всего одна корова, овец совсем нет… Псам своим, охотничьим, стелить, что ли, собрался?.. Нечего, обойдется!

– Да как же так, сударыня! – возмутился Вельяминов. – Павел Петрович идет на уступки, отдает лучшее, требуя взамен лишь малую толику, но вы снова недовольны! Какая вам разница, что он будет делать со своим сеном! Да хоть собакам стелить, черту лысому, дьяволу!

– Помилуйте, Роман Иваныч! Что это вы на нас взъелись? Мы, кажется, не дали повода.

– Да как же не дали! Вы только что наотрез отказались от честного, справедливого выбора. Вы, что, вечность собираетесь делиться? Это просто какой-то балаган, глумилище!

– Право, вы так насели на нас с Ванечкой… Как хотите, а дележ этот нам не подходит. Мы еще из ума не выжили!

Хитрово-Квашнин поглядел на мужа, который снова полез в карман за своей табакеркой.

– Иван Петрович, что вы все молчите? Скажите же, наконец, что-нибудь.

В ответ раздался громкий чих и больше ничего.

– Хорошо, – сказал подпоручик. – Черт с вами! Возьму себе во владение два пруда. Уж на это-то вы согласны?

– Еще чего! – язвительно тряхнула головой Потулова. – Пруды ему подай! Отлично знает, что в них карпы жирные да сладкие караси… Держи карман шире!

– Нет, это выше моих сил! – выдохнул Вельяминов. – Нет никакой возможности выносить! Я-то, простак, думал, что здесь можно чем-то помочь… Вот уже и сердцебиение! – Он бросил недокуренную сигару в деревянную пепельницу. – Господа, как хотите, а мне надо in the open air, на воздух.

Оставшись без него, дворяне попробовали, каждый по своему, убедить упертую женщину, но та твердо стояла на своем. Отчаявшись достичь хоть каких-нибудь результатов, они всем скопом встали из-за стола и оставили гостиную.

ГЛАВА 6

Доставив расстроенного Вельяминова домой и, дав обещание отобедать у него, Хитрово-Квашнин решил отправиться для дальнейшего расследования в усадьбы Болотовых.

– Братья живут в средней части сельца, – дал пояснение Аблов, когда Митрофан пустил лошадей вперед неторопливым ходом. – Тут недалеко будет.

– Расскажете о них? – спросил штабс-ротмистр. – Уж и не упомню, когда с ними встречался.

– Отчего не рассказать, расскажем… Возьмем Матвея Евдокимыча, человек он основательный, вполне порядочный. Вдовец, живет тихой жизнью, ни с кем не скандалит, воспитывает 15-летнюю дочь-красавицу… А Сидор Евдокимыч, сказать правду, тот еще фрукт. Один из самых мелких помещиков в уезде, но такой кляузник, что и сказать нельзя – перессорился с окрестными однодворцами, замучил их склоками, в суды затаскал. Не в ладу и с помещиками, особенно с Черновыми, Матвеевскими и Сабо. Так что Потулова по сравнению с ним сущий ангел!

– Надо же, как меняются люди, – хмыкнул расследователь. – Раньше был другим – смирным, неприметным, услужливым. Сидит, бывало, в уездном суде, одно гусиное перо за ухом, другим поскрипывает, прилежно выводя буквы на бумаге. Кликнет его уездный судья, бросает все, бежит, спотыкаясь, на зов! Поcмеется над ним заседатель, никакого ответа, словно не по его адресу шпилька. И это не со слов, я сам был тому свидетелем.

– Это раньше было, на него жена положительно влияла. Добротой славилась Прасковья Степановна, справедливостью. Старалась дружить с местными дворянами, в гости к ним ездила, супруга же своего одним взглядом могла призвать к порядку.

– Помню, затеял Сидор Евдокимыч у нас в земском суде спор с заседателем, – сказал Соболевский, – так она его утихомирила только тем, что легонько ткнула локтем в бок. А как померла от скоротечной горячки, так титулярный советник и развернулся. С одним копиистом уездного суда поспорит, с другим подерется, оскорбил прилюдно дворянского заседателя, накричал на стряпчего. В конце концов, создал столь невыносимую обстановку в присутственном месте, что ответственные и важные губернские чины попросили его выйти и в отставку.

– И сын в него пошел, такой же оторва! – продолжил Аблов, раскуривая трубку. – Всего семнадцать недорослю, а уж водку пьет, за крестьянскими девицами ухлестывает. Азартный охотник, верхом на лошади со своркой борзых все поля истоптал! Рожь на пути чужая, сенокосный лужок, коноплянник, ему все нипочем. Летит вперед со свистом да гиканьем и размахивает арапником. И как он изменится в лучшую сторону, когда отец его то и дело твердит: «Каждого стервеца, засужу, каждого!»

– Сын в отца, отец во пса, а все в бешеную собаку! – заключил Соболевский, покачав головой.

– Поди ж ты, крестьян с гулькин нос, землицы в обрез, а по судам шляется, – усмехнулся Хитрово-Квашини. – На это ж деньги требуются немалые, Марк Иваныч!

– Верно, немалые. И знаете, где он их берет?.. Во-первых: барщина неподъемная, крестьяне на ней не три дня в неделю вкалывают, как положено, а все шесть; во-вторых: оброк грабительский, за аренду земли едва ли не вдвое берет; в третьих: подводная повинность тяжкая – подводы крестьянские отправляет вне очереди, как придется, и не в ближние места, а в разные концы уезда!