Под спудом тайны

Штабс-ротмистр оглянулся – в дверном проеме c ухмылкой на губах стоял Зацепин, рядом с ним – Соболевский. После вчерашнего застолья поручик был в полном порядке: одет в свой кавалерийский мундир, причесан и надушен. Секретарь нижнего земского суда облачился в сюртук черного цвета, коричневую жилетку и темно-серые панталоны.

– Панкрат Фомич, Панкрат Фомич! – качал он головой, поглядывая в сторону кровати. – И как же вам не надоест это непотребство?

– Утро доброе, – поприветствовал их владелец Харитоновки. – Ты прав, Ардалион Гаврилыч, не стоить ждать от этой колоды хоть какой-нибудь пользы… Твоя задача на сегодня: осуществить визиты во все местные дворянские усадьбы и опросить дворовых. Не все они, как показывает практика, стоят горой за хозяев. Наставлений давать не стану, сам все прекрасно знаешь. Да, у Аблова есть лакей Васька. Поинтересуйся у него, ловил ли вчера утром его барин рыбу на реке.

– Сделаем все, что полагается, Евстигней Харитоныч. Не извольте беспокоиться… Да, вчера вечером я прижал кое-каких вельяминовских слуг. Они показали, что господа вчера поутру поднялись в половине девятого… Но они могли мне и соврать. Ох, не верю я в невиновность нашего Ромаши…

Хитрово-Квашнин приблизил свое лицо к лицу поручика и втянул носом воздух.

– Никак, шампанского хлебнул, Ардалион Гаврилыч?

– А я думаю, чем это от него попахивает, – повернулся к Зацепину Соболевский. – Не перегаром, нет, слишком много он вчера не пил. Шампанским, оказывается!

Зацепин в ответ широко улыбнулся, обнажив крепкие зубы.

– Люблю это дело! С вечера озадачил камердинера припасти для меня бутылочку на леднике. О, хорошо винцо пошло по жилам! Молодец, камердинер!.. А вот и он сам!

К дверям комнаты приблизилась высокая сухощавая фигура в синей ливрее из тонкого сукна, коротких панталонах, белых чулках и черных башмаках с квадратными носами.

– Спасибо, Тихон, – поблагодарил старика Зацепин. – Шампанское – первый класс!

– Рад, что угодил вашему благородию, – с поклоном ответил тот. – Пожалуйте в столовую, судари. Барин уже там, вас дожидаются.

– Раненько Роман Иваныч изволил подняться, – заметил Хитрово-Квашнин. – Сдержал обещание.

– Дык я их и разбудил. Ты, говорит, Тихон, непременно подними меня пораньше. Надо, мол…

Слуга, пробормотав еще что-то, провел дворян к столовой и с поклоном удалился.

Одно из самых важных помещений в особняке было довольно просторным. Ни шпалер, ни какого-либо штофа в нем наблюдалось. Во избежание впитывания всяких запахов, стены были выкрашены в приятный голубоватый цвет, на них пестрели красочные рисунки кисти дворового умельца, наделенного художественным вкусом. Пол покрывал блестящий паркет, углы были заставлены кадками с экзотическими растениями и деревцами.

Вельяминов сидел во главе длинного стола «сороконожки» с белой салфеткой на груди. Он был в сюртуке светлых тонов, длинных узких панталонах и легких штиблетах.

– Господа, прошу к столу, – сказал он, сделав жест рукой. – Как почивали?.. А я, надо вам доложить, не выспался. Но это не беда, дело есть дело. Так ведь, Евстигней Харитоныч?

– Дело, прежде всего, – кивнул Хитрово-Квашнин, совершая крестное знамение и присаживаясь по правую руку от хозяина. Зацепин с Соболевским сели по левую.

– Но не для старшего заседателя. Слуги донесли, что он спозаранок рыскал по усадьбе в поисках спиртного.

– В запое человек, ничего нельзя поделать. Не отгулял еще своего.

– Беда с ним… Был в моей дворне один такой. Отличный, понимаете, каретник, знаток своего дела. Но регулярно срывался. Я уж знал наперед, что запой на подходе. Степан к работе начинал относиться спустя рукава, раздражался по пустякам, на жену покрикивал. Что любопытно, первый день пил «по поводу», а все остальные дни, а их набиралось не менее десятка, опохмелялся. Даже по ночам хлебал, и все равно что, лишь бы в питье спирт присутствовал. В прошлом году приказал долго жить, помер в очередном запое… Совершено справедливо, ничего нельзя поделать с этим.

– Давно поднялись-то, Роман Иваныч? – поинтересовался Хитрово-Квашнин.

– Супруга все еще видит сны, а я уже успел сходить в оранжерею, на конюшню, в каретный сарай, предметно озадачить повара.

Вельяминов движением глаз указал на блюда c яичницей-глазуньей, поджаренными тонкими колбасками, беконом и подрумяненными тостами с маслом и джемом. Рядом стояли чашки с кофе, над которыми дымился легкий парок.

– Полагаю, вы не против классического английского завтрака?

– Мы были бы не против любого, – ухмыльнулся Зацепин, ткнув вилкой в кусок колбаски.

– Замечательно!.. А я, знаете ли, привык к традиционной английской пище. Она проста, но очень питательна. У нас часто ругают все нерусское, а зря… Намедни в ресторации на Дворянской у меня возник спор с Извольским, известным уездным русофилом. Я похвалил ростбиф: он был, как и положено, в меру прожаренным, сочным, пронизанным жировыми вкраплениями. Но этот солдафон, уплетавший расстегаи, фыркнул и назвал отменное блюдо никчемной английской стряпней! Каково?! Разошелся, лоб хмурит, утверждая, что любая русская снедь, вплоть до редьки-трюхи, лучше всякой заграничной дребедени! Мол, непатриотично в центре русского города, в глубине России, хвалить всякие там ростбифы и ромстоки. Пусть англичане и поглощают это в своих пределах!

– Андрей Василич верен себе, – усмехнулся Зацепин, занявшись глазуньей. – Он всегда так: наотмашь лупит по заграничному влиянию!

– Это смешно, нельзя быть таким замшелым увальнем! Я так напрямик и заявил ему.

– А он что?

– Обозвал меня заядлым англоманом и позером… И политику затронул! На чем свет стоит, стал чернить Запад. Говорит, для русского человека орда была не так страшна, как тевтоны. Монголы де могли отнять у наших предков жизнь, а крестоносцы – бессмертную душу. Ну, и англичан приплел, как же без этого! Кричит, Англия враг России, норовит расчленить нашу державу, низвести до уровня бывших княжеств! Англичане, мол, со времен Иоанна Грозного нас свиньями да медведями обзывают, а вы, то есть я, за них как за родных! Сами в работорговле погрязли, в колониях кровь льют, а нас, людей православных, живущих по совести и любви, не изничтоживших ни одного малого народца, извергами выставляют!.. В общем, нес всякую околесицу! Признаюсь, я не силен в нашей истории, но это уж слишком, Извольский занимается откровенным злопыхательством.

Сидевший до того в молчании Хитрово-Квашнин, отправляя в рот кусочек бекона, заметил:

– Я бы не стал называть это околесицей, Роман Иваныч.

– What’s the matter with you? И вы туда же? Клевету да вымыслы множить?

– Я о том, что Россия в целом гуманно относилась к малым народам, способствовала их просвещению. В отличия от англичан, уничтоживших массу индейских племен Северной Америки… А Англия в самом деле является противником России. Не придуманным, не вымышленным. Так сложилось. Англосаксы хотят править миром, а мы им помеха. Не видеть это, значит отрицать очевидное. Говорят, «англичанка гадит». Так оно и есть. Кто не давал нам прорваться к Балтике и Черному морю? Поддерживал шведов в Северной войне? Науськивал турок на юге?.. Англичане!

Вельяминов несколько сник, блеска в глазах поубавилось.

– Ну, может быть. По части нашей истории, как уже было говорено, я не слишком силен. Однако вряд ли вы скажете что-то против того, что это целеустремленная и изобретательная нация. Именно она предъявила миру первую прядильную машину! И жатку с сенокосилкой, ту же веялку, наконец! Ими создан телескоп, водяной насос, паровой двигатель.

– Здесь вы правы, изобретений у них хватает… А завтрак, по чести сказать, и впрямь хорош, -сказал Хитрово-Квашнин, пригубив горячего напитка. – И кофе превосходен!

– На доброе здоровье! Повар у меня, доложу я вам, – истинный мастер, обучался ремеслу не где-нибудь, а в Москве, в английском клубе… Прикажу, он настоящий барон-оф-биф на вертеле приготовит! Это, знаете ли, часть говяжьей туши с поясницей и задними ногами. Настоящее объеденье, даже у сытого не достанет сил отказаться! А какие превосходные пудинги сочиняет, сэндвичи, чизкейки!

– Экий умелец! – зацокал языком Соболевский. – Мне бы такого! Моя кухарка горазда только пирожки лепить да ватрушки.

– Господа, трапезничайте, а я пока на своих беговых дрожках в деревню съезжу, – сказал Вельяминов. – Есть кое-какие делишки.

Завтрак продлился еще с полчаса. В конце его все раскурили трубки и вышли через парадный вход наружу. Вельяминов за это время успел съездить в деревню и привязывал лошадь к коновязи. Зацепин по привычке заторопился и исчез из виду, упомянув подканцеляриста Дьячкова. Штабс-ротмистр и Соколовский направились к бричке. Митрофан уже был на козлах и в хорошем настроении поигрывал кнутом.

– Что это с писарьком? – вдруг воскликнул он, указывая кнутовищем в сторону дороги.

– Так это ж Попов! – нахмурился Хитрово-Квашнин, рассмотрев бегущего парня. – Его Беклемишев с собой прихватил… Бог мой, что это с его лицом? Было круглым, а теперь и вовсе ни в какие ворота!

– Кажется, я понимаю, в чем дело, – произнес Вельяминов с улыбкой на губах.

Подканцелярист подбежал к парадному входу, тяжело переводя дыхание. Припухшее лицо его было искажено страданием.

– Я к господину штаб-лекарю!

– Что, любезный, на пасеку изволил наведаться? – насмешливо спросил хозяин имения. – Ну, конечно!.. А штаб-лекарь во флигеле.

Соболевский отвел Попова в сторону и строго отчитал. Парень с виноватым видом выслушал начальника, затем поспешил в указанном направлении.

– Я сразу догадался, что всему виной пчелы, – объяснял Вельяминов штабс-ротмистру. – В той стороне, откуда он прибежал, находится передвижная пасека купца Перелыгина. Мои дворовые не раз и не два возвращались с такими же, как у Попова лицами.

– Вот, оказывается, как! – улыбнулся Хитрово-Квашнин. – А что же пасечник? Ульи стеречь надо!

– Пасечник! – ухмыльнулся секретарь. – Из нищих мещан он, в кабаке родился, в вине крестился.

– Понятно… Ох, и попал Попов в переделку! Ну, ничего, Осип Петрович облегчит его страдания. А Беклемишев у Матвеевских и один справится. Человек он, как мне показалось, вполне надежный… Что ж, пора ехать, попрошу всех в бричку.

Когда седоки, покачивая экипаж, расселись по местам, Митрофан щелкнул в воздухе кнутом и крикнул с оттяжкой:

– Трогай, залетные!

ГЛАВА 5

Бричка ехала по улице Нижней Абловки, объезжая лужи, в которых шумно плескались воробьи. У приземистых, крытых соломой изб копошились куры, разгуливали, важно задрав головы, гуси. Босоногие мальчишки, завидя господский экипаж, убегали с дороги и жались поближе к плетням. Сидевшие на завалинках старики поднимались на ноги, снимали картузы и низко кланялись проезжающим дворянам.

– Едем мимо имения капитана-исправника Сабо, – сказал Вельяминов, кивая на одноэтажный деревянный особняк с флигелем. – А вон, саженях в ста, и усадьбы Потуловых! – указал он на деревянные дома, крытые тесом, стоявшие поблизости друг от друга. К одному прилепилось покосившееся крыльцо с обветшалыми ступеньками, к другому, оштукатуренному и раскрашенному под кирпич, невысокий флигелек. – В раскрашенном живет женатый брат Павла Петровича, коллежский регистратор. Где-то служил по гражданскому ведомству, но давно уж бросил.

– В губернской казенной палате канцеляристом, – уточнил Соболевский. – О деле, говорят, не очень радел, работал спустя рукава. Кто будет держать такого? Ну, и справедливо указали ему на дверь.

– Землицы у обоих немного, что-то около пятидесяти десятин, большая часть которых сдается купцам в аренду. И крестьян не ахти, примерно по тридцати душ на брата. Павел Петрович, надо сказать, большой любитель псовой охоты, последнюю копейку отдаст за приглянувшуюся муругую или муруго-пегую. Говорит, голодать стану, но в псарне всегда будет, что поесть.

– Знаю, – кивнул Хитрово-Квашнин. – Как-то встретил меня в Петродаре, и ну перечислять достоинства своих борзых. Всю голову мне забил, еле отделался.

Вельяминов усмехнулся и продолжил:

– Но в жизни его полно неудач. Дважды расстраивались свадьбы: одна невеста, урожденная дворянка, сбежала в последний момент с каким-то Ловласом из губернского центра, другая, подъяческая дочь, до алтаря также не дошла, занедужила серьезно. И в хозяйстве у него проруха: сенокосилку с веялкой приобрел – сломались, флигелек поставил – развалился при первом урагане. То же самое с ветряной мельницей. Но не хандрит, отводит душу на охоте. Скачет со своими Облаями и Добываями по полям, да и вся недолга. Горяч в охотничьем пылу, березовые пни за зайцев принимает!.. Насчет стрельбы не меткач, часто мажет, но не себя клянет за это, а всех и вся вокруг. Оно понятно, плохому охотнику и мушка на ружье мешает… Иван Петрович, напротив, записной домосед, запечник, как метко выражаются мои крестьяне. Глафира Андревна вяжет спицами и крючком, он же, утверждают, вышивает по тюлю… А вон и кровля особнячка сестер завиднелась!

Бричка свернула в короткий проулок, оставила его позади и, выехав на берег реки, подкатила к одноэтажному дому с двумя деревянными колоннами на крохотной веранде. На ней, кроме Аблова, находился среднего роста подтянутый человек, застегнутый на все пуговицы прапорщицкого мундира.

– Управитель Епифанов, – кивнул в сторону крыльца англоман. – Этот медведь, Аблов, тоже здесь… Ну, и Потуловы. Павел Петрович с трубкой во рту топчется по одну сторону веранды, его брат с женою – по другую.

Подпоручик был невысоким коренастым человеком лет тридцати семи-сорока со светлыми волосами, длинными усами, зеленоватыми глазами и коротким вздернутым носом. Коллежский регистратор отличался от него сухощавым телосложением, продолговатым лицом и какой-то тихой задумчивостью. Супруга его, пышногрудая брюнетка с темным пушком над верхней губой, упершись рукою в бок, напротив, имела вид бойкий и независимый.

« С ней Вельяминову будет непросто, – подумал Хитрово-Квашнин. – Похоже, ты ей слово, она тебе двадцать, ты ей два, а она – драться».

Последовали приветствия и рукопожатия (Вельяминов и Аблов лишь коротко кивнули друг другу). Управитель имения, познакомившись со штабс-ротмистром, пригласил всех в дом. В небольшой гостиной, заставленной старой, но вполне пригодной мебелью, и состоялась запланированная встреча. Первое слово, однако, взял расследователь.

– Господа, прежде чем вы приступите к обсуждению раздела, я задам вам вопросы касательно вчерашнего злодеяния, – сказал он, раскуривая трубку. – Павел Петрович, начну с вас.

Соболевский при этих словах открыл саквояж, достал чернильницу с пером и бумагой и приготовился записывать.

– Готов ответить на любые! – оживился подпоручик. – Задавайте.

– Итак, вы знали Сирро?

– Убитого?.. Да как вам сказать, Евстигней Харитоныч. Не то, чтобы знал, а так только, картуз приподнимал при встрече. Ну, перекинешься с ним парой фраз, и пойдешь себе дальше. О чем мне с ним было толковать? О танцах? Боже упаси, медведь у бродячих цыган спляшет лучше! О театре? И в нем я ни бельмеса! А в собаках и охоте он ничего не смыслил, легавую от борзой вряд ли отличал. Хотя в разные годы пару раза выезжал с нами на охоту за компанию. Стрелял даже, но в белый свет как в копеечку! Я ему анекдот рассказал по сему поводу. Один охотник говорит другому: «Собака у меня просто черт знает, что такое. Выстрелю, а она падает на землю и давай кататься от хохота». «Когда мажешь?.. А ежели попадаешь?» «Не знаю, она у меня всего три года». Рассмешил его, помнится, порядком.

– Да оно и вы не мастак по части точной стрельбы, – заметил Вельяминов, подмигнув расследователю.

– Ну, бывает, то одно помешает, то другое.

Штабс-ротмистр спрятал усмешку в усы и полез в карман за блокнотом.

– Не задевал ли вас француз как-нибудь? Например, своими эпиграммами. Вот этой, к примеру:

Потулов, верный наш собачник,

Он в жизни редкий неудачник.

Или вот этой:

Он вечно спит с собаками,

По сердцу Павлику собачий лай,

Очередную псину доставая,

Он кличку ей дает: «Страдай!»

Жена младшего брата так и прыснула со смеху, держась за живот.

– Ах, вы об этом, – махнул рукой подпоручик. – Не знаю, кто как, а я не злобив. Ну, написал француз стишок, и что с того?.. Стрелять в него, резать! Это уж слишком, совсем не по мне.

– Где вы были вчера приблизительно около восьми утра?

– На одном из своих полей, натаскивал молодых щенков. И вот, что удивительно. Один, Обругай, – умница, в нагон идет охотно, снует без устали туда-сюда, вынюхивает следы словно большой. Другой, Томило, ни в зуб ногой! Тянется как какая-нибудь смола, все б ему лениться. Продам при первой же возможности или обменяю…

– Поле ваше случайно не упирается в местную рощу?

– Нет, это совсем в другой стороне… На Обругая, господа, и смотреть приятно, Томило же такое недоразумение, что хоть пропадай. Есть же подобные выродки! У меня, впрочем, были сомнения, когда вязал Добывку с кобелем козловского помещика Петина, были. Истинно, не суйся в воду, не проведав броду!.. А что касается раздела, то надежд у меня на то мало. Роман Иваныч, вы мне вместо отца родного, посудите сами, намедни они, то есть мой братец-тихоня и его супружница, чистая, скажу вам, змея…

– А-а, вот он опять! – заверещала Потулова, сверкая глазами. – Мы ни слова, ни полслова, а он уж лаяться!

– Господа, господа, спокойствие! – возвысил голос Вельяминов. – Позвольте Хитрово-Квашнину закончить.

Потулов и его невестка обменялись недобрыми взглядами и притихли. Расследователь повернулся к коллежскому регистратору, одетому в потертый темный фрак, жилетку и черные панталоны.

– Похоже, и вы, Иван Петрович, не свели короткого знакомства с Сирро?

– Француз больше к богачам местным льнул, чем к таким, как мы. Несколько раз обедали вместе на разных торжествах, и на этом все.