Сокровище тамплиеров

— Держаться рядом с тобой, говоришь? Я не из твоего отряда, и ты не в арьергарде.

— Что верно, то верно.

Синклер устремил взгляд на восток, туда, где небо быстро светлело.

— Но я чувствую: солнце ещё не проделает половину пути до зенита, как станет уже не важно, кто из какого отряда, кто храмовник, а кто нет. Держись меня, дружище, и, если нам суждено умереть и вернуться домой, в Шотландию, давай вернёмся вместе, как вместе покинули дом, чтобы отправиться сюда.

Он посмотрел на свет, угадывавшийся в глубине черноты большого королевского шатра.

— Король не спит.

— В том-то и беда, — пробормотал Морэй. — Как раз сегодня ему лучше было бы оставаться в постели. Без него мы могли бы надеяться совершить хоть какой-то разумный поступок и, возможно, остаться в живых.

Синклер бросил на него быстрый насмешливый взгляд.

— На твоём месте, Лаклан, я бы не возлагал на это надежд. Если язычники захватят нас живыми, нас продадут в рабство. Нет, быстрая и честная смерть куда как лучше такой судьбы...

Его прервал звук трубы, и Синклер машинально схватился за рукоять висевшего на поясе меча.

— Что ж, пора. Запомни, друг, — держись рядом. При первом удобном случае — а я готов поклясться, что он скоро представится, — направляйся к нашим рядам. Нас нетрудно будет найти.

Морэй хлопнул Синклера по плечу.

— Попробую. Но дай бог, чтобы мне не пришлось оставлять в опасности своих друзей. Ну, всего наилучшего.

— Спасибо на добром слове. Только имей в виду: опасность грозит сегодня всем, и с такой опасностью мы ещё никогда не встречались. Единственное, что нам остаётся, это дорого продать свою жизнь. А поскольку все мои братья — храмовники, у тебя будет больше шансов это сделать, сражаясь рядом со мной, чем у меня — рядом с твоими спутниками, при всей их неоспоримой отваге. До встречи.

С этими словами рыцари развернули коней и разъехались по своим позициям. Синклер занял место среди рыцарей Храма, позади королевских шатров, Морэй же присоединился к пёстрому отряду христианских рыцарей и искателей приключений, откликнувшихся на призыв вооружиться, оглашённый Ги де Лузиньяном после коронации. Именно эти люди, осенённые драгоценной реликвией Истинного Креста, окружали сейчас короля.

Подняв глаза, Синклер увидел, что небо на востоке чуть порозовело, возвещая скорый рассвет, и невольно поёжился, узрев на светлеющем небосклоне ослепительно яркую новую звезду. В отличие от большинства своих собратьев он не был отягощён суевериями, однако в последнее время не мог избавиться от постоянного чувства тревоги. Новая звезда появилась десять дней назад, спустя три недели после гибели рыцарей Храма при Крессоне, и вид её повергал франков в трепет: то был ещё один знак в длинной череде странных знамений, наблюдавшихся в последнее время на небесах. С прошлого года произошло шесть солнечных затмений и два лунных; многие сочли это недвусмысленным указанием на недовольство Всевышнего происходящим в Святой земле. А потом в небе воссияла эта звезда, настолько яркая, что её видно было даже днём. Иные поговаривали (и священники не спешили затыкать им рты), что сие есть новое явление звезды Вифлеемской, озарившее небеса, дабы напомнить франкским воинам об их долге перед Богом и Его возлюбленным Сыном.

Однако Синклер был склонен верить в то, о чём толковали меж собой знавшие французский язык знакомые ему арабы. Они считали, что звёзды перемещаются независимо друг от друга, и, когда насколько самых ярких совмещаются в одной точке небосвода, с земли они кажутся одной-единственной звездой. Тогда этот маяк делается настолько ослепительным, что его можно видеть даже в полдень.

Добравшись до своего отряда, Синклер решительно сдвинул на лоб плоский стальной шлем и обвёл взглядом товарищей. Все они бодрствовали и вели себя надлежащим образом: в утро перед боем шутки и смех утихли. Впрочем, смех вообще нечасто раздавался в рядах храмовников, ибо орден не поощрял всякого рода легкомыслие, полагая, что оно не подобает человеку, шествующему по благочестивой стезе рыцарского служения.

Синклер отыскал взглядом Луи Чисхольма, служившего ему с тех пор, как Александр Синклер был ребёнком. Ныне Чисхольм стал сержантом ордена. Когда его хозяин вознамерился вступить в братство рыцарей Храма и перед Луи открылась перспектива свободной жизни, Чисхольм предпочёл остаться рядом с человеком, которого знал лучше всех прочих людей, и добровольно вступил в орден в качестве брата-сержанта.

Синклер подъехал к Луи; нагнувшись в седле, тот всматривался в дым, плывущий в сторону вершин Рогов Хаттина.

— Говорят, именно там Иисус прочёл Нагорную проповедь, — с сильным шотландским акцентом сказал Чисхольм. — На склонах той горы. Интересно, мог бы он сказать толпе, собравшейся там сегодня, что-нибудь такое, что изменило бы грядущие события?

Он обернулся и заглянул Синклеру в глаза.

— Мы проделали долгий путь из Эдинбурга, сэр Алек, и оба малость изменились с тех пор, как впервые отправились в путь, но больно уж это мрачное место, чтобы здесь умереть.

— У нас нет выбора, Льюис, — тихо ответил Синклер, произнеся имя собеседника на шотландский манер. — Не мы довели дело до такого исхода.

Чисхольм скривился.

— Ну, вам известно, что я обо всём этом думаю.

Он снова огляделся по сторонам.

— Вот-вот начнётся. Вон там, справа, строятся госпитальеры. Скоро они выступят, так что нам лучше быть наготове. Видали, сколько народу собралось против нас?

Сержант сплюнул, провёл кончиком языка по зубам, слизывая мелкие песчинки, и сплюнул снова.

— Думаю, предстоит недолгий бой, но мы постараемся сделать так, чтобы он был добрым. Удачи вам, сэр Алек. Я буду у вас за спиной, прикрывая вашу задницу.

Синклер улыбнулся и взял сержанта за руку.

— Господь да благословит тебя, Луи. Я тоже буду присматривать за тобой. А сейчас... Чего мы ждём?

Но стоило ему произнести эти слова, как запела первая труба, на её зов откликнулись другие, и вся армия, начиная с рыцарей-госпитальеров, пришла в движение, выстраиваясь в боевые порядки. Королевская дружина под высоко реющим королевским штандартом заняла позицию сразу позади ветеранов-госпитальеров. Нельзя сказать, что построение отличалось особой чёткостью, но рыцари личной стражи собрались за своим королём, в то время как сопровождавшие войско прелаты и священники вынесли гигантский ковчег, искусно сработанный в виде перламутрового, обильно изукрашенного самоцветами и драгоценными камнями креста. Крест являлся чётким, ясно видным ориентиром — правда, не только для собирающегося вокруг христианского войска, но и для противника, собирающегося атаковать.

Вокруг тесных рядов христиан клубилось и передвигалось великое воинство Саладина. Теперь, с рассветом, стало ясно, что противников несметные полчища, хотя часть вражеских армий время от времени скрывали клубы дыма и поднятая копытами пыль. Сарацины почти не переговаривались и не спешили завязать сражение, ожидая, что предпримет христианское войско.

Впрочем, окружавшие Синклера бойцы тоже вели себя на удивление тихо: люди лишь привставали на стременах и вытягивали шеи, чтобы поверх голов товарищей рассмотреть в свете зари вражеские ряды. Слышались немногие, до боли привычные звуки — кони переступали копытами и фыркали, скрипели сёдла и упряжь, позвякивал металл. Движения были скупыми, но их хватало, чтобы к дыму, приносимому ветром, добавлялись клубы удушливой пыли.

Синклер попробовал, легко ли выходит из ножен меч, и слегка наклонился в седле, чтобы увидеть Луи Чисхольма.

— Держись поближе ко мне, Луи. Нас ждёт тяжёлая, грязная битва.

Едва он это произнёс, как трубы наперебой заиграли атаку.

Когда отряд Синклера, отзываясь на звуки труб, пришёл в движение, готовясь устремиться вперёд, храмовник невольно задался вопросом: кто в ответе за этот идиотизм? Ибо двигаться им было некуда, кроме как в самую гущу вражеской кавалерии. Впрочем, эта мысль была его последним связным воспоминанием, поскольку затем воцарился полнейший хаос.

Неожиданная суматоха в рядах тамплиеров за спиной Синклера возвестила о внезапном массированном наступлении сарацинской конницы: укрываясь за дымовой завесой, сарацины сумели незаметно приблизиться к христианам с запада, ещё тонувшего в полумраке.

Синклер и его товарищи-храмовники из арьергарда, оказавшись в меньшинстве против вражеских сил, отчаянно сражались, чтобы отбить атаку отборной кавалерии Саладина, которая атаковала их с тыла. Тамплиеры попытались встретить врага контратакой, но, сколько ни повторяли свою попытку, всякий раз она оказывалась напрасной. Подвижные сарацинские всадники легко рассыпались и уходили из-под удара, а потом, перегруппировавшись, осыпали тяжеловооружённых рыцарей ливнем стрел и дротиков. Причём вражеские лучники метили в основном в коней, а уже потом обрушивались на пеших храмовников и убивали их или оттесняли назад.

Приказ короля выставить в тылу его личного отряда заграждение из палаток ещё больше усилил сумятицу: в качестве оборонительного манёвра это имело мало смысла, зато помешало отступлению уцелевших храмовников. Им приходилось ломать строй, чтобы проехать между палатками, а неумолимые сарацины тем временем гнались за ними по пятам.

Но даже оказавшись за парусиновыми стенами, тамплиеры не нашли передышки. В тесноте они чуть не смешались со сбившейся вокруг короля и Истинного Креста королевской стражей, рыцари которой лишь мешали друг другу: им не хватало места, чтобы как следует сражаться.

Синклер, исключительно по наитию, свернул направо и повёл свой отряд в обход беспорядочной мешанины людей и коней. То, что он забрал вправо, позволило избежать столкновения со своими, зато теперь его воинам грозила ещё бо́льшая опасность, поскольку они подставляли вражеским стрелам не прикрытые щитами бока. На глазах Синклера Луи Чисхольм рухнул — в него вонзилось никак не меньше двух стрел. И почти в тот же миг на Синклера налетел сарацинский воин, вынырнувший словно ниоткуда верхом на выносливой, проворной лошадке. К тому времени, как тамплиер отразил замах сарацинского симитара[2], сумел сблизиться с врагом и выбить его из седла стремительным, яростным ударом в горло, Луи остался лежать далеко позади. На Синклера так напирали, что он не мог даже оглянуться, не то, что попытаться помочь Чисхольму.

Что сталось с их двенадцатитысячной пехотой? Никого из пехотинцев не было видно. Но к тому времени мир Синклера сузился до крохотной истоптанной площадки, где со всех сторон в клубах дыма и пыли люди с душераздирающими, адскими воплями убивали и калечили животных и других людей. Происходящее воспринималось не как целостная картина, а как беспорядочные обрывки; такими же обрывочными были и мысли Синклера, мелькавшие в крошечных промежутках между отражением и нанесением удара, между появлением очередного искажённого яростным оскалом вражеского лица и ещё одним взмахом меча или движением щита.

Синклера сильно ударили в спину; он сумел остаться в седле только потому, что зацепился локтем за заднюю луку. Это стоило ему щита, но рыцарь понимал: если ещё один удар заставит его упасть, ему конец. Поэтому он сумел выпрямиться и, резко дёрнув поводья, повернул коня в сторону. На время он избежал опасности, но в считанные мгновения его вынесло к краю возвышенности, откуда было видно, как ниже по склону бьются оказавшиеся в окружении госпитальеры из головного отряда. Вражеские конники, прорубив путь между авангардом и центром христианского войска, отре́зали их от основных сил.

Больше Синклер ничего не успел рассмотреть: появление одинокого рыцаря не осталось незамеченным, к нему с двух сторон устремились двое противников. Тот, что справа, выглядел послабее, и Синклер направил к нему навстречу своего начавшего выбиваться из сил скакуна. Тамплиер высоко вскинул меч, за миг до столкновения выбросил клинок вперёд, и враг сам налетел на острие с такой силой, что от толчка Синклер едва не лишился оружия.

Тяжело дыша, рыцарь развернул коня, чтобы встретить второго сарацина — тот был уже совсем рядом. Пытаясь избежать столкновения, конь тамплиера встал на дыбы, и Синклер пустил в ход давно отработанный приём. Он привстал на стременах, подался вперёд и, бросив поводья на шею вздыбленного скакуна, левой рукой выхватил из ножен кинжал. Его меч отбил выпад вражеского меча, а когда инерция столкнула противников, Синклер отчаянно нанёс колющий удар однолезвийным футовым кинжалом — снизу верх, по дуге. Остриё ударило в металлическую бляху наборного сарацинского доспеха, скользнуло по ней, отскочило и вонзилось в незащищённое место под подбородком. Сила толчка отбросила мусульманина назад; не удержав узду, он вылетел из седла. Синклер машинально крепче сжал рукоять кинжала, боясь, что падающее тело увлечёт за собой оружие, но клинок высвободился на удивление легко, и рыцарю снова удалось выпрямиться в седле.

Он растерянно завертел головой и спустя мгновение понял, что снова остался один. Битва бурлила, как водоворот, но вокруг него царило относительное затишье.

Лучи утреннего солнца блеснули, отразившись от металла. Синклер поднял глаза и увидел, что вдалеке, на склонах горы Хаттин, кипит ещё одно сражение. Пешие отряды — явно христианские, — перевалив через гребень высокого хребта, двигались вниз, на восток, к Тивериаде.

Тут Синклера громко окликнули, он развернулся на зов, увидел, что к нему спешит тесная группа братьев по оружию, и пришпорил коня. Он почти не сознавал, что творится вокруг. Повсюду, словно сердитые осы, жужжали стрелы, но он поскакал навстречу товарищам. Все вместе они двинулись обратно, вверх по склону холма, к королевскому шатру — защищать короля Ги и Истинный Крест. Рыцари поспели туда во время короткой передышки: противник отступил, чтобы перегруппироваться. С высоты всё хорошо было видно, и Синклер и его собратья могли ясно разглядеть разыгравшуюся перед их глазами трагедию.

Пехота — так и осталось неизвестным, по чьему приказу — пыталась подняться по склонам горы Хаттин. Пехотинцы почти добрались до вершины, когда путь им преградила конница из неисчерпаемых резервов Саладина. Казалось, весь склон холма объяло пламя, когда вся христианская пехота, десять тысяч человек, при поддержке двух тысяч всадников, подгоняемые жаждой и дымом, предприняли отчаянную попытку прорваться к лежавшему далеко внизу Тивериадскому озеру, заманчиво поблёскивавшему в лучах утреннего солнца.

Было ясно, что христиане собираются прорубить себе путь к озеру сквозь вражеские ряды — и Синклер до боли отчётливо представлял, что сейчас произойдёт. Представлял, но ничего, совсем ничего не мог с этим поделать.

Ему и его товарищам надлежало исполнять свой непреложный долг, решать собственные задачи, а не следить за бойней на склонах, где сарацинская конница, не приближаясь к христианской пехоте, истребляла её с безопасного расстояния тучами стрел. Не прошло и часа, как всё было кончено. С высоты, где стоял закопчённый королевский шатёр, хорошо было видно, что пытавшиеся прорваться к озеру полегли все до единого. И хотя защищавшие своего монарха рыцари отбили не одну яростную атаку, они сознавали: двенадцать тысяч их единоверцев напрасно сложили головы, без надежды получить какую-либо помощь.

Расправившись с пехотой, сарацины с удвоенной яростью обрушились на занявший вершины конный отряд. Как волны, штурмующие прибрежный утёс и разбивающиеся о его непоколебимое подножие, они накатывали, отступали и накатывали снова. Враги не сомневались, что рано или поздно истребят конных рыцарей лишь благодаря своему численному перевесу.

Позже Синклер узнал, что Саладин хорошо продумал это сражение. Понимая, что будет иметь дело с тяжеловооружёнными франками, султан сделал главную ставку на своих конных лучников. Все его стрелки отправились в бой с полными колчанами, а в обозе находились семьдесят верблюдов, нагруженных запасными стрелами. Стрелы тучами летели со всех сторон, их было столько, что франкские рыцари падали один за другим.

ГЛАВА 2

Лаклан Морэй увидел, как упал Александр Синклер, но не понял — ранен его друг или нет. Он успел лишь заметить, как грудь и бока рухнувшего коня Синклера ощетинились стрелами. Морэй мельком увидел, что рыцарь в белой мантии упал вместе с конём, что другие храмовники изо всех сил стараются справиться со своими испуганными обстрелом скакунами, чтобы устремиться навстречу неуловимым сарацинским лучникам и навязать им рукопашную схватку.

Сам Морэй пребывал в растерянности: он неожиданно оказался единственным уцелевшим из отряда в шесть рыцарей, скакавшего в сторону короля Ги и его отряда. Этот отряд лишь ненамного отстал от королевской стражи, отступавшей по крутому каменистому склону, — и тут же оказался отрезан от остальных вездесущими вражескими лучниками. Морэй не раз бывал под обстрелом, но не мог представить себе ничего подобного: воздух буквально потемнел от стрел, было похоже, что налетела стая саранчи. Не успел он опомниться, как остался один, а все его товарищи рухнули с сёдел, встретив свою смерть. Каким-то чудом (хотя в тот миг Морэй не думал об этом как о чуде) ни он, ни его конь не пострадали. В рыцаря попала только одна стрела, да и та отскочила от наплечника, заставив Морэя покачнуться в седле, но не нанеся ему даже царапины.

Однако теперь Морэй стал одинок и беззащитен. Он понял, что погибнет прежде, чем сумеет заставить своего коня подняться по каменистой насыпи. Вспомнив слова Синклера, он повернулся, ища его взглядом, и заметил друга как раз перед тем, как тот упал. Шотландский рыцарь чертыхнулся и дал шпоры коню, оглядываясь по сторонам в тщетной надежде увидеть врага, чтобы нанести удар, когда тот устремится вниз по склону. Но ни один вражеский воин не приблизился к нему на удар меча. Морэй без помех подскакал к мёртвому коню Синклера и спрыгнул с седла, оставив своего скакуна на произвол судьбы. Храмовников, бившихся здесь несколько мгновений назад, уже не было.

Морэй подобрался к ближайшему павшему рыцарю и склонился над ним, используя труп его коня как прикрытие. Этот человек, как и другой, что распростёрся неподалёку, раскинув руки в латных рукавицах, не был его другом, а два других тела лежали слишком далеко от места падения Алека Синклера. Храмовника же нигде не было видно. Тем временем остававшийся без привязи конь, встревоженный запахом крови, затрусил прочь. Морэй решил, что Синклер, должно быть, уцелел и сумел отсюда убраться. Шотландский рыцарь уже хотел броситься в погоню за своим скакуном, но передумал, сообразив, что по коню без всадника никто стрелять не станет. Пусть лучше животное отойдёт, успокоится и подождёт в сторонке.

Морэй приподнялся и огляделся, нутром чувствуя, что опасность ему не грозит — во всяком случае, сейчас. Шотландец заметил тёмную расщелину между ближайшими валунами, шагнул к ней и увидел, что щель шире, чем ему показалось издалека, а из неё торчит нога в латном башмаке. Ещё два быстрых шага — и он очутился возле камней, присел на корточки, заглянул в пространство между валунами... Там навзничь лежал Синклер.

К облегчению Морэя, его друг, похоже, был не ранен — ни на нём, ни рядом с ним не было крови. Однако он не приходил в себя.

Морэй быстро забрался в расщелину, склонился над Синклером и увидел, что его левое плечо и рука неестественно вывернуты. Первым делом Морэй оттащил безвольное тело поглубже в тесное, похожее на пещеру укрытие, образованное тремя большими выветренными каменными плитами — одна из них служила чем-то вроде покатой крыши, нависая над двумя другими.

Левая сторона плоского стального шлема Синклера была поцарапана и покрыта коркой серой пыли — очевидно, он ударился головой о камень при падении. Прислушавшись, Морэй с облегчением понял, что, судя по звукам, поблизости нет врага.

Шотландский рыцарь уложил товарища и попытался вправить вывихнутую руку, но сумел только слегка сдвинуть её. Значит, при падении храмовник сильно вывихнул плечо. Морэй не мог определить, сломаны ли у его друга кости.

Лаклан сел, прислонившись спиной к одной из каменных стен укрытия, положил рядом меч, который в этой битве так и не отведал вражеской крови, и принялся из всех сил дёргать за вывернутую руку, пока наконец сустав не встал со щелчком на место. Будь Синклер в сознании, ему пришлось бы вытерпеть невыносимую боль, но он так и не очнулся.

Вправив товарищу плечо, Морэй устало прислонился спиной к камню, перевёл дух, огляделся по сторонам и понял, что они с Синклером надёжно укрыты от посторонних взоров: куда ни посмотри, виднелось лишь небо над расщелиной меж валунами. Правда, снаружи не умолкал шум: лязг оружия, боевые кличи, вопли умирающих людей и животных. Но все эти звуки доносились издалека, скорее всего, со склона холма высоко над ними. Морэй допускал, правда, что ошибается, так как звуки могли отражаться от скал.

Бросив взгляд на лежащего без сознания Синклера, шотландец пополз назад, к входу. Стараясь не высовываться из тени нависавшего над головой скошенного камня, он приподнялся и осторожно огляделся по сторонам.

Насколько он мог видеть, кругом не было ни души. Стараясь не делать резких движений, он приподнялся, чтобы рассмотреть склон. Множество камней мешали обзору, но теперь Морэй не сомневался: шум действительно доносился сверху, и в сравнении с ним царившая здесь тишина казалась неестественной.

Морэй набрался храбрости, медленно вылез из укрытия и стал продвигаться ползком, пригибая голову, лавируя между валунами и выступами скал, пока не нашёл место, откуда можно было наблюдать, не будучи замеченным.

Повсюду виднелись люди — великое множество людей, и все они были сарацинами. Мусульмане спешили к вершине кряжа, которую занимали король Ги и его соратники. Морэй рассмотрел и эту далёкую вершину, и теснившихся на ней всадников, и драгоценную раку Истинного Креста, возвышавшуюся над головами бойцов перед тёмной громадой королевского шатра. Там находился центр всё ещё державшегося христианского воинства. Но вот высоко воздетый Крест тревожно закачался, ненадолго выровнялся, снова накренился и исчез из виду. Морэй содрогнулся от ужаса, когда следом за Крестом рухнул — видимо, кто-то рассёк растяжки — и королевский шатёр. Его падение было встречено громовым многоголосым торжествующим рёвом восторга, который знаменовал великую победу, одержанную при Хаттине последователями пророка.

Ошеломлённый, раздавленный, отказывающийся верить в то, что христианская армия была так стремительно уничтожена, не в силах представить, что должно последовать за этим разгромом, Лаклан Морэй отвернулся и посмотрел на склон, лежащий ниже его укрытия. Повсюду валялись мёртвые кони и мёртвые люди, причём среди последних лишь немногие в одежде и при оружии пустынного войска Саладина. Вдалеке, там, где пехота франков пошла в свою бесплодную атаку, трупы лежали грудами, друг на друге. Длинная, широкая полоса смерти протянулась от того места, откуда христиане начали безнадёжное наступление, до того места, где пали последние из двенадцати тысяч.

У Морэя внезапно пересохло во рту. Сдвинув брови, качая головой, он отказывался верить своим глазам. Ему подумалось, что он должен рыдать, оплакивая такие потери. Десять тысяч погибших!

Его следующей мыслью было: «Мне не следовало оставаться в живых!»

Мимолётно удивившись тому, что он всё-таки жив, рыцарь понял, что это просто вопрос времени. Рано или поздно их с Синклером обнаружат и убьют, так же как остальных: судя по всему, приверженцы пророка не брали пленных. Морэй с трудом сглотнул, пытаясь увлажнить пересохшее горло, присел на корточки в своём убежище и взглянул вниз, на склон холма.

Кружащие над склонами стервятники уже спускались по спирали вниз, и, наблюдая за их кровавой тризной, рыцарь словно впал в забытьё. Он потерял представление о времени, о том, где находится, но его заставил встрепенуться и вернул к действительности стон, возвестивший, что Синклер очнулся. В следующий миг Морэй уже пробирался обратно к их укрытию среди камней, пригнув голову и почти скуля от ужаса при мысли о том, что враг может услышать стоны Синклера раньше, чем сам Морэй доберётся до друга и заставит его замолчать. Но стоны внезапно оборвались, и тишина, нарушаемая лишь скрипом по камням сапог шотландского рыцаря, показалась ему благословением.

Сердце его всё ещё часто билось от страха, когда он присел у входа в убежище. Всмотревшись в расщелину, Морэй с облегчением убедился, что его друг всё ещё жив. Стоны прервались так резко, что это наводило на мысли о худшем, но отсюда было отчётливо слышно тяжёлое, хриплое дыхание и видно было, как натужно поднимается и опадает под доспехами грудь раненого. Не успел Морэй подобраться поближе, как Синклер яростно выбросил в сторону руку и, мотая головой, принялся издавать невнятные звуки. Одним прыжком оказавшись рядом, Морэй зажал ему рот ладонью. Синклер мгновенно открыл глаза и снова умолк.

Видя, что храмовник смотрит на него вполне осмысленно, Морэй осторожно убрал руку. Несколько мгновений Синклер лежал неподвижно, глядя на друга, потом поднял взгляд на выветренный камень, служивший крышей их укрытия.

— Где мы, Лаки? Что случилось? Давно мы здесь?

Морэй подался назад и с облегчением пробормотал:

— Сразу три вопроса. Значит, с головой у тебя всё в порядке. Полагаю, тебе нужен всего один ответ?

Синклер опустил веки и некоторое время лежал молча, потом снова открыл глаза и покачал головой.

— Последнее, что я помню, — как я собрал своих рыцарей, как мы устремились вверх, к остальным. Правда, до этого я успел насмотреться, как убивали наших товарищей.

Синклер закашлялся, и Морэй увидел, что храмовник побелел от боли. Но, стиснув зубы, Синклер продолжал:

— Как я понимаю, будь победа на нашей стороне, мы бы сейчас находились среди друзей. А поскольку это не так, думаю, ты выполнил мою просьбу и стал меня искать. Где Луи?

— Не имею ни малейшего понятия, Алек. Я не видел его с начала битвы. Может, ему удалось подняться на вершину вместе с остальными... Только безопасного места нет и там. Нет и в помине.

Синклер уставился на него.

— Что ты говоришь? Они не удержали вершину?

Морэй поджал губы и покачал головой.

— Хуже, Алек. Они потеряли всё. Я видел, как мусульмане захватили Истинный Крест, видел, как упал шатёр короля, а считаные мгновения спустя услышал громовые победные крики сарацинов. Мы проиграли битву, Алек, и, боюсь, потеряли всё королевство.

Потрясённый, лишившийся дара речи, Синклер попытался сесть, но у него перехватило дыхание, краска отхлынула от лица, глаза закатились, и, конвульсивно дёрнувшись, он снова лишился сознания.

Не зная, что именно причиняет его другу боль, Морэй ничем не мог помочь, ему оставалось только ждать. Но на этот раз Синклер быстро пришёл в себя. Хотя лицо его всё ещё было белым и измученным, он заговорил чётко и ясно:

— Я что-то сломал. Наверное, руку, а может быть, плечо. Ты видишь где-нибудь кровь?

— Нет. Когда я нашёл тебя здесь, первым делом поискал раны. Ты был без сознания, у тебя было выбито плечо, и я поспешил вправить его, пока ты не чувствуешь боли.

Он поколебался, потом усмехнулся.

— Вообще-то я не умею вправлять кости. Я только дважды видел, как это делается. Кроме вывиха, я не нашёл никаких повреждений, а тебе, видишь, удалось-таки найти.

— Эх... Очевидно.

Синклер глубоко вздохнул.