Благословенный

— Как интересно. А вы пробовали плавить?

— Признаться, нет; но образцы я взял!

— Гм. Так, наверное, надо бы попробовать?

— Для того, Ваше высочество, надо бы отправить опытную партию, дабы выполнить на месте пробные плавки — ответил господин Зуев, улыбаясь мне снисходительно, будто думая при том: «Ну что с ребёнка взять?»

Далее были представлены Алексей Андреевич Ржевский, сенатор и поэт. Оказался весьма приличным господином. И почему к фамилии Ржевских прилип этот стереотип пошляков?

Далее был Николай Яковлевич Озерецковский, академик, учёный; занимается ботаникой и статистикой.

Затем — снова знакомая фамилия: Демидов. Павел Григорьевич Демидов — за тридцать, исключительно уродливого вида — очень высокий лоб и выдающийся вперед длинный, острый, почти что «габсбургский» подбородок. Один из представителей разветвлённого и богатого рода Демидовых, и, как водится, заводчик.

Далее был иностранец — Иоган Готлиб Герги — химик, минеролог, этнограф, ботаник, картограф, сотрудник химической лаборатории на Васильевском острове.

— Так на Васильевском острове есть химическая лаборатория?

— Именно! Ведает ею Академия Наук, а основана ещё Михаилом Васильевичем Ломоносовым.

— А где находится?

— Бонов дом, на второй линии Васильевского острова под нумером 45.

Надо бы туда наведаться, посмотреть, как выглядит передний край науки в 18 веке — сразу же подумалось мне.

Наконец, представления закончились.

— Итак, господа, просветите, чем занимается общество ваше?

— Согласно устава, государыней императрицей утвержденного, Общество ведает улучшениями сельского хозяйства и всяческими усовершенствованиями, с ним связанными — ответил за всех Озерецковский.

Гм. Странно!

— Мне думается, господа, что обществу вашему надо заниматься более не сельским хозяйством, а промышленностью. Тут сейчас открывается такое поле для деятельности, что трудно даже с чем-либо сравнить!

Господа меж собой переглянулись, и Николай Яковлевич, немного сконфуженно, как делают подчинённые, сообщающие начальству неудобную правду, извиняющимся тоном произнёс:

— Видите ли, Ваше высочество… Согласно учению «экономистов», главенствующему сейчас во Франции и по всей Европе, действительно созидающим является лишь труд земледельца; торговцы же и ремесленники, не исключая и заводчиков, суть бесполезные классы, ничего полезного не дающие! Потому главная цель нашего Общества — земледелие; сие одобрено Государыней Императрицей и признано самыми авторитетными учёными как высшее благо!

— Гм…

Сначала мне показалось, что я ослышался.

— Простите… Как вы сказали, господин Озерецковский? Торговля не создаёт никакого блага? Промышленность не даёт ничего полезного? Как это странно… И что это за учёные сие проповедуют?

— Мосье Кёне, мосье Мирабо, и многия другие. Притом известнейший из них, господин Тюрго, был одно время министром Людовика XVI. А мосье Де Ла-Ривьер, виднейший из учёных — экономистов, на сей предмет имел даже честь разговаривать с государынёй нашей!

— Надобно справиться у неё о впечатлении от этого господина. Ну а как они сей вздор обосновывают?

— Видите ли, когда крестьянин кидает в землю семя, а получает с него три, пять, а в иных странах и все пятнадцать зёрен, он тем самым создаёт новое богатство, но сего времени не существовавшее в природе. Было одно — стало пятнадцать! А что касается иных классов, они ничего подобного не достигают. Судите сами, заводчик не создаёт металла — он лишь извлекает его из руды. Ремесленник не рождает сапог — он просто видоизменяет кусок кожи. Торговец же — самый бесполезный из всех, — он вообще никак не влияет на товар свой. Просто покупает его дешевле, а продаёт дороже, только и всего!

И вот эти все господа смотрят на меня с самым серьёзным видом, а я в ответ смотрю на них, и не знаю даже, что и сказать. То, что они несут чушь, совершенно очевидно… для меня. А для них это — святая истина! А некий Тюрго, проповедовавший эту ересь, был даже министром в Франции!Неудивительно, что там скоро будет революция!

— Ладно, господа. Рад был знакомству с вами. Думаю, нам есть ещё, о чём поговорить, но сделаем мы это несколько позже.

Возвращался я в сопровождении Самборского во дворец, в состоянии глубокого и мрачного изумления. Глядя на свинцовое северное небо, на глубокие осенние лужи и мастеровых, постепенно мостивших Адмиралтейский луг, превращая его в Дворцовую площадь, я не мог поверить увиденному. Люди в этом Вольном Обществе, несомненно, были элитой отечественной экономики, но что за бредовые мысли их одолевают? «От промышленности нет толку» — вот надо было до такого додуматься?

Оказавшись во дворце, я сразу же поле обеда оказался вызван к императрице. При ней находился и Самборский — видимо, после нашего с ним возвращения он сразу поспешил к ней на доклад.

— Ну, как тебе понравилось у «экономиков»? — спросила она, осматривая меня так, будто бы в первый раз видит.

— Даже не знаю, что сказать. Странные господа! Толкуют, что нет проку от торговли, когда весь свет знает, какие выгоды Голландия и Англия имеют от своих заморских негоций. Уверяют, что бесполезны ремёсла, а горнозаводчики лишь впустую разоряют недра. По-моему, чепуха какая-то, только вот я это чувствую, а объяснить словами не могу, а у них, наоборот, всё очень складно выходит!

Екатерина от этих слов просто просияла улыбкой.

— Вот, молодец, Сашенька! Как радуешь ты меня сейчас, в словах не передать! Вот и я давно уже заметила — учёные то и дело напускают на себя важный вид, выдумав что-то, кажущиеся им верным; а на деле, оказываются в дураках, бесплодно умствующих в эмпиреях, а по земле не ходяше. Надобно таких пуще чумы опасаться! А уж экономисты эти — сугубые пиявки!

— Слушай, а ведь кто-то из них — Ривьер, кажется, — к нам приезжал, и ты его принимала?

Взгляд Екатерины затуманился далёкими воспоминаниями.

— Да, был такой, верно, самый придурковатый из всех, — вздумал меня учить, как управлять своим государством! Уж так он со своими советами лез, ну в каждой бочке затычкою, и всё, что не сделаю — всё ему не так. Надоел мне ужасно, а прогнать нельзя было — его Дидрот мне тогда приискал, и хвалил как самого толкового их них! Я тогда молода была, только-только взошла на престол, искала хороших советчиков. Ну, мне и подсуропили этого Ла Ривьера… а он дурак-дураком!

— Понятно. Бабушка, мне тут про лабораторию рассказали, Ломоносовым учреждённую. Можно мне как-нибудь туда съездить? Очень любопытно!

— Отчего нет, поезжай, только день выбери получше, без дождя!

— А ещё встретил я господина Эйлера, начальника над Сестрорецкими заводами. Вот бы мне ещё где побывать!

— Ну, это далеко, Сашенька, и дорога сейчас плохая! Туда, если хочешь, поехать можно, но или летом, на яхте, или зимою, по льду на санях!

Ладно, позже, так позже.

Глава 16

Много больше пользы принесла поездка моя в Горное училище. Ранним утром в коляске Протасова мы переехали свинцово-серую Неву по знакомому уже мне наплавному мосту на Васильевский остров, и отправились в училище, где нас должны были уже ждать. Ехать пришлось недолго — вскоре мы оказались перед прекрасным, украшенным скульптурами каменным зданием, построенным графом Орловым специально под Горную школу. Ещё у порога встретил меня её директор, Пётр Александрович Сойманов, грузный горбоносый господин лет шестидесяти, и несколько учителей. Перед входом выстроили в шеренгу учеников в форменных красных мундирах. От вида целого отряда взрослых, при шпагах, молодых мужчин, ждущих меня под моросящим осенним дождём, мне стало очень неловко.

— Господа, рад видеть вас, но, прошу, пройдите же внутрь! Право, не стоило так себя затруднять!

Вскоре мне показывали классы, учебные пособия, образцы минералов и различные инструменты для горных работ. Воспитанники делились на казённых, полупансионных и своекоштных, в зависимости от способа платы за обучение. Были среди них и лица дворянского звания, и выходцы из купеческого сословия.

Младшие классы набирались с 12-ти лет, и обучали до 20-ти. Сначала учили иностранным языкам, (не менее двух), потому что и профильная литература, и само дальнейшее обучение шли, в основном, на немецком.

Меня, правда, сейчас интересовали больше не вопросы образования, а, скорее, сами готовые специалисты, из которых можно составить поисковые партии.

— Пётр Александрович, надобно нам с вами подумать о расширении работы «в поле». Можно ли организовать экспедиции, для поиска руд и минералов, из ваших выпускников?

— Право не знаю, ведь у нас идёт учебный процесс, прерывать который нежелательно!

— А вы организуйте им практику, для опыта в поисках! Это ведь тоже часть учёбы!

— Ну, если подходить так, то возможно!

— Добро. Дайте я продумаю всё, да и сообщу вам план желательных действий. А финансирование, как я понимаю, надобно делать через Александр Романовича?

— Ну, в общем, да. Он заведует ныне горной экспедицией Сената, обязанности Берг-коллегии выполняющей!

— Я с ним и поговорю!

Выйдя из Горного училища, мы отправились в химическую лабораторию, благо была она рядом. Вскоре наш экипаж остановился у довольно невзрачного здания с унылым, слепым фасадом и крытой скверной дранкою крышей.

Внутри лаборатория произвела довольно тягостное впечатление. Оказалось, что по сути это одна единственная зала с закопчёнными стенами и потолком. Основную часть лаборатории занимали печи. По стенам размещались стеллажи перегонными кубами, ретортами и иными, непонятными мне инструментами, не раз, видно, бывшими в деле; отдельными рядами выстроились пробирки с разноцветными растворами. Всё это производило впечатление очень древнего варианта демонстрационной лаборатории заштатного химического колледжа. Сразу стало понятно, что это учебная, а не исследовательская лаборатория, и ожидать научных прорывов тут не приходится.

Никита Петрович Соколов, средних лет господин, заведовавший сейчас лабораторией, любезно объяснил ее устройство.

— Вот тут у нас, извольте видеть, в середине, «очаг», — указал он на устройство в виде огромного закопченного свода с трубой, укреплённого на четырёх столбах,– служит он, чтобы обеспечить лёгкий выход дыму и вредным испарениям. А тут у нас — печи, плавильная, пробирная, перегонная, и ещё печь для варки стекла. В этой зале делаем мы опыты и демонстрации для слушателей и адъюнктов Академии, а иногда я устраиваю лекции и выездные публичные выступления!

Ндааа, — подумалось мне. Ломоносов, конечно, молодец, что выбил из начальства хотя бы это, но, на самом деле, с таким научным оборудованием мы далеко не уедем! Что-то надобно придумать… Нужны научно-исследовательские лаборатории, и не одна, не две, а много, и по разным направлениям!

— Скажите, а как бы устроить лаборатории для научных опытов, дабы развивать науку? Открывать новые вещества, исследовать минералы, их свойства?

— В бытность начальником лаборатории Михайла Васильевича Ломоносова такие опыты здесь и проводили — пояснил Соколов, показывая на разноцветные пробирки — вон, посмотрите, и результаты их!

Подойдя к дубовому стеллажу, я попытался рассмотреть подписи на бумажках, прикрученных к этим пузырькам, и нисколько в этом не преуспел.

— Что тут за тарабарщина, Никита Петрович?

— Ах, это теперь трудно разобрать! Записи химики делают особым кодом, с основою из латинского языка, притом, часто выдумывают каждый свой, особенный язык и термины. А тут ещё у нас наводнение было лет семь назад, лаборатория очень пострадала, в том числе — смыло пробирные записи. Но тут, главным образом, –окрашенные осадки, полученные в результате взаимодействия различных металлов с «крепкой водкой», или с «постоянной щелочью».

— Ээээ… Крепкая водка — это что, водка? — проговорил я, сам поражаясь идиотизму задаваемого вопроса.

— Никак нет, сие химический реактив,разновидность кислоты!

— А, понятно. А «царская водка», это, значит…

— Смесь кислот!

— Ага. А зачем Ломоносов это всё делал? Какой в этом смысл?

Соколов замешкался с ответом. По его блуждающему взору я догадался: учёный пытается сейчас сообразить, как ему в простых выражениях объяснить стоящему перед ним наследнику-мажору, зачем делают научные эксперименты. Я смиренно ждал, пока он разродится ответом, чтобы совсем не спугнуть и так убегающую от него мысль.

— Видите ли, Ваше высочество, — наконец нашёлся он, –люди при изучении новых камней, в руки и ним попадающих, всегда первым делом пытались их подвергнуть нагреву, дабы проверить, не есть ли это руда какого-нибудь металла. Так было открыто много новых металлов, но всё это было в прежние времена. Теперь одного нагрева недостаточно, потому что все металлы, какие можно было добыть таким путём, уже открыты и изучены. Теперь же химики изыскивают средства выделить металлы, доселе незнаемые, что простой плавке не поддаются. Тут надобно применять для растворения разные кислоты, щёлочи, соли; прибегать к амальгамированию, дистилляции, сублимации, возгонке; возможны и более тонкие приёмы. Таким путём можно выделить новые вещества: так, скажем, фосфор получили дистилляцией, а не так давно мосье Бертолле открыл муриатическую соль, пропуская муриевый* газ через раствор щёлочи. Вот и покойный ныне Михаил Васильевич последние годы жизни ставил такого рода эксперименты!

— Интересно! Так значит, со времен Ломоносова экспериментальной химией никто в России не занимается, а то, что сделано им, стоит теперь безо всякого применения на этих вот стеллажах, в ожидании, когда наводнение или пожар уничтожат это окончательно?

Господин Соколов заметно напрягся.

— Ваше Высочество, мне ведь задач по эксприментации не ставили! Я два года трудов положил токмо на то, чтобы лабораторию сию восстановить, и вновь начать демонстрационное обучение студиозусов! Уж может быть, кто из учеников и займётся экспериментаторством, да и выйдет из него новый Бертоле или Лавуазье; ну а я, видит Бог, что смог, то сделал!

— Я вам не в упрёк, — поспешил успокоить я профессора, — просто выясняю, как у нас обстоят дела.

— Если прикажете, я, конечно, займусь любыми опытами по вашему распоряжению, вы, Ваше высочество, только лишь дайте знать, что вы получить желаете? А уж я, по мере сил, буду выполнять! Правда, здоровье уже не то — химия наука строгая…

— Давайте я подумаю, как нам лучше поступить, уважаемый Никита Петрович, да и, пожалуй, напишу вам записочку. Вы не беспокойтесь, я уверен в вашем усердии!

Мы с Протасовым направились к выходу.

— Ведали бы вы, Ваше высочество, сколько сил я положил для того только, чтобы поставить тут дело в текущем его состоянии! — торопливо рассказывал Соколов, спеша поймать остатки внимания высочайшей персоны. — Чего стоят одни переводы иностранных журналов! Слава Богу, с тех пор как директором Академии стала графиня Дашкова, дела пошли на лад, а то ведь всё было в совершеннейшем расстройстве! И лаборатория эта отнюдь не действовала…

— Да, господин Соколов, надобно мне с Екатериной Романовной переговорить. Наверное, я ещё к вам наведаюсь, может быть, и вместе с нею. Так что, до встречи!

* * *

­Однако же, Воронцовой-Дашковой в Петербурге не оказалось.

— У графини неприятности с детьми её, — пояснил мне Александр Яковлевич. — Дочь ведёт себя скандалезно, проматывает огромные суммы. Сын ея, вроде бы, подавал надежды — учился в Эдинбурге, с самим Потёмкиным в карете ездит, — да вот, пошёл по стезе порока, водится теперь не с Минервою, а больше с Бахусом.

«Выпивает», перевёл я мысленно протасовские куртуазности. В любом случае, на нет и суда нет, — общение с директором Академии наук пришлось отложить.

Зато брата её, Александра Романовича, я вскоре увидел на «куртаге» в Эрмитажном дворце. Поймав его до того, как все вельможи засядут за карты, вкратце рассказал о своих поездках и общих от них впечатлениях.

— Вы скажите, сейчас как-то ведутся поиски руд, минералов, золота? Что в этой сфере у нас происходит?

— Исследования есть. Посылали мы последние годы несколько партий, и все силы уже наперечёт. Заказы со всех сторон — Светлейший князь Потёмкин требует скорее делать на Дону добычу каменного угля, а то там топлива совсем нету, города построили, а нечем даже хаты топить; с Адмиралтейств-коллегии говорят, надобно там же литейное и железное дело, для потреб разных Черноморского флоту; Нерчинский и Колыванский заводы нуждаются в рудах, на Урале ищут медь, в общем, дел невпроворот!

— А Хибинские горы? Там сыск проводили?

— Была у нас партия, ещё лет пятнадцать назад.

— Надо бы пошарить там, да хорошенько… А на Урале есть такая гора Магнитная, очень интересна по железной руде!

Александр Романович задумчиво покачал головой.

— На Урале железных руд и так хватает. Одна только Благодатная даёт столько, что на две России хватит и ещё останется. Там с углём незадача — очень много леса уж вырубили, приходится брать теперь с неудобных мест, да везти далеко!

— Понятно… А что с золотом? Добывают на Урале золото?

— Есть немного; но очень трудно оно берётся. Жилы идут в твёрдом камне, извлекать тяжело!

— Думаю надо ещё поискать… Сможем строить туда экспедицию?

— Никак невозможно! На дворе уж осень, и зима на носу!

— Так на следующий год? Сейчас запланировать, деньги изыскать, штат заполнить, а весной пусть и едут… или даже в конце зимы, чтоб раньше начать?

— Такое возможно!

В итоге смогли снарядить две партии. Экспедицию в Хибины возглавил Иван Михайлович Ренованц, немец по происхождению. Им поставлена задача поиска фосфорсодержащих руд — апатитов, и асбеста, называемого здесь «горный лён», ну и, разумеется, всё прочее, что только попадётся по пути. Ему выделили мастеровых и оборудование для бурения,