Помоги проекту - поделись книгой:
Вряд ли Кореша можно назвать невиновным во всем этом. Он был маниакальным и жестоким, и отчасти именно его упрямство стало причиной стольких жертв. Но свою роль здесь сыграл и страх, связанный со словом «культ». Если бы ФБР применило такое чрезмерное насилие к последователям более социально приемлемой религии, которая находится под защитой Первой поправки к Конституции, вероятно, это событие наделало бы гораздо больше шума. Однако осада резиденции «Ветви Давидовой» была санкционирована законом и одобрена обществом. «Религия является конституционно охраняемым институтом… и положение членов секты «Ветви Давидовой» в Уэйко выводит их из-под защиты государства», – объясняет Кэтрин Вессингер, религиовед из Университета Лойолы в Новом Орлеане. Возможно, ФБР отправилось «спасать» последователей секты, но, когда те погибли, мало кто из американцев волновался по этому поводу, потому что «Ветвь Давидова» не была церковью – она была «культом». Увы, такова семантика ханжества.
В классическом исследовании 1999 года известный стэнфордский психолог Альберт Бандура показал, что, если людей обзывали такими бесчеловечными кличками, как животные, другие участники охотнее били их током и причиняли им вред. Кажется, что ярлык «культ» может выполнять аналогичную функцию. Это не означает, что некоторые группы, которые могли или могут быть названы культами, безопасны, разумеется, многие из них опасны. И наоборот, слово «культ» настолько эмоционально заряжено и так сильно нуждается в объяснении, что оно само по себе не помогает нам установить: опасна ли та или иная группа? Мы должны приглядеться внимательнее, быть конкретнее.
Пытаясь найти менее предвзятый способ изучения нетрадиционных духовных сообществ, многие ученые использовали нейтрально звучащие термины, такие как «новые религиозные движения», «эмерджентные религии» и «маргинализированные религии». Но, хотя эти фразы хороши в научном контексте, я полагаю, что они не совсем точно отражают суть «КроссФита», многоуровневых маркетинговых компаний, университетских театральных программ и других, трудно поддающихся категоризации учреждений, присутствующих в континууме влияния. Нам нужен более универсальный способ описания сообществ, которые так или иначе напоминают культы, но не обязательно связаны с религией. Вот почему мне нравится слово «сектантский».
Я росла, очарованная всем, что связано с «культами», главным образом из-за моего отца. Ребенком он не по своей воле попал под влияние одного из них. В 1969 году, когда папе Крейгу Монтеллу было 14, его покойный отец и мачеха решили принять участие в только что созданном контркультурном движении. С юным Крейгом и двумя его сводными сестрами младенческого возраста они переехали в отдаленную социалистическую коммуну Синанон в пригороде Сан-Франциско. В конце 1950-х годов Синанон начал деятельность как реабилитационный центр для наркоманов, другими словами, «торчков», но позже круг участников расширился и стал принимать также ненаркозависимых «любителей образа жизни». В Синаноне дети жили в бараках вдалеке от своих родителей, и никому не разрешалось работать или ходить в школу за пределами коммуны. Некоторых участников заставили побрить голову, многие супружеские пары были разлучены, и бывшие мужья и жены получили новых партнеров. Но все жители поселения, безо всякого исключения, должны были играть в Игру. Она была ритуальным мероприятием: каждый вечер члены коммуны собирались в небольшие кружки и принимались часами прорабатывать свои ошибки. Эта практика являлась важнейшей составляющей жизни Синанона, на самом деле тамошняя жизнь делилась на две семантические категории:
Я выросла на рассказах о Синаноне, услышанных от отца, который сбежал оттуда в 18-летнем возрасте и в итоге стал успешным нейробиологом. Теперь его работа заключается в постановке трудных вопросов и поиске ответов на них, а также в поэтапных доказательствах выдвинутых гипотез. Отец никогда не скупился на рассказы, потакая моему наивному любопытству и повторяя одни и те же истории о мрачных бараках Синанона и скудной пище, о том как в 15 лет встретился с биологом общины, доверившим ему медицинскую лабораторию. Пока мальчишки его возраста за воротами Синанона ссорились друг с другом из-за неразделенной щенячьей любви к ровесницам и подавали заявления в университеты, отец брал мазки из горла у членов общины и пробы на туберкулезную палочку с кончиков пальцев у работников пищевых цехов. Для него лаборатория была убежищем. Это было одно из редких мест на территории Синанона, где действовали правила эмпирической логики. Когда отец не носил белый халат (и не играл в Игру), то сбегал из поселения на уроки в массовую среднюю школу в Сан-Франциско. Он был единственным ребенком в Синаноне, который стремился к знаниям за пределами закрытой системы коммуны и ради знаний совершал смелые поступки. Он молчал, скрывался от слежки и сомневался во всем.
Даже когда я была еще маленьким ребенком, в рассказах отца о Синаноне меня больше всего увлекал особый язык группы, такие термины, как «в Игре» и «вне Игры», «любовное состязание» (подразумеваются браки в Синаноне), «предумышленное поведение» (требование сохранять хладнокровие вне Игры и не вымещать злобу на людях до следующей Игры), РВ (родительская вахта, ротация взрослых, случайно выбранных в качестве вожатых детских бараков), «двери здесь нет» (подсказка для последователей, чтобы они знали, что им запрещено выходить из комнаты) и многое другое. Этот курьезный жаргон был самым надежным проводником в мирок группы.
Как дочь ученых, я полагаю, что некое сочетание характера, воспитания и историй о Синаноне, которые я слышала с детства, сделало меня очень недоверчивой, и с ранних лет я всегда остро воспринимала риторику, звучащую как сектантская, но иногда обманывалась ею. В средней школе я дружила с мальчиком, чья мать была новообращенной христианкой. По воскресеньям я иногда тайно прогуливала свою еврейскую школу и сопровождала лучшего друга и его семью в евангелическую церковь. Я была глубоко восхищена манерой речи прихожан – едва переступив порог здания, все переходили на «евангелический диалект». Это не была Библия короля Якова на английском языке, диалект звучал современно, смысл слов был совершенно ясен. Всякий раз, посещая богослужения, я начинала использовать их лексикон новомодных словечек, только чтобы посмотреть, как прихожане изменят свое отношение ко мне. Я выбирала такие фразы, как «в моем сердце» (синоним – «на моей памяти»), «возлюби ближнего своего» («выкажи свою любовь ближнему»), «в Слове» (библейские чтения), «отец лжи» (Сатана, зло, которое «правит миром») и, наконец, «осужденный» (тот, кому предназначено свыше совершить какой-либо поступок). Моя речь стала напоминать шифрованный язык эксклюзивного клуба. Хотя эти специальные термины не содержали ничего, что нельзя было бы сказать на простом английском языке, их использование ко времени и месту напоминало ключ, открывающий двери к признанию членов группы. Меня сразу же приняли за свою. Язык был паролем, маскировкой, сывороткой правды. Он оказался очень эффективен.
Специальный язык, который употребляют с целью воздействия на поведение и убеждения людей, так эффективен потому, что речь – это первое, что мы хотим изменить в себе, и последнее, от чего мы отказываемся.
В отличие от бритья головы, переезда в коммуну или даже переодевания, новая терминология усваивается мгновенно и (по-видимому) не требует никаких обязательств. Например, вы пришли на духовное собрание из чистого любопытства. В самом начале ведущий обратился к участникам с просьбой повторно пропеть псалом. Скорее всего, и вы запоете вместе с остальными. Возможно, сначала это действие покажется вам странным, и возникнет сопротивление общественному давлению, но вас же не просили подарить кому-то свои сбережения или совершить убийство? Что здесь такого? Язык культов функционирует так эффективно (и незаметно), что формирует наше мировоззрение не хуже гуру, и как только он усваивается, его уже не «отдерешь». Вы отрастите волосы, вернетесь домой, удалите приложение (избавитесь от чего угодно, что бы это ни было), но специальная терминология останется с вами. Во второй части этой книги мы познакомимся с человеком, которого зовут Фрэнк Лайфорд. Он пережил «Врата Рая», «культ самоубийц» 1990-х годов, и спустя 25 лет после дезертирства и отречения от их системы верований, продолжает набирать телефонные номера двух своих бывших лидеров, называет их прежними «монашескими» именами Ти и До, он называет группу «классной комнатой» и вспоминает мрачную судьбу бывших соратников, употребляя при этом эвфемизм «покинувшие Землю», как его научили более 20 лет назад.
Идея этой книги пришла мне в голову, когда моя лучшая университетская подруга решила бросить пить и записалась в общество «Анонимных Алкоголиков». В то время ее и меня разделяло расстояние в 5000 километров, так что мы виделись всего несколько раз в год, и я не могла наблюдать за событиями в ее жизни. Но однажды отправилась к ней в гости – в первый раз после того, как она отказалась от алкоголя. В тот вечер мы никак не могли определиться с меню на ужин, и с ее уст сорвалось следующее предложение: «Я весь день
Я воззрилась на нее как на трехголовую гидру. «Голодная, злая, одинокая, уставшая»? «С трудом удерживалась от слез»? «Старалась не форсировать события»? Да что же такое она говорит?[37] Три месяца среди «Анонимных Алкоголиков», и этот человек, который был мне до такой степени близок, что я могла иногда точно угадать смысл ее покашливаний, вдруг заговорил на чужом языке. У меня мгновенно сработала эвристическая реакция – я испытывала то же самое чувство, просматривая старые фотографии Таши Самар в пустыне, такая же реакция была у отца в тот день, когда он впервые ступил на землю Синанона. Выживший в Джонстауне однажды сказал мне: «Говорят, культ как порнография. Как услышишь его язык, так сразу узнаешь». Или, если вы такой же человек, как и я, узнаете его, когда услышите. Специфика культовых выражений является самой серьезной подсказкой. Разумеется, «Анонимные Алкоголики» – это не Синанон, они изменили жизнь подруги к лучшему. Но я не могла не различить новые слова в ее лексиконе.
Однако инстинкты – это не социальная наука, и, по правде говоря, я действительно не знала, что АА – это «культ». Но меня не покидало чувство, что там, в глубине, спрятано нечто серьезное и таинственное. Надо зреть в корень. Требовалось понять: каким образом язык группы подчинил себе мою подругу с такой быстротой? Как функционирует язык: к лучшему или к худшему, как он заставляет людей погрузиться в ревностную идеологию групп с неподконтрольными лидерами? Почему же они не выплывают из этого водоворота?
Я начала этот проект из-за болезненного пристрастия к культовым байкам у лагерного костра, которые знакомы многим. Но быстро поняла, что изучение взаимосвязей между языком, властью, группой и убеждениями способно помочь нам понять, чтó мотивирует фанатичное поведение людей в нашу вечно неспокойную эпоху, когда многоуровневые маркетинговые аферы маскируются под феминистские стартапы, лицемерные шарлатаны, рекламируют вредные советы для здоровья, онлайн-группы ненависти радикализируют своих новых членов и, наконец, дети обмениваются друг с другом смертельными угрозами, защищая любимый бренд. Чани, 26-летняя последовательница «Цикла души», рассказала мне, что однажды видела, как подросток направил оружие на другого из-за последней пары кроссовок на модной распродаже в Лос-Анджелесе. «Следующие крестовые походы будут не религиозными, а потребительскими», – предположила она. «Убер» против «Лифт». «Амазон» против бойкотирующих «Амазон». ТикТок против остальных соцсетей. Тара Изабелла Бертон замечательно выразилась: «Если границы между культом и религией уже размываются[38], то границы между религией и культурой еще более размыты».
Навязчивая, красивая, тошнотворная истина заключается в том, что, независимо от того, насколько вы считаете себя культофобом, все зависит от нашего отношения к вещам. Родились ли вы в семье пятидесятников, говорящих на глоссолалии, в 18 лет ушли из дома, чтобы присоединиться к сообществу кундалини-йогинов, попали в выматывающий стартап сразу после университета, в прошлом году стали постоянным членом клуба «Анонимных Алкоголиков» или всего лишь пять секунд назад кликнули мышкой по таргетированной рекламе, продвигающей не просто продукт по уходу за кожей, но и «бесценную возможность вступить в движение», вступить в группу, которая может иметь для вас колоссальное значение, причем на протяжении многих лет, – это тот фундамент, на котором мы строим жизнь. Человек необязательно стремится в эти структуры, потому что надломлен или расстроен. Опять-таки, мы можем висеть на крючке. Но часто упускаем из виду, что материал, из которого построены эти леса, тот самый материал, создающий нашу реальность, – это язык. «Мы всегда использовали язык, чтобы найти объяснение уже известным вещам, – писал английский ученый Гэри Эберле в книге «Опасные слова», вышедшей в 2007 году, но, самое главное, мы использовали его, чтобы докопаться до ранее неизвестного или непонятного»[39]. Словами мы вдыхаем жизнь в бытие.
Лингвистическая концепция, называемая теорией перформативности, утверждает, что язык не просто описывает или отражает нас такими, какие мы есть, он создает нас такими, какие мы есть. Потому что речь способна завершать действия, показывая уровень внутренней силы человека. (Самыми простыми примерами использования перформативного языка могут служить: обещание, свадебная церемония или вынесение судебного приговора.) Повторяясь снова и снова, речь обретает значимую, последовательную силу, способную конструировать и ограничивать нашу реальность. В идеале у большинства людей понимание реальности является универсальным и основано на логике. Впрочем, запутываясь в сетях группы, которая практикует лингвистические ритуалы, – пение, молитвы, речевые обороты, мы меняем «культуру общего понимания», о которой говорила Эйлин Баркер, и отрываемся от реальности. Мы сами порой не замечаем, как наше понимание самих себя и того, что мы считаем истиной, связывается с группой, лидером. И это происходит из-за языка.
В этой книге анализируется широкий спектр культов и их таинственных лексиконов, начиная с самых известных и откровенно ужасных, и заканчивая сообществами, которые выглядят настолько безобидными, что мы можем даже не сообразить, до какой степени они сектантские. Для того чтобы удержать количество этих историй в разумных пределах (ведь кто его знает, а вдруг я провела бы всю свою жизнь, интервьюируя людей про «культы» всех видов), мы собираемся сосредоточиться в основном на американских группах. Каждая часть книги будет посвящена отдельной категории «культов», и в ней одновременно будет проводиться анализ сектантской риторики, которая пронизывает нашу повседневность. Вторая часть посвящена пресловутым «культам самоубийц», таким как Джонстаун и «Врата Рая», в третьей части исследуются спорные религии, такие как сайентология и «Дети Бога», четвертая часть посвящена компаниям многоуровневого маркетинга, пятая – студиям «культового фитнеса», и наконец, в шестой части подробно анализируется феномен гуру социальных сетей.
Слова, что мы слышим и используем каждый день, могут дать подсказки, которые помогут определить, какие группы являются здоровыми, токсичными, а какие представляют собой смесь того и другого, и как далеко мы готовы зайти во взаимодействии с ними. С этих страниц начинается путешествие в любопытный (и в то же время знакомый) мир языков культов.
А сейчас, говоря словами многих лидеров культов: пойдемте. Следуйте за мной…
Часть 2
Поздравляем, тебе разрешено перейти на сверхчеловеческий уровень!
«Выпить «Кул-Эйд».
В этой фразе нет ничего особенного. На протяжении жизни американцы, вероятно, произносят ее десятки раз. В последний раз я слышала эти слова, когда кто-то мимоходом признавался в своей преданности сети закусочных «Свитгрин». «Кажется, мы только что выпили «Кул-Эйд», – ухмылялись посетители, забирая с собой киноа.
Я тоже когда-то произносила эту фразу так же рефлекторно, как и любую другую знакомую поговорку, например: «легок на помине», «не в бровь, а в глаз», «встречать по одежке». Но это было до того, как я узнала историю ее происхождения.
Сегодня фраза «выпить «Кул-Эйд» чаще всего используется американцами для описания ситуации, когда кто-то бездумно идет за толпой, или как намек, что мы сомневаемся в чьем-то здравомыслии. В 2012 году журнал «Форбс» назвал данное выражение «самым раздражающим клише»[40] лидеров бизнеса. Билл О’Рейли сослался на эту поговорку, чтобы списать со счетов своих критиков («Люди «Кул-Эйд» сходят с ума», – заявил он своим слушателям). Я натыкалась на эту фразу в самом разном контексте, например: «Да, я наконец-то купил «Пелотон» (вид домашнего велотренажера. – Прим. ред.). Кажется, я выпил «Кул-Эйд»!» или: «Он фанатеет от «Радиохэд» (британская рок-группа. – Прим. ред.) – он выпил «Кул-Эйд» еще в 90-е».
Большинство людей произносят эту поговорку, не моргнув глазом, и лишь немногие понимают, что она означает на самом деле. «Одна из самых гнусных фраз в английском языке. – так высказался о ней 71-летний Тим Картер. Эти слова были сказаны вовремя моего долгого телефонного разговора с Сан-Франциско. Тим тараторил без умолку, как будто торопился выплеснуть свое негодование: «Произнося эту фразу, люди понятия не имеют, о чем говорят».
Много лет назад пожилой сосед Тима по имени Оделл Роудс выразил ту же мысль в разоблачительном комментарии для «Вашингтон Пост»: «Эта поговорка – «выпить «Кул-Эйд» – одиозна…[41] и совершенно ошибочна». Тери Бьюфорд О’Ши, 67-летняя поэтесса, которая когда-то знала и Тима, и Оделла, прокомментировала фразу про «Кул-Эйд» примерно так же: «Меня бросает в дрожь от нее»[42].
Тим, Оделл и Тери придерживаются оригинальной точки зрения на фразу «выпить «Кул-Эйд», потому что в 1970-е годы все они были членами «Храма народов». У группы было много определений и названий: конгрегация (от лат.
«Храм народов» был основан в 1950-х годах как расовая интеграционистская церковь в Индианаполисе. Спустя 10 лет организация перебралась в Северную Калифорнию, где, согласно докладам ФБР, переродилась в более прогрессивное «социально-политическое движение». Но только в 1974 году, когда «Храм народов» переехал на отдаленные земли Южной Америки, он трансформировался в «культ», известный как Джонстаун.
О нем ходило множество мифов, но мало кто по-настоящему понимал его суть. Джонстаун представлял собой поселение площадью 15 квадратных километров, располагающееся в засушливой местности на северо-западе Гайаны. На момент развязки этой трагедии, в 1978 году, там проживали около тысячи жителей. Община была названа в честь своего печально известного лидера Джима Джонса. Впрочем, у него было много имен. В Индианаполисе, когда группа еще придерживалась религиозных взглядов, последователи Джонса называли его Богом или Отцом. («День отца» отмечался 13 мая, в день рождения Джонса.) К тому времени, когда группа перебралась в Гайану и изолировалась от внешнего мира, прозвище Джонса стало звучать еще нежнее: «Папа». В конце концов, члены коммуны начали называть организацию Конторой. Аналогично, косвенно упоминая короля, можно сказать: «во имя Короны». А в более поздние годы Джонс настаивал на придворном титуле Лидер-Основатель.
Джонс перевез своих последователей из Редвуд-Сити (штат Калифорния) в Гайану, обещая им социалистический рай за пределами царства зла на земле. Под злом подразумевался якобы угрожающий Соединенным Штатам фашистский апокалипсис. На грубо сделанных фотоснимках поселения изображен настоящий Эдем – дети всех рас безмятежно играют в игры, пока их родители заплетают друг другу волосы и заводят дружбу с обитающими по соседству дикими животными. На одном фотоснимке 25-летняя женщина по имени Мария Катсарис (одна из любовниц Джонса и член его ближнего круга) улыбается, положив указательный палец на кончик клюва тукана. Отбросьте исторический контекст, и картинка будет смотреться как отрезанный от внешнего мира райский уголок. Я уже представила себе, как все мои прогрессивные приятели из Лос-Анджелеса бегут в Гайану, спасаясь от администрации Трампа. «Домашний питомец – тукан», – звучит очень мило.
В наши дни большинство американцев слышали о Джонстауне или хотя бы видели посвященные ему иллюстрации: община в джунглях, проповедник-маньяк, отравленный пунш, трупы, сваленные в траву… Итак, Джонстаун прославился «благодаря» массовой гибели людей в результате убийства, обставленного как самоубийство. Жертвами акции стали более 900 последователей культа. Произошло это 18 ноября 1978 года. Большинство жертв, в том числе более 300 детей, встретили смерть, употребив ударную дозу смеси цианида и транквилизаторов. В чаны с виноградным соком, приготовленным из порошкообразного фруктового концентрата «Флейвор-Эйд», подсыпали яд. «Выпить «Кул-Эйд» – метафора, которая родилась в связи с этой трагедией. Название смертоносного эликсира ошибочно запомнилось как «Кул-Эйд», а не «Флейвор-Эйд», т. к. первый бренд имел нарицательное значение (например, некоторые люди называют все салфетки «Клинекс», хотя есть также «Паффс» и «Эйнджел Софт»). Но жители Джонстауна умерли, употребив более дешевую версию напитка с магазинной полки. Одни выпили его, другие получили в виде инъекций, причем многие сделали это против своей воли – под сильным давлением со стороны Джонса, утверждавшего, что «революционное самоубийство»[43] – это единственный способ «протеста против бесчеловечного мира».
Народ ехал в Гайану вовсе не для того, чтобы умереть неестественной смертью. Люди отправились туда в поисках лучшей жизни: желая примерить на себя социалистическую идеологию, или разочаровавшись в своей «домашней» религии, или желая сбежать подальше от американской полиции, где якобы служат расисты (что-то знакомое, верно?). На Земле обетованной Джим Джонс гарантировал своим адептам решение проблем во всех сферах жизни, а т. к. все правильные слова заворачивались в красивую обертку, ему верили.
Джонс, о личности которого было написано несколько десятков книг, обладал всеми классическими признаками служителя зла: на первый взгляд он казался политическим пророком и революционером, но в душе был маниакальным, лживым, параноидальным нарциссом.
Однако, как утверждает история, преданные ему люди так и не сорвали с него маску, пока не стало слишком поздно. Поначалу, как клялись мне многие выжившие в той трагедии, Джима Джонса вроде как все любили.
Он родился и вырос в Индиане. Подающему надежды новому пастору было всего лишь около 20, когда он создал первую общину. Несгибаемый интеграционист (то же, что глобалист. – Прим. ред.) и его жена стали первой белой парой в штате, усыновившей темнокожего ребенка, и вскоре в их доме появилось много других детей всех цветов кожи. Джонс называл своих домочадцев Радужной семьей[44]. Иначе говоря, он боролся за расовую справедливость не только как церковный деятель, но и как частное лицо.
Однако Джонс производил впечатление не только прогрессивного и благочестивого человека. Также он был красив – ну вылитый двойник Элвиса в юности. Лично я не нахожу в его внешнем облике особой привлекательности (думаю, это непопулярное мнение, но грубые, мультяшные черты лица Джонса всегда немного напоминали мне внешность Биффа Таннена, хулигана из трилогии «Назад в будущее»). Я полагаю, что невменяемые убийцы просто не в моем вкусе, хотя мне известно, что гибристофилия[45], влечение к брутальным преступникам – вполне реальное явление. У Джонса, Теда Банди и Чарльза Мэнсона были свои поклонницы. Даже знаменитый психолог Филипп Зимбардо, организовавший Стэнфордский тюремный эксперимент, открыто говорил о «непреодолимой сексуальной привлекательности»[46] Джонса.
Но в данном случае сексуальная привлекательность была связана не только с внешним видом Джонса, а еще и с умением поддерживать иллюзию близости между собой и поклонниками. Обратимся к воспоминаниям обитателей Джонстауна. Все, с кем я общалась, пели осанну невероятному обаянию этого человека, его умению легко находить язык с кем угодно, от белых представителей богемы и высшего среднего класса до темнокожих, прислуживавших в церкви. Перед молодыми прогрессистами (политическая партия в США. – Прим. ред.) из Сан-Франциско Джонс играл роль социалиста, соблазняя их академическими цитатами из Ницше, пятидесятникам старшего поколения он читал библейские стихи, в его голосе начинали звучать пасторские нотки. Несколько выживших после трагедии рассказали мне, что, когда они впервые заговорили с Джонсом, у них сложилось впечатление, что они знали его всю жизнь – он «говорил на их языке». Искреннее признание такого рода, которое позже заменяется на подчинение, некоторые социологи называют любовной бомбардировкой.
«Он общался с людьми любого круга[47] и всегда находил для них свободную минуту, – вспоминала Лесли Вагнер Уилсон, оратор и мемуаристка, выжившая в Джонстауне. – Он мог цитировать Священное писание, а потом развернуться на 180 градусов и начать проповедовать социализм». Лесли поведала мне свою историю – вплоть до того самого рокового дня она оставалась в общине, но в то утро, когда приключилась трагедия, бежала и скрылась в джунглях. 22-летняя темнокожая женщина в круглых очках и с пухлыми младенческими щеками прошла 50 километров по сучкам, корягам и зарослям, неся на спине привязанного простыней трехлетнего сынишку. Ее родные – мать, сестра, брат и муж – не выжили.
Перенесемся на девять лет назад: когда Лесли училась в средней школе, ее мать, в одиночку тянувшая на себе кучу детей, вступила в «Храм народов» в Редвуд-Сити, чтобы найти там помощь и поддержку. С 13 лет «Храм» стал для Лесли всем. Джонс был для нее Отцом и Папой. Он называл ее своей маленькой Анджелой Дэвис[48]. Поговорим о любовной бомбардировке: поскольку Лесли была подростком, ее личность еще не сформировалась, и сравнение с радикальной активисткой, женщиной, которая служит примером для подражания, лишь укрепило ее веру в Джонса. Каждый раз, когда он использовал это прозвище, ее вера в него росла. «Как искушенный шоумен, Джонс искусно манипулировал революционными устремлениями молодых афроамериканцев, которым надоели невразумительные обещания, высказываемые лидерами движения «Власть черных»[49] – пишет Сикиву Хатчинсон[50], феминистка, автор книги «Белые ночи, черный рай». Естественно, Лесли хотелось верить, что она – очередная Анджела Дэвис. Ее приучали к мысли: она является «символом надежды», который будет понятен общинникам.
Таким образом, людей привлекала не внешность Джонса, не его образ семьянина и даже не его идеи, пленявшие людей, а манера речи. «Судя по словам, которые произносил, он был великим оратором, – сказала Лесли. – Слова брали за душу, вдохновляли… Я была просто очарована»[51]. Однако Лесли любила умных людей, ориентированных на семью, а они объективно не могли иметь ничего общего с этим парнем. И, конечно, Джонс никогда не смог бы убедить их последовать за ним на край света, какие магические речевые формулы он ни использовал бы. «Причина заключалась в языке, – горячо втолковывал мне еще один выживший в Джонстауне. – Вот как ему удалось обрести и удержать власть».
Обладая одновременно интонацией и страстью баптистского проповедника, простодушным остроумием деревенского баснописца и свирепым рвением сумасшедшего тирана, а также выстраивая сложные теоретические рассуждения, подобно философу аристотелевского толка, Джим Джонс был лингвистическим хамелеоном. Он владел чудовищным арсеналом риторических приемов, позволявших привлечь на свою сторону последователей всех мастей. Вот как поступают самые хитрые лидеры культов: отказываясь придерживаться одной постоянной лексической формы для описания своей универсальной доктрины, они подстраивают свой язык под стоящего перед ними человека. Если вспомнить такие цитаты[52] из лексикона Джонса, как «Социализм намного старше Библии» или «Сознание капиталиста является самой низкой вибрацией, предложенной нам на этом и без того плотном уровне существования», можно прийти к выводу, что в его франкенштейновском ораторском искусстве политическая теория и метафизика часто стояли в одном ряду. «Его лексикон мог быстро меняться от провинциального и доморощенного до вполне себе интеллектуального, – вспоминал Гарри Ламбрев, поэт и ветеран «Храма народов» еще со времен Редвуд-Сити. – У него был огромный словарный запас. Он прочел невероятное количество книг. Не знаю, когда у него нашлось время на это».
Крайне волатильный словарный запас использовался для накопления социального капитала: лингвист скажет вам, что Джонс овладел хитрой практикой переключения лингвистических кодов или плавного перехода от одного лингвистического приема к другому. В языковых системах, не имеющих отношения к богословию, переключение лингвистического кода является эффективным (и, как правило, бессознательным) инструментом, который настраивает все имеющиеся в вашем распоряжении лингвистические ресурсы для наиболее успешной вербальной коммуникации. С помощью кодового переключения между диалектами или языками для перехода из одной среды в другую или даже в отдельно взятом разговоре с известным направлением, можно выделить то или иное утверждение, адаптироваться к социальным нормам или заявить об определенной идентичности. Ставки в этой игре могут быть достаточно высокими: они, возможно, гарантируют человеку уважение и даже выживание, как в случае с носителями определенных маргинализированных этнодиалектов, допустим, с теми, кто говорит на афроамериканском английском и учится переходить на стандартный английский, поскольку в противном случае его могут раскритиковать или наказать. И опять-таки, прием переключения лингвистического кода может быть использован в ловкой стратегии вхождения в доверие.
Такова была «специализация» Джима Джонса. Как я в 12 лет с макиавеллиевской изощренностью переходила на евангелистский язык в церкви, куда ходил мой приятель, так и Джонс научился общаться с каждым своим последователем на его лингвистическом уровне, тем самым моментально подавая собеседникам сигнал, что только он один в состоянии понять этих людей и их прошлое.
Начиная с раннего возраста Джонс тщательно изучал стили речи, присущие влиятельным популистским пасторам и политикам, от доктора Мартина Лютера Кинга-младшего и отца Дивайна (темнокожего духовного лидера и наставника Джонса) до Гитлера. Он присвоил себе их лучшие стилистические выверты и добавил свой «джонсовский» стиль. Он научился модулировать голос на манер проповедника пятидесятников и подбирал фразы, которые не полагалось знать белым… например, «проповедники Джека Уайта» – термин, используемый в некоторых темнкожих церковных группах для критики жуликоватых белых телевизионных проповедников. К тому времени, когда «Храм народов» переехал в Гайану, организация на три четверти состояла из афроамериканцев, хотя ближний круг Джонса почти полностью был представлен молодыми белыми женщинами (такими, как Мария Катсарис). Это являет собой пример злоупотребления властью: во главе группы – пожилой мужчина, а вокруг него клика светлокожих женщин в возрасте от 20 до 30 с лишним лет, которые безропотно соглашались обменять свой белый цвет кожи и привлекательность на малую толику власти.
Прибегая к модным политизированным словечкам, таким как «буржуазные суки» (термин, придуманный Джонсом, чтобы белым последователям было неповадно посещать известные собрания) и «церковность» (слово-гибрид, осуждающее лицемерных белых христиан), Джонс создавал иллюзию, что у темнокожего большинства больше привилегий, чем на самом деле.
«Он посещал церкви темнокожих, стоял у задних дверей и смотрел на проповедника, который гипнотизировал толпу из сотни человек», – вспоминала Лаура Джонстон Коль[53], одна из выживших в Джонстауне. У 72-летней Лауры чуть скошенное лицо и серебристые волосы ежиком, но все те же полные надежд глаза, которые пять десятилетий назад встретились с глазами Джима Джонса. Тогда она подумала:
22-летняя Лаура Джонстон Коль пришла в «Храм народов» как поборница гражданских прав. Дочь прогрессивной, политически активной матери-одиночки, она росла в гетто округа Колумбия, наблюдая вокруг расовую несправедливость. В 1968 году Лаура бросила университет и переехала в Калифорнию, чтобы полностью посвятить себя политической деятельности. «Мне хотелось жить в среде, которая представляла бы смесь всех рас, всех уровней денежного достатка, экономических статусов. Я вступила в «Храм народов» по политическим мотивам», – сказала мне Лаура во время одного из наших многочисленных телефонных разговоров. Она стремилась к социальному равенству и для его достижения планировала осуществить эксперимент. Когда Джонс заявил о проекте сельского поселения в другой стране, зрачки ее глаз расширились от предвкушения возможных перспектив. Она собрала единственную спортивную сумку и, полная энтузиазма, отправилась в Гайану.
Лаура смогла рассказать свою историю и выжила, потому что в день трагедии ее не было в Джонстауне. Она оказалась одной из немногих счастливчиков, которых отправили с заданием в Джорджтаун, столицу Гайаны. Им было дано поручение: обратиться с приветствием к конгрессмену из Калифорнии Лео Райану, который приехал в Джонстаун с расследованием, узнав от семей адептов, что там творится нечто подозрительное. Верная последовательница «Храма народов», Лаура наверняка произвела на Райана хорошее впечатление. Меж тем пока она очаровывала его, находясь в 250 километрах от Джонстауна, ей посчастливилось пропустить кровавую бойню от начала до конца.
Казалось бы, едва избежав гибели, ты должен навсегда отказаться от призрачных утопий, но уже два года спустя после трагедии, в 1980 году, Лаура присоединилась к другой секте: к Синанону, той самой коммуне, из которой восемью годами ранее бежал мой отец.
Несмотря на связь с двумя печально известными «культами», во время нашего разговора Лаура выглядела абсолютно уравновешенным человеком. Энергичная и любопытная, она напоминала мне половину моих сокурсниц по гуманитарному факультету. Она поведала о своем детстве и благополучной семье, где была всеобщей любимицей, о сходках «Черных пантер» (американская леворадикальная организация, ставившая целью продвижение гражданских прав темнокожего населения. – Прим. ред.) у нее на кухне, о любви к общественной деятельности. «В 70-е у нас была поговорка: в одиночку можно только шептать. Надо состоять в коллективе, чтобы занимать сильную позицию», – заявила мне Лаура. Поэтому, когда в возрасте немного за 20 она переехала в Сан-Франциско и встретила увлеченного активиста по имени Джим, трубившего о ненависти к господству белых и своем проекте социалистической гавани за пределами США, у Лауры возник только один вопрос: «
Этот термин – один из многих, которые Джонс исказил, желая посеять эмоциональную вражду между последователями. «Революционное самоубийство» было, по сути, самой последней фразой, которую он произнес перед их смертью. Эти слова, придуманные лидером партии «Черные пантеры» Хьюи Ньютоном в конце 1960-х, изначально описывали демонстранта, погибающего от рук угнетателя. Идея заключалась в том, что, если вы выйдете на улицу протестовать против Человека, Человек может застрелить вас, но мятежники за вашей спиной поднимут знамя и продолжат идти вперед. Их тоже могут расстрелять, но движение будет продолжаться до тех пор, пока однажды ваш единомышленник не пронесет знамя до самого конца пути к свободе. В понимании Ньютона «революционное самоубийство» являлось фразой, которая могла прийтись по душе большинству последователей «Храма народов», и поэтому Джонс постепенно извращал ее, используя в различных контекстах в зависимости от целей, которые он преследовал. В одних случаях Джонс описывал революционное самоубийство как способ избежать плена или порабощения Человеком. В других – использовал термин, чтобы описать акт, когда мятежник входит в толпу врагов с бомбой и подрывает ее. Но, что хорошо известно, Джонс произносил эту фразу и в день учиненной им кровавой вакханалии, когда пытался изобразить смерть как политический протест против
К 18 марта 1978 года многие последователи Джонса успели в нем разувериться. Его психическое и физическое здоровье уже давно было подорвано, он злоупотреблял коктейлем из фармацевтических препаратов и страдал от множества заболеваний (которые трудно диагностировать, поскольку он преувеличивал и лгал о многих из них, например, говорил своим помощникам, что у него был рак легких, но позже ему удалось самому исцелиться от болезни). Не говоря уж о суровых условиях жизни в Джонстауне. Оказалось, что Земля обетованная, которую ожидали найти последователи Джонса в Гайане, была малопригодна для выращивания сельскохозяйственных культур. Дети голодали, а их родители были ужасно перегружены работой, лишены сна и отчаянно мечтали уехать. Вот почему конгрессмен Райан прибыл в город.
Узнав от семей последователей культа, что тех насильственно удерживают в поселении, Райан прихватил с собой в поездку нескольких репортеров и делегатов. Джонс, как администратор поселения, сделал все возможное, чтобы скрыть правду об этом месте, и устроил для конгрессмена целое шоу с роскошным ужином, самоуверенно подшучивая над ситуацией. Но Джонс знал: эти люди никоим образом не дадут ему сорваться с крючка. Завершив визит в общину, Райан и его команда вернулись на небольшую взлетно-посадочную полосу Джонстауна, собираясь улететь восвояси. Несколько жителей поселения последовали за ними, пытаясь использовать ситуацию для побега. Джонс приказал своим помощникам выследить беглецов. Как только те попытались сесть в самолет, решив, что они теперь в безопасности, на них напали. Прихвостни Джонса открыли огонь и убили пятерых: одного беглеца из Джонстауна, троих журналистов и конгрессмена Райана.
Это событие и спровоцировало печально известное «самоубийство». Вопреки распространенному мнению, трагедия не была преднамеренной, по крайней мере, не до такой степени, как это описывалось в прессе. И большинство ее жертв не умирали по доброй воле. Во многих средствах массовой информации, освещавших события в Джонстауне, говорилось, что Джонс регулярно устраивал омерзительные репетиции самоубийства, известные как «Белые ночи»[54]. В процессе этих ритуалов его приближенные «с промытыми мозгами» выстраивались в очередь, как зомби, подвергшиеся лоботомии, и глотали из чашек пунш, готовясь к настоящему самоубийству, которое и произошло 18 ноября 1978 года. Впрочем, на деле все было несколько иначе.
Выжившие после трагедии в «Храме народов» утверждают, что настоящие Белые ночи являлись куда более завуалированными событиями, и никакого «контроля над разумом» участников не предполагали. Первоначально Джонс использовал фразу «Белая ночь» для обозначения любого кризиса и потенциальной смерти как разрешения этого кризиса. Он выбрал это конкретное словосочетание, чтобы завуалировать негативные ассоциации, чаще всего связанные с черным цветом: черный список, черный день, черная магия. Джонс решил, что фраза «Белая ночь» опровергнет эти устойчивые словосочетания. Неплохая идея, но очень плохой мотив.
Со временем, по мере того как Джонс становился все более невменяемым и жаждущим власти, этим словосочетанием стали обозначать множество пагубных явлений. Одни утверждают, что под «Белыми ночами» понимались эпизоды, когда Джонс убеждал адептов вооружаться самодельным оружием и не спать целыми днями, готовясь защищать до последней капли крови свою Землю обетованную от грядущих атак. Он клялся, что они вот-вот произойдут, но на общину так никто и не напал. Другие вспоминают, что эти слова употреблялись на некоторых собраниях, когда люди подходили к микрофону и заявляли о своей готовности умереть за Дело, причем, если потребуется, в ту же ночь (это означало, что они видят смысл жизни в служении общине, а не лично себе). Также существует версия, что «Белые ночи» были еженедельными мероприятиями, т. е. раз в неделю Джонс заставлял людей всю ночь бодрствовать и обсуждать проблемы общины. Наконец, согласно четвертой версии, «Белой ночью» именовалось любое собрание, на котором Джонс упоминал о смерти.
После визита конгрессмена старые опасения Джонса подтвердились: он не сможет продолжать свое дело вечно. Джонстаун потерпел неудачу. Слишком много людей пытались отсюда уйти. Джонс был обречен оказаться разоблаченным и свергнутым. Поэтому он собрал всех своих адептов в главном павильоне и сказал им, что враг собирается устроить засаду. «Они застрелят нескольких наших невинных младенцев… Они будут мучить наш народ. Они будут мучить наших стариков. Мы не можем допустить этого», – объявил он.
Бежать было уже поздно: «Назад дороги нет. Они не оставят нас в покое. Теперь они планируют очередную ложь, а значит, явятся еще больше конгрессменов. И нет никакого способа, который позволил бы нам выжить». Потом Джонс озвучил свое намерение: «Я считаю, что мы должны быть добры к детям, должны быть добры к старикам, и принять зелье, как это было принято в Древней Греции, чтобы тихонько перешагнуть за черту. Мы не совершаем самоубийство. Это революционный акт». Слова прозвучали, как всегда, спокойно, но жителям поселка, оцепленного вооруженной охраной, было предложено всего два варианта: умереть от яда[55] или быть застреленными при попытке к бегству.
Так поступали все лидеры полудюжины «культов самоубийц», оставивших след в истории. Занимая эсхатологическую позицию по отношению к Вселенной, ставя себя в ее центр, они уверяли, что их собственная кончина означает: все остальные тоже обречены на гибель. Для таких гуру жизни последователей – это просто пешки на шахматной доске, и, если они проиграют сами, то в любом случае можно пойти ва-банк. Но убийство собственными руками – грязное дело. Такие люди – оппортунисты и манипуляторы, но не убийцы. Потому, как только эти лидеры культов чувствуют, что их власть слабеет, они вооружаются прогнозами о приближении мира к ужасному, неотвратимому концу. Как проповедует гуру, единственным выходом в такой ситуации является самоубийство, которое, если его организовать правильным образом и в нужный момент, по меньшей мере сделает вас мучеником, а по большей – буквально перенесет вас в Царство Божие. Приверженцы таких лидеров поддерживают их, повторяя сказанные ими слова и заставляя следовать за ними всех сомневающихся.
В тот день несколько бесстрашных адептов «Храма народов» пытались дать отпор Джонсу. Одной из них была Кристин Миллер[56], темнокожая пожилая участница, которая часто спорила с Джонсом. Выросшая в бедной техасской семье и ставшая успешным клерком в Лос-Анджелесе, Кристин бессчетное количество раз открывала свой кошелек для Джонса, которому горячо верила. Но у ее готовности к компромиссам имелись пределы. Перебравшись в Гайану, где адептам учения предстояло жить в аскетических условиях, 60-летняя Кристин воспротивилась требованию сдать украшения и меха, ради которых упорно работала, т. к. она славилась непреклонной откровенностью, ее и Джонса связывали отношения любви и ненависти, нередко становившиеся напряженными. На одной из встреч Джонс так разозлился на возражающую ему Кристин, что наставил на нее пистолет. «Можете стрелять в меня, но сначала научитесь уважать», – заявила она, и он пошел на попятную. Если и был день, когда Джонсу следовало прислушаться к Кристин, то этим днем стало 18 ноября 1978 года. Кристин подошла к микрофону в передней части павильона и попыталась отстоять право своих соратников на жизнь, предлагая поискать альтернативные варианты – пощадить детей, может быть, бежать в Россию. «Дело не в том, что я боюсь умереть, но… Я смотрю на младенцев и думаю, что они заслуживают жизнь, понимаете? – возражала она Джонсу. – Я по-прежнему считаю: как личность имею право говорить то, что думаю, чувствую… Все мы имеем право на собственную судьбу как личности… Я чувствую, что пока есть жизнь, есть надежда».
Джонс позволил ей высказаться, он даже похвалил ее «взволнованность». Но в итоге выбор был сделан за нее. «Кристин, – сказал он, – без меня жизнь не имеет смысла. Я – лучшее, что у тебя когда-либо будет». Позже, в тот же день, все, кто находился под этой крышей, включая Кристин, охранников и, наконец, самого Джонса, приставившего к своей голове револьвер, ушли из жизни.
Можно получить лишь смутное представление о насильственном проповедническом стиле Джонса, прослушав аудиофрагмент, известный как «Лента смерти Джонстауна»[57]. 45-минутная запись зафиксировала последнюю речь Джонса, произнесенную им в павильоне. «Смерть вовсе не страшна, а вот жизнь проклята», – провозгласил он с кафедры, когда родители по его приказу впрыскивали жидкость из шприцов в рты своим чадам, а затем вводили дозы отравы себе или предоставляли это сделать кому-то другому. Проглотив горький пунш, последователи Джонса, держась друг за друга, выходили наружу и погибали. Их тела тряслись в предсмертных конвульсиях, падали на лужайку и замирали.
Будучи образцом гордыни, Джонс сам записал «Ленту смерти», теперь эта запись в открытом доступе, и ее можно слушать онлайн. Часть выживших, например Оделл Родс (он был одним из 33 человек, избежавших в тот день отравления, т. к. они прятались под зданием до наступления темноты), утверждают, что Джонс подделал запись, периодически ставя ее на паузу и вырезая фрагменты со вспышками протеста, паники и криками агонии. «Лента смерти» – предмет восхищения по меньшей мере полудюжины разных людей, в том числе религиоведов и агентов ФБР, которые взялись за расшифровку этого текста, крепко зажмурив глаза и установив полную громкость в наушниках, пытаясь разобрать каждое последнее слово.
Если от прослушивания перебранки почти тысячи человек с Джонсом и друг с другом, случившейся всего за несколько мгновений до печально известной трагедии, у вас еще не зашевелились волосы на голове, то запоминающийся саундтрек «Ленты смерти», бесспорно, придает ей оттенок кошмара. На фоне всех разговоров играет приглушенная музыка, которая звучит так, словно была добавлена позже для эффекта, как оказалось, изначально кассета содержала соул-мелодии. Джонс наложил звук прямо на них, в результате чего получилась «призрачная запись», на которой можно расслышать приглушенную музыку с искаженным темпом. В самом конце, после завершения речи Джонса, можно услышать песню «Мне жаль» группы «Дэлфоникс» в жанре ритм-энд-блюз, написанную в 1968 году и проигрываемую в замедленном темпе, как будто играет церковный орган.
Даже этот краткий отрывок заставляет испытать жуткое ощущение, вызванное ритмичным повторением слов Джонса и обманчивой гиперболой:
«Лента смерти» – это одновременно поэма, проклятие и мантра. Это предательство и преследование. И наконец, это доказательство смертоносной силы языка.
Я была странным ребенком, выросшим на байках о культах, и поэтому, с тех пор как себя помню, джонстаунские истории прочно откладывались у меня в памяти, стоило мне их услышать. Папа часто сравнивал Джима Джонса с Чаком Дитрихом, маниакальным лидером Синанона. Хотя Дитрих никогда не руководил «массовыми самоубийствами», сводная сестра отца Фрэнси, чьи школьные годы прошли в Синаноне, рассказала мне, что, останься Дитрих у власти еще ненадолго, она увидела бы такое самоубийство воочию. Пока отец находился в Синаноне, тамошние условия не были особенно жесткими, но с годами Дитрих, как и Джонс, становился кровожаднее. К концу 1970-х он создал военизированную коалицию под названием «Имперская морская пехота», совершившую десятки насильственных преступлений. В частности, ее члены практиковали массовые избиения беглецов, которых Дитрих называл раскольниками. Одного раскольника избили так сильно, что проломили череп, в итоге тот подхватил бактериальный менингит и впал в кому. В 1978 году, всего за несколько недель до массовой гибели в Джонстауне[58], адвоката по имени Пол Моранц, который помог нескольким раскольникам подать в суд на Синанон, укусила гремучая змея. Конечно же, не случайно. «Имперские морские пехотинцы» Дитриха подбросили ее в почтовый ящик законника. Впоследствии Дитрих был арестован, затем обанкротился, и к 1991 году община Синанон распалась. Как и большинство лидеров нетрадиционных общин, Дитрих все же не осмелился зайти так далеко, как Джонс.
Но спустя 19 лет после трагедии в Джонстауне вновь нашлись люди, готовые подойти к краю пропасти. В конце марта 1997 года газетные заголовки кричали о еще одном культовом самоубийстве, напоминавшем инцидент в Гайане. Это произошло на ранчо Санта-Фе в Калифорнии: 38 членов «Врат Рая» – группы, проповедовавшей теорию о том, что НЛО – предвестники Апокалипсиса, умышленно лишили себя жизни. Самоубийства продолжались в течение трех дней. Смерть наступила в результате употребления смеси яблочного пюре, водки и барбитуратов, а также самоудушения полиэтиленовыми пакетами. Акт суицида был совершен в стенах особняка площадью 855 квадратных метров, который последователи культа делили с «отечески заботливым» лидером Маршаллом Эпплуайтом. Последний также погиб за компанию со сторонниками. Это выглядело почти театральным представлением, как и в случае с Джонстауном.
65-летний семинарист-недоучка, получивший степень магистра театроведения, Эпплуайт выделялся неординарной внешностью: короткие белоснежные волосы и огромные глаза, похожие на блюдца. Также его отличала страсть к научно-фантастическим историям. Как и большинство представителей его психотипа, злоупотребляющих властью, Эпплуайт претендовал на статус пророка, а точнее, утверждал, что он и его к тому времени покойная коллега Бонни Неттлз (она скончалась от рака печени в 1985 году) являются возвышенными внеземными сущностями, временно обитающими в земных телах.
Если к моменту инициированной Джимом Джонсом массовой гибели людей многие из 900 с лишним последователей уже перестали быть ему верны, то Эпплуайт сумел сохранить непоколебимую поддержку членов своей небольшой общины до самого конца. В день массового самоубийства все 38 адептов «Врат Рая» были убеждены, что все осуществится по обещанному их гуру сценарию. Они верили, что якобы направляющийся к небесам космический корабль, следующий за кометой Хейла-Боппа, должен в марте 1997 года обогнуть Землю. У последователей культа появлялся шанс покинуть наш бренный мир и перенестись в другое пространственно-временное измерение, которое, как клятвенно заверял Эпплуайт, и является вожделенным Царством Божиим.
Эпплуайт говорил ласковым, но твердым тоном, используя определенные шаблоны. Заводя разговоры на тему эзотерики и космоса, он всегда строил длинные фразы и прибегал к синтаксису, заимствованному из латыни, чтобы его немногочисленные псевдоинтеллектуальные последователи чувствовали себя элитой. Согласно его убеждениям, наша планета, какой мы ее знаем, находилась на этапе переработки или
Итак, Эпплуайт обозначил выход из постигшей Землю ситуации: для
Как и Джонс, Неттлз и Эпплуайт также носили множество имен: самые известные из них – «Двое», Бо и Пип, а также Ти и До (произносится как «
«Язык символизировал нас – таких, какими мы становились», – вспоминал Фрэнк Лайфорд, он же Андоди, в течение 18 лет принадлежавший к числу адептов «Врат Рая»[60]. Когда Фрэнк присоединился к группе, он был лохматым юнцом 21 года от роду, решившим отправиться в «духовное путешествие» с давней подругой Эрикой Эрнст, которая впоследствии взяла себе имя Чкоди. Оба они представляли собой типичных последователей культа: белые, бывшие христиане, сторонники «Нью-эйдж», представители среднего класса, холостые и бездетные. В самом начале членства Фрэнка в организации Ти и До заявили, что переход с «человеческого уровня» на «следующий уровень» произойдет, пока все в группе живы и в добром здравии. «Так что это был бы сознательный переход, – объяснил мне Фрэнк в одном из интервью. – В действительности, никаких перемен не было до тех пор, пока не умерла Ти». Насколько Фрэнк может вспомнить, смерть Ти оказала травмирующее воздействие на психику До, он стал деспотичнее, и в его представлениях о переходе на следующий уровень произошли изменения. Именно тогда в общую картину вкралась идея прекращения физической формы жизни адептов.
К 90-м Фрэнк засомневался. В то время членам «Врат Рая» разрешалось устраиваться на обычную работу за пределами ранчо Санта-Фе и зарабатывать деньги для организации. Фрэнк был профессиональным программистом. Ему нравилась эта работа – она была творческой и вдохновляющей. К тому же босс часто его хвалил. Но наличие самостоятельной цели, выходящей за пределы интересов Команды Отъезжающих, полностью противоречило догме «Врат Рая». После почти двух десятилетий служения Ти и До, в течение которых его личность подавлялась, Фрэнк понял, что является всего лишь шестеренкой механизма, и это не выход из положения. Он дезертировал из общины в 1993 году. Хотя Фрэнк умолял Чкоди бежать вместе с ним, переубедить ее ему так и не удалось. Два года спустя она «покинула свое транспортное средство» вместе с остальной Командой Отъезжающих.
Сейчас Фрэнку за 60. У него худощавое лицо с меланхоличным выражением, серебристые волосы, на носу – прямоугольные очки без оправы. Фрэнк проживает в Канзасе, где работает коучем по личностному росту. Его и многих его клиентов разделяет большое расстояние. И он, не выходя из дома, делится с ними историями о бесконечных приключениях, произошедших с ним на его духовном пути. «Я считаю, что все мы пришли сюда с определенной целью, она связана с процессом познания на уровне души, – сказал он мне мягким, взволнованным тенором. – Эти переживания порой могут выглядеть как травма или еще что-то ужасное. Но, какими бы ни были наши мытарства, это знание существует, и его можно получить».
Как и Джим Джонс, Ти и До яростно осуждали господствующие в стране христианские организации и правительство Соединенных Штатов. Они называли их «абсолютно коррумпированными» и утверждали, что «Врата Рая» – единственное учреждение, которому под силу разрешить глобальные проблемы, угрожающие современному человечеству на Земле. Но на этом их сходство с Джонсом заканчивается. К тому времени, когда происходили эти события, несгибаемые 70-е уже давно ушли в прошлое, зато на риторику Эпплуайта сильно повлияла мания 1990-х годов, связанная с феноменом НЛО. В том 10-летии законодателями мод были такие сериалы, как «Секретные материалы», а также фильм о вскрытии инопланетянина, впоследствии оказавшийся постановкой. Человечество только начинало создавать цифровые технологии, не у всех имелся доступ к смартфонам и Интернету, а потому они были окружены флером загадочности. А последователям «Врат Рая» казалось, что технологии еще и дают новые ответы на многие извечные жизненные вопросы.
Эпплуайт был одержим телесериалом «Звездный путь: Следующее поколение», а особенно расой инопланетных киборгов, носивших коллективное имя Борг. У Боргов была любимая поговорка: «Сопротивление бесполезно. Вы будете ассимилированы». «Это нравилось До, – вспоминает Фрэнк Лайфорд. – Он придерживался менталитета пчелиного улья».
Чтобы соответствовать пропагандируемым тезисам, Эпплуайт разработал для «Врат Рая» целый лексикон, состоящий из специальных научно-фантастических терминов. Повседневная жизнь в особняке была строго регламентирована, и сленг помогал поддерживать порядок. К примеру, кухня называлась нутра-лабораторией, прачечная – волоконной лабораторией, а еда – лабораторными экспериментами. Группа именовалась классной комнатой, последователи – учениками, а Ти и До, принявшие на себя роль учителей, Старшими Участниками или клиницистами. Если последователи культа занимались какой-то деятельностью за пределами общины, это называлось «вне трудов». Если они что-то делали в стенах дома, который делили между собой, то это называлось «в трудах».
«Особая манера речи позволяла им занять риторическую позицию, в которой они могли представить себя в том конкретном мире, где им хотелось бы находиться», – такой анализ предлагает исследователь истории «Врат Рая» Бенджамин Э. Целлер, профессор религиоведения в колледже Лейк-Форест.
Ежедневно маринуясь в этом специфическом тематическом сленге на протяжении многих лет, адепты начали воображать себе жизнь на космическом корабле, дрейфующем к Царству Божиему. «Это была реальная религиозная работа, – считает Целлер. – Это была не просто пустая болтовня».
В день самоубийства члены Команды Отъезжающих не только смирились с предстоящим окончанием обучения, они были в восторге от предстоящей акции. Этот вывод следует из «Заявления о высадке»[61] – серии прощальных видеоинтервью учеников Эпплуайта, снятых за несколько часов до самоубийства и опубликованных на веб-сайте секты. (Я нашла эту серию клипов на Ютубе.) На этих видео члены «Врат Рая» предстают все с теми же сантиметровыми стрижками под ежик, одеты в пышные туники, и на их лицах написано все то же безмятежное выражение. За кадром слышится идиллическое чириканье птиц. Адепты размышляют на камеру об опыте, пережитом ими во «Вратах Рая», и объясняют, почему они готовы перейти на следующий уровень. Причем они вовсе не выглядят испуганными или растерянными, а выражают искреннюю и радостную готовность реализовать намеченный план. «Мне всего лишь хочется… сказать, как я благодарен и признателен за то, что нахожусь в этой классной комнате, – говорит стесняющийся камеры новичок, – и поблагодарить моего Старшего члена До и его Старшего члена Ти за то, что… они дали нам возможность превзойти этот мир и… вступить в истинное Царство Божие, стать сверхчеловеками и перешагнуть на следующую ступень эволюции».
Почти через неделю после того, как была сделана эта видеозапись, полиция обнаружила тела всех тридцати девяти последователей культа, включая тело Эпплуайта, аккуратно разложенными (и разлагающимися) на двухъярусных кроватях. Все мертвецы были одеты в одинаковую униформу: черный спортивный костюм с нашивкой на нарукавной повязке (надпись на ней гласила: «Команда Отъезжающих Врата Рая») и новехонькие черно-белые кроссовки «Найк». В карманах каждого лежала определенная сумма наличными: одна пятидолларовая купюра и три двадцатипятицентовика (по-видимому, «плата за проезд»). Сверху каждое тело и лицо покрывал пурпурный саван.
Джонстаун и «Врата Рая» были совершенно не связаны между собой, члены этих групп не имели практически ничего общего между собой с точки зрения политической, религиозной и расовой принадлежности, возраста и жизненного опыта. Картины мира, выдуманные лидером каждой из сект для своих последователей, также выглядели очень разными, как и описывающая их риторика. Но гротескные лингвистические коды, которыми пользовались эти группы, позволяют отнести их к одной и той же уникальной разновидности культов, неизменно будоража исследователей, репортеров и простых обывателей со всего мира, отчаянно пытающихся понять, как кому-то могли настолько «промыть мозги», что он покончил с собой. Наконец-то они получат ответ…
Внутри и за пределами сектантской среды язык может побудить человека к решению реального вопроса как жизни, так и смерти.
Работая волонтером на телефонной линии спасения для юных самоубийц, я из первых уст узнала, что язык, если его использовать определенным образом, способен помочь человеку выжить. И наоборот, язык может подтолкнуть человека к смерти.
В 2017 году произошел прецедент, когда причинно-следственная связь между словами и самоубийством была впервые подтверждена в судебном порядке. Я говорю о скандальном судебном деле Мишель Картер[62]. Эта молодая женщина была осуждена за непредумышленное убийство: она убедила своего парня покончить с собой, отправив ему текстовое сообщение. Дело Мишель Картер привело к первым серьезным общенациональным дебатам на тему: могут ли слова стать причиной смерти?
Мы постоянно задаемся вопросом: чтó побуждает людей присоединяться к таким культам, как Джонстаун или «Врата Рая»? Чтó заставляет их оставаться в этих организациях? Чтó заставляет их вести себя так дико, обескураживающе, а иногда и ужасающе? Ответ следующий: Джонс и Эпплуайт смогли причинить своим последователям непоправимый вред, физически не тронув их даже пальцем: они систематически использовали методы перемены убеждений, обусловливания и принуждения, применяя язык в качестве главного инструмента своей власти.
При всем многообразии влияний язык культов выполняет три функции. Во-первых, он заставляет людей чувствовать свою исключительность, осознавать, что их понимают. Подключается «любовная бомбардировка»: вы вроде как окружены вниманием и интересом к своей персоне, вы слышите вдохновляющие модные словечки, вам предлагают рассказать о своих слабостях. К примеру: «Уже одним своим существованием ВЫ были избраны, чтобы присоединиться к элитной Команде Отъезжающих, и судьба уготовила ей Царствие Божие». В мозгу одних эти фразы мгновенно вспыхнут красными флажками, идентифицирующими их как мошенническую уловку, другие решат, что у них эти слова просто не находят отклика, а вот у третьих в голове внезапно что-то «щелкнет». Спустя мгновение у них возникнет всепоглощающее чувство, что контакты с этой группой дадут ответ, что дороги назад нет. Обычно все эти мысли и ощущения «накрывают» человека одновременно, и именно они заставляют его «вступить» в культ. Вот тут-то и случается перемена в убеждениях[63].
Далее столкновение с еще одним набором языковых тактик ставит людей в зависимое положение от лидера, так что жизнь вне группы уже перестает казаться возможной. Запущен процесс, который называется обусловливанием – на подсознательном уровне адепта обучают, как реагировать на определенные стимулы. Обусловливание заставляет людей оставаться в группе[64] как можно дольше и по причинам, непонятным посторонним. И, наконец, язык, который используется в секте, подталкивает адептов к совершению поступков, полностью противоречащих параметрам их прежней реальности, этики и самоощущения. В них укореняется стереотип: «цель оправдывает средства», который в лучшем случае приводит к эмоциональному опустошению. Это называется принуждением.
Что собой представляет первый ключевой элемент языка, который используют лидеры культов? Выстраивание дихотомии: «мы – они». Тоталитарные лидеры не могут рассчитывать на обретение и удержание власти, не используя при этом язык для поддержания психологического раскола между своими последователями и всем остальным обществом. «Отец Дивайн говорил, что мы должны всегда делать различие между нами и ими, между нами и внешним врагом», – объяснила Лаура Джонстон Коль, ветеринар из Джонстауна. «Наши» должны понимать, что у них есть ответы на все вопросы, между тем как остальные люди, не принадлежащие к организации, не просто глупы, но и неполноценны. Когда вы убеждаете кого-то, что он на голову выше всех остальных, это помогает вам не только изолировать его от посторонних, но и также безнаказанно унижать, потому что таким образом можно оправдать все: от физического насилия до неоплачиваемого труда и словесных нападок – мол, это «особое отношение», зарезервированное исключительно для него.
Это отчасти объясняет, почему у многих культов имеется свой собственный сленг. Трудные для понимания аббревиатуры, инсайдерские мантры, и даже такие простые, казалось бы, названия, как «волоконная лаборатория», звучат интригующе, и поэтому потенциальным новобранцам наверняка захочется все разузнать. Позже, когда они пополняют ряды адептов секты, у них формируется дух товарищества, и вот уже бывшие новички начинают свысока смотреть на людей, не знакомых с этим эксклюзивным кодексом. С помощью языка можно вычислить потенциальных возмутителей спокойствия: если адепты сопротивляются употреблению новых терминов – это признак, что они могут быть не совсем согласны с идеологией секты и за ними пора наблюдать.
Но самым преданным членам группы этот специфический язык кажется забавным, он вызывает у них благоговение, подобно тому, как порой приводит в восхищение новая супермодная униформа работников той или иной компании. Последователи культа с энтузиазмом избавляются от своего старого лексикона. «Цель состояла в замене повседневных понятий терминами, которые могли бы напомнить о нашей прежней идентичности, – сказал мне Фрэнк Лайфорд, бывший участник «Врат Рая». – На мой взгляд, это было неплохо». Подобная цель предполагает изоляцию последователей культа от внешнего мира, и при этом они должны поддерживать тесную связь друг с другом. Также становится ясно, почему практически все сектантские группы (а также большинство монашеских сообществ) склонны переименовывать своих членов: Ти, До, Андоди, Чкоди… Ритуал подразумевает, что адепт как бы сбрасывает свою старую кожу и посвящает себя группе полностью.
Новые имена получают не только последователи, но и посторонние. Словарный запас Джонса и Эпплуайта был под завязку забит провокационными кличками, которые превозносили преданных группе и очерняли остальных. Члена «Врат Рая» можно было назвать «учеником Царствия Небесного», «воспреемником дара различения» или «ребенком участника Уровня Сверхчеловека». И наоборот, те, кто придерживался христианского мировоззрения, заносились в «люциферианскую программу». Считалось, что они поклоняются «вымышленному Богу», поддавшись влиянию «низших сил». Ти и До призывали своих учеников отдаляться от людей, которые не обладают «багажом знаний». Согласно учению «Врат Рая», всего лишь обладая «Истиной», участник «неизбежно» отдалялся от остального общества.
В «Храме народов» обращение «дети мои» было желанным титулом, которым Джонс награждал своих послушных сторонников, а термин «враждебные силы», разумеется, применялся ко всем, кто не следовал за ним. Еще более образное словечко «предатели» означало беглецов, таких как Гарри Ламбрев, которые узрели свет, но повернулись к нему спиной. «Тайными правителями» называли тех, кто «тайно управлял государствами». Одиозным термином «Небесный Бог» (мифическое христианское божество) обозначался враг «Бога во плоти», т. е. отца Джонса.
Но сами слова делали только половину дела, другая половина дела была театральным представлением. Как живо запомнилось каждому, кто когда-либо посещал проповеди Джима Джонса, у этого деятеля имелись явные способности к драматизации. С кафедры он произносил короткие, перегруженные гиперболами фразы, чтобы зажечь свою паству. Джим Джонс умело разжигал страсти, поскольку они играли ему на руку. Каждый раз, произнося проповедь, он выбирал какое-нибудь событие из последних новостей или истории и преподносил его как катастрофу.
Поделиться книгой: