Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах
(билингва)
John Audelay the Blind (ca. 1350 (?) — ca. 1426)
Timor mortis conturbat me
Ladé, helpe! Jhesu, mercé! Timor mortis conturbat me. Dred of deth, sorow of syn, Trobils my hert ful grevysly; My soule hit nyth with my lust then — Passio Christi conforta me. Fore blyndnes is a hevé thyng, And to be def therwith only, To lese my lyght and my herying — Passio Christi conforta me. And to lese my tast and my smellyng, And to be seke in my body, Here have I lost al my lykyng — Passio Christi conforta me. Thus God he geves and takys away, And, as he wil, so mot hit be; His name be blessid both nyght and daye — Passio Christi conforta me. Here is a cause of gret mornyng — Of myselfe nothyng I se, Save filth, unclennes, vile stynkyng — Passio Christi conforta me. Into this word no more I broght, No more I gete with me, trewly, Save good ded, word, wil, and thoght — Passio Christi conforta me. The fyve wondis of Jhesu Crist, My midsyne now mot thai be, The Fyndis pouere downe to cast — Passio Christi conforta me. As I lay seke in my langure, With sorow of hert and teere of ye, This caral I made with gret doloure — Passio Christi conforta me. Oft with these prayere I me blest, In manus tuas, Domine, Thou take my soule into thi rest — Passio Christi conforta me. Maré moder, merceful may, Fore the joys thou hadist, lady, To thi Sun, fore me thou pray — Passio Christi conforta me. Lerne this lesson of Blynd Awdlay: When bale is hyest, then bot may be, Yif thou be nyd nyght or day, Say “Passio Christi conforta me”. Джон Одли Слепой (ок. 1350 (?) — ок. 1426)
Timor mortis conturbat me[1]
Матерь, Сын, зову в мольбе! Timor mortis conturbat me. Страх смертный, искушенья власть — Вот что царит в моей душе; Овладевает ею страсть — Passio Christi conforta me[2]. Терзает слепота мой дух, И ждет мучение меня везде: Утратив свет, утратил слух — Passio Christi conforta me. Теперь слабеют нюх и вкус, И тело все горит в огне, И я в недуге тяжком бьюсь — Passio Christi conforta me. Бог дал, Бог взял — таков закон, Пора принять его вполне; Господь да будет восхвален — Passio Christi conforta me. Печаль давно меня гнетет — Я зрю вместилище в себе Для мерзостей и нечистот. Passio Christi conforta me. Но вот спасения удел: Оставить много на земле Благих мышлений, слов и дел — Passio Christi conforta me. Христа распятого пять ран Да будут исцеленьем мне, Да будет сатана попран! Passio Christi conforta me. И я, страданья претерпев, В сердечной боли и тоске Сложил печальный сей напев — Passio Christi conforta me. И вновь рекут уста мои: «In manus tuas, Domine[3] Ты душу грешника прими». Passio Christi conforta me. Мария! В благостной дали Пять радостей даны тебе. Меня пред Сыном отмоли! Passio Christi conforta me. Вам Одли говорит слепой: Одно спасение в беде — Творить молитву в час любой: «Passio Christi conforta me». Перевод А. Серебренникова Thomas Hoccleve (ca. 1368 — ca. 1450)
A Description of His Ugly Lady
Of my lady well me rejoise I may! Hir golden forheed is full narw and smal; Hir browes been lik to dim, reed coral; And as the jeet hir yen glistren ay. Of my lady, etc. Hir bowgy cheekes been as softe as clay, With large jowes and substancial. Of my lady, etc. Hir nose a pentice is that it ne shal Reine in hir mouth thogh she uprightes lay. Of my lady, etc. Hir mouth is nothing scant with lippes gray; Hir chin unnethe may be seen at al. Hir comly body shape as a footbal, And she singeth full like a papejay. Of my lady, etc. Hoccleve’s Complaint to Lady Money
Wel may I pleyne on yow, lady moneye, þat in the prison of your sharp scantnesse Souffren me bathe in wo and heuynesse And deynen nat of socour me pourueye. Whan þat I baar of your prison the keye Kepte I yow streite? Nay, God to witnesse, Wel may I pleyne, etc. I leet yow out. O, now of your noblesse Seeth vnto me, in your deffaute I deye. Wel may I pleyne, etc. Yee saillen al to fer. Retourne, I preye, Conforteth me ageyn this Christemesse. Elles I moot in right a feynt gladnesse Synge of yow thus and yow accuse and seye, Wel may I pleyne, etc. Lady Money’s Response to Hoccleve
Hoccleue, I wole it to thee knowen be, I, lady moneie, of the world goddesse, þat haue al thyng vndir my buxumnesse, Nat sette by thy pleynte risshes three. Myn hy might haddest thow in no cheertee Whyle I was in thy slipir sikirnesse. Hoccleue, I wole it, etc. At instance of thyn excessif largesse Becam I of my body delauee Hoccleue, I wole it, etc. And syn þat lordes grete obeien me, Sholde I me dreede of thy poore symplenesse? Go, poore wrecche. Who settith aght by thee? Hoccleue, I wole it, etc. Томас Хокклив (ок. 1368 — ок. 1450)
Об уродливой возлюбленной
Любимая — красавица такая! Убог и узок лобик золотой, Бровь — выцветший коралл у дамы той, Блистают очи, углю подражая. Любимая — красавица такая! Ланиты дряблы, как мешки, свисая Над челюстью огромной и тугой. Любимая — красавица такая! Нос — крыша, и своею остротой Торчит он, рот надежно закрывая. Любимая — красавица такая! Уста я еле-еле различаю, А подбородок — вовсе никакой. Изящный стан округл, как мяч ножной, А глас ее — подобье попугая. Любимая — красавица такая! Перевод А. Серебренникова Жалоба Хокклива госпоже Монете
Я жалуюсь, о госпожа Монета, — Раз вы малы, то в плен меня нужда Взяла, и всюду горе и беда Меня гнетут, и помощи мне нету. Но стал бы вас я содержать за это В узилище? Бог видит, никогда! Я жалуюсь, о госпожа Монета. Ступайте же! Но вас прошу тогда Помочь — моя иначе песня спета. Я жалуюсь, о госпожа Монета. Ушли вы далеко в объятья света — Молю, не уходите навсегда! Вернитесь к Рождеству, под холода, А то вас похулит строка поэта! Я жалуюсь, о госпожа Монета. Перевод А. Серебренникова Ответ госпожи Монеты Хоккливу
Хокклив, вот воля госпожи твоей: Монете, мироздания царице, Чьей тучности все в мире покорится, Прошений больше подавать не смей. Меня ты содержал, о скользкий змей, В своей надежно замкнутой темнице. Хокклив, вот воля госпожи твоей. Зато, когда решил ты расщедриться, Оттуда я сбежала поскорей. Хокклив, вот воля госпожи твоей. Добилась я присяги от князей — К чему простолюдина мне страшиться? Смерд, уходи! Прогнать его взашей! Хокклив, вот воля госпожи твоей. Перевод А. Серебренникова John Lydgate (ca. 1370 — ca. 1451)
Balade simple
“With al my mightё, and my beste entente, With al the faith that mighty god of kynde Me yaf, sith he me soule and knowing sente, I chese, and to this bonde ever I me bynde, To love you best, whyl I have lyf and mynde” — Thus herde I foules in the dawёninge Upon the day of saint Valentyne singe. “Yet chese I, at the ginning, in this entente, To love you, though I no mercy fynde; And if you liste I dyed, I wolde assente, As ever twinne I quik out of this lynde! Suffyseth me to seen your fetheres ynde” — Thus herde I foules in the morweninge Upon the day of saint Valentyne singe. “And over this, myn hertes lust to-bente, In honour only of the wodёbynde, Hoolly I yeve, never to repente In joye or wo, wher-so that I wynde Tofore Cupyde, with his eyёn blynde” — The foules alle, whan Tytan did springe, With dèvout herte, me thoughte I herde singe! Lenvoy Princesse of beautee, to you I represente This simple dytè, rude as in makinge, Of herte and wil faithful in myn entente, Lyk as, this day, foules herde I singe. Vox Ultima Crucis
Tarye no lenger; toward thyn heritage Hast on thy weye, and be of ryght good chere. Go eche day onward on thy pylgrymage; Thynke howe short tyme thou hast abyden here. Thy place is bygged above the sterres clere, Noon erthly palys wrought in so statly wyse. Come on, my frend, my brother most entere! For the I offered my blood in sacryfice. * * *
This worlde is ful of stablenesse, Ther is therinne no variaunce; But trowth, feith, and gentlenesse, Secrenesse and assuraunce, Plente, ioye, and al plesaunce — Be ensample who can have rewarde, Variably by resemblaunce Right as the crab goth forewarde. Ther is now founde no falsnesse, Right is so myghty of puissaunce; Feith hath exiled dowblenesse; Fortune chaungeth not hir chaunce. Byhest abideth on constaunce; Frendship is founde no coward. Light with derke hath accordaunce Right as the crabbe goth foreward. Princes sustene Rightwesnesse; Knyghthode in trouth hath whet his launce. Law hath putte mede in grete distresse And avoyded hir acqueyntance. Periurye in Engelond and in Fraunce Is fled beyonde Mount Godarde; Iurours with trouth hath aliaunce Right as the crab goth forewarde. Sergeantis, pleders of feithfulnesse, Man made on guerdon a diffiaunce; Consistories for holynesse Betwene hem and mede is gret dystaunce. Flaterie hath lost his contenaunce; Plente is founde non nygarde. Scarsitee is gon vnto myschaunce Right as the crabbe goth forewarde. Eche man hath ynowe richesse; Pore folke fele no greuaunce. Presthode lyveth in perfitnesse, Kan in litel have suffisaunce. Religion hath non attendaunce Vnto the worlde, but al vpwarde To the ensample in substance, Right as the crab goth forewarde. Take hede also by avysenesse — Wymmen fro Cartage to Custaunce Ibanshed have newfanglenesse, Put in a place perseueraunce. In clergie is perfite governaunce; Mesoure with marchaunts is a chef stewarde; Wight halt trewly ther balaunce, Right as the crab goth forewarde. Princes, the reuerence to expresse Of euery thing by contenaunce — Endendement double is chef maistras, FaIs compassing by disseyvaunce, Which causeth alwey grete disturbance, French, English, Narman and Picard. The heuenly signe maketh demonstraunce Right as the crab goth forewarde! A Balade: Warning Men To Beware of Deceitful Women
Loke wel aboute, ye that lovers be; Lat nat your lustes lede you to dotage; Be nat enamoured on al thing that ye see. Sampson the fort, and Salamon the sage Deceived were, for al hir gret corage; Men deme hit is right as they see at y; Bewar therfore; the blinde et many a fly. I mene, in women, for al hir cheres queinte, Trust nat to moche; hir trouthë is but geson; The fairest outward ful wel can they peinte, Hir stedfastnes endureth but a seson; For they feyn frendlines and worchen treson. And for they be chaungeáble naturally, Bewar therfore; the blinde et many a fly. Though al the world do his besy cure To make women stonde in stablenes, Hit may nat be, hit is agayn nature; The world is do whan they lak doublenes; For they can laughe and love nat; this is expres. To trust in hem, hit is but fantasy; Bewar therfore; the blind et many a fly. What wight on-lyve trusteth in hir cheres Shal haue at last his guerdon and his mede; They can shave nerer then rasóurs or sheres; Al is nat gold that shyneth! Men, take hede; Hir galle is hid under a sugred wede. Hit is ful hard hir fantasy t’aspy; Bewar therfore; the blinde et many a fly. Women, of kinde, have condicions three; The first is, that they be fulle of deceit; To spinne also hit is hir propertee; And women have a wonderful conceit, They wepen ofte, and al is but a sleight, And whan they list, the tere is in the y; Bewar therfore; the blinde et many a fly. What thing than eyr is lighter and meveable? The light, men say, that passeth in a throw; Al if the light be nat so variable As is the wind that every wey can blow; And yet, of reson, som men deme and trow Women be lightest of hir company; Bewar therfore; the blind et many a fly. In short to say, though al the erth so wan Were parchëmyn smothe, whyte and scribable, And the gret see, cleped the occian, Were torned in inke, blakker then is sable, Ech stik a penne, ech man a scriveyn able, They coud nat wryte wommannes traitory; Bewar therfore; the blinde et many a fly. The London Lackpenny
To London once my steps I bent, Where truth in no wise should be faint; To Westminster-ward I forthwith went, To a man of Law to make complaint. I said, “For Mary’s love, that holy saint, Pity the poor that would proceed!” But for lack of money, I could not speed. And, as I thrust the press among, By froward chance my hood was gone; Yet for all that I stayed not long Till to the King’s Bench I was come. Before the Judge I kneeled anon And prayed him for God’s sake take heed. But for lack of money, I might not speed. Beneath them sat clerks a great rout, Which fast did write by one assent; There stood up one and cried about “Richard, Robert, and John of Kent!” I wist not well what this man meant, He cried so thickly there indeed. But he that lacked money might not speed. To the Common Pleas I yode tho, There sat one with a silken hood: I ’gan him reverence for to do, And told my case as well as I could; How my goods were defrauded me by falsehood; I got not a mum of his mouth for my meed, And for lack of money I might not speed. Unto the Rolls I gat me from thence, Before the clerks of the Chancery; Where many I found earning of pence; But none at all once regarded me. I gave them my plaint upon my knee; They liked it well when they had it read; But, lacking money, I could not be sped. In Westminster Hall I found out one, Which went in a long gown of ray; I crouched and knelt before him; anon, For Mary’s love, for help I him pray. “I wot not what thou mean’st”, ’gan he say; To get me thence he did me bid, For lack of money I could not speed. Within this Hall, neither rich nor yet poor Would do for me aught although I should die; Which seing, I gat me out of the door; Where Flemings began on me for to cry, — “Master, what will you copen or buy? Fine felt hats, or spectacles to read? Lay down your silver, and here you may speed”. Within this Hall, neither rich nor yet poor Would do for me aught although I should die; Which seing, I gat me out of the door; Where Flemings began on me for to cry, — “Master, what will you copen or buy? Fine felt hats, or spectacles to read? Lay down your silver, and here you may speed”. To Westminster Gate I presently went, When the sun was at high prime; Cooks to me they took good intent, And proffered me bread, with ale and wine, Ribs of beef, both fat and full fine; A faire cloth they ’gan for to spread, But, wanting money, I might not then speed. Then unto London I did me hie, Of all the land it beareth the prize; “Hot peascodes!” one began to cry; “Strawberries ripe!” and “Cherries in the rise!” One bade me come near and buy some spice; Pepper and saffrone they ’gan me bede; But, for lack of money, I might not speed. Then to the Cheap I ‘gan me drawn, Where much people I saw for to stand; One offered me velvet, silk, and lawn; Another he taketh me by the hand, “Here is Paris thread, the finest in the land”; I never was used to such things indeed; And, wanting money, I might not speed. Then I hied me into East Cheap: One cries “Ribs of beef and many a pie!” Pewter pots they clattered on a heap; There was harpe, pipe, and minstrelsy: “Yea, by cock!” “Nay, by cock!” some began cry; Some sung of “Jenkin and Julian” for their meed; But, for lack of money, I might not speed. Then into Cornhill anon I yode Where there was much stolen gear among; I saw where hung my owne hood, That I had lost among the throng: To buy my own hood I thought it wrong; I knew it as well as I did my creed; But, for lack of money, I could not speed. The Taverner took me by the sleeve; “Sir”, saith he, “will you our wine assay?” I answered, “That cannot much me grieve; A penny can do no more than it may”. I drank a pint, and for it did pay; Yet, sore a-hungered from thence I yede; And, wanting money, I could not speed. Then hied I me to Billings-gate, And one cried, “Ho! go we hence!” I prayed a bargeman, for God’s sake, That he would spare me my expense. “Thou ’scap’st not here”, quoth he, “under twopence; I list not yet bestow any almsdeed”. Thus, lacking money, I could not speed. Then I conveyed me into Kent; For of the law would I meddle no more. Because no man to me took intent, I dight me to do as I did before. Now Jesus that in Bethlehem was bore, Save London and send true lawyers their meed! For whoso wants money with them shall not speed. Джон Лидгейт (ок. 1370 — ок. 1451)
Безыскусная баллада
«И тела мощь, и чувств моих пожар, И дух мой, полный верою святою — Все, что от Бога получил я в дар, Отдам тебе, плененный красотою — Мне сладок вкус любовного настоя». Так на рассвете, в росяной купели, В день Валентина птицы нежно пели. «Не разорвать мне узы этих чар, Хотя смеешься над моей мечтою, За перьев синь[4] твоих приму удар Судьбы смертельный — скрытый лебедою, Усну под липой с кроною густою». Так над цветами дикой повители В день Валентина птицы нежно пели. «Приемлю я удел влюбленных пар, Даю в том клятву всем, чего я стою, На жимолости[5], что любви нектар Пью в честь Амура с вечной слепотою И в счастье, и у горя под пятою». Всходил Титан[6], и, нежно, как свирели, Такую песню птицы мне пропели. Посылка Красы принцесса, стихотворный дар Прими, хотя он прост, как птичьи трели, Но страсть в нем дышит и душевный жар — Все то, о чем мне утром птицы пели. Перевод Ю. Лукача Vox ultima crucis
Итак, не медля боле, поспешай Мне в сретенье в веселии сердечном. Во всякой день в дорогу выступай И памятуй о часе скоротечном. Воздвижен твой чертог в блистанье вечном, Не на земли палаты — в небесах. Иди же, брате, с Богом человечным, Тебе бо ради крестну смерть приях. Перевод В. Симанкова * * *
Покоем полнится наш свет: Не отыскать в нем перемены, Зато богатству счету нет И доброте одновременно. Здесь люди не творят измены И всяк в содружестве живет; Столь часто смертные блаженны, Сколь раки движутся вперед. Немыслим в мире сем навет, И правда в нем царит бессменно, Обманщиков пропал и след, Судьба блага и неизменна. Здесь доброй дружбе знают цену И не враждуют круглый год; И тьма светлеет постепенно, Коль раки движутся вперед. Здесь рыцари блюдут обет И милосердны сюзерены, Средь судей — честности расцвет, И кумовства нет совершенно, Пред подкупом воздвигли стены, Мздоимцам дали укорот; Присяжный справедлив отменно, Коль раки движутся вперед. И стражник здесь — не мироед, Не ставит в грош металл презренный, Судей церковных прав совет, От мзды бегут, как от геенны; Нет места лести прикровенной, Обилию потерян счет, Исчезла нищета мгновенно — Ведь раки движутся вперед. Все люди слышат звон монет И к нищим вовсе не надменны, Живет священник как аскет, На диво кроткий и смиренный; И церковь не в земле растленной, А в небе благодати ждет, Чего правдивость несомненна — Ведь раки движутся вперед. И женщины ввели запрет Отcюда аж до Карфагена На модничанье, и вослед Запрету сделались степенны; Порядок в церкви стал священный, Купец три шкуры не дерет, И так же истина почтенна, Как раки движутся вперед. Князья! Событья наших лет Я изложил предерзновенно; Плетенье слов — большой секрет, Но тем двусмысленность и ценна. Ей потрясен во всей вселенной Француз, норманн и всяк народ; Вам небо явит откровенно, Как раки движутся вперед. Перевод А. Серебренникова Баллада, предостерегающая мужчин от лукавых женщин
Любовники, молю, остерегайтесь — Не дайте похоти вас взять в полон, В кого попало больше не влюбляйтесь. Самсон могучий, мудрый Соломон — Всяк женской ложью встарь был обольщен. Мой приговор пора бы вам принять: Кто зазевался, будет мух глотать! Как ни был бы прекрасен женский лик, В них веры мало, правда в них растленна, Румянами себя украсят вмиг, Но верность ненадежна в них и бренна, В них лжива дружба, истинна измена, Свой нрав сто раз успеют поменять. Кто зазевался, будет мух глотать! Как ни старайся весь живущий люд, Чтоб изменить их разум легковесный, Не победишь природы — тщетен труд! Мир связан честью, а они бесчестны, Они смеются лишь — то всем известно. Им верить — сказку истиной считать. Кто зазевался, будет мух глотать! Влюбленного жалею молодца — У женщин мигом будет он обрит, Кругом острижен будет, как овца. Не все то злато, что в глаза блестит, — Скрывает яд припудренный их вид. Как то, что в головах у них, понять? Кто зазевался, будет мух глотать! Три свойства женская имеет масть. Вот первое: все лгут и нас дурачат, Второе: женщинам по нраву прясть, А третье вас немало озадачит: Чуть что не так — они берут и плачут, Чуть что хотят — давай слезу пускать… Кто зазевался, будет мух глотать! Что всех на свете легче и быстрее? Иные скажут — это солнца луч, Но буйный ветер, беззаботно вея, Так переменен, легок и летуч… И все же, будь ты мудр или дремуч, Легчайшей женщину пора признать. Кто зазевался, будет мух глотать! Сказать короче — обернись весь свет Пергаментом наскобленным и белым, А море синее, где брега нет, Разлейся океаном почернелым, Стилóм стань палка, всяк — писцом умелым, — Всех женских козней им не описать. Кто зазевался, будет мух глотать! Перевод А. Серебренникова Горемыка в Лондоне
Пришел я в Лондон как-то раз — Там суд, я слышал, прав и скор, — И в Вестминстер двинулся тот же час, Дабы судейский крючкотвор Между мной и соседом уладил спор. Я рек: «Ради Бога, дайте совет!» Но в мошне моей не нашлось монет. Округ толклась лихая шваль, И кто-то мой похитил шлык. Хоть колпака и было жаль, Но я решил придержать язык, И в Королевский Суд проник, И рек: «На соседа управы нет!» Но в мошне моей не нашлось монет. Секретари что было сил Строчили, что судил закон; И встал один и возгласил: «Ричард! Роберт! И кентский Джон!» И быстро столь гуторил он, Что слух не поспевал вослед… А я гадаю: где взять монет? И в суд подался я мировой, Где мировой восседал судья; Вхожу, с непокрытой стою головой, Реку: «Сосед не дает житья: Дойдем до кулачного скоро битья!» Судья же ответил, что жалоба — бред, Не услышав звона моих монет. Оттуда я в Канцлерский Суд спешу, Где важные восседают писцы: Всё меж собою шу-шу да шу-шу — Дескать, пускай подождут истцы… Выслушали меня, подлецы, И молвили, что виноват мой сосед, Но суда не будет, коль нет монет. А в Вестминстер-Холле сыскался муж, До пят облаченный в шелк; Я ползал пред ним, что угодливый уж, И выл, как тоскующий волк. «Никак не возьму, — он ответил, — в толк: Ужель тебе чинили вред?» Видать, ожидал от меня монет. Никто беде не желал помочь. И я в кулаках восчувствовал зуд, И плюнул, и устремился прочь — Туда, где фламандский торговый люд Орал: «Отведайте вкусных блюд! Очки примерьте, купите берет! Не много потребуем с вас монет!» До Вестминстерских я доплелся врат, А уж самый был солнопек; И торговцы, как стая грачей, кричат: «Ай да пиво! Глотни, браток, хоть чуток! Ай да ребрышки! Брызжет сок!» Сулили полный подать обед — Но где же мне было достать монет? Бреду по Лондону. Град знаменит На весь обширный английский край… А рынок знай себе галдит: «Свежая рыба! Плати, забирай! Спелая вишня!..» Что галочий грай, Крики сии мне летели вслед. Но в мошне моей не нашлось монет. Предлагали хлеб, и вино, и эль, Совали пряности — перец, шафран; Всучали мне лыко, деготь, кудель, А также бархат, шелка, сафьян; Да где там! Слоняюсь ни сыт, ни пьян, Лондонским солнышком обогрет. Мечтаю найти кошелек монет. Вдоль мостовых, куда ни глянь — Торговые сплошь ряды. Заморскую мне хвалили ткань, И местных садов плоды, И всякие овощи, прямо с гряды, И шляпу, и плащ, и шотландский плед… Отвечаю: «Милые, нет монет!» Ни пирога не купил, ни метлы. Бреду по Ист-Чипу. Обида берет: Костры пылают, клокочут котлы, Под звуки волынок пляшет народ! Голодный и грустный шагаю вперед, А сзади задорный несется куплет. Но что же поделаешь? Нет монет. До Корнхилла дохожу налегке. Ворованным там торгуют добром. И вижу: шлык мой лежит на лотке! Канальи! Разрази вас гром! Выкупать свое же — стыд и сором, Баловство и блажь, суета сует. Да и чем уплатишь, коль нет монет? Кабатчик взял меня за рукав: «Сударь, — сказал он, — хотите вина?» И вот, карманы свои обыскав, Я выудил грош, уплатил сполна И разом кружку выпил до дна. У вина премерзостный был букет. А где на лучшее взять монет? Я к Биллингсгейту правлю путь, Реку желаю пересечь И завожу, смутясь чуть-чуть, О даровой переправе речь. Паромщик ответил пожатьем плеч И руками развел: «На сие — запрет. Перевоза нет, если нет монет». И в Кент я двинулся, домой — Авось, надеялся, добреду… Иду, измученный кутерьмой, Проклятья корыстному шлю суду. О Боже! В Лондоне — что в аду! Таких лихоимцев не видел свет! Правосудья не ждите, не давши монет. Перевод С. Александровского Robert Henryson (ca. 1425 — ca. 1506)
Ane Prayer for the Pest
O eterne God of power infinyt To quhois hie knawlege nathink is obscure, That is or wes or salbe is perfyt Into thi sicht quhill that this warld indure, Haif mercy of us, indigent and pure. Thow dois no wrang to punis our offens. O lord that is to mankynd haill succure, Preserve us fra this perrelus pestilens. We thee beseik, O lord of lordis all, Thy eiris inclyne and heir our grit regrait. We ask remeid of thee in generall That is of help and confort dissolait. Bot thow with rewth our hairtis recreate, We ar bot deid but only thy clemens. We thee exort on kneis law prostrait, Preserve us from this perrellus pestilens. We ar rycht glaid thow punis our trespas Be ony kynd of udir tribulatioun, Wer it thy will, O lord of hevin, allais, That we suld thus be haistely put doun And de as beistis without confessioun, That nane dar mak with udir residens. O blissit Jesu that wore the thorny croun Preserve us from this perrelus pestilens. Use derth, O lord, or seiknes and hungir soir And slak thy plaig that is so penetryfe. The pepill ar perreist quha may remeid thairfoir. Bot thow, O lord, that for thame lost thy lyfe. Suppois our syne be to thee pungetyfe, Our deid ma nathing our synnis recompens. Haif mercy, lord, we may nocht with thee stryfe, Preserve us fra this perrelus pestilens. Haif mercy, lord, haif mercy, hevins king, Haif mercy of thy pepill penitent, Haif mercy of our petous punissing, Retreit the sentence and thy just jugement Aganis us synnaris that servis to be schent. Without mercy, we may mak no defens. Thow that but rewth upoun the rud wes rent, Preserve us frome this perrellus pestilens. Remembir, lord, how deir thow hes us bocht That for us synnaris sched thy pretius blude, Now to redeme that thow hes maid of nocht, That is of virtew barran and denude. Haif rewth, lord, of thyn awin similitude. Punis with pety and nocht with violens. We knaw it is for our ingratitude That we are punist with this pestillens. Thow grant us grace for till amend our mis And till evaid this crewall suddane deid. We knaw our sin is all the caus of this. For opin sin thair is set no remeid. The justice of God mon punis than be deid For by the law he will with nane dispens. Quhair justice laikis, thair is eternall feid Of God that suld preserf fra pestilens. Bot wald the heidismen that suld keip the law Punis the peple for thair transgressioun, Thair wald na deid the peple than ourthraw, Bot thay ar gevin sa plenly to oppressioun That God will nocht heir thair intercessioun, Bot all ar punist for inobediens Be swerd or deid withouttin remissioun, And hes just caus to send us pestilens. Superne lucerne, guberne this pestilens Preserve and serve that we nocht sterf thairin, Declyne that pyne be thy devyne prudens, For treuth, haif reuth, lat nocht our slewth us twyn. Our syte full tyte, wer we contryt, wald blin. Dissivir did nevir quha euir thee besocht But grace with space for to arrace fra sin. Lat nocht be tint that thow sa deir hes bocht. O prince preclair, this cair quotidiane, We thee exort, distort it in exyle. Bot thow remeid, this deid is bot ane trane For to dissaif the laif and thame begyle, Bot thow sa wyse, devyse to mend this byle, Of this mischeif quha may releif us ocht For wrangus win, bot thow our sin oursyle? Lat nocht be tint that thow sa deir hes bocht. Sen for our vice that justice mon correct, O king most he, now pacife thy feid. Our sin is huge, refuge we nocht suspect. And thow be juge, dislug us of this steid. In tyme assent or we be schent with deid, For we repent, all tyme mispent forthocht. Thairfoir evirmor be gloir to thy godheid. Lat nocht be tint that thow sa deir hes bocht. The Praise of Age
Wythin a garth, under a rede rosere, Ane ald man, and decrepit, herd I syng; Gay was the note, suete was the voce et clere: It was grete joy to here of sik a thing. ‘And to my dome,’ he said, in his dytyng, ‘For to be yong I wald not, for my wis Off all this warld to mak me lord et king: The more of age the nerar hevynnis blis. ‘False is this warld, and full of variance, Besoucht with syn and other sytis mo; Treuth is all tynt, gyle has the gouvernance, Wrechitnes has wroht all welthis wele to wo; Fredome is tynt, and flemyt the lordis fro, And covatise is all the cause of this; I am content that youthede is ago: The more of age the nerar hevynnis blisse. ‘The state of youth I repute for na gude, For in that state sik perilis now I see; Bot full smal grace, the regeing of his blude Can none gaynstand quhill that he agit be; Syne of the thing that tofore joyit he Nothing remaynis for to be callit his; For quhy it were bot veray vanitee: The more of age the nerar hevynnis blisse. ‘Suld no man traist this wrechit warld, for quhy Of erdly joy ay sorow is the end; The state of it can noman certify, This day a king, to morne na gude to spend. Quhat have we here bot grace us to defend? The quhilk god grant us for to mend oure mys, That to his glore he may oure saulis send; The more of age the nerar hevynnis blisse’. Роберт Хенрисон (ок. 1425 — ок. 1506)
Моление о чумé
Предвечный Боже, иже всемогущ! Ничто от взора горняго не скрыто, Век нынешний, и прошлый, и грядущ, И тяготы, что мир вкусил досыта. Помилуй нас, чьи вины не избыты, Но кары смертныя достойны ль мы? Спаси наш род, содействуй нарочито — Избави нас от грозныя чумы! Ты, Господи, превыше всех господ, Склони к мольбе всеслышащее ухо: В одном Тебе надежда и оплот, И к одному Тебе стремленье духа. Владычат нами горе и разруха, Но Ты сердца спасаешь и умы! К ничтожным снизойди, твердящим глухо: Избави нас от грозныя чумы! Нам радостны все казни за грехи, Но эта казнь жесточе, чем иная. О, Господи, когда мы столь плохи, Погибнет сразу род людской, стеная — Не исповедуясь, как тварь лесная, Ища пустынь, чащобы и сумы! Но Ты, Исусе, тернием сияя, Избави нас от грозныя чумы! Шли мор любой и жажду, сушь и глад, Но пощади от гибели чумныя! Лечившие давно в гробу лежат, Ты, Боже, муки претерпев лихия, Прости обиды грешников былыя — Смерть виноватых не спасёт от тьмы. Провинности не искупить, почия: Избави нас от грозныя чумы! Помилуй нас, прости, Царю небес, Помилуй нас, покорных в покаяньи, Помилуй нас, служивших столько месс, Избави от погубы наказанья. Пусть мы достойны худшаго страданья, Но Ты, на крест взошедший из тюрьмы, Смири нам за пороки воздаянье, Избави нас от грозныя чумы! Ты, Господи, ценой великой спас Нас грешных, кровь свою лия святую, Так пощади из праха вставших нас, Нагих и сирых, жертву памятуя! Помилуй, благий Боже, грязь людскую! Коль грешники в раскаяньи прямы, Так буде милосерд, щади, взыскуя: Мы по делам отведали чумы. Ты благостен и к злобным, и к дурным — Не дай погибнуть лихо и напрасно! Мы, верно, безнаказанно грешим, Коль Божья кара ныне так ужасна. И казнь и праведна, и беспристрастна, Не будет искупления взаймы: В немилости Господня воля властна, И вечным сделав царствие чумы. Пристало благородным господам И суд вершить, и обличать пороки, Не смерти обрекать, но по делам И по закону назначать уроки. Они же в сварах бешеных жестоки, Господь наш, ненавистник кутерьмы, Мечом и смертью пресекает склоки, Наслав на нас проклятие чумы. Карай наш край, терзай, но знай наш глас: Оборони, храни народ от мора, Умери гнев, по вере меря нас, Яви нам дар любви, язви не споро, Людей жалей, печаль милей укора, Моля, земля слегла от злейших зол: Дай срок, нам впрок зарок от приговора, Не жертвуй тем, что жертвою обрёл. Пресветлый Княже, даже если Ты Воздать решил, страдать уже нет силы, Коль живы — диво, но из темноты И верным скверным злом грозят могилы, — Беда, и вереда черны и гнилы. В том, что никто из смертных не сборол, Взыскуем, Отче, Божьей мочи, хилы: Не жертвуй тем, что жертвою обрёл. Умери брань, и рань молящий люд, Но не убий, прими литий прошенье! Рабы греху, слабы, но этот суд Верши, не дав души в поживу тленью! Одной своей виной мы жертвы мщенью, Но дай нам срок, и так оброк тяжёл! Отрини, Божий Сыне, прогневленье — Не жертвуй тем, что жертвою обрёл! Перевод Я. Старцева Похвала старости
В саду, где розан цвел душистый, Я услыхал, как старец пел седой, Напев был весел, голос лился чистый, И сердце грелось радостью большой. «Постиг я, прозвучал напев такой, Что младости желать душе невместно И домогаться власти всеземной: Чем дольше век, тем ближе свет небесный. Сей мир притворен, полон перемен, Погряз в грехе, завален кучей зла, Бал правит ложь, а правду тронул тлен, К рукам все блага низость прибрала. Свобода в путах, бедам несть числа; В том подлость виновата повсеместно. Доволен я, что молодость прошла: Чем дольше век, тем ближе свет небесный. Я ныне младость не ценю нимало, В сем возрасте опасностей не счесть, Ведь, кровь покуда не отбушевала, Душевного покоя не обресть. Не вечно будет с нами впредь, Бог весть, Что сердцу ныне кажется любезно. Всё суета сует спешит известь. Чем дольше век, тем ближе свет небесный. Не след нам миру доверять гнилому: Земную радость горе сокрушит. Не быть надежным никакому дому: Сегодня царь, а завтра коркой сыт. Лишь Бог десницей нас от бед хранит, Стыдя за подлости наградой лестной, И Божьей славе служит честный стыд. Чем дольше век, тем ближе свет небесный». Перевод А. Парина James Ryman (ca. 1450 — after 1492)
Farewell Advent!
Farewele, Advent; Cristemas is cum; Farewele fro us both alle and sume. With paciens thou hast us fedde And made us go hungrie to bedde; For lak of mete we were nighe dedde; Farewele fro us both alle and sume. While thou haste be within oure house, We ete no puddinges ne no souce, But stinking fisshe not worthe a louce; Farewele fro us both alle and sume. There was no fresshe fisshe ferre ne nere; Salt fisshe and samon was too dere, And thus we have had hevy chere; Farewele fro us both alle and sume. Thou hast us fedde with plaices thinne, Nothing on them but bone and skinne; Therfore oure love thou shalt not winne; Farewele fro us both alle and sume. With muskilles gaping afture the mone Thou hast us fedde at night and none, But ones a wyke, and that too sone; Farewele fro us both alle and sume. Oure brede was browne, oure ale was thinne, Oure brede was musty in the binne, Oure ale soure or we did beginne; Farewele fro us both alle and sume. Thou art of grete ingratitude Good mete fro us for to exclude; Thou art not kinde but verey rude; Farewele fro us both alle and sume. Thou dwellest with us agenst oure wille, And yet thou gevest us not oure fille; For lak of mete thou woldest us spille; Farewele fro us both alle and sume. Above alle thinge thou art a meane To make oure chekes bothe bare and leane; I wolde thou were at Boughton Bleane! Farewele fro us both alle and sume. Come thou no more here nor in Kent, For, if thou do, thou shalt be shent; It is enough to faste in Lent; Farewele fro us bothe alle and sume. Thou maist not dwelle with none eastate; Therfore with us thou playest chekmate. Go hens, or we will breke thy pate! Farewele fro us both alle and sume. Thou maist not dwell with knight nor squier; For them thou maiste lie in the mire; They love not thee nor Lent, thy sire; Farewele fro us both alle and sume. Thou maist not dwell with labouring man, For on thy fare no skille he can, For he must ete bothe now and than; Farewele fro us both alle and sume. Though thou shalt dwell with monke and frere, Chanon and nonne ones every yere, Yet thou shuldest make us better chere; Farewele fro us both alle and sume. This time of Cristes feest natall We will be mery, grete and small, And thou shalt go oute of this halle; Farewele fro us both alle and sume. Advent is gone; Cristemas is cume; Be we mery now, alle and sume; He is not wise that wille be dume In ortu Regis omnium. Джеймс Райман (ок. 1450 — после 1492)
Прощай, Адвент[7]!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм — Греми, греми, застолья шум! Велел ты постное вкушать, Ложиться натощак в кровать, Совсем без мяса помирать. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Питались мы не ветчиной И не колбаской кровяной — Одной рыбешкою дрянной. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Нам свежей рыбы не нашлось, Соленый дóрог был лосось, Страдать немало довелось. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Еще морских мы ели мидий — И тех лишь раз в неделю видя. За то мы на тебя в обиде. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Была нам пищей камбала, Худа, костлява и мала. За скудный стол тебе — хула! Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Наш хлеб загнил, прогоркло пиво, Наш хлеб — и черствый, и червивый, Наш эль — что кислая подлива. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Ты, страшной злобой обуян, Лишил веселья всех мирян. Ты — негодяй и грубиян. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Ты жил средь нас, незваный гость, Нас не кормил, являя злость, Без мяса мы глодали кость. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Ты был жестокий господин, Ты сделал нас стройней жердин, Ступал бы лучше в Ботон-Блин[8]! Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Дорогу позабудь в наш дом, Иначе мы тебя побьем — И так Великий Пост блюдем! Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Не суйся ни в одно сословье — Такое ставим мы условье. Нарушишь — изобьем до крови! Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Не суйся в замок дальше стен — С тобой у рыцарства презрен Великий Пост, твой сюзерен. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Не суйся там, где сельский люд, — Тяжел у земледельцев труд, Они без пищи перемрут. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Пускай монах, пускай монашка Раз в год с тобой постятся тяжко, А нам пусть выпадет поблажка. Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Настало Рождество Христово, И настает веселье снова Для старого и для младого! Прощай, Адвент! Ты был угрюм. Мы к Рождеству направим ум — Греми, греми, застолья шум! Никто не делайся угрюм In ortu Regis omnium[9]. Перевод А. Серебренникова John Skelton (ок. 1460–1529)
* * *
With, Lullay, lullay, lyke a chylde, Thou slepyst to long, thou art begylde. My darlyng dere, my daysy floure, Let me, quod he, ly in your lap. Ly styll, quod she, my paramoure, Ly styll hardely, and take a nap. Hys hed was hevy, such was his hap, All drowsy dremyng, dround in slepe, That of hys love he toke no kepe, With, Hey, lullay, &c. With ba, ba, ba, and bas, bas, bas, She cheryshed hym both cheke and chyn, That he wyst never where he was; He had forgoten all dedely syn. He wantyd wyt her love to wyn; He trusted her payment, and lost all hys pray: She left hym slepyng, and stale away, Wyth, Hey, lullay, &c. The ryvers rowth, the waters wan; She sparyd not to wete her fete; She wadyd over, she found a man That halsyd her hartely and kyst her swete: Thus after her cold she cought a hete. My lefe, she sayd, rowtyth in hys bed; I wys he hath an hevy hed, Wyth, Hey, lullay, &c. What dremyst thou, drunchard, drousy pate! Thy lust and lykyng is from the gone; Thou blynkerd blowboll, thou wakyst to late, Behold, thou lyeste, luggard, alone! Well may thou sygh, well may thou grone, To dele wyth her so cowardly: I wys, powle hachet, she bleryd thyne I. To Mistress Margaret Hussey
Merry Margaret, As midsummer flower, Gentle as a falcon Or hawk of the tower: With solace and gladness, Much mirth and no madness, All good and no badness; So joyously, So maidenly, So womanly Her demeaning In every thing, Far, far passing That I can indite, Or suffice to write Of Merry Margaret As midsummer flower, Gentle as falcon Or hawk of the tower. As patient and still And as full of good will As fair Isaphill, Coriander, Sweet pomander, Good Cassander, Steadfast of thought, Well made, well wrought, Far may be sought Ere that ye can find So courteous, so kind As Merry Margaret, This midsummer flower, Gentle as falcon Or hawk of the tower. Mannerly Margery Milk and Ale
Aye, beshrew you, by my fay, These wanton clerks be nice alway, Avaunt, avaunt, my popagay! “What, will ye do nothing but play?” Tilly vally straw, let be I say! Gup, Christian Clout, gup, Jack of the Vale! With Mannerly Margery milk and Ale. “By God, ye be a pretty pode, And I love you an whole cartload”. Straw, James Foder, ye play the fode, I am no hackney for your rod: Go watch a bull, your back is broad! Gup, Christian Clout, gup, Jack of the Vale! With Mannerly Margery milk and ale. Ywis ye deal uncourteously; What, would ye frumple me? now fie! What, and ye shall not be my pigsny?” By Christ, ye shall not, no hardily: I will not be japed bodily! Gup, Christian Clout, gup, Jack of the Vale! With Mannerly Margery milk and ale. “Walk forth your way, ye cost me naught; Now have I found that I have sought: The best cheap flesh that ever I bought”. Yet, for his love that hath all wrought, Wed me, or else I die for thought. Gup, Christian Clout, your breath is stale! With Mannerly Margery milk and ale! Gup, Christian Clout, gup, Jack of the Vale! With Mannerly Margery milk and ale. * * *
Womanhood, wanton, ye want: Your meddling, mistress, is mannerless; Plenty of ill, of goodness scant, Ye rail at riot, reckless: To praise your port it is needless; For all your draff yet and your dregs, As well borne as ye full oft time begs. Why so coy and full of scorn? Mine horse is sold, I ween, you say; My new furrèd gown, when it is worn… Put up your purse, ye shall not pay! By crede, I trust to see the day, As proud a pea-hen as ye spread, Of me and other ye may have need! Though angelic be your smiling, Yet is your tongue an adder’s tail, Full like a scorpion stinging All those by whom ye have avail. Good mistress Anne, there ye do shainame = "note" What prate ye, pretty pigesnye? I trust to ’quite you ere I die! Your key is meet for every lock, Your key is common and hangeth out; Your key is ready, we need not knock, Nor stand long wresting there about; Of your door-gate ye have no doubt: But one thing is, that ye be lewd: Hold your tongue now, all beshrewd! To mistress Anne, that farly sweet, That wones at The Key in Thames Street. Upon a Dead Man’s Head
That was sent to him from an honorable gentlewoman for a token, Skelton, Laureate, devised this ghostly meditation in English covenable, in sentence, сommendable, lamentable, lacrimable, profitable for the soul. Your ugly token My mind hath broken From worldly lust; For I have discussed, We are but dust And die we must. It is general To be mortal; I have well espied No man may him hide From Death hollow-eyed With sinews wyderéd With bones shyderéd, With his worm-eaten maw And his ghastly jaw Gaping aside, Naked of hide, Neither flesh nor fell! Then, by my counsel Look that ye spell! Well this gospel, For whereso we dwell Death will us quell And with us mell! For all our pampered paunches There may no fraunchis! Nor worldly bliss Redeem us from this: Our days be dated To be checkmated With draughtes of death Stopping our breath; Our eyen sinking, Our bodies stinking, Our gummes grinning, Our soules brinning. To whom, then, shall we sue For to have rescue But to sweet Jesu On us then for to rue? O goodly child Of Mary mild Then be our shield, That we be not exiled To the dyne dale Of bootless bale Nor to the lake Of fiendes black. But grant us grace To see thy face And to purchase Thine heavenly place And thy palace Full of solace Above the sky That is so high, Eternally To behold and see The Trinity. Amen. Джон Скелтон (ок. 1460–1529)
* * *
Баю-баю, люли-люли, Кто проспал, того надули. «Моя милашка, мой майский цвет, Позволь прилечь к тебе на грудь». Она сказала «Ложись, мой свет, Лежи в тиши, поспеши уснуть». Он, сонный, пустился в любовный путь. Но взор в тумане и ум туманный, — Не устерег он своей желанной. Баю-баю, люли-люли, Кто проспал, того надули. И, ласками и сном пленен, Среди утех, под сладкий смех, Он позабыл, кто он, где он, Он позабыл про смертный грех. Он заплатил за свой успех, Но не успел — он спал. И что же? Она, как тать, сбежала с ложа. Баю-баю, люли-люли, Кто проспал, того надули. Вода темна, бурлит река, Но ей не страшно ступит в поток. Вброд перешла, нашла дружка, И крепко обнял ее дружок И в ней, замерзшей, огонь разжег. «А мой, — сказала, — храпит ненаглядный, В его голове туман непроглядный». Баю-баю, люли-люли, Кто проспал, того надули. Пивной бочонок, ну где твоя страсть? Который сон, засоня, глядишь? Ты перепился, проспался всласть, Глянь, лежебока, один лежишь! Теперь поплачешь да покричишь. Ты с ней опозорился, жалкий пьянчужка, Оставила с носом тебя подружка. Перевод Н. Горбаневской Госпоже моей Маргерет Хасси
Прекрасная Маргарет, Майская роза, — Прекрасна, как ястреб, Как сокол утеса; Умильна, утешна, Беспечна, безгрешна, Нежна она нежно. Ни в женах, Ни в девах Таких не найдете, Но лишь в королевах. Учтива, Смешлива — И вся-то, как жар, горит, Чудесная Маргарет, Майская роза, Прекрасна как ястреб, Как сокол утеса. В ней кротости сила, И верности сила, Мила она мило; Очьми Ипсифила, Устами Кассандра, И благоуханней она Кориандра. Осанкой и статью, И всей благодатью Она несравненна И радостью взор дарит Любезная Маргарет, Майская роза, — Прекрасна как ястреб, Как сокол утеса. Перевод Г. Кружкова Красавица Марджери
Эк, поклонники! Репей! Побойтесь Бога и людей! Пшел вон, паршивый прохиндей, И ты не трожь меня, злодей, Отстань! Огрею, ей же ей! Уйдите, охальники, сей же час: Красавица Марджери не про вас. Согласна, вы — пригожий сброд, Но лучших видела господ. А ну, кончайте хоровод! Джеймс Фодер, ну_ка брысь, урод, — Не я рожу тебе приплод. Уйдите, охальники, сей же час: Красавица Марджери не про вас. Обрыдли, как мушиный рой! Не тискай грудь мою, герой, Не то башку снесу долой: Не сделаюсь вовек иглой Для нитки эдакой, хоть вой! Уйдите, охальники, сей же час: Красавица Марджери не про вас. Я не шучу: ступайте вон! Клинок — надежен, закален — Для этих сыскан уж ножон… О, только бы на милой он Женился, Божий чтя закон! Уйдите, парни, уйдите с глаз: Красавица Марджери не про вас. Уйдите, охальники, сей же час: Красавица Марджери не про вас! Перевод С. Александровского * * *
Женская нежность: ужель Она вам совсем не дадена? Вы не поёте, как свирель — Шипите, словно гадина. Лимон вы, не виноградина! Осадок терпкий, густая муть Не улучшают питья ничуть! Вы презрели вся и всех — Кого ж полюбите? Коня? Вам кое-где повытрут мех — И снизойдёте до меня… Ещё дождусь, пожалуй, дня, Когда, не столь уж собой горды, Ко мне вы явитесь в час нужды — Но и пальцем вас не трону! О сколь несносен ваш язык! Подобно скорпиону, Он жалить всех вокруг навык. Малютка Энн, сокройте лик: Ваш ангельски-невинный вид Весьма изрядно мне обрыд! Ваш ключ — для всякого замка, Ваш ключ — у каждого на виду, Ваш ключ любая берёт рука, Но в двери те навряд войду, Что пропускали череду Прешелудивых кобелей… Браво, Энн, живи смелей! И адресую письмо сие: Малютке Энн, подколодной змее. Перевод С. Александровского О мертвой голове,
присланной ему некоей знатной госпожой в подарок, поэт-лауреат Скелтон на чистом английском наречии сложил сие духовное размышление, во всех отношениях достохвальное, жалостливое, слезоточивое и душеполезное. Подарок разом Смутил мне разум — Отверг я власть, Мирскую страсть, Ведь наша часть — В прах смертный пасть. Ведь наша бренность Есть неизменность, И человек Не смог вовек Свершить побег От смертной силы, Чьи ссохлись жилы, Чья пасть червива, Чья пасть вихлива, Чья плоть истлела, Чье сгнило тело, Где все — костяк! Внимай мне всяк, Скажу я так: Будь зол иль благ — Спастись никак Не даст нам враг, Нас ждет червяк. Заплывший жиром Простится с миром, Кошель набитый Не даст защиты. Нам всем подряд Смерть шах и мат В игре поставит, Нас в гроб отправит: Глаза сомкнет нам, Тела сожмет нам, Уста искривит, Душу испепелит. Тяжел искус. Как я спасусь? К тебе стремлюсь, Царь Иисус! Сын Приснодевы, Ты с крестна древа От адска зева Спаси без гнева! В тоски юдоль Впасть не дозволь, Спаси, помилуй От адской силы! Пошли благодать Печаль избывать, Рай населять, Тебя наблюдать И созерцать Ангельску рать, В небесны чертоги Яви нам дороги, Пусть все устроится, Пусть нам откроется Святая Троица. Аминь. Перевод А. Серебренникова Gavin Douglas (ca. 1474–1522)
Conscience
Quhen halie kirk first flurist in ȝouthheid, Prelatis wer chosin of all perfectioun; Off conscience than the brydill had to leid, And conscience maid the hale electioun. Syn eftir þat come schrewit correctioun, And thocht þat conscience had our large ane weid, And of his habite out cuttit thay ane skreid. And fra conscience þe con thay clip away, And maid of conscience science and na mair; Bot ȝit the kirk stude weill full mony day, For it wes rewlit be mene of wit and layre. Syn eftir þat sciens began to payr, And thocht at sciens was our lang ane iaip. The sci away fast can thay rub and scraip. And fra sci of science wes adew, Than left þai nocht bot this sillab ens, Quhilk in our language signifies þat schrew, Riches and geir, þat gart all grace go hens; For sciens both and faythfull conscience So corruptit ar with this warldis gude That falset ioukis in everie clerkis hude. O hungrie ens, cursit with caris calde! All kynd of folk constrenis thow to wirk: For the that theif Iudas his maister sald, For the Symon infectit halie kirk. To poysoun Iustis þow dois never irk. Thow fals ens, go hens, thow monsture peralous! God send defens with conscience in till ws. Гевин Дуглас (ок. 1474–1522)
Совесть
Младая Церковь праведной была, И были совершенными прелаты; И Совесть мудрых клириков вела, Ей были предстоятели богаты. Решили вдруг, что платье мешковато, От Совести одежда тяжела; Пусть лучше будет впредь она мала. Отрезав «Со» от Совести долой, Они наедине остались с Вестью, Но удержались во чреде былой, Хоть предпочли ученость благочестью. Решили вдруг почесть Познанье лестью, А Мудрость — затянувшейся потехой, И «В» у Вести сделалось помехой. Вот так оторвалось от Вести «В», И только «Есть» осталось, слог единый. Была Еденья пища в плутовстве, Богатство умножалось даровщиной; И Весть, и Совесть были в ту годину Развращены соблазном благ земных, И в грех облекся иерей и мних. Ты ненасытно, Есть! Ты хладный лед, Людей ты подчиняешь безвозбранно: Учителя Иуда продает И Симон в Церкви властвует обманно; Ты Истину морочишь неустанно. Сгинь, мерзкий гад, исчезни, лживый бес! Пошли нам Совесть, Господи, с небес. Перевод А. Серебренникова Sir Thomas More (1478–1535)
Two short Ballads, which Sir Thomas made for his pastime, while he was prisoner in the Tower
First Ballad, to the tune of “Lewis the lost lover”
Eye-flattering Fortune! look thou ne’er so fair, Or ne’er so pleasantly begin to smile, As though thou wouldst my ruin all repair, During my life thou shalt not me beguile; Trust shall I God to enter in erewhile, His haven of havens sure and uniform: — After a calm I still expect the storm. Second Ballad, to the tune of “Davy the Dicer”
Long was I, Lady Luck, your serving-man, And now have lost again all that I gat; When, therefore, I think of you now and then, And in my mind remember this and that, Ye may not blame me, though I shrew your cat; In faith I bless you, and a thousand times, For lending me some leisure to make rhymes. Сэр Томас Мор (1478–1535)
Две краткие баллады, которые сэр Томас сложил для провождения досуга во время заключения в Тауэре
Баллада первая: на мотив песенки «Заблудший любовник Льюис»
Меня ты вкрадчивой улыбкой манишь, Фортуна, столь приятная на вид! Но нет, меня при жизни не обманешь, Хоть твой искус спасение сулит. Меня один лишь Бог освободит И доведет до тихого причала — Но в море бурю встречу я сначала. Баллада вторая: на мотив песенки «Дейви-игрок»
