Империя

Мария Петрова

Империя

1

За двумя обрамленными окнами-глазами в форме пик прогремел гром и сверкнула молния. Это была последняя гроза в этом году. Кэстли, не боясь холода, прошлась по каменному полу от холодной кровати до окна и раскрыла его настежь, впуская свежий морской воздух. За зелеными пожухлыми холмами, искривленными и сморщенными, с засохшими деревьями, мертвыми кустарниками, недовольно и отрешенно плясало суровое хмурое море. В этом месяце потонуло пять суден, а рыба перестала плавать около берегов.

Порыв ветра ворвался в комнату, давая вдохнуть свежего воздуха. Это испортило ей и без того плохое настроение. День будет особенным, можно сказать, даже знаменательным. Это первая зима, которую империя встретит самостоятельно, без предводителя. Фактически император есть, но доверия он не внушал, даже наоборот.

В дверь постучали.

— Войди, Чех!

В выстуженную комнату вошел худой, высокий человек с глубокими морщинами на лице и впалыми щеками. Глаза у него были серыми и холодными, он слишком часто смотрел в безжизненные изможденные лица людей, что давно сделало его взгляд резким и непоколебимым. Он не был авторитетом лишь для императрицы, она считала его обычной вещью наравне с остальными подданными, будь то кухарка или первый министр, то есть он сам.

— Осень настала, Ваше Величество. Какими будут ваши распоряжения?

— А что делал отец в таких случаях?

Министр стиснул зубы. Он ненавидел долгие укоризненные разговоры о покойном императоре. Если бы не умер император, страна не опустилась бы в хаос и разруху, а Кэстли смогла бы быть неплохой императрицей, когда пришел бы срок, или вообще не стала бы ею, а на трон ступил бы старший ребенок, красивая и умная Тонка. Но катастрофа решила судьбу империи. И единственной наследницей осталось недоразумение в коротких штанишках. Во всех проблемах Кэстли был, непосредственно, виноват ее отец, ведь это он решил вывезти королевскую семью на глупый отдых на природе в солнечный день, на отделенной территории, где, подумать только, как раз неподалеку ошивалась голодная стая волков. Лес империи скудел, волки преобладали над мелкими, умными, самое главное, пригодными для пищи животными, а сами имели грубое несъедобное мясо и очень любили охотников.

— Как… начинал с прогрева труб, потом запускал основное отопление.

— И замок всю зиму промерзал, — перебила Кэстли, отворачиваясь от окна, — поэтому мы делать так не будем. Я переберусь на самый верхний этаж, тогда зима меня не достанет! Холодно ведь только снизу?

Чех не ответил.

— Вот и славно! — она хлопнула и на автомате потерла ладоши. — Сегодня хочу походить в розовом. Приготовь что-нибудь перламутровое. И жемчуг. Помню, у меня были самые крупные в мире жемчужины? Их сегодня.

— А какой повод?

— Глупый вопрос. Я проснулась, ты не рад?

О нет! Никто не был рад!

— Просто так. Чтобы был смысл в жизни. У тебя есть, ради чего жить?

— Стараюсь прокормить семью, — он и придворные давно перестал врать, надеясь, на единственный шанс, что императрица, наконец, увидит, что подданные изнемогают и рвут на себе волосы от голода, но она как будто с ума сошла, и сама есть перестала, найдя причину этому в том, что теперь истинная красота в худобе, и все будут ровняться на нее.

— Да? И как успехи? Кормятся?

— Со скрипом, — а ему было уже не смешно, злости на нее не хватало.

— Это потому, что вы не молитесь! Ну, чего встал? Не вижу моего платья.

Платье, ненадеванное месяц, село как-то странно, не то сморщено, не то слишком свободно. Еще раздражало, что руки открытые, исхудавшие, как трости. Но ее спасала природная красота и склонность к полноте, до сих пор не дававшая ей превратиться в скелет.

Вот и сейчас она непонимающим смущенным взглядом ворошила свое отражение в зеркале, вертясь перед ним как юла.

— Что-то не так, — прошептала она, хмурясь. — Или платье не то, или за дуру вы все меня считаете. Мешок лучше бы смотрелся! Я же надевала его месяц назад, что не так-то? — сказала она уже с плаксивыми нотками раздражения, обращаясь непонятно, куда.

— Так вы похудели, Ваше Величество, — ответила осторожно служанка, дрожа от холода.

— Нет, это ложь, — Кэстли развязала аккуратно завязанный бант и затянула завязки так, чтобы собравшаяся сзади холодная ткань плотно прилегала к телу. Оттого элегантное пестрящее платье скукожилось, плечи отдались назад, ткань легла криво, но зато выпирающие, какие только можно, кости и осиная талия, отлично смотрелись. От сложившегося кошмарного образа не спасал ни блеск перламутра, вплетенный в пышную юбку, ни крупные жемчужные слезы, тяготеющие тонкую королевскую шею, вообще ничего.

— Изволите позавтракать?

— Излишне! — раскатом по огромному залу объявила Кэстли. — А где Малыш?

Как только она его не называла: Дитя, Малыш, Ребенок, Мальчик, только не по имени. Это был самый юный придворный, терпевший ее и поддакивающий ей больше остальных, получавший за это неплохие плюшки с императорского стола. Так продолжалось, пока Кэстли не перестала и сама есть, и он не заболел. От быстрого истощения он скончался этой ночью. Все с содроганием думали, какая буря сойдет на весь двор, когда императрица узнает о смерти любимчика, но голод всей империи обходится им дороже вспышки истерики Кэстли.

— Умер от голода, — холодно произнес Чех, пока все тупили взгляд.

— Что, прямо-таки от голода? — нахмурилась она. — Не верю, он просто сбежал.

— Я не обманываю, Ваше Величество, его нашли мертвым сегодня утром в его комнате, он умер во сне.

— Он отравился, остолоп! — она повернулась, яростно метая глазами искры. Ни на что, кроме безумия и гнева не были способны ее огромные как у рыбы глаза. Тогда и Чех отвел взгляд.

— А если придет его родня?

— У него не может быть родни, он посвятил жизнь мне и империи. Я права? — она обвела взглядом женщин, — или мне опять пересмотреть ваши выплаты?

— Вы не платите нам, Ваше Величество.

— Понятно. Казнить.

В империи даже палач был худым, несмотря на то, что работал без продыху. Рубил и вешал тех, с кем пил пиво вчера вечером, с кем когда-то вместе выходил на охоту, стрелял в молодости чаек. Палач нравился Кэстли, он единственный, кто делал свою работу без дрожи, хоть и знал, что сил держать топор у него скоро не окажется.

День сегодня был пасмурный. Палач знал, что будет темнее, чем обычно, будет дождливо. Задней мыслью даже думал, что, если кровь сегодня смешается с дождем, то есть возможность затопить империю. Да и к лучшему, легче будет утонуть, пусть и в крови, чем жить ТАК. Но когда он увидел, что сегодня убьет первого министра, у него подкосились ноги. Нет, он не убьет, просто он будет последним, кто посмотрит в его извиняющиеся глаза перед всем миром, и облегчит его страдания. Убила его и всех предшественников императрица и только она.

Напротив него лицо к лицу стоял трон императрицы. Ненавистное, огромное, обитое розовым бархатом кресло, явно великоватое ей под тощий зад. К трону приближался во время казней только сам Чех, но сегодня не его день, видимо. Вокруг, поодаль, собиралась толпа. Толпа людей, пришедших их города, нашедших последние силы на дорогу вверх, ведь чтобы добраться до замка, долго нужно было нести себя наверх, против сильного холодного ветра. Они были голодны и давно уже не ощущали тепла. Охотники перестали заглядывать в кабаки и дома, зато там завелись другие мощные истребители, у которых всегда набит мешок деньгами и наточены стрелы. Убийцы пришли из поселения еще ниже, они жили чуть ли не у моря, в самой топи, куда не могла заглянуть императрица. Это были изгнанные императором дети придворных. Империя стала для них запретной зоной, откуда их гнали камнями, когда они были примерно одного возраста с ничего не соображающей о жестокости Кэстли. Сейчас они абсолютное зло, воспитанное природой, хищными волками и единственной целью стереть империю из бытия. Но никто об этом не догадывался, даже сами старики, когда-то выгоняющие их палками с птичьего двора, ныне не узнавали в их лицах тех замызганных напуганных детей, но вот убийцы прекрасно видели в затухших безжизненных стариках гордых и напыщенных взрослых, думающих, что империя всегда будет на их стороне. Была бы, если бы не волки.

И сейчас они были на казни, столпившись, прямо за спиной палача, напротив блеском сверкавшего яркого образа Кэстли. Кэстли девчонка что надо — нужна империя? Забирайте, она не против. Зима коснется всех и заберет многих, это будет первая зима, когда они победят и захватят абсолютное первенство. Главное в процессе не стать заметными для Кэстли, иначе все потеряет смысл.

Зима сломит империю, убьет поколения, заморозит историю, коснётся всех, но не вечно весенней Кэстли. Императрица не сломается, все потому что уже сломана.

— Стой, Палач! — рыдания на секунду прекратились, Кэстли встала. — Сними маску, я хочу знать твое лицо!

Палач мгновение колебался, потом опустил топор и стащил с себя красную в бахроме маску. Лицо у него было рябое, плохо побритое, в шрамах и пятнах. Толпа так и охнула.

— Так ты охотник! Бывший охотник, служивший императору! — она захлопала в ладоши.

— Это так, Ваше Величество.

— Как это мило! Когда люди служат нескольким королевским поколениям! Никому, кроме ведьм и вурдалаков это еще не удавалось! Палач! После убийства действующего первого министра ты станешь моим любимым лицом при дворе!

После этих слов палач выпрямился и сам вонзил топор прямо себе в грудь. Вот еще.

2

Вторым любимым развлечением Кэстли были шахматы. Но это была бы не Кэстли, если бы играла обычными фигурами на доске, как нормальный человек. Для игр был организован большой цветной зал, где плитки на полу были выложены в шахматном порядке, выполненные из янтаря и золота. Стены и окна были увиты цветами, каждое окно уходило в пол, а между ними были зеркала, но как бы зал не пытались осветлить, во время партий вокруг доски собиралась толпа разодетых напыщенных дам и господ, и весь свет перекрывался их пышными платьями и огромными прическами. Но Кэстли это мало смущало. Через время прямо над доской повесили люстру, и перед каждой партией зажигали свечи, от этого янтарь блестел, золото переливалось, наряды придворных навязчиво стреляли в глаза, и игра становилась еще интересней.

Мнение об игре у придворных сложилось иное, чем у Кэстли. Если для императрицы главным было выиграть, для этого просчитать ходы, подловить соперника, и стать самой умной в империи, то для всех остальных шахматы были испытанием, где увиливай как можешь, глупи, как скажут, только ни за что на свете не блещи умом перед Кэстли. Иногда она показывала неплохие знания, играла, не давая повода думать, что она сумасшедшая, хотя все и так это знали, поэтому некоторым проигрыш давался легко, но императрица полна неожиданностей.

Все прекрасно понимали, что в случае их выигрыша, казнь состоится даже если в империи не останется ни одного палача, поэтому не теряли хват.

Игра протекала с участием людей вместо шахматных фигур. Они могли представить поле с закрытыми глазами и точно знали все свои ходы. Это было куда забавней, чем перетаскивание деревянных черных и белых фигур. Аморальная замена фигур людьми мало кого волновала до тех пор, пока Кэстли не стала рассматривать сруб фигур в прямом смысле этого слова. Еще немного и она начнет упражняться в метании топора и тогда ряды придворных станут куда скуднее. Но это было скорее детским лепетом, шахматы отнимали все ее внимание и силы, поэтому все ее идеи и заморочки на какое-то время стали пустым облаком, которому никогда не стать грозовой тучей. Империя выдохнула, но ненадолго. Пришла зима. Настоящая, суровая, а опора государства сидит себе в полушубке и плевать ей хотелось на то, что даже придворные, напрягаясь всем телом, стараются дрожать как можно меньше и утепляться насколько это возможно, чтобы не портить внешний вид.

В самый холодный день Кэстли переклинило и играла она как никогда плохо, а на очереди был как раз сын генерала, попавший в чины только из-за того, что Кэстли давно плевать, кто ее окружает. Парень не был полоумным, но в дурости выигрывал даже самой императрице. И без того злая и недовольная всем, что есть на свете Кэстли, наматывая сопли на кулак, угрожающе смотрела на Парнишу, при всей отвратительности игры бравшем над ней верх. В такие моменты, чтобы не выиграть, можно было воспользоваться запретным действием: упасть в обморок или согласиться на ничью, хотя сама Кэстли такого не одобряла. Генерал безнадежно кусал сигару. Все вокруг уперли взгляды в доску.

— Ваш ход! — напомнила Кэстли.

— Да-да, конечно, — отмахнулся Парниша.

«Может, он решил взять ее утомлением? — спросил кто-то шепотом. — Кто знает…»

Кэстли жестом подозвала к себе сомелье, и высокий подтянутый человек со здоровым цветом лица подошел и встал возле нее.

— Налей белой королеве и Парнише.

Необыкновенно красивая женщина в роли белой королевы, потомственная кухарка, лучшая в империи, потела и бледнела в пушистой тяжелой короне и огромной мантии, от которой головокружительно несло кокосовой стружкой. Она осушила бокал, повернулась к императрице и молча поклонилась.

— Пей, безумец, и ходи наугад.

Молодого человека трясло от ужаса и холода. По спине тек холодный пот, от королевского вина вообще у всех земля из-под ног уходила.

— Слон на Ф5.

Слон за всю партию сделал 2 хода и все это время смотрел в колонну. Внезапно услышав свое наименование, он посмотрел себе под ноги, взглянул на белую ладью, пожал плечами и наискось стал приближаться. Кэстли злобно перебила рукава.

— Ваше Величество, ситуация требует обдумывания, не желаете продолжить партию в следующий раз? — вступился главный судья, человек, не знающий правил, но знающий, когда нужно остановиться. Слон и тот встал на месте.

— Какой следующий? — тихо произнесла Кэстли, сверля задумчиво спины фигурам. — У Парниши его может и не быть. Кстати, ты больше не Парниша, теперь ты Толстяк.

Она спрыгнула с трона, с которого ногами до пола не доставала, и на заледеневших ногах пошла к выходу, свита дернулась за ней.

После смерти в один день двоих приближенных лиц императрицы в ряды ее доверия затесался молодой эрцгерцог, отличающийся вкусом, всегда и во всем совпадающим с императорским, романтизированной внешностью, казалось, что бледность и болезненность шла ему к лицу больше, чем остальным, и манерой ходить за Кэстли хвостиком. Даже для нее самой иногда это было странным, но прервать его подлизывания ей в голову еще не приходило. Он был красивым аксессуаром, разом отгоняющий всех вокруг, будто назойливый ухажер, всем своим видом дающий понять, что никто вокруг ему не соперник. А никто и не претендовал, еды ему доставалось ненамного больше остальных, тепло, как и другим, ему только снилось, а об уважении Кэстли и говорить нечего. Когда он ей надоест, или, когда потребуется выпустить пар, он опять окажется рядом, но уже по истинному своему предназначению. Холодное мясо. И сейчас он первым соскочил с подлокотника и кинулся за ней, едва не наступая на полупрозрачный шлейф в виде крыльев мотылька.

— Заноза! — окликом она обратилась к нему, хоть он и шел почти рядом. — Ты придумал мне развлечение поинтересней, чем чаепитие с плюшевым медведем?

— Так точно, Ваше Величество, — отчеканил он, — в городе много бедных жителей, не представляющих, что вы играете в шахматы и преуспеваете в этом, а если кто и знает, то представить себе не может, как правильно играть.

— Ты идеями никогда не блистал!

— Дослушайте! Если Вы и Ваши лучшие соперники поедете в город и на живом примере покажите необразованным невеждам, как играть…

— А мне от этого какой плюс? Им что с шахматами, что без.

— Вы же хотели ввести в игру моментальный сруб, — он начал ощущать, как сзади нарастает напряжение, но Кэстли его слушала, — лучше применить это на глазах у всего народа, показать свою силу перед ним, могущество.

— Ладно, ты все так красиво описал, Воск так бы не смог, — она покосилась на главного судью, который сейчас цветом лица был бледнее воска, — так как выдумка не твоя, ты будешь в качестве белого короля в этой игре. Сам понимаешь, если я выиграю, оставишь голову при себе, а если проиграю, — но об этом Заноза не волновался, играть-тол она будет с подданными, а значит, не проиграет, — то собственноручно снесу тебе башку. Все слышали?

Свита одобрительно отозвалась, точа улыбки в спину молодому приближенному.

После дневной ванны Кэстли как обычно нарядилась и решила написать очередное письмо. Куда она писала, кому, она точно не знала, образ был размытым, вымышленным, намеченным где-то в туманном будущем.

«Снова я пишу к Вам, мой обожаемый…»

Кого она могла обожать? Некоего светлого, совестного, мужественного человека. Не важно, богат он, или беден, старик или юноша младше ее возрастом. Он отважный и прекрасный воин, он точно знает, зачем живет и ест, и спит. Кэстли мечтала о человеке, в котором есть душа, твердо стоящем на ногах, разумно мыслящем. Она хотела, чтобы кто-нибудь объяснил ей, в чем смысл существования. Она сбилась с пути, никак нигде не могла найти ответ, перечитала десятки книг, но ни на мгновение не ощутила ни тепла, ни уверенности, ни проблеска цели и движения к ней. Все как будто бы было рядом, но не указывало на нее. Может, это потому, что она императрица, или какая-то особенная, поэтому не может найти своего предназначения?

Вот кто-кто, а убийцы точно знали, зачем живет Кэстли. Она — проводник в бездну, их собственную, выращенную кровью и потом на предательстве и смертной обиде на императора, родителей, собственную жизнь, и именно императрица приведет их к цели. Приведет всю империю к краху. Причем, никто к этому руки особо не приложил, важно было просто не мешать. Одно убийство, один спуск волков на лакомое драгоценное мясо решил всю их судьбу. Судьбу всей империи.

Если все так, как хочет Заноза, то судный час близок? Конечно, между ним и Кэстли одна маленькая деталь. Один очень умный ребенок.

— Так она тебя и назовет, — хихикнул Грем, — Деталь.

— Это не смешно, — ответил кто-то, — у нее во дворце ни одного простого имени, всех вещами называет.

— Нам-то какая разница, главное, что сходит себе с ума и пусть сходит дальше.

— Медленно и верно, — заметил другой. — Нет, как-то все слишком гладко.

— А малой еще ее не обыграл, — он и еще несколько посмотрели на потерянного в углу светловолосого парня. Выглядел он младше остальных, хотя круги под глазами и поломанные пальцы рук говорили о том, что повидал он больше некоторых взрослых. Дрался он исключительно на кулаках, ногами, иногда подручными средствами, поэтому и охотился он редко, и на убийства в город не выходил, но шутить над ним мало кто мог.

— Каспер-то? — спросил женский грубый голос. Это была Изольда. Единственная девушка, дожившая до приближения судного дня. — Да он же сын гувернера, должен знать, как в шахматы играть. Шахматы же?..

— Суть не в том, чтобы уметь играть, а, чтобы играть лучше Кэстли.

— А, по-моему, именно в том! Кэстли играет из рук вон плохо, как поговаривают в городе, поэтому все ей поддаются как могут. А Касперу больших усилий не придется прикладывать, чтобы ее обыграть.

— Если он ее обыграет, она его убьет.

Изольда потупилась на Грема.

— То есть как, убьет? Каспера? Хах! Ей для этого сначала нужно будет поймать его, перебороть, а на это мало кто способен…

— …тем более из осиротевшей истощенной армии!

— Вот именно! Так что нет, Каспер останется жить, только если мы не… да.

— Да.

Об этом даже не говорили вслух — о планах. Суть ведь заключалась в перехвате власти. Чтобы это произошло, от Кэстли нужно было избавиться, и тут все уже само за себя говорит.

— Каспер, ты умеешь читать?

— Умею.

Изольда кинула ему на край стола исписанную тетрадку с рисунками закрашенных клеточек и каких-то закорючек.