Но Вера не вернулась ни через четверть часа, ни через час, ни к вечеру. За окном уже плескались густые тягучие сумерки, дождь давно закончился, оставив после себя мутные лужи на дороге. Рому стало одолевать беспокойство, и он выбрался из комнаты на поиски хозяина. Тот нашёлся возле своего излюбленного самовара: сидя на лавке, мужчина сосредоточенно штопал разорванную рубаху.
— Вы не видели мою жену? Мы поссорились, и она куда-то убежала, ничего не сказав.
— У дедушки Афанасия она.
— Это где? На Соловом холме? — удивился Роман. — Что она там забыла?
— Соломенный дедушка всех привечает, кто ему люб. Приветил и её, значит.
Рома нахмурился. Неужели его жена за полтора дня так сдружилась со стариком? Или, может, это он и был виноват в душевном состоянии Веры? Ведь с ней всё было в порядке последние несколько дней, а тут она как ума лишилась. Всё твердила про эти куклы, про солому. Что такого мог ей наговорить старый хрыч, что у супруги неожиданно развилась паранойя?
Рома собирался выяснить правду во что бы то ни стало, забрать жену и завтра утром отплыть в Петрозаводск. Оставалось лишь добраться до Солового холма. Внутренне уже ощущая подступавшую тошноту, Рома побрёл в сторону деревенского причала. На его счастье, в это позднее время нашёлся одинокий рыбак, без лишних слов согласившийся доставить мужчину на небольшой островок. И хотя приступ тошноты мешал полноценно глядеть по сторонам во время поездки, но Рома всё же рассмотрел в сумерках приближавшийся холм, больше походивший на клочок тины, чем на полноценный остров.
Рыбак молча высадил Рому и сразу отплыл обратно. Рома даже не успел его остановить:
— Эй! Постойте! Мне ещё надо будет плыть обратно! Погодите, говорю же вам!.. Вы что, глухой?! Вернитесь! Как же мы с женой отсюда теперь уплывём, а?!
Он кричал и кричал, но всё было бесполезно. Рыбак молча и быстро вёл лодку прочь.
Рома остался стоять на берегу в одиночестве, растерявшийся и смятённый. Над Соловым холмом понемногу сгущалась ночь, и нужно было начинать поиски немедленно, чтобы не блуждать по темноте. Не зная, куда идти, он наугад зашагал через бурелом и вскоре вывалился из зарослей травы и кустарника на открытое пространство.
Впереди в последних отблесках зашедшего солнца виднелись вереницы изб. Ни в одной из них света не было, а перед домами то здесь, то там стояли жёлтые соломенные фигуры.
Всё, как и рассказывала Вера.
Роман достал телефон, включил фонарик, чтобы получше разглядеть кукольное поселение. Плетёные люди, казалось, были живыми и наблюдали за мужчиной, поворачивая ему вослед свои плоские лица. Было в этой экспозиции что-то неправильное и до мурашек жуткое.
Он прошёл мимо высокой фигуры в старинной одежде, с картузом на голове и прореженными бусами баранок на шее. Скользнул лучом фонарика по сидевшей на завалинке кукле в старушечьем платке с цветами. На миг ему показалось, что между домами мелькнула фигура ребёнка, игравшая на земле с какой-то деревянной безделушкой.
В самом конце поляны, у последнего дома, сколоченного не так давно, судя по свежим брёвнам, стояла высокая женская кукла, которая привлекла внимание Ромы. Он подступил ближе, поднял телефон и мгновенно отпрянул в ужасе, стоило лучу света упасть на лицо фигуры.
Плетёная кукла была точной копией его дорогой Веры. Она носила её очки на пустом лице, соломенные волосы едва доходили до лопаток, а на тело были натянуты знакомые шорты с футболкой. Даже серебристые часики на запястье куклы были Вериными, Рома бы ни с чем их не спутал, ведь сам и подарил когда-то.
Рома шарил глазами по знакомой фигуре и всё никак не мог понять, откуда у плетёной куклы взялись все эти вещи, принадлежавшие его супруге. Он хотел сорвать их и уже коснулся пальцами гладкого лица, где из-под слоя соломы почему-то проступала рыжая глина, когда позади внезапно раздался тихий шорох, а ему на плечо легла чужая рука.
Соломенная рука. Рука его жены с её серебристыми часиками на запястье и тонким обручальным кольцом на плетёном пальце.
— Тебе тут понравится, Рома. Я обещаю, ты полюбишь это место так же сильно, как и я. Ведь теперь Враный остров — это наш дом.
Прямо на глазах у застывшего Ромы соломенная рука жены обрастала нежной розовой кожей.