Помоги проекту - поделись книгой:
Но слухи о делах в Царьграде доходили до Москвы такие, что и верить им не хотелось. Будто бы магометане изгнали из Царьграда первосвятителя Иеремию, запретили в главном Вселенском соборе Айя-София появляться христианам, подвергают гонению христианских священнослужителей. Слухи эти были устаревшие и цены не имели.
Иов и Борис снова стали думать о том, кого послать в Царьград да в Антиохию, дабы узнать истинное положение вещей. Не мог поверить Иов в то, что магометане подняли руку на иерарха православной церкви. Хотя как не поверить, если на Святую Софию, ранее подпиравшую своими куполами облака, легла тень четырёх высочайших минаретов, поднятых волею завоевателей-турок.
Как-то митрополит Иов сказал Борису:
— Сын мой, проси повеления царя на послов в Царьград. С послами и пошлём богомольцев-лазутчиков. Феоклит ищет дороги...
— Отче владыко, другой меры не вижу. Снарядим послов по торговым делам. Да скоро. И ты готовь своих.
...И совсем неожиданно летом 1588 года, как раз через неделю после Акулины-гречишницы, до московского духовенства дошла весть, что в Смоленске появился восточный правитель христианской церкви, что в его честь в соборах и церквах города шло богослужение.
Торгового человека, что привёз известие, привели к Иову. Задумался митрополит: кто такой восточный правитель христианской церкви? Иов не мешкая отправился к Борису, и оба недоумевали: кто бы мог появиться-приехать безвестно?
— Сие нарушение донести до государя, — попросил Иов Бориса. — Отродясь не бывало, чтобы чужие священнослужители тайно появлялись в наших пределах.
Правителю не хотелось беспокоить царя.
— Сами вольны разобраться, — ответил он митрополиту. — Пошлю туда пристава да дьяка...
— Не обходи государя-батюшку, сын мой. Знаешь же его опеку над церковью, — настаивал Иов.
Борис знал, что царь Фёдор Иоаннович ревностно следит за порядком в церкви. И не стал огорчать митрополита.
В самом деле, доклад Бориса не на шутку взволновал Фёдора. Он даже возмутился тем, что в Смоленске нарушили его повеление не делать богослужений в честь неведомых странников.
— Мшеломство пресечь! — приказал он Борису. — Найти виновного в учинении богослужения без моего ведома, и пусть владыка митрополит Иов наложит строгую епитимью.
— Государь, всё сделаем, как велено. Завтра же утром отправлю чинов на расследование, — заверил Годунов царя.
Но на другое утро в Москву из Смоленска прибыл большой обоз. Купцы и монастырские келари привезли на продажу лён да мёд первого сбора. Ещё привезли короб новин. И митрополиту Иову стало доподлинно известно, кто незвано явился в Смоленск. Келари донесли, что в город прибыл первый иерарх Византийской церкви патриарх Иеремия. Столь важную весть Иов сам понёс царю.
— Ишь, тайком прикатил, — удивился Фёдора. — Да како же можно без гонцов в наши пределы?! — И повелел митрополиту: — Скажи Борису-правителю, дабы написал смоленскому воеводе выговор: «Впредь так просто не делайте, чтоб на рубеж никакой посланник и никакой человек под посад безвестно не приезжал».
— Слово в слово передам, государь, — ответил Иов.
— И сам пошли грамоту смоленскому епископу.
— Перечу, государь. Тебе сие лучше сделать.
Царь согласился, потому что всегда соглашался со своим духовником. И была послана царская грамота Смоленскому епископу. «Если патриарх станет проситься у воевод в церковь Пречистой Богородицы помолиться, то мы ему в церковь идти молиться позволяем. И у тебя в церкви в то время было бы устроено чинно и людно. Архимандритов, игуменов и попов было бы много, встречал бы ты патриарха и чтил его честно, точно так же, как митрополита всей нашей церкви».
И в Смоленск послали дьяка и пристава. В дорогу напутствовал их боярин Семён Годунов, от которого посыльные получили наказ:
— Разведайте, каким обычаем патриарх к царю не поехал, а в Смоленске моление ведёт. И теперь он патриаршество царьградское держит ли и нет ли кого другого на его месте?! А ещё, кроме нужды, что едет за милостынею, есть ли с ним от патриархов с соборного приговора приказ?
Дьяк и пристав слушали внимательно. Кого другого и не с таким бы рвением внимали. Семёна Никитовича боялись. Крутого нрава был боярин.
— Честь патриарху держите великую, — повторял он записанное в грамоте, — такую же, как нашему владыке митрополиту Иову. Да скажите патриарху, чтоб Москву не миновал, своим присутствием наградил высокий гость. Да про утеклеца рудого спросите. Год уже, повеления не исполнив, в бегах...
Путь от Москвы до Смоленска — прямой. Можайск — Вязьма, там и маковки церквей высматривай по окоёму. Да молодому дьяку — и тридцати ещё нет, ан в гору пошёл, завидовал пристав — дорога показалась скудной. И перво-наперво дьяк в Можайске заглянул в кружечный дом.
— Целовальник там шуряк моей кобыле, — пошутил дьяк, приказывая повернуть лошадей к кабаку.
Пристав под пятой у дьяка пребывает и делает всё, что дьяку угодно. А тому угодно, чтобы и пристав мёду с огненной водичкой выпил. До Вязьмы спали. А там снова целовальник роднёй оказался будто бы дьякову псу дворовому. И в Смоленске на постоялом дворе родственница нашлась, свояченица хавроньи, которую в прошлом году на Рождество Христово на соломе опалили.
Да всё бы обошлось, наутро бы к патриарху отправились, к воеводе и епископу, — на беду дьяк девку на постоялом дворе узрел. А у той девки в кошачьих зелёных глазах сила колдовская оказалась. Дьяк как выпил ендову медовухи, свататься к ней потащился. Она в ту пору с возу торговала прикладом для женского рукоделья. Дьяк стал приставать, да при народе. «Женой мне будешь невенчаной!» — кричал он.
Девка-то и повела его за собой. Идёт дьяк за нею, голову вверх дерёт от гордости. А она завела его в нужник, на толчок поставила, отвернуться велела. Как не послушаться? Сколько стоял, одному Богу известно, а как повернулся — козу узрел, стоит на месте девки, глаза лупит, рогами поводит. Обомлел дьяк да и сел на толчок, глаза открыть не смеет. Открыл-таки: ни козы, ни девки.
Вышел дьяк из нужника, видит: девка у воза стоит, торгуется с горожанкой, и козы нигде даже духу нет. «Наваждение», — шепчет дьяк.
Пристав возле зеленоглазой появился. Дьяк глянул на него, увидел, что губы облизывает, глаза маслено светятся. «Ишь, ошалел, сивый мерин», — недобро подумал дьяк. Да от второго конфуза сторониться стал, издали на девку поглядывал, искал, как укорот ей сделать. А она — глаз не отведёшь. Ну есть жар-птица. Огненно-рыжая коса вся в локонах, шея белая да как у лебеди длинная. И грудь высока, и стан тонок. Кобылицей она ещё дьяку показалась. «Ой, кобылица!» — пьянел дьяк.
Так весь остаток дня и вечер дьяк и пристав волочились за девкой. Чем бы всё кончилось, ведомо Богу, но не убереглась бы девка от шалых мужей, потому как забыли они государеву службу. Но к ночи вернулся на постоялый двор Сильвестр, который состоял в свите патриарха Иеремии. Как вошёл на постоялый двор, девка — к нему:
— Сильвеструшка, спаси, родимый! Коты ночные покою не дают.
— И кто тебя, Катенька, беспокоит? Да на ночных-то котов у меня и плеть есть.
Катерина показала Сильвестру глазами на дьяка и пристава да тихо сказала:
— Будто бы государевы люди они, из Москвы. Опасись, родимый.
— Коль так, то мы по-иншему.
Заплатил Сильвестр целовальнику за пол-ендовы медовухи и столько же водки купил да всё смешал и велел подать на стол дьяку и приставу. Сам сел
— Ну-ка, браты-московиты, выпейте за наше здоровье, — крикнул Сильвестр, наливая в кружки зелье.
Все дружно выпили. И ещё приложились. Да Сильвестр не хмелеет. А Катерина огненную косу на грудь перекинула, она как лисий хвост перед носом борзых взыграла. Глаза у пристава красные стали, у дьяка ещё краснее. Спор затеяли, кому первому хватать «лису» за хвост. Сварились, сварились и кулаки в ход пустили. Юшка полилась. Кафтаны затрещали. Клочья волос в ендову полетели. Насилу разняли целовальник с сыновьями пристава и дьяка. Спать увели.
Наутро гулёны опомнились, что службу справлять нужно, ан с таким видом только в остроге сидеть. Побежали Сильвестра искать. Нашли. С кулаками бросились. У пристава кулак пять фунтов. Да промахнулся.
— Ты колдовскую силу напустил! Ты бесовы чары выставил! — кричал пристав.
— О, горе мне, прельщённому скверной бабой! — вторил приставу дьяк.
— Это в вас бесово семя взыграло! — смеялся Сильвестр. — Чего к моей жёнке лезли аки жеребцы! Вот донесу сии проделки правителю Борису Фёдоровичу, то-то батогов пожалует! А за то, что грамоты воеводе и архиерею держите, и на дыбу угодите.
Опомнились пристав и дьяк: на государевой службе опростоволосились. Испугались до синевы.
— Ущедрити мя, — не своим голосом застонал дьяк.
— Ладно, идите службу справляйте, грамоты несите.
И тут пристав потянул дьяка в сторону, шептать начал:
— Так то же той рудый, что боярин Семён Никитич говорил. Хватать его нужно да в железа!
Тихо говорил пристав дьяку, а Сильвестр всё слышал. Да и так знал, о ком речь. Сказал:
— Я тот рудый. С этого бы и начинали, коль нужен вам.
Дьяк и пристав дружно помолились на образ Серафима-пустынника, который в углу висел, и — к Сильвестру с расспросами.
— Не ты ли в Царьград ходил?
— Ходил.
— Благостыня! — воскликнул дьяк. — Донеси, како всё было. Да коснети не смей!
Сильвестр обмяк душой. Давно с россиянами не делился словом. И стал рассказывать о путешествии, о патриархе Иеремии. Рассказал всё, что знал. И про беды патриаршие не забыл поведать:
— Разорили Византийскую церковь магометане, худо она живёт. Ни свечей на богослужение, ни вина на причастие. Иеремия как узрел Софию в древнем Киеве, так и прослезился. Нам бы, говорит, такой храм. А идёт патриарх в Москву. Что в Смоленск привело, сам скажет, если примет вас.
Не всё выложил Сильвестр дьяку и приставу. Не рассказал, как ждал Николая в Боровске да горевал. И ждать бы не надо. Знал же. Ан нет, так судьбой определено было: ждать. Из Боровска шёл один: за двадцать пять дён до Корсуни управился. Неказистый-то конь золотым оказался, устали не знал.
В Царьград из Корсуни морем пошёл. Оттуда к турецкой державе всё лето суда ходят. Вот и приткнулся к одному киевскому купцу. Вышли двумя судёнышками. И всё бы хорошо, да буря навалилась близ берегов болгарской земли. Раскидала судёнышки, какое куда — неведомо. Вскоре то судно, на котором Сильвестр и дочь купца Катерина плыли, пришло в Царьград. А второго нет и нет. День ждут, другой, третий, неделю, другую... Все глаза просмотрели, каждое судно встречали, спрашивали. Пропал отец Катерины.
Сильвестр пытался утешать девушку. Да как утешишь, если кроме отца — ни души на белом свете. Мать-то в полон крымский хан Гирей увёл из Путивля во время своего набега. А было Кате в ту пору всего три годочка. С той поры, вот уже пятнадцать лет, она не расставалась с отцом во всех его ближних и дальних торговых путешествиях.
В Царьграде Сильвестр не бросил Катерину. Помог ей товаром распорядиться-продать, судёнышко тоже продал. А потом ушёл с нею к патриарху на подворье. Там они и жили с Катериной, пока патриарх не собрался в дальнее путешествие в Московию, где он надеялся найти помощь, дабы поправить дела своего патриаршества.
Сильвестр возвращался в свите патриарха, а была она немалая — двадцать семь человек. В Корсуни Сильвестр выкупил коня, прикупил крытый возок и покатил далее вместе с Катериной, к которой за прошедшее время крепко прикипел сердцем.
Катерина не только рыжими волосами была похожа на Сильвестра, но и статью, и глаза будто у близнецов — зелёные. Но то всё было не главное. Катерина, как вскоре узнал Сильвестр, тоже ведовством баловалась. Да травами-кореньями лечила. И присушить могла. И на тот свет отправить. Да знал об этом лишь он. Для всех Сильвестр и Катерина братом и сестрой казались. И они всем так говорили, правда, иногда Сильвестр её жёнкой называл, как жизнь заставляла. На самом-то деле давно, ещё в Царьграде, они познали близость. И считал Сильвестр Катерину Богом данной ему женой.
— А ещё скажу, что патриарх Иеремия сидит на престоле и первосвятитель главный среди всех других христианских святителей. Вот и спешите к нему, с чем приехали, — закончил рассказ Сильвестр.
— Мы сей миг. А ты без нашего ведома оный двор не покидай. В Москву с нами пойдёшь.
— Пошто так?
— Нам знать, — ответил дьяк. — Как ты есть утеклец. Год тебя ждали.
Сильвестр подумал, что избавиться ему от шпыней труда нет, да не хотел пока испытывать судьбу. Всё равно она вела в Москву. Одного боялся, что приставать к Катерине будут. Да так оно и случилось, как покатили к Москве.
— Неугасимый свет от неё течёт, — облизывая губы, шептал приставу дьяк при виде Катерины.
А поскольку и пристав был покорен красотой Катерины, то они при каждом удобное случае лезли в Сильвестров возок, лупили на неё глаза. Сильвестр и Катерина их уже терпеть не могли. И решила Катерина над ними пошутить.
С утра и до полудни шёл дождь. Да буйный. Лесная дорога близ Можайска и без того была грязной, тут и вовсе её развезло. Дьяк в возке рядом с Сильвестром сидит, побывальщину рассказывает. Да приспичило, выбираться из возка стал. За что-то зацепился кафтаном, только Катерине ведомо, опрокинулся и задом плюхнулся в лужу. А в той луже грязи до колен, пни, сучья. Дьяк не встанет. Пристав на помощь прибежал, руки протягивает. Не дотянется. На корягу встал. А коряга под ним, как живая, вывернулась. И пристав к дьяку полетел. И не встанут оба. И нитки на них уже сухой нет.
Катерина смеётся на весь лес. Сильвестр только головой покачал и выпрыгнул из возка, на помощь поспешил. Он лишь руку протянул, а дьяк уже встал. Приставу подал руку. И тот, как мальчишка, тут же на ноги поднялся. И лужа вроде бы под ними стала мельче, и коряг, пней не видно. Подхватились дьяк и пристав бежать к своему возку, забились в него да больше и не появлялись возле Катерины. Обиду затаили на неё, посчитаться задумали, как в Москву приедут.
Катерина и Сильвестр от Можайска едут без тревог. Конь сам идёт, управлять не надо. Катерина вроде бы задремала. Сильвестр смотрит на неё, душу разглядывает. И высветил в ней силу над человеком, над всем живым необыкновенную. Она-то по молодости и не осознавала её. Ан мощна была сия сила духовная. Власть у Катерины была такая, что судьбы людские раскрывались перед нею как книги. Сильвестр тоже ощущал силу немалую, да понял, что уступает Катерине. Оторопь взяла мужика, забеспокоился. «Да ведь она и беды наделает нерасчётливо».
— Не беспокойся, любый, не наделаю, — говорит Катерина и улыбается. Притянула Сильвестра к себе, губы нашла, целует жадно.
...Вот и Москва с пригорья от села Кунцево показалась. Маковки соборов, церквей наближаются, растут. А из села Доргомилова первопрестольная и совсем как на ладони высветилась.
Катерина в Москве не бывала, в диковинку ей столица. Да боится она незнакомого города. Ну как и впрямь ведовство-то шилом из мешка будет торчать. Да и дьяк с приставом пугают. Догадались, поди, кого в Москву тянут.
И шепчет Катерина Сильвестру: «Любый, освободиться надо от шишей». Сильвестр соглашается. Вроде бы и не ответил, а она поняла: «И то, загостевались с ними». Катерина торбу дорожную раскрыла, распашницу цветастую достала, шаль ромейскую. На глазах у Сильвестра в цыганку превратилась. Он тоже сменил свой облик. На голову шлык натянул, поверх кутневого кафтана ферязь надел.
Впереди Смоленская застава вот-вот покажется, дорога прямо к Кремлю, а направо — в Донской монастырь. Сильвестр на обочину дороги съехал, коня остановил на развилке, из возка выбрался. Дьяк с приставом подъехали. Дьяк спрашивает:
— Кто такой? Что надобно?
— Чужеземцы мы, из румынской земли, — отвечает Сильвестр. — Странствуем.
Смотрят дьяк и пристав на Сильвестра, на Катерину, которая из повозки выставилась, диву даются: отродясь таких не видывали. Сильвестр с пышными чёрными усами, на поясе сулеба висит, под ферязем рубаха алая видна. У Катерины глаза чёрные в пол-лица, смуглая, вся в узорочье. «Да какого они роду-племени?» — дивится дьяк.
— Донской монастырь где, люди добрые? — спрашивает совсем не русским говором Сильвестр.
— На дороге стоишь, туда и сворачивай, — и рукой показал пристав в сторону монастыря. А дьяк всё ещё дивился на путников.
Сильвестр рубль серебряный дьяку подал, приставу — тоже, поклонился:
— Спасибо, служилые, — и вернулся к возку.
Они с любопытством смотрели, как Сильвестр исчез в возке — будто влетел туда, как вороной конь — про пегого они забыли — свернул к монастырю да тут же и растаял, как в тумане. Дьяк и пристав будто онемели. Лишь крепко сжимали в потных кулаках серебряные монеты.
О том, что они от самого Смоленска гнали впереди себя утеклеца, ни дьяк, ни пристав так и не вспомнили. Да и потом, как докладывали о своей справе боярину Семёну Годунову, словом не обмолвились о Сильвестре и его жёнке, будто и не ведали таких. А послухов рядом не оказалось. Куда как сила Сильвестрова взяла их в полон, даже Семён Никитович своим пронзительным взглядом не уличил в сокрытии «государева дела». Он остался доволен своими посланцами и, выслушав их, тотчас поспешил к Борису Годунову.
Правитель Борис, прежде чем идти на доклад к царю, поделился новостью с Иовом, пересказал всё то, что услышал от дяди Семёна.
— Возрадуйся, отче владыко, спешит к нам в гости сам патриарх первейший Царьградский Иеремия. И полномочия от других патриархов имеет, и на престоле Византийской церкви сидит.
— Что же первосвятителя в Смоленск привело? Или с пути сбился?
— Смоленск наш город славный. Слышал о нём и патриарх Иеремия. Молва не знает рубежей, — рассказывал Борис, — но сие присказка, а сказка — впереди. Будто бы позвала патриарха в Смоленск, хвала ей великая, икона Пречистой Смоленской Богородицы Одигитрии.
Так или не так всё случилось с патриархом, Борис не переживал. Главным для него было то, что Иеремия вёз добрые вести, угодные царю и церкви. И снова он вспомнил о Николае-греке, о Сильвестре-ведуне. Неужели, думал он, сии два человека пропали: ни весточки за год. Сколько купцов из южных краёв его люди опросили.
— Иди, сын мой, порадуй царя-батюшку, — вывел из задумчивости Бориса митрополит.
— Бегу, отче владыко, — ответил Борис и покинул палаты Иова.
...Московское духовенство стало готовиться к торжественной встрече первосвятителя православной церкви патриарха Иеремии. Россияне чтили Царьградского патриарха и считали его первым в христианском мире. Его приезд совпадал с шестисотлетием крещения Руси. Иов благодарил Бога за то, что он распорядился прибытием Иеремии как раз в сие знаменательное время. По церквам и соборам в честь священного праздника служили молебны, с амвонов звучали проповеди.
Сам Иов обращался к прихожанам каждый день со словами древней правды:
Поделиться книгой: