Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ЕММАНУИЛ! ЕММАНУИЛ! АЛЛИЛУИЯ!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОСЛЕ ГРОЗНОГО

Тайное предсказание сбылось день в день. Перед заходом солнца, 4 марта 1584 года, на Герасима-грачевника, когда мужики в новые лапти обувались, внезапно, волею Божьей или колдовской силой, умер царь Иван Грозный. Были плачевные, проводные звоны в Москве и по всем городам и весям великой Руси. Лились слёзы горести и печали. Но и скрытная радость торжествовала. Потому как, надеялись россияне, минуло время кромешников-опричников, время воеводы опричной гвардии Малюты Скуратова-Бельского.

Разум народный знал, что умер великий государь, чьей волей, мужеством и умом Россия многажды приросла землями и народами. Но тирания Грозного довлела над его добродетелями, и втайне народ шептал: «Слава тебе, Всевышний Господь Бог, избавивший нас от сатанинской силы и тьмы».

Избавились.

Спины разогнули.

Головы подняли!

Задумались, пытаясь заглянуть в день завтрашний. И вставал у россиян извечный вопрос на распутье: а как жить дальше?

После Ивана Грозного остался первонаследником Калитиного племени слабоумный царевич Фёдор. С детства он был способен лишь на то, чтобы бегать по церквам, трезвонить в колокола и слушать обедни. Отец упрекал Фёдора, говоря, что он больше похож на пономарского сына, нежели на царского отпрыска.

Вины Фёдора в том не было, что умом не взял, ростом не покорял и царственностью не наделён. Да и откуда чему быть, если родился шестым ребёнком от хилой здоровьем матушки Анастасии Романовны, забитой и задерганной жестоким мужем, если не получил образования, а воспитывался в Александровской слободе, среди одичавших от крови и насилия кромешников. Они хотели быть его духовными пастырями. Но он убегал от них в церкви, прятался в ризницах, в приделах, среди гробов усопших. Рос Фёдор без матушки и без батюшки, и царедворцы жалели его как сироту.

И только после убийства своего старшего сына Ивана, Грозный вспомнил о среднем сыне Фёдоре и приблизил его к себе в урон последнему, ещё малолетнему царевичу Дмитрию. О, с какой бы радостью отдал престол Грозный своему годовалому сыну, в котором усмотрел свой характер, свою кровь, горячую и покорную лишь воле Божьей.

Смерть Ивана Грозного для всех была загадочной. Прошли слухи, что умертвил своего благодетеля оружничий Богдан Бельский. Царь Иван не назвал престолонаследника, и волею судьбы и провидения им стал обделённый природой царевич Фёдор.

Судьба возвела Фёдора на Российский престол. Он был венчан с безжизненной улыбкой на челе. «Этой грустной улыбкой, как бы молившей о жалости и пощаде, царевич оборонялся от капризного отцовского гнева. Рассчитанное жалостное выражение лица со временем, особенно после страшной смерти старшего брата, в силу привычки превратилось в невольную гримасу, с которой Фёдор и вступил на престол».

Но шли годы царствования Фёдора, и каждый из них становился благодатнее минувшего. Народ, избавленный от ужасов опричнины, от постоянных войн, обрёл тишину, покой и возможность безбоязненно трудиться. Даже война со Швецией оказалась короткой и удачной, не нарушившей благодатной жизни россиян. И постепенно в народе Фёдора стали называть осветованным царём, свыше призванным к святости и венцу небесному.

Однако всё четырнадцатилетнее царствование Фёдора могло быть другим.

Человеческая природа умеет восполнять свои пробелы. Рядом с неспособным к государственной деятельности Фёдором стоял многоопытный и мудрый правитель — шурин царя, брат царицы Ирины, Борис Годунов. Он сумел обрести такую власть, «яко же и самому царю во всём послушну ему быти». Годунов вёл государственные дела умно, осторожно и дальновидно. Им были довольны духовенство, дворяне, торговые люди, служилое сословие и даже крестьяне. Лишь бояре держали камень за пазухой против Бориса. Да и то из тех, кто приходился царю роднёй по кике — женской линии — в третьем-пятом колене, потому что Годунов оттеснил их, не способных нести пользу державе, от многих государственных дел.

Правитель Борис знал, на кого опереться в державной справе. Укрепляя Россию, он заручился поддержкой православной церкви, жил с отцами веры в большом союзе, советовался с ними во всём, что касалось блага народа. И главным советником Годунова был митрополит Московский Иов.

Редкая судьба была у этого немощного телом, невысокого и благообразного старца. Долгие годы он жил в родном городке Старицы на верхней Волге, служил Богу и старицкому князю Владимиру. Но в 1559 году Иван Грозный расправился с последним старицким удельным князем. Владимир был казнён. После этого Грозный «перебрал людишек» в Старицах, и многие из них закончили свою жизнь на плахе. А Иов каким-то чудом оказался в чести у царя и получил место игумена в старицком Успенском монастыре. Спустя два года за ним прискакали гонцы и увезли в Москву. Была встреча с Грозным. Сказывают, царь спросил:

— Ты всё тако же поёшь громогласуя и добротою?

— Пою, великий государь, — ответил Иов.

— Ступай в Симонов монастырь, — повелел Грозный.

И вот уже Иов архимандрит этого монастыря — опричной государевой богомольни. И царь приезжал слушать его пение. Но когда Иван Грозный разорил Новгород, Иов вдруг отказался петь в присутствии царя. Иова сослали в Казань, а высылая, вот чудеса, сан повысили: епископом уехал. Ссылка, правда, оказалась недолгой. Его снова привезли в Москву. Поставили главой большого Новоспасского монастыря. А вскоре же перевели епископом в царское село Коломенское. Иов пугался столь стремительного возвеличения. Знал, что Иван Грозный не питал большой любви к священнослужителям. Мог же он за одно супротивное слово приказать отрубить голову игумену Псково-Печерского монастыря Антонию. Было в Иове что-то такое, что заставляло жестокого царя проявлять к нему милость.

Старицкий святитель являл из себя незаурядную личность. Он обладал феноменальной памятью, мог без книг вести всю церковную службу. А Ивана Грозного покорил его голос, который был умилен и в пении громогласен, добротою звуков у всех сердца яко огнём опалял.

Однако не только Иван Грозный тянулся к Иову. В Москве к нему проникся доверием и душевной теплотой Борис Годунов. И очень переживал за жизнь Иова, когда тот отказался вести службу в присутствии царя. Случилось сие в ту пору, когда Иван Грозный вернулся из Новгорода, где предал жестокой смерти тысячи женщин, детей, стариков.

После смерти Ивана Грозного иерархи церкви послали Иова в Ростов Великий архиепископом. Расставаясь с Иовом, Борис поцеловал крест и заверил, что скоро его вновь позовут в Москву. И правда, прошло совсем немного времени, как Иова вернули в первопрестольную — и по просьбе Бориса молодой царь Фёдор повелел иерархам церкви дать Иову сан митрополита.

Борис не раскаивался в том, что оказывал Иову поддержку. Священнослужитель платил правителю взаимностью. Мудрый и образованный, он давал Борису разумные советы во многих случаях жизни. Даже тогда, когда решались дела Посольского приказа. И дружба столь разных двух мужей давала свои плоды. И случалось, что с ведома Иова, Борис поправлял главу Посольского приказа думного дьяка Андрея Щелкалова. Негодовал в душе и зубами скрипел гордый дьяк, но внимал мудрому слову. И всё дружественнее становились связи России с иноземными державами, особенно с Францией, Англией, Италией.

Тем временем русские войска с малым кровопролитием прятали под крыло российского державного орла неохватные просторы Сибири, восстанавливали свои древние грани на скалах Карелии, закладывали крепости в предгорьях Кавказа, удерживали рубежи на северо-западе, иногда вступали в схватки с заносчивой Швецией.

Медленной, но твёрдой поступью Россия поднималась к вершине славы, как одна из могущественных держав Европы. К этой роли её начал готовить ещё Иван Калита. Но не знала Россия другого такого благостного времени, каким было царствование Фёдора Иоанновича. Держава россиян стала заметной и притягательной во всём западном и восточном мире. В Россию потянулись купцы, учёные, художники, ремесленники — все за удачей, отцы православной церкви — за милостыней.

* * *

Летом 1586 года, что ни день, да и на дню многажды, появлялись у московских сторожевых застав гости иноземные, купцы заморские. Манила их загадочная Москва своим богатством, обилием товаров на торжищах-базарах. Стекались к Москве гости аглицкие, датские, немецкие, французские, а ещё болгарские, турецкие и шведские. Все спешили в Китай-город, на Варварку да в Зарядье, на Красную площадь да и по мелким торжищам разбегались. Торговали меха собольи и бобровые, куньи и беличьи, Горностаевы, а ещё чёрных лисиц. Покупали шкуры волчьи, рысьи и медвежьи — кому на какой вкус. Горностая искали из Пермских лесов, бобров — с реки Колы, куницу — из алтайской тайги, а лучшего соболя — из земли Обдорской.

Ещё меды мордовские, черемисские и башкирские бочками закупали, серебром и золотом оплачивали. Сало из Ярославщины, Тверской да Вологодской земли выбирали. Икру белужью, осетровую, севрюжью да кетовую купцы французские, немецкие, а ещё испанские и итальянские, цены не спрашивая, покупали бочками и туесами. А за лучшими псковскими, новгородскими да смоленскими льнами охотились купцы аглицкие, чтобы королевскому двору перепродать.

Ещё пшеницу, рожь, овёс, ячмень, гречу четвертями восьмипудовыми многажды брали, серебром мелким оплачивали. Дешевизна!

И своим товаром гости заморские торговали. Англичане — сукном алым по двадцать алтын за аршин, табун-травой из-под полы — зельем для трубок — цены не каждому смертному доступны. Французы — вином виноградным по три рубля за бочку. Греки — лимоны, сахар да леденцы выставляли. Арабы — шелков, парчи, узорочья навезли.

А и в других рядах торговля бойко шла. Купцы — гости разных стран из-за Чёрного моря — свинец, железо, медь, порох, пистоли, сабли булатные, ещё сандал в барковцах да бумагу писчую продавали. Сами спешили купить у ярославских гостей чернил орешковых. И за все царские дьяки пошлину-мыто собирали. Только на язык не было пошлины. Да с вестей заморских её не брали, лишь хвалили, но и денег не платили.

Красна, богата Москва своими торжищами-базарами, велики они, особенно в Китай-городе, на Красной площади. Много в первопрестольную торговых людей наезжает, купцов с караванами прибывает.

Но и другие гости на заставах возникали.

Того же лета на день Петра-поворота на Смоленской дороге появилась вовсе бедная, истёртая временем и ветрами дальних странствий карета, запряжённая разномастными худыми конями. Карету сопровождали семь свитников чужеземного виду. Стражи на заставе по воле объезжего и пускать не хотели этих путников. Но были они духовного звания, странниками дальними, из самой Антиохии, держали путь к царю всея Руси Фёдору Иоанновичу. Им поверили и открыли решётку заставы.

Главным среди странников был Антиохийский патриарх старец Иоаким, смуглолицый, с пергаментной кожей на лице, глаза — две лежалые вишни. Никому не поведал на заставе чужеземец Иоаким, зачем пожаловал в Московию. Тайной это было до того часу, пока не встретился с правителем Борисом Годуновым и митрополитом Иовом.

Гость был знатен, хотя и не богат. Но знатен настолько, что его приняли с таким же почётом, с каким в Москве принимали иностранных послов от великих держав. Его окружили вниманием. И всё было бы хорошо, если не считать конфуза, нанесённого ему на первых шагах по московской земле, по Кремлю.

Гости появились в Кремле, когда в соборах шла служба. Выйдя из кареты на Соборной площади, Иоаким степенно направился к Успенскому собору. Он шёл медленно, любуясь Кремлём, его соборами, церквами, дворцами, палатами. Толпа горожан уже заполнила площадь, к нему подошли священнослужители, с ними он вошёл в собор.

Патриарх Иоаким увидел вблизи амвона много знатного духовенства в пышных одеждах, увидел митрополита на устроенном месте и направился к нему. Шёл он медленно, богомольцы расступались перец ним. И все уже видели его сан, склоняли головы.

Митрополит Московский Дионисий тоже узрел незнакомого богослужителя и понял, что перед ним один из первосвятителей православной церкви — патриарх. Но Дионисий, словно бесом руководимый, сошёл со своего места только на сажень и благословил патриарха Иоакима наперёд, не найдя нужным склонить голову и ждать самому благословения.

Патриарх Антиохийский был обескуражен подобным нарушением чина. Но виду не показал. И сам благословил митрополита. А после благословения слегка пристыдил его, потому что пригожее было митрополиту принять благословение наперёд от него, патриарха греческой церкви.

Дионисий в эти короткие мгновения нотации, пока моложавый переводчик в чёрной сутане переводил слова Иоакима, смотрел на него без покаяния, дерзкими глазами, и патриарху не оставалось другого, как позволить Дионисию справлять службу.

Богослужение продолжалось. Патриарх Иоаким молился вместе с верующими и размышлял о том, с чем перво-наперво столкнулся в неведомой ему державе Российской. И то, к какому выводу он пришёл по здравому размышлению, повергло его в уныние. Он понял, что русская церковь недосягаемо поднялась над греческой церковью. Если митрополит Московский не склонил головы пред ним, Антиохийским патриархом, а благословил первым, не по чину, то это говорило о том, что православная греческая церковь потеряла своё былое значение в глазах россиян. Сознавать сие было горько, но если бы оно выглядело иначе, он бы, Иоаким, не отправился в столь дальнее путешествие.

Иоаким видел главных пастырей вселенской христианской церкви в трёх частях мира: в знаменитейших градах империи Иисуса Христа — Риме, Константинополе, Александрии. Он знал священное место — Иерусалим. Он был уверен, что стольные грады торжествующего христианства, а с ними и Антиохия, признаются христианами особыми. Что же получалось?

Да, он ведал, что сей чести Русь и её столица Москва не искали. И шло это от времён Владимировых, когда Русь крестили и до времён Фёдоровых — нынешних. Даже царь Иван Великий с его гордыней, не пытался возвести русскую церковь на одну ступень с Византийской и даже с Антиохийской.

Иоаким готов был утверждать, что гордая, державная Византия никогда не согласилась бы на равенство своей иерархии с иерархией россиян. Хотя их храмы превосходят великолепием византийские, их верующие более сильны духом, сие он видел от порубежных городов до Москвы, их священнослужители чисты и рьяны в восхвалении Бога более, чем византийские.

Увы, сожалел патриарх Иоаким, Византия стала иной. Она превратилась в рабскую вотчину Оттоманов, в рабу разнузданного правителя-султана. И архиереи великой Руси знали истинное положение Константинопольской церкви. Сожалели, сочувствовали ей. Да и свою церковь увидели в ином свете. Они поняли, что русская православная церковь занимает в христианском мире не последнее место и что ей пора освободиться от немощной опеки константинопольских иерархов.

Горькое лекарство пришлось принять Антиохийскому патриарху, пока он стоял на богослужении в Успенском соборе. И всё-таки гордыня Дионисия была ему не по душе. Высота положения — от Всевышнего, считал он, а не от умысла.

Неведомо, кому в угоду, а кому во вред, проявил спесь Дионисий. Но его поведение было замечено всеми, кто знал церковный устав. Первым к Дионисию после окончания службы подошёл Борис Годунов.

— Владыко Дионисий, не должно было тебе вводить нас в конфуз, — сказал Борис строго. — Мой долг раскрыть сие нарушение государю.

Дионисий только на мгновение поднял на Бориса свои глаза: чёрные, жгучие, они сверкнули непокорством. И ответил, как показалось Борису, без раскаяния:

— Да простит меня Отец Всевышний, разум затмило, правитель.

Борис не стал делать новое замечание Дионисию, потому как нужно было уделить внимание гостю, к которому уже подошёл Иов. Получив благословение, Иов покаялся перед Иоакимом за дерзость Дионисия.

— Святейший патриарх Иоаким, русская церковь скорбит о случившемся. Ты наш гость, посланный Богом, и мы в твоей власти, владыко.

Два старца, многим похожие друг на друга, оба способные прощать ближнему промахи и заблуждения, тотчас забыли о Дионисии. К ним подходили чины высшего московского духовенства. Иов представлял каждого, а Иоаким благословлял своею старческой рукой. И так получилось, что Иов в этот миг представлял главу русской православной церкви, а Дионисий оказался отчуждённым от своей роли. Он понял, что ему нужно немедленно повиниться перед высоким гостем и занять своё достойное место. Но в этот миг, стоявший поблизости, Борис сказал Иову:

— Отче владыко, наш гость устал с дороги, прими его на сей день у себя, а я распоряжусь, где должно ему пребывать дале.

— Так и сделаю, сын мой, — ответил Иов и пригласил патриарха в свои палаты.

Иов и Борис повели гостя из собора, а Дионисий смотрел им вслед и пытался ответить на вопрос: что же случилось, если он так неожиданно оказался за спиной Иова?

В палатах митрополита Иова Иоакиму был оказан самый радушный приём. За столом Иоаким пил и ел вволю, потому как отощал за дальнюю дорогу. Да и угощали патриарха с русским хлебосольством.

Потом два старца беседовали о делах церкви. Богатый розмыслом Иов ещё в соборе, сразу после конфуза, подумал о том же, к чему пришёл Иоаким. Да, греческая церковь уже не так величественна, как в прошлом, а по-иному не путешествовал бы в поисках милостыни её первосвятитель и владыка. И в подтверждение сиих выводов Иоаким стал жаловаться:

— Наша церковь пришла в упадок, храмы подвергаются запущению. У нас нет денег содержать их в прежнем виде. Верующие всё меньше пекутся о спасении души, тянутся к греховным утехам. Пала нравственность, процветает вольнодумство. Церковь не в состоянии остановить обнищание духа своей паствы.

Иов слушал со скорбным выражением лица. И думал, чем сможет оказать помощь Антиохийской церкви, её патриарху. Пока что в его силах только согреть дарами, сделать вклады в греческую церковь, достойные русской церкви. Но тут Иов пришёл к мысли о том, что нарушит закон старины: церковь не может делать вкладов в другую церковь без взаимности. А какой вклад посилен Иоакиму? Сможет ли патриарх поддержать русскую церковь перед Вселенским Собором о наделении её самостоятельностью? Иов считал, что православие Руси давно, ещё со времён великого князя Василия, отца Ивана Грозного, достойно независимости. Где ещё есть, кроме России, такие древние очаги православия, как Новгород, Владимир, Псков, Суздаль, Ярославль, Ростов Великий.

— Русский народ и его церковь со дня крещения принимали к сердцу боли и нужны первосвятителей как свои, — издали начал Иов. — Христиане — братья во Христе, како же беду и горе не поделити. Ноне наша церковь богата. Ей посильно помочь твоей церкви, святейший. — Иов умолк. Теперь время сказать главное и око в око. — Но тебе ли не знать, владыко, что русская церковь тоже нуждой мается. Спустя два лета Русь отпразднует шесть веков с того часу, како влилась в лоно православия. Наш государь Фёдор Иоаннович не единожды сожалел о том, что мы не равны пред Богом. Возможно ли тебе, святейший, просить Вселенский Собор за русское православие, дабы обрести равный лик с Царьградом, Антиохией, Александрией и Иерусалимом? — Иов внимательно смотрел в глаза Иоакима.

И старец не отвёл глаз, не потупил взор.

— Великой Руси вольно просить Вселенский Собор, чтобы дал патриаршество, — ответил Иоаким, лаская глазами почтенного Иова, — а как проявите рвение, буду способствовать вам в Константинополе и на Вселенском Соборе.

— Како скоро сия просьба к Вселенскому Собору получит благословение? — спросил Иов.

— Токмо Богу Всевышнему ведомо время свершений. Будем молить его, дабы сие свершилось к дню Крещения Руси. Помню сию дату.

— Да помолимся, святейший владыко, за наши благие чаяния.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — ответил Иоаким, вставая из-за стола. — Аминь.

Иов тоже встал, повёл гостя в моленную, остановился перед иконостасом, в центре которого сиял освещённый лампадами Деисус — икона с изображением Христа-Спасителя, Богоматери и Иоанна Предтечи по сторонам. Но прежде чем опуститься на колени, Иоаким взял за руку выше локтя Иова и тихо сказал:

— Брат мой во Христе, пред его ликом прошу: берегись ехидны, коя затаилась в вашем стане.

— Благодарю, святейший владыко. Аз ведаю, чьё имя рек ты своими устами.

Вечером того же дня, после богослужения, пришёл в Благовещенский собор, где вёл службу Иов, Борис Годунов. Он прошёл в алтарь к Иову и там, за иконостасом, у них была тайная беседа.

— Царь-батюшка разгневан на Дионисия, призывал его к себе и ругал за конфуз. Дионисий каялся, да без усердия. Но государя не обманешь. И он воскликнул: «Ты мне неугоден, лукавый!» А чем всё кончится, токмо Богу ведомо.

Когда Борис рассказал то, что случилось во дворце у царя, Иов попросил его:

— Ты, мой сын, не поскупись на милостыню в честь патриарха Иоакима. Пусть порадуется и подивится твоей государевой щедрости.

— Ясно мне, владыко, одно: явился он к нам на Русь за дарами не от жирных щей. Не будем же нищими от своих щедрот. Не оскудеет рука дающего, и я ублажу святого старца, — ответил Борис.

— Бедственно живёт его Божье патриаршество, — посетовал со вздохом Иов, — разорениям губительным подвергнутое.

Борис никогда не скупился на вклады в монастыри, в церковь. Верил искренне, что за всё вложенное со святою молитвою на устах Бог воздаст своей милостью. А богатства Борису было не занимать, поговаривали, что он богаче самого царя.

— Не сомневайся, владыко, если он тако же обещал твёрдо милость и усердие проявить к русской церкви, то уедет от нас с почестью, подобающей сану. Наделю соболями, куницами, воском и мёдом, рыбьим зубом, узорочьем и полотном.