На кумысе

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

На кумысе

(Из летних экскурсий).

I.

-- Ну, так как насчет травы-то, Егорыч, а?...

-- Чего: как?... Пущай коней, а потом разсчитаемся... Не стало ее, травы-то, што ли?

-- Оно, конешно, травы у вас вудоволь, а только все-таки... Ты ужь напрямки скажи цену, штобы без сумленья.

-- Да говорят тебе: пущай... Эко разговор нашел: трава. Все одно на корню простоит...

Разговор происходит где-то под окном. Я его слышу сквозь сон, но не могу проснуться,-- так крепко спится. Один голос, без сомнения, принадлежит моему кучеру Андронычу, а другой -- неизвестному лицу. Наступает пауза, и я снова засыпаю.

-- Так ужь ты делом, Егорыч, говори!

-- Да я же тебе сказал. Эк привязался человек!

-- В самом деле, штобы аккуратно... После сам судачить будешь. А травы у вас, прямо сказать, не в проворот. Все равно, в дудку уйдет... По дороге-то видели тоже достаточно. Барин спрашивал: "зачем, говорит, сухия дудки?" А я и разсказываю, што в козаках у вас не укосить этой самой травы, вот она стоит, стоит, да в дудку вытянется... Известно, какия места: одно слово -- ренбургская губерния, орда пошла.

-- У нас какая трава: ковыль... крепкая, одно слово. Пусти-ко городскую лошадь с овса да прямо на свежую траву -- измоет ее, а на нашей только жиру нагуляет.

-- Знаем... Не в первой по степе-то ездишь. Слава Боту, тоже было поезжено... В третьем годе барыню под Троицк на кумыз {В степи говорят "кумыз", а не кумыс. Автор.} возил, ноне вон барина предоставил. Ну, так как насчет травы?

-- Пущай, сказано.

-- Ну...

Пауза. Я открываю глаза. Маленькая конурка залита ярким июньским светом, который просто слепит. Единственное окно выходит на двор. Где это я? Ах, да, на кумызе... Последняя мысль заставляет меня быстро подняться с места и распахнуть окно. В комнату врывается струя холоднаго утренняго воздуха, пропитаннаго ароматом той степной травы, о которой сейчас идет разговор. Я быстро надеваю охотничьи сапоги, шведскую куртку и кричу в окно:

-- Андроныч, попроси у хозяина коробки сездить в коши...

Хозяин, оренбургский козак Егорыч, подходит к окну сам и, почесывая одною рукой спину, обясняет, что можно ехать и на его лошади,-- сделайте милость, все равно так же стоит. Невысокая фигура Егорыча с его бабьими покатыми плечами решительно не имеет в себе ничего воинственнаго, а рябое подслеповатое лицо с белокурыми, скатавшимися волосами -- того меньше. Может быть, есть своя козачья хитрость, но и только.

-- Разе у нас своих коней не стало?-- ворчит Андроныч.-- Нам коробок только.

-- А вон он стоит, у плетня.

Комната у меня такая маленькая, что, по поговорке, кошку за хвост негде повернуть. У двери четвертую часть помещения заняла битая из глины печь. Пол покосился. Пахнет свежею известкой и застоявшеюся сыростью. Две лавки и крошечный стол составляют всю мебель. Чемодан и разныя дорожныя вещи свалены в углу. Квартира попалась неказистая, но не из чего было выбирать.

Пока Андроныч закладывал свою лошадь, я выхожу на крылечко умыться. Рукомойником служит какой-то глиняный черепок, подвешенный к крылечку сбоку. Тут же и помойная яма, а в ней роется свинья с двумя поросятами. Вода такая холодная, и я с удовольствием вытираю себе ею шею,-- на свежем воздухе так редко приходится умываться, а помойная яма со свиньей и поросятами в счет нейдет.. Егорыч продолжает стоять у окна и наблюдает церемонию умыванья. Видимо, он не умеет даже спросить: каково изволили почивать? а просто зевает на новаго человека, который свалился нежданно-негаданно на его козачью голову в виде непредвиденной доходной статьи.

-- А других квартир нет в деревне?-- спрашиваю я, хотя отлично знаю, что квартир нет.

-- Каки у нас в станице фатеры!

-- А другие кумызники как живут?

-- А те, значит, раньше приехали... с весны еще, значит.

-- Я видел вчера несколько хороших домов.

-- Каки у нас дома! Всего-на-всего один. У суседа, значит, напротив сусед, так у ево адвокат из Мияса.

Нет, в моем хозяине решительно ничего незаметно козацкаго, что даже обидно: станица Михайловка принадлежит к области Оренбургскаго казачьяго войска, а Егорыч стоит вахлак вахлаком, как самый обыкновенный мужик. Обстановка его козачьяго жилья тоже незавидная: избенка проваленная, крылечко покосилось, двор грязный, хозяйственныя пристройки из березоваго плетня, крыши из соломы. Прибавьте к этому, что Егорыч один из самых зажиточных козаков, кроме, может быть, "суседа напротив".

-- Так вы к Баймагану в кош?-- спрашивает Егорыч, когда Андроныч с городским шиком "подает" к крылечку.

-- К Баймагану... А разве есть еще у других киргизов кумыз?

-- У Демариной стоит один, потом к Житарям,-- ну, те, значит, победнее, а Баймаган побогаче будет. Тридцать, жеребых кобыл содержит.

-- А другие кумызники тоже у Баймагана берут кумыз?

-- У кого же больше? Все у него.

Убедившись, что и "другие" пьют кумыс у Баймагана, я совершенно успокоиваюсь,-- великая сила для русскаго человека в этом невинном слове "другие", или "как другие". Если эти "другие" делают так, значит, это хорошо: они ужь знают, эти "другие", как получше устроиться, а нам остается только воспользоваться их опытностью. Отлично, едем к Баймагану, о котором я слышал еще в Екатеринбурге.

-- А бутыль-то у вас есть?-- останавливает нас Егорыч.-- Бутыль под кумыз...

-- Эх, надо было из городу захватить!-- как-то даже охнул Андроныч и почесал затылок.-- Ведь, вот сколько разов езжу с кумызниками, а поди ты...

-- Может быть, у Баймагана найдется?-- нерешительно делаю я предположение.

-- Какия у ево бутыли!...

Искомое оказывается под рукой: бутыль есть у Егорыча, и он только тянул время. Говорить о цене, конечно, смешно: давай сюда бутыль. Это была настоящая кабацкая "четверть" из пузыристаго зеленаго стекла и в достаточной степени грязная.

-- О прошлом годе кумызники же подарили,-- обясняет Егорыч, запрятывая бутыль в передок.-- А вы, барин, когда будете рядиться с Баймаганом, насчет Аники опасайтесь...

-- Какого Аники?

-- А который кумыз от него по кумызникам развозит, этот самый Аника и есть... Он бутылей десять везет зараз, да как по стакану из каждой хлебнет, вот и пьян. Ужь это верно... Тоже наняли козла капусту караулить.

-- Ну, это ужь мы сами знаем...-- резко обрывает Андроныч кляузничающаго доброжелателя.-- Слава Богу, не в первой в степе-то жить.

В переводе это означало, что Андроныч и сам не прочь отбить работу у неизвестнаго Аники -- все равно, лошади даром будут стоять. Отчего, в самом деле, не нажить двугривеннаго, хотя Андроныч совсем не жадный, обстоятельный мужик.

-- Он вот еще с вас за бутыль-то сбреет здорово...-- совсем ужь невежливо прибавляет Андроныч, пока Егорыч отворяет ворота.-- В Кочкаре купим лучше. Эх, из городу бы захватить!

-- Тридцать копеек давайте за бутыль: больше не надо,-- кричит нам в догонку Егорыч.-- Все равно, так же лежит.

-- Ладно, наговаривай,-- ворчит Андроныч в ответ.: -- Тридцать копеек... Тоже и выговорит человек!...

II.

Выезжая из ворот, я заметил того миясскаго адвоката, который занял в станице лучший дом. Он теперь сидел у раскрытаго окна и равнодушно смотрел на широкую, грязную улицу, как человек, которому нечего было желать. Сознаюсь, у меня мелькнуло какое-то чувство зависти к этому человеку: есть же на свете люди, которые во всяком деле забирают первыя места, и есть люди, которым достаются последния.

-- Дорогу-то разспросил, Андроныч?

-- На-вот... Слепой доедет.

Станица Михайловка состояла всего из одной широкой улицы, утонувшей в грязи, даже в жаркие июньские дни. Два ряда бревенчатых избушек уныло смотрели друг на друга через эту грязь. Общий вид получался самый жалкий, но это убожество выкупалось отличным сосновым бором, который стеной подошел к самой станице; их разделяла гнилая степная речушка, сочившаяся ниточкой из степных "озеринок". Это с одной стороны, а с трех других открывалась панорама уже степнаго характера. Едва всхолмленная равнина зеленым ковром уходила из глаз, напоминая "врачующий простор" южно-русских степей.

Наше появление вызвало на улицу несколько собак, проводивших нас за околицу, с свойственным деревенским собакам лающим любопытством. На заваленке одной избы я заметил два пиджака, в бору мелькало светлое летнее платье, в одном оконце показалось свежее женское лицо,-- все это, без сомнения, были кумызники. Миновав последния избушки, наш коробок круто повернул к речке, а переправившись через нее, маленькою дорожкой покатился по зеленой опушке. Попались еще два кумызника, молодые люди с веревочными гамаками через плечо. Утро было отличное. В бору еще стояла ночная свежесть, но со степи уже наносило теплым ветерком, точно кто дохнет вам прямо в лицо. Вон и степной ковыль качается своими султанами, и пахнет полынью, и пестреют яркие степные цветочки.

-- Нет, он шельма, Егорыч-то, -- думал Андроныч вслух, распуская возжи.-- Возьмите, слышь, его лошадь, а мы-то разе на костылях приехали? Слава Богу, свои кони есть... Возьми бы у него лошадь, да и плати ему. Тоже вот бутыль... Вся-то ей цена пятиалтынный, а он: "тридцать копеек возьму". Этак ежели каждый год господа будут у ево покупать бутыль да ему же дарить, так этому и конца не будет... У денег, конечно, глаз нет,-- ну, да и зря потачить козачишек этих не следует.

На Андроныча накатывалась иногда полоса безпричинной придирчивости, как было и сейчас. В поведении Егорыча пока ничего обиднаго для нас не было, но Андроныч уже не взлюбил его и выискивал casus belli.

-- Ну, а как вы с травой-то сделались?-- перебил я его.

-- Да с ним, с темною копейкой, разе сговоришь? Я ему русским языком говорю: сколько? а он свое зноздит: пущай коней. После-то расчитывайся как знаешь...

-- Чего же ты ворчишь? После-то он, может быть, самую малость с тебя возьмет.

-- Да мне деньги плевое дело, а так... несообразный человек... Вон она, трава-то ихняя, стоит: эвон сколько сухой дудки -- некошеное место. А трава-то, трава-то...

Бор остался назади, а вместо него зелеными облаками поднимались березовые островки. Между ними лежали роскошные покосы. Поднимавшияся сухия дудки прошлогодней травы подтверждали слова Андроныча: место, действительно, оставалось некошенным.

--.Экое место пустует, а?-- благочестиво негодовал мой возница, качая головой.-- Бить их некому, козачишек-то. Ковыльная трава пошла, все одно што чай -- вот какое место...

Между березовыми пролесками синею струйкой поднимался дымок. Вместо ожидаемых кошей, оказался прииск. Человек пятнадцать башкир работали в каком-то болотце. Отсюда открывался далекий вид на целый ряд таких работ, но большая часть была давно заброшена и желтели только валы перемывок.

-- Землю портят, подлецы,-- ворчал Андроныч.

До стойбища Баймагана оставалось всего с полверсты. На небольшой поляне, с трех сторон защищенной березняком, как шапки, стояли три коша. В тени берез спасался от овода косяк дойных кобылиц. На встречу нам выскочила целая стая высоких и тощих киргизских собак. У крайняго коша курился небольшой огонек и жарким пятном вырезывалось кумачное платье маленькой девочки, глядевшей на нас большими, темными глазами. Когда мы подехали, из середины коша вышла красивая девушка киргизка и что-то заметила красному платью, которое, позванивая серебряным монистом, как ящерица скрылась в коше. Киргизския девушки носят серыя мерлушковыя шапки, а женщины повязывают голову длинным белым покрывалом.

-- Хозяин дома?-- с вежливостью городскаго человека обратился Андроныч к киргизской красавице.

Она молча указала рукой на крайний кош и чуть-чуть улыбнулась. Лицо у ней, действительно, было красивое, и матовая смуглость кожи эффектно оттенялась смолью черных волос, темными, большими глазами и писаною бровью; только скулы были немного приподняты, а то совсем красавица. Пестрый шелковый бешмет так шел к этой степной красоте.

На наши голоса показался, наконец, и сам хозяин, толстый киргиз Баймаган {Баймаган -- сокращенное Бай-Магомет. Бай -- господин. Авт}. Отогнув расшитую кошму, закрывавшую вход, он знаком руки пригласил нас войти. В своем длинном бешмете из чернаго ластика и фиолетовой бархатной тюбетейке Баймаган походил на какую-то духовную особу; скуластое, узкоглазое лицо с узким лбом и жиденькою бородкой было настоящаго киргизскаго типа, а смуглая кожа лоснилась, как хорошо выделанный опоек. Прищуренные глаза смотрели с тою смесью простодушия и хитрости, какая присуща всякому степняку.

-- Милости просим,-- говорил он, пропуская нас в кош.

-- Кумыз приехали пить,-- обяснял Андроныч, оглядывая обстановку коша.

Снаружи кош Баймагана имел вид громадной тюбетейки, из новой серой кошмы, сажени три в диаметре и сажени две высоты. Верх составлял деревянный круг (чанарак) с отверстиями, в которыя вставлены были плоския и выгнутыя деревянныя крестовины (ууки), образовавшия, как ребра, остов коша; нижняя часть этого деревяннаго скелета состояла из складной деревянной решетки (керега), к которой крестовины купола привязываются волосяными арканами. Снаружи все покрыто кошмами (войлок), а внутри крестовины переплетены узорчатыми тесьмами. Деревянная решетка внутри была задрапирована коврами, а вход в кош -- расшитою кошмой (такимет). Как основной строительный материал, так и внутреннее убранство варьирует, смотря по богатству хозяина, но в общем кош составляет довольно ценную вещь и обходится рублей в 300 средняго достоинства. Самые лучшие коши делаются из белых кошем. Нужно заметить, что такой кош служит всего года 3--4, а потом кошмы изгорают, и нужно их заменять новыми. Внутреннее убранство коша Баймагана обличало полный достаток хозяина: тут были и зеленые тагильские сундуки, накрытые дешевыми бухарскими коврами, и скрытая под пологом кровать -- направо от двери, и горы подушек под курпе (степныя шелковыя одеяла), и кошма на полу, и ружье на стенке и т. д. Сейчас направо между дверью и кроватью, на особой деревянной подставке с низенькою деревянною решеткой, что-то вроде крестьянской зыбки, помещалась "саба" -- кожаный громадный мешок с кумызом; в каждой такой сабе устроен пискек -- деревянная мутовка, которой постоянно взбалтывают кумыз. Как подставка сабы, так и верхний конец пискека были покрыты вычурною резьбой, костяными инкрустациями и раскрашены с азиатскою пестротой.

Около сундуков, на кошме спал совсем голый мальчик лет шести, котораго Баймаган сейчас же прикрыл курпе. У сабы на корточках сидела старая киргизка и в деревянной чашке переливала кумыз. Зачерпнув его деревянным ковшом с узорчатою ручкой, она поднимала руку и выливала кумыз в чашку тонкою, пенившеюся струей. По костюму можно было догадаться, что это жена Баймагана, а по лицу, что это мать встретившей нас девушки. Налево от двери стоял крашеный деревянный стол и два стула. Баймаган усадил нас к нему и подал два стакана кумыза.

-- Нам покрепче,-- тоном специалиста предупредил Андроныч.-- Люблю я этот кумыз, больно ядрено с него отрыгается. Ну-ко, Господи благослови.

Мне раньше случалось пробовать кумыз, но это прославленное питье не представляло ничего привлекательнаго: что-то такое в нем есть неприятно-острое и потом этот вкус прелой, квашеной кожи. Подождав, пока Андроныч выпил свой стакан и аппетитно крякнул, я принялся за свою порцию.

-- Ничего, ядреный кумыз,-- хвалил Анороныч, вытирая усы рукой.-- Так и шибануло в нос, как от кислых штей.

Первый стакан я выпил с большим трудом, хотя и не испытывал положительнаго отвращения -- кумыз был "молодой" и сильно ударил в нос. Как с лекарством, с этим питьем положительно можно было помириться, хотя настоятельной необходимости надуваться им и не предвиделось,-- сколько попьется.

-- После сам попросишь, -- заметил с самодовольною улыбкой Баймаган.-- Не нужно много пить сразу,-- отобьет.

Киргизка мотнула в подтверждение головой, машинально продолжая свою монотонную работу. Баймаган осведомился, откуда мы приехали, где остановились и долго ли проживем. Говорил он ломаным русским языком, но совершенно достаточно для киргиза, и держал себя настоящим степным, джентльменом. Когда зашла речь о цене за кумыз, он ответил совсем стереотипною фразой:

-- Как другие платят... Лишняго не возьмем.

Андроныч, чтобы не мешать этим переговорам, после двух стаканов вышел из коша, как и следовало сделать "прахтикованному" городскому человеку, умевшему держать себя с господами. Мне очень понравилось в коше Баймагана, где все было устроено с таким удобством; не даром еще Геродот завидовал подвижным домам кочевавших скиѳов. Спавший маленький степняк проснулся и с детским кокетством улыбался из-под своего курпе; переливавшая кумыз. мать любовно поглядывала на будущаго батыря и тоже улыбалась.

-- Ты давно здесь живешь?-- разспрашивал я Баймагана с любопытством настоящаго кумызника.

-- А лет двадцать... у Поклевскаго служу...

-- Как у Поклевскаго?

-- А в Демариной у него винокуренный завод, так я у него и служу.

-- А-а!-- промычал я, чувствуя, как создавшаяся степная иллюзия разлетается в прах, а кош со всей его обстановкой превращается в театральную декорацию, в жалкую тень несуществующаго порядка вещей.

Когда я вышел из коша, Андроныч мирно беседовал у огонька, курившагося под большим чугунным казаном (большой азиатский котел) с оборванным киргизом.

-- Девка-то, которая даве на встречу выходила, дочь будет Баймагану,-- обяснял Андроныч дорогой.-- Да... А этот кыргыз, с которым я сидел, в строшных у ево. Хайбабулой звать... За табуном ходит.

После короткой паузы Андроныч прибавил:

-- И народец только...

-- А что?

-- Да так. Отецкая дочь, например, а живет в коше у жениха. Когда калым заплатит, тогда женой будет, а теперь так... невитое сено.

-- У них такой обычай.

-- Заплати сперва калым, тогда и девку уводи, а то... нар-родец!... Этак всякий по-ихнему-то обычаю начнет девок обманывать, разе это порядок?... А вы Егорычу за бутыль денег не отдавайте... ей-Богу... Што ей, бутыле-то, сделается?...

III.

Каждую весну тысячи больных мечтают о кумызе, и только ничтожный процент из этих страждущих тысяч имеет хотя приблизительныя сведения о том, куда и как ехать. По нашей всероссийской халатности, до сих пор еще нет даже коротенькаго путеводителя для кумызников, и каждый принужден доискиваться через знакомых, где, что и как. Такие знакомые посылают обыкновенно к своим знакомым, а эти последние к своим, и так без конца. Получается настоящее хождение грешной души по мукам, пока жаждущий кумыза не натолкнется на бывалых кумызников. Но и тут беда: один хвалит одно место, другой -- другое, третий -- третье, и все обязательно именно то, где они сами лечились. Извольте тут выбирать. Всего курьезнее, когда больной обращается к врачам. Мы знаем несколько таких случаев, что с Средняго Урала врачи отправляли больных пить кузыз в Самару или Уфу,-- недостает только, чтобы послали в Царское Село, где тоже есть кумыз. Вот ужь, по-истине, из своего леса в город за дровами ездить...

Самарский кумыз в достаточной степени известен грамотной публике и не раз служил предметом жестокой полемики между врачами: одни признают за ним всеисцеляющее значение, другие допускают условно, а третьи отвергают по всем пунктам. Мы не бывали в Самаре и не можем судить о тамошпем кумызе, по заметим здесь, что, по нашему мнению, раз возникает целый курорт -- кумыза не может быть. Обращать это питье в средство для наживы известных предпринимателей решительно невозможно, потому что оно имеет смысл и значение не как продукт фабрикации на заказ, а только на месте своего историческаго существования, органически связанное со всем бытом создавшаго его степнаго населения. Есть выработанная многими летами степная культура, и кумыз является живым ея продуктом,-- настолько живым, что ни одна лаборатория не приготовит его, несмотря на все чудеса европейской науки, техники и специально врачебнаго искусства. Чтобы такое заявление не показалось голословным, скажем только то, что, ведь, в лучшую лабораторию не перетащить целую степь с ея ковылем и солончаковыми травами, с ея горячим солнцем, степною породой скота и всем обиходом степнаго хозяйства и быта. Если вы желаете пить кумыз, поезжайте в степь... Этим мы не желаем сказать, что все врачи, отсылающие больных в Самару или в Уфу, непременно шарлатаны или дураки: вся беда в том, что они сами глубоко верят в этот самарский кумыз, тем более, что больные здесь проходят даже целый "курс лечения" под надзором специальных врачей-кумызников. Конечно, врач для больнаго необходим, но только не для кумызнаго курса. Если что может говорить за самарский кумыз, так это удобство подездных путей к нему и некоторыя курортныя приспособления: больничные номера, больничная кухня, всегда готовый к услугам врач и т. д. Против этого трудно что-нибудь сказать.