Кисейная барышня

От подслушаннаго разговора у Зиночки закружилась голова, точно она очутилась на краю пропасти и какая-то непреодолимая сила заставляла ее наклоняться над зиявшей бездной. Но она больше не плакала, а только плотно сжала губы, как человек, знавший, что ему делать.

IV.

Ромодин считался в Косогорье одним из богатых золотопромышленников, хотя это был пришлый человек, вообще не свой,-- а это много значит в провинциальном городе, где все переплетено родственными связями, старыми знакомствами и родовым хлебом-солью. Кроме того, Ромодин был дворянин, а в Сибири дворянства нет. Он появился в Косогорье лет пятнадцать назад с небольшим оборотным капитальцем, который сумел быстро пустить в оборот, как человек умный и предприимчивый. Присмотревшись к золотопромышленному делу, он пристроился и здесь,-- еще в то время, когда дворяне пользовались преимуществами по этой части. Счастье улыбнулось ему с перваго же раза, и он быстро пошел в гору. Но дворянская кровь сказалась в стремлении жить не по средствам -- свой большой дом, лошади, приемы, выезды, большая игра. У Ромодиных угощались званый и незваный, а сколько они проживали -- оставалось неизвестным даже самим хозяевам. Что помещичье радушие могло только удивлять таких людей, как братья Черняковы -- тугой народ, прижимавший под ноготь каждую копейку. В их тесном золотопромышленном кружке Ромодин пользовался кличкой "барина"; этот "барин" любил все настоящее: шампанское, так шампанское подлинное, а не лапниское. преферанс, так преферанс по пятачку фишка, букет актрисе так букет, подписка какая-нибудь, так настоящая подписка. Но всего больше выдвигался Ромодин, когда устраивался какой-нибудь обед, чествование и вообще торжество,-- он так все устроит, что только успевай вынимать деньги За обедом он всегда говорил коротенькия застольныя речи, а после обеда, в холостой компании, являлся душой общества Красное словцо у него всегда готово для всякаго. Одним словом, ловкий человек, не то, что другие шильники, которые все старались сделать "на грош да пошире". Одним словом, как есть барин, и вся барская повадка...

Но настоящим барином Ромодин являлся главным образом у себя дома, где никому и ни в чем не было отказа. Собственно, безпорядок царил здесь страшный, потому что каждый делал по-своему, и господа являлись в глазах прислуги доходной статьей. Три кучера -- выездной, будничный и "баринов" -- и целый штаб женской прислуги обворовывали напропалую. но никто этого не замечал. Если какой-нибудь наушник доносил Ромодину об этом, он улыбался и говорил одно и то же:

-- От домашняго сора со убережешься... Значит, я не умею заслужить уважения у собственной прислуги, а у хлеба не без крох.

О приисковых служащих, о разных поверенных и доверенных -- и говорить нечего: те тащили уже по-настоящему. Но ромодинское богатство не убывало, и все говорили, что "барину" за его простоту Господь воздает сторицей. Действительно, Ромодин был очень добрый и честный человек, пропитанный приятными барскими недостатками. Особенно баловал он детей и больше всех Зиночку, отражавшую в себе отцовские достоинства и недостатки, как в зеркале. Отцу нравилось, что она не знает цены ни деньгам ни вещам, и что вообще "в ней есть размах".

-- Ты ведь у меня добрая душа,-- любил он повторять, обнимая Зиночку.-- Вся в отца. Знаешь сказку о солнце и ветре? Солнце все может сделать...

Зиночка искренно любила отца, а он относился к ней всегда, как к большой, и даже советовался с ней. "Зиночка, взять мне прииск Победный вместе с Черняковым?" -- "Бери, папочка..." -- "Да ведь Черняков опять меня обманет?" -- "А ты не позволяй себя обманывать"... Ромодину нравилось, что Зиночка была умна и даже с некоторой поэтической складкой. Гимназию она не кончила, но знала два новых языка и много читала.

"В девочке есть кровь",-- думал Ромодин на своем помещичьем языке, любуясь дочерью.

Сближающим пунктом между отцом и дочерью были интимныя семейныя отношения. M-me Ромодина оставалась в жизни такой же институткой, какой выходила замуж. Избалованная красавица держала себя царицей и ничего не хотела знать, кроме своих прихотей и капризов. Она жила в толпе, на виду у своих поклонников, а дома только скучала,-- постоянно и ужасно скучала. Девичья любовь к мужу сменилась требовательностью и придирками созревшей женщины. Из пустяков она поднимала страшныя истории, делала мужу сцены при детях и кончала истерикой. Она знала, что муж ее не любит, и поэтому на институтском жаргоне отнесла себя к числу несчастных жертв. Собственных детей она любила только в том возрасте, когда они составляют для матерей живыя игрушки, и потом как-то сразу отвертывалась и принимала с ними тон классной дамы. Как во всех барских домах, дети находились в полном распоряжении прислуги, и спасала их от этого положения одна m-lle Бюш. Зиночка с ранняго детства была посвящена во все семейныя истории и всегда принимала сторону отца. Ромодин это чувствовал, ласково улыбался и, по окончании какой-нибудь горячей сцены, говорил Зиночке:

-- Ну, нам сегодня таки досталось... У мамы нервы расходились!

Зиночка знала даже и то, что папа "не мог выносить ни одной смазливой рожицы", как он сам говорил про себя в холостой компании. Женщины были его слабостью, грехом и наказанием. Но свои любовные подвиги Ромодин умел вести с таким искусством, что не комирометировал семьи и ловко хоронил всякие концы. Женщины любили его даже в наступившем неблагодарном для мужчины возрасте, и Зиночке нравилось выезжать на балы с отцом, когда он являлся в своей сфере,-- предупредительный, ласковый, любезный и всегда остроумный. Издали она любовалась, как отец подходил к дамам, особенно к незнакомым, и знала наперед, кто ему нравился -- лицо у него делалось почти строгое, глаза слегка прищуривались. А как он танцовал, когда был в духе, особенно мазурку! Вообще отец дерзкался молодцом.

-- Папа, а ты за m-lle Бюш тоже ухаживал?-- спросила однажды Зиночка с обычной наивностью.-- Ведь она была в свое время хорошенькая.

Этот вопрос точно ужалил Ромодина. Он как-то через плечо быстро взглянул на дочь и серьезно проговорил;

-- О m-lle Бюш так нельзя говорить... Это святая девушка.

-- Папочка, миленький, признайся... Она к тебе еще и сейчас немножко неравнодушна?

-- Ты говоришь глупости, за которыя следовало бы драть уши, если бы ты не была такая большая и глупая.

Это был единственный раз, когда Ромодин разсердился на дочь, и Зиночка отлично его запомнила. Он дулся на нее целую неделю и все время был особенно внимателен к гувернантке.

M-lle Бюш жила в доме уже лет десять и являлась членом семьи. Безродная немочка одна в целом доме сохранила еще престиж власти и пользовалась откровенной ненавистью прислуги. Сам барин ея побаивался, а барыня призывала, как третейскаго судью. Всегда невозмутимая, ласково-строгая, чистенькая, скромная, она походила на ангела-хранителя из хорошей детской сказки. Поблекшее прежде времени лицо всегда носило на себе печать какой-то внутренней покорной печали. Чистота -- это был целый культ m-lle Бюш, и такая же внутренняя чистота придавала ей святой вид. Одна Зиночка иногда "бунтовала с гувернанткой", но такой бунт всегда заканчивался полным поражением, и шалунья должна была со слезами вымаливать отпущение своих кисейных прегрешений. Избалованные мальчики знали только ее одну, как знал кучер Потап, старая Ермиловна и вообще вся домовая челядь. Ро настоянию m-lle Бюш, в доме не держали лакеев,-- гувернантка не могла выносить этих безполезных тварей, развращавших от безделья женскую прислугу. Самым большим наказанием было приглашение в комнату m-lle Бюш, откуда горничная выходила с красными от слез глазами. После приключения с Дарьей m-lle Бюш долго молчала и старалась избегать Елизаветы Петровны, которая была обижена таким невниманием. Но дней через пять гувернантка сама явилась в комнату "madame" и с обычной простотой заявила, что ей нужно поговорить серьезно.

-- Я к вашим услугам...-- сухо ответила Елизавета Петровна.

Все эти дни madame почти не выходила из своей комнаты и поэтому не считала нужным одеваться. Везде был страшный безпорядок, а сама madame являлась образцом всякаго безпорядка: волосы не убраны, кофточка разстегнута, юбки надеты криво, чулки спустились. Это был полнейший контраст той Елизаветы Петровны, какую привыкли видеть ея поклонники в театре, клубе и на гуляньях.

-- Садитесь...-- прибавила madame, предчувствуя неприятное обяснение.

Но m-lle Бюш не села, а только хрустнула своими тонкими пальцами.

-- Я пришла заявить вам, Елизавета Петровна, что должна, к сожалению, оставить ваш дом,-- твердо проговорила гувернантка. -- Мне это стишком тяжело сделать, но я не могу.

-- Оставить дом?-- повторила madame, не веря собственным ушам.-- Да, понимаю: вас возмутило поведение Игнатия Павловича... У него много было грязных приключений и раньше, но у себя в доме... на глазах у детей... Наконец связаться с хамкой, как лакей... Да, я вас понимаю! Этого нужно было ожидать.

-- Мое правило, Елизавета Петровна, не вмешиваться в чужия дела... Поверьте, что мне так тяжело, так тяжело... Дети почти выросли на моих глазах, и бросить их в критических обстоятелествах...

-- Вы имеете еще что-нибудь сказать, m-lle?

-- Да... Я паномшо вам последний визит m-r Бржозовскаго, как раз на другой день после несчастья; Зиночка слышала вашу болтовню с ним... и смех. Если вы хотите, чтобы я осталась, то m-r Бржозовский не должен переступать порог этого дома.

-- Это называется не вмешиваться в чужия дела?..

-- Я говорю не за себя, а за девочек... Оне больше понимают, чем вы думаете...

Madame широко раскрыла глаза. На лице у нея появились красныя пятна и глаза сверкнули. Собрав все свои силы, она по возможности спокойным тоном проговорила:

-- Вы правы: нам необходимо разстаться... Девочки, действительно, в таком возрасте, что могут догадаться о вашей роли... любовницы в отставке.

Удар был прямо в лицо, но m-lle Бюш ожидала его.

-- Я действительно любила Игнатия Павловича и, может-быть, сейчас его люблю,-- ответила она с достоинством,-- но ничьей любовницей я никогда не была...

-- Перестаньте играть комедию... Таких женщин у него дюжины, но я смотрела на это сквозь пальцы... как на несчастье... А становиться на одну доску с Дарьей -- это уж выше моих сил.

-- Вы меня напрасно оскорбляете, Елизавета Петровна: я ухожу из вашего дома такой же чистой, как и вошла... В последний раз спрашиваю вас о том условии, которое я поставила: будет m-r Бржозовский посещать дом попрежнему?

Это уж было слишком, и madame молча указала гувернантке на дверь. M-lle Бюш посмотрела на нее широко раскрытыми глазами, повернулась и, как тень, вышла из комнаты. С ней уходило из дома его благополучие, тот дух, который все связывал и живил.

V.

"M-lle Бюш уходит, m-lle Бюш больше не будет никому мешать, m-lle Бюш вообще перестает существовать",-- эта мысль сначала обрадовала весь дом, а потом испугала. Та самая прислуга, которая по пятам преследовала ненавистную "губернантку", теперь говорила о ней с непритворными слезами. К самом деле, если уж гувернантка уходит, то что же остается другим-то делать? "Барин уехал, теперь вот губернантка -- дом и нарушился"... Прислуга, конечно, отлично знала, какая была "причина" у барина; какими-то неведомыми путями она уже пронюхала и о подлинном содержании случившейся размолвки между барыней и гувернанткой. В последнем случае во всем обвиняли барыню, за которой выходила большая "неустойка" из-за Бржозовскаго. Старая Ермиловна даже сделала попытку умиротворить гувернантку.

-- А как же, например, дети, сударыня?-- говорила старуха, вытирая глаза платком.-- Вы уйдете, я уйду, а дети останутся...

-- Я не могу, няня...

-- Все ведь прахом пойдет... Прислуга, и та как жалеет вас, потому, ежели вас не будет, так какой порядок в дому...

-- Это не мое дело. Зиночка большая, она меня заменит...

-- Да какой же еще разум у нашей-то Зиночки?.. Добрая она, точно, а где же ей управиться...

-- Ничего, другую гувернантку найдут, а я не могу.

-- Большой ответ Богу дадите, сударыня... Невступная у нас ни то что барыня-то, весь дом рукавом растрясет.

Все это знала m-lle Бюш, но она знала и то, что оставаться в доме ей нельзя, иначе приходится быть сообщницей Елизаветы Петровны. Долг -- прежде всего. Наконец она -- девушка и совсем не желает вмешиваться в грязную историю. Любовь к детям удерживала ее до сих пор, но больше не было сил, да и что она могла сделать? Днем раньше, днем позже, дети узнали бы горькую истину, и ея присутствие никого не спасет. Милочка, которую m-lle Бюш особенно любила, отнеслась к ея отезду совершенно равнодушно, а мальчики не скрывали своей детской радости: по крайней мере, целую неделю не будут заниматься, а там -- новая гувернантка или учитель. Оставалась одна Зиночка, которая упорно молчала, что немало удивляло m-lle Бюш. Обяснение с ней она дотянула до последняго момента и только накануне отезда, поздно вечером, пришла к ней в комнату.

-- Вы, вероятно, уже знаете, что нам приходится разстаться...-- начала гувернантка, сдерживая волнение.-- О причинах моего отезда я считаю неудобным говорить...

-- Я всё знаю...-- коротко и просто ответила Зиночка и посмотрела гувернантке прямо в глаза.

-- Все-таки нам не приходится об этом говорить... Я пришла сказать вам, что весь дом остается сейчас на вашей ответственности, а главным образом -- дети. Вы им должны заменить и мать, и гувернантку, и сестру -- все... Если встретится какое-нибудь затруднение, обращайтесь ко мне: я всегда буду готова помочь вам словом и делом. Пока я переезжаю на квартиру, а там не знаю, что будет.

Оне разстались с искренними слезами, хотя осталось что-то недоговоренное и скрытое. Эта выдержка Зиночки удавила m-lle Бюш.

Первая глаза дневника Зиночки начиналась так: "M-lle Бюш сегодня уехала. Я ее не обвиняю ни в чем, но знаю только одно, что на ея месте так не сделала бы. Странно, что на прощанье мне хотелось горячо расцеловать ее и вместе поплакать, но что-то такое необяснимое сделало меня холодной... Это показывает, что у меня довольно скрытный характер. Да и как быть откровенной, когда "порядочная девушка" должна делать вид, что ничего не понимает, не видит и не слышит. Кстати, как сегодня удивилась Милочка, когда я сделала ей серьезное замечание... Нужно показать мальчикам, что я большая и буду держать их строго. Бржозовский попробовал-было пошутить относительно m-lle Бюш, намекая на ея привязанность к отцу, но я его очень ловко осадила, так что он даже не нашелся сразу, что ответить, и только посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Одна мама ничего не хочет замечать... Я понимаю, почему m-lle Бюш с перваго раза возненавидела этого Бржозовскаго: у него совершенно фальшивые глаза, и я его тоже ненавижу".

Но Зиночка не могла даже в дневнике написать того, что ее сейчас мучило,-- она боялась даже думать на эту тему. Разве она не могла ошибиться, наконец ей просто что-нибудь послышалось... Ясно было одно, что последняя тень семейнаго счастья разлетелась дымом, и отец с матерью являлись чужими у себя дома. Зиночке казалось, что у них здесь, в этих комнатах, невидимый покойник или тот сказочный призрак, одно появление котораго заставляет все цепенеть. Спасеньем лично для нея явилось то бремя ежедневных мелких женских забот, которыя, как пыль, скрывают постепенно самое страшное горе. О, она теперь с радостью хваталась за каждое дело, только бы не было свободнаго времени. К вечеру она утомлялась до того, что едва могла добраться до своей постели,-- теперь она переселилась в комнату гувернантки и заняла ея место. Тяжелее всего на первое время было то, что приходилось притворяться перед детьми: именно казаться спокойной и довольной, чтобы они не заметили резкой перемены во всем строе жизни: папа уехал по делам, у мамы нервы -- это случалось и раньше.

-- Надо бы нам какую ни на есть мадаму в дом,-- повторяла несколько раз старая Ермиловна, не доверявшая Зиночке.-- Все-таки порядок в доме, а где же тебе одной управиться...

-- Ничего, няня... Может-быть, я как-нибудь и сама справлюсь.

-- Где уж тебе, Зинушка! Да и дело-то твое совсем молодое... Не разорваться же, в самом деле.

Это недоверие старой няньки огорчало Зиночку больше всего, и она старалась изо всех сил заставить уважать себя. Изо дня в день девушка начала забирать в свои руки весь дом, начиная от детской и кончая кухней. Работы было по горло, и даже неопытная Зиночка видела, какой царит везде безпорядок: кухарка ворует, два кучера совершенно лишние; в лавках все забирается по книжкам в кредит, всего выходит много и т. д. Больше всех удивлены были кучера, когда Зиночка пожелала осмотреть конюшни, где стояли лошади, лари с овсом и даже сеновал.

-- Барин и тот никогда не вмешивался в такия дела, а тут вдруг барышню точно укололо. Положим, она по бабьему своему делу ничего не понимает, а все-таки обидно.

Оказалось однако, что барышня понимала и прежде всего отобрала себе ключи. Это уж совсем было обидно.

-- Что мы, разве воры какие...-- ворчал старший кучер.

Зиночка сделала вид, что ничего не слыхала, но ключи так и остались у нея.

-- Ишь дошлая!-- ругалась кухарка.-- Откуда прыть взялась... Это ее мамзель всему научила.

-- Высоко летает, да где-то сядет...-- вздыхала Ермиловна.

Оказалось, что Зиночка умела и хорошо садиться. Прислуга помирилась на том, что вот приедет барин и все пойдет по-старому. Зиночка и сама частенько думала об отце, и ей хотелось услышать от него ласковое слово, но ведь это была несбыточная детская мечта. Она понимала, что при настоящих обстоятельствах он не мог вернуться, и приходилось ждать чего-нибудь необыкновеннаго. Одно безпокоило Зиночку попрежнему: Бржозовский бывал у них почти каждый день и начинал держать себя своим человеком. Елизавета Петровна оживлялась только в его присутствии. По вечерам она уезжала куда-то на извозчике, и это больше всего мучило Зиночку. Прислуга перешептывалась и Бог знает, что могла подумать.

-- Мама, отчего ты не хочешь ездить на своих лошадях?-- спросила ее однажды Зиночка.-- Кучера от безделья скоро сопьются.

-- Не твое дело...-- резко оборвала ее Елизавета Петровна и заперлась в своей комнате, как делала всегда в минуты раздражения.

Она одна ничего не хотела замечать и не обращала на Зипочку никакого внимания, точно все так и должно быть. Вставала она не раньше двенадцати часов, в постели пила кофе и показывалась только к обеду. Вечером бывал один Бржозовский, а другие знакомые точно все забыли, что на свете существуют Ромодины. Сначала Зиночка была рада этому, а потом ее стало безпокоить такое невнимание. Положим, особенно близких знакомых у них в городе не было, но все-таки она была бы рада, если б время от времени бывали у них в доме солидныя дамы.

-- Я замечаю в вас большую перемену, Зиночка...-- заявил однажды Бржозовский, желавший подразнить кисейную барышню.

-- Во-первых, на каком основании вы позволяете себе называть меня полуименем?-- вспыхнула Зиночка.-- Кажется, я не давала вам повода к подобным фамильярностям...

-- А во-вторых?-- с нахальной улыбкой спрашивал Бржозовский.

Сцена происходила опять у рояля. Зиночка только-что хотела разобрать новую тетрадку нот, как вошел Бржозовский и помешал ей. Она встретила его очень холодно и теперь смотрела на него такими глазами, как собака, которую в первый раз ударили палкой.

-- Во-вторых?-- машинально повторила она, чувствуя, как у нея побледнело лицо и задрожали губы.

-- Да, во-вторых...

-- Во-вторых, то, что вы меня компрометируете, m-r Бржозовский.

-- Кисейную барышню? Я компрометирую?

-- Да, вы... Напомню вам только то, что ваши слишком частые визиты могут дать повод к лишним разговорам, и страдающим лицом здесь являюсь я. Если вы сами не догадались пощадить мою репутацию, то я считаю себя в праве напомнить вам обязанности порядочнаго человека.

-- Выражаясь вежливо, вы гоните меня вон...

-- Да...

Бржозовский захохотал ей в лицо, по это било уже напускное нахалество, и он благоразумно не передал своего разговора Елизавете Петровне, которая подняла бы сейчас же бурю. А Зиночка смотрела ему прямо в лицо вызывающим взглядом и сама изумлялась собственной смелости.

"Ну, кисейная барышня, я вам это припомню..." -- думал Бржозовский, кусая губы от злости.

VI.

Между Зиночкой и Бржозовским завязалась глухая и безпощадная борьба. Силы были, конечно, неравныя, но у кисейной барышни оказался неистощимый запас чисто-женской энергии. Такая война не нуждается в словах и ведется с молчаливой жестокостью. Мысль о детях удваивала силы Зиночки и делала ее хитрой, как птицу-наседку. Дело шло не о ней. Когда являлся Бржозовский, она уходила в детскую и всячески старалась не встречаться с ним, насколько это было возможно в одном доме. Даже Милочка, и та чувствовала инстинктивную неприязнь к "анжинеру", который, между прочим, теперь заискивал у детей, чтобы сделать неприятность Зиночке.

-- Ты как-то странно, держишь себя с Бржозовским,-- заметила однажды мать Зиночке.-- А между тем это наш единственный преданный друг... Притом он, кажется, имеет виды, то-есть я говорю о том, что мне казалось раньше...

-- Мама, оставимте этот разговор раз навсегда,-- ответила Зиночка со спокойствием человека, много думавшаго на эту тему.

-- Ты ничего не понимаешь, дурочка... У меня серьезное дело с Бржозовским,-- от него зависит наше материальное положение.

Зиночка отмолчалась, как вообще делала, чтобы избежать сцен. На этот раз Елизавета Петровна говорила правду: она действительно выдала полную доверенность Бржозовскому, который и действовал от ея имени. Дело в том, что прииски были приобретены Ромодиным на имя жены, как это часто делается, и, кроме того, он выслал ей еще доверенность на всякия юридическия действия, чтобы не останавливать сложнаго золотопромышленнаго дела. Бржозовский принялся энергично приводить все в порядок и каждый день являлся с отчетами, сметами и разными деловыми соображениями. Они обыкновенно запирались в комнате Елизаветы Петровны, и старая Ермиловна, не дожидаясь приказа, подавала туда бутылку краснаго вина. После таких занятий Елизавета Петровна выходила из комнаты с усталым лицом и лихорадочно блестевшими глазами. За обедом она выпивала лишний стакан вина и заметно хмелела. Чтобы не выдать своего состояния "в подпитии", она накидывалась на детей с замечаниями и придирками.

-- Что это с мамой делается?-- спрашивала Милочка с детской наивностью.-- Вчера она идет по комнате и вдруг как пошатнется...

-- Ты говоришь глупости...-- спокойно заметила Зиночка.-- У мамы нервы.

Это последнее слово служило обяснением решительно всего, что делала Елизавета Петровна,-- дети уже привыкли к нему. По городу между тем уже шла громкая молва относительно Ромодиных. История с Дарьей, с необходимыми прикрасами и дополнениями, циркулировала из дома в дом, как предмет для разговоров. Особенно возмущены были дамы, которыя с благочестивою ревностью разбирали чужия дела. В самом деле, хороша семейка: милый папаша срывает цветы удовольствия и с гувернанткой и с горничной, а милая мамаша заводит амуры с женихом дочери... Бржозовский сам подавал повод к подобным разговорам, потому что вел жестокую игру в клубе, а вечера коротал у арфисток в "Аркадии", в обществе мистера Рея и Сенички Татаурова. Держал он себя набобом и сыпал чужими деньгами направо и налево. Всем было понятно, откуда могли явиться деньги у такого проходимца. Елизавета Петровна дорого расплачивалась за свои бальзаковские грехи. По пути доставалось и Зиночке, которая разыгрывала из себя наивное создание. Ромодины теперь платили тяжелую дань за ту популярность, какою пользовались до этого времени: публика неумолима ко всякой пошатнувшейся репутации, особенно когда падает видный человек. Нужно же на ком-нибудь выместить собственное ничтожество...

M-lle Бюш поступила к Черняковым, которые уже давно переманивали ее к себе от Ромодиных. Она одна знала истинное положение дел, по по обыкновению молчала и делала вид, что ничего не слышит и не видит. Как мучилась она за свою пострадавшую репутацию, никто и не догадывался по ея неприступному внешнему виду. А между тем дело усложнялось и росло, как сорвавшийся с горы снежный ком. Никто не знал, что через каждые три дня m-lle Бюш получала самыя отчаянныя письма от Ромодина, которыя проживался в Москве без всякаго дела. Он каялся в своих прегрешениях, приходил в отчаяние и молил ее не оставлять семьи. Что было ему отвечать? M-lle Бюш сначала не отвечала, а потом собрала всю свою энергию и написала откровенное обяснение, почему должна была оставить родной для нея дом. Обяснив отношения Елизаветы Петровны к Бржозовскому, она не обвиняла ее, а все сваливала на голову самого Ромодина -- он сам во всем виноват, и прощения нет. Если он не любил жены, то должен был пощадить ея репутацию, наконец -- поберечь детей. Он, и он один, толкнул потерявшуюся женщину в обятия этого проходимца и теперь только пожинает плоды собственных подвигов. "Я уж не говорю о том положении, в какое вы поставили лично меня,-- писала m-lle Бюш: -- на меня смотрят, как на предшественницу Дарьи... Кстати, что вы думаете относительно последней: несчастная девушка скоро будет матерью, и вы должны понимать обязанности порядочнаго человека, поставившаго ее в такое безвыходное и скандальное положение".

Когда Ромодин получил это письмо, то первою его мыслью было застрелиться -- семья разбита, он разорен, а тут еще Дарья готовит сюрприз. Но, перечитывая письмо m-lle Бюш и соглашаясь с собственной виновностью, Ромодин чувствовал спрятавшуюся между строк святую любовь к собственной погибшей особе,-- ведь m-lle Бюш все еще любила его, и эти строки выводила женски-любящая душа. Это его спасло... Есть такие удивительные люди, которые приходят в нормальное состояние только под гнетом несчастья, если их вдобавок поддерживает слабая женская рука. Ромодин именно был такой человек, и в своем добровольном изгнании он со слезами целовал письмо m-lle Бюш. О, он теперь знал, что ему делать... Нет такого положения, из котораго невозможно было бы выйти. В нем проснулся тот хороший и добрый человек, который был столько лет похоронен под нараставшей корой животных чувств. Счастье не в деньгах, не в известном внешнем положении, а внутри себя, в тех неведомых глубинах, откуда бьет струей добро и зло. Прежде всего, нужно быть честным человеком, и это самое лучшее наследство, какое только молсеть достаться детям. Что-то теперь делает Зиночка?.. Отчего m-lle Бюш ничего не пишет о ней?..

Ответ на свое письмо m-lle Бюш получила через три недели -- почта так долго ходит в Москву!.. "Вы тысячу раз правы, моя святая женщина, мой ангел-хранитель, моя совесть,-- писал Ромодин.-- Ваше письмо спасло и воскресило меня. А ведь я еще оправдывал себя в собственных глазах, хитрил, обманывал: "что ж такое, если мужчина увлечется какой-нибудь смазливой рожицей, наконец над всеми нами тяготеет зоологическая правда, и природа вечно лезет в окно", и т. д. Мне сейчас стыдно и больно; я плачу, но каждая грешная душа должна покупать собственное спасение муками рождения... Боже мой, что с Зиночкой?.. А Лиза... как я ее сейчас люблю!.. Да, я виноват и даже не прошу прощения... Тело еще сильно, и нужно подумать, куда затратить остаток этой разбитой жизни. Л пишу вам, как с того света -- старый Ромодин умер... Сегодня я даже был в церкви и, знаете, за кого молился? За вас, мой ангел-хранитель... А Зиночка нейдет у меня из ума: бедная кисейная барышня! Испытали ли вы это чувство, когда душа невидимкой витает над своим гнездом и оплакивает даже неодушевленныя вещи, к которым привязаны наши воспоминания? То, чего раньше не замечал, теперь вдвойне дорого, а счастье, как здоровье, ценится только тогда, когда мы его потеряли... Еще слово о Зиночке: дочь моя, моя дорогая дочь,-- которой я не смею даже писать,-- чувствует ли она, что я невидимо стою над каждым ея шагом? Ведь она добрая, и это доброе в ней -- мое. Могу ли я, дрянной и чувственный человек, обвинять вас за переход к Черняковым: значит, так было нужно..."

M-lle Бюш всю ночь проплакала над этим письмом: ведь у нея даже не было того гнезда, о котором писал Ромодин. Этот погибший человек не заметил, что режет ее ножем: нет у нея гнезда, какое бывает у самой ничтожной птицы,-- нет и нет. Она гувернантка-кукушка, для которой жизнь проходит боком, с чужими радостями и чужими слезами. Да, она любила Ромодина, созданнаго ея собственным воображением... А настоящий Ромодин, в приписке к письму, говорил: "не пишу ничего о Дарье, потому что уверен, что святая девушка пригреет ее и не оставит". Он угадал, и m-lle Бюш даже покраснела от скрытаго в этой фразе чувства: он уверен -- чего же больше? И потом, как хорошо сказано: "пригреет",-- да, она уже пригрела эту жертву помещичьяго темперамента.

Зиночка занималась с братьями в детской, когда приехала m-lle Бюш. Девушка не ожидала этого визита и бросилась гувернантке на шею.