Прощаться не будем!

— Давай я подам рапорт о твоем переводе и тебя направят на учебу? А вернешься, и вместе будем воевать? — добавил он, хлопая меня по спине.

— Да кто меня отпустил бы еще? — улыбнувшись, ответил я.

— У меня связи с начальством хорошие, почти посчитай дружеские! Так что не переживай! Моё начальство пошустрее твоего будет. — ехидно усмехнулся он.

— Ай и черт с тобой! Давай рискнем! — махнув рукой, не раздумывая согласился я.

— Ну, вот и ладушки! Сегодня же поговорю с комполка!

Мы болтали весь вечер, рассказывая друг другу, что с нами происходило за это время на фронте. После, мы разошлись по своим расположениям. С тех пор мы больше не виделись.

Впереди предстояли оборонительные городские бои. Мы готовили позиции на подступах к Сталинграду. Бомбардировки не прекращались ни днём, ни ночью.

Город за считанные месяцы превратился в руины, из-за постоянно висящей в небе авиации противника, и обстрела из крупнокалиберных мортир и гаубиц. Здесь еще оставались мирные жители, которых не успели вывезти на противоположный берег Волги.

Через Волгу нам доставляли продовольствие, боеприпасы, пополнение.

В одном из ожесточенных боёв, немцы захватили школу № 1, которая впоследствии стала их опорным пунктом. Она представляла собой пятиэтажное здание со шпилем на крыше. Немцы оборудовали там «окно» корректировки огня, по наводке которых, противник осуществлял артналет по нашим позициям и главной переправе.

Приметив меня в предшествующих боях, начальник медсанбата сделал мне замечание. Он журил меня за невыполнение моих же прямых обязанностей. Конечно, это мне было уже не интересно. Ведь все мысли были уже о переводе в танковую часть, поближе к Максиму. А пока куда более героичным было с оружием в руках, воевать как обычный пехотинец, поднимаясь со всеми в атаку. Выслушав от него много матерных предложений и строжайших замечаний, я не свойственно своему характеру, рискнул попросится санинструктором в штурмовые группы.

Эти группы только-только начали создаваться, как отдельное подразделение, для зачистки улиц и домов от противника. Они имели отличное вооружение, в основном автоматическое оружие, гранаты, саперные лопатки. Некоторые бойцы, прямо на фронте делали себе стальные нагрудники, за что их и прозвали «панцирями». Так же группе придавалась одна пушка «сорокапятка», или как шутили бойцы, ласково называя её — «прощай родина».

В этих штурмовых подразделениях пехоты, можно было выполнять свои обязанности и бить врага покуда душе угодно. Капитан Ефимов, видя мою настойчивость, только махал руками: «Делай, мол, что хочешь! Раз без царя в голове!»

После этого благословения моего любимого командира, я напросился к ребятам в соседнюю роту, в те самые штурмполки, где меня с удовольствием приняли. Через пару дней нам сразу было поручено первое задание, отбить ту самую школу у немцев и скорректировать огонь по позициям противника, дабы лишить его возможности бить по переправам.

Наш отряд состоял из семи человек. Перед отправкой на задание, нам выдали всю необходимую амуницию и вооружение.

В условиях улиц, глубокой ночью мы совершили рейд до места назначения.

Немцы засели в здании школы, освещая ракетами подходы. Пробравшись через подвалы внутрь, работая максимально бесшумно, бойцы сняли часовых и расставили минные заграждения. Вдруг по чье-то неряшливости, один из бойцов спотыкнулся о труп немецкого солдата и нечаянно нажал на спусковой крючок, произведя при этом выстрел. Тут нас и заметила внутренняя охрана и началась перестрелка. Ребята расстреливали каждого, забрасывая противника гранатами и бутылками с зажигательной смесью.

Спустя несколько часов боя, мы наконец-таки заняли школу, и тут же соединившись по рации с противоположным берегом, начали корректировать огонь артиллерии по врагу. Радист переговаривался с артиллеристами, кидая позывные: «Волга, Волга» я — «Дон», ориентир такой-то, снаряд такой-то! После этих слов, с берега, словно кометы, проплывали хвостатые снаряды тяжелой артиллерии. Пристроившись к кирпичной кладке за шпилем, я наблюдал в бинокль, как немцы в панике разбегались от прямых попаданий наших снарядов.

Только к утру немцы поняли, что потеряли столь важный опорный пункт, и решили отбить его. Они пустили в ход все, что имелось в их распоряжении. Танками они вели огонь по окнам, снайпера выискивали цель. Оборонялись мы больше двух суток. И когда наши силы иссякли, немцы начали последний штурм школы.

Холодной лунной ночью, я заметил в бинокль, как заблестели немецкие каски, идущие в нашу сторону. Было понятно, что это конец. Патроны и гранаты закончились. Из нашей группы осталось всего три человека: я, командир группы лейтенант Сайков, и радист, рядовой Петров. Лейтенант, достав из кобуры свой наган, от безысходности и нервного срыва, начал вести беспорядочный огонь по врагу. Немецкие снайпера не дремали. Заметив в оптику в пол тела нашего лейтенанта, они произвели несколько выстрелов с разных точек. Не успев оттолкнуть его на землю, я только и увидел, как пули чиркнули о его голову и грудь. Сайков на какое-то мгновение захрипел и свалился мне на руки. Постанывая от боли, он намертво вцепился в мою грудь.

— Нам не выбраться … не выбраться. Вызывайте огонь на себя. Школа не должна снова достаться им… огонь на себя!! — еле-еле выговаривая каждое слово по слогам, он сплёвывал кровь, шедшую изо рта. Радист Петров, осознавая всю суть нашего положения, глядя на меня и на командира, поднял трубку, завел ручку телефонного аппарата, и произнес:

— «Волга, Волга», я — «Дон» как слышите меня, прием?

Через секунды на другом конце провода последовал ответ:

— «Волга» на связи!

— «Волга» немцы идут на штурм. Командир тяжело ранен. Оборонятся больше не с кем и нечем. Прошу вас как можно скорее нанести удар, по следующим целеуказаниям: «Цель сорок седьмая, основное направление правее два-тридцать, уровень тридцать-ноль-два, квадрат двадцать два-двенадцать, ориентир шпиль на крыше. Не оставляйте нас врагу! — прокричал радист, прикрыв ладонью руки телефонную трубку.

— «Дон» мы вас поняли! Прощайте ребята…» — со скорбью последовал ответ.

Петров положив трубку и не спеша сдвигая радиостанцию опрокинул ее на пол. После чего, достал пистолет и подведя его к виску, через мгновение произвел выстрел. Лейтенант Сайков всё тише и тише переставал стонать. Кровь вытекала из его рта и груди, стремительно пропитывая его гимнастерку. Через несколько характерных хрипов, он умирает.

Состояние внутри меня было непередаваемое. Я знал, что смерть дышит в затылок, и ничего поделать с этим не мог. От паники, меня охватила такая одышка, что я не смог полноценно дышать. Сердце от выброса адреналина вот-вот выскочит из груди. В эту последнюю минуту, я начал рыдать, рыдать от того, что остался один на этой проклятой крыше. Это была жуткая агональная картина последних минут нашей жизни.

Утирая свои слёзы пропитанным кровью рукавом, я положил уже мертвого лейтенанта на пол. Придавшись панике не желая мириться с гибелью, я побежал вниз, на встречу противнику. Как вдруг за Волгой засверкало зарево огней, и черные полосы, местами искрящие по небу, летели в мою сторону. «Катюши» били точно по указанным Петровым координатам. Снаряды ложились точно в цель.

Добежав до второго этажа, я носом к носу столкнулся с немцами. Передо мной стояла толпа в белых маскхалатах, все запыханные и вооруженные до зубов гитлеровцы. Не успев со страху оттолкнуть немца, как вдруг один из снарядов подорвал перекрытие, и вся школа рухнула словно карточный домик.

Очнулся я от сильной боли и удушающего кашля, наглотавшись пыли. Превозмогая боль, я пытался выбраться из-под завалов, призывая о помощи. Как оказалось, после работы «Катюш», наши бойцы ринулись в контратаку, что и сыграло мне на руку. Услышав мои крики и стоны, меня подхватили под руки и эвакуировали в тыл. Мне тогда жутко повезло. Отделался испугом, многочисленными ссадинами, ушибами и страшной контузией, которая будет проявляться в дальнейшем всё больше и больше.

В расположение санбата, где я пребывал после последних событий, забрёл мой начальник, капитан Ефимов.

— Хм, кто бы мог подумать, Петровский! Что ты восстанешь из ада, везучий черт!

— Товарищ капитан… — говорил я после каждого его предложения, но попытки объяснится не удавались, так как Ефимов перебивал меня каждым ругательным словом.

— Голова твоя дурная, тебе что, здесь работы нет? Ты попёрся на эту школу? Да не маши ты руками, ничего не хочу слышать! Вот сейчас к тебе комполка придет. Ему уже доложили, что ты выжил, поэтому приводи себя в порядок!

Я молча встал с койки, застегнул верхние пуговицы гимнастерки, и стал ожидать комполка.

Через какое-то время он заходит в санчасть. Я вскакиваю с места. Передо мной стоял крупного телосложения командир в ранге полковника, маленького роста с пухлыми щеками, и вперед вдающимся лбом. Глядя на меня, улыбается во весь рот.

— Это ты, тот самый сержант? — спросил вдруг он, нарушая тишину.

— Я, товарищ полковник… сержант медслужбы Петровский!

Он взял меня за плечи и тихо спросил:

— Тебя как звать, сынок?

— Алексеем, товарищ полковник…

— Алёш, вы молодцы! Вы сделали невозможное! Все как надо. Мы больше двух суток, благодаря вашим данным, сдерживали наступление противника на этом участке, тем самым обеспечили бесперебойный коридор для пополнения. Теперь мы можем дать отпор фрицам, и отбросить их от Волги. Я написал представление на медаль «За Отвагу». Ты отважный человек. Как только вы решились вызвать огонь на себя?

— Спасибо, товарищ полковник… лучше наградите тех ребят, кто был со мной там… они герои. А на счет того, как мы решились…хм…. Тут все просто… не хотелось попасть в плен… да и если честно, товарищ полковник умирать не хотелось. — слёзы начали наворачиваться у меня на глазах.

— Это истерика у тебя просто, сержант! Поплачь, легче станет. Ты отважный солдат, поэтому на себя не наговаривай! Ты выжил — это главное! А посему я поздравляю тебя сержант, с получением заслуженной награды!

Служу Трудовому народу! — опустив голову, ответил я.

Эпизод 13: «Завершение великой битвы»

Прошло время. Наступил новый 1943 год. Наша Красная армия претерпела военную реформу. Были введены новые знаки различия — погоны, вытесняя петлицы с воротника. Выдали новое обмундирование. Пришил сержантские погоны с тремя красными полосками и золотыми медицинскими петличками. Левую сторону моей груди украшали медали «За отвагу», «За Боевые заслуги» и орден «Красное знамя». Глядя на себя в зеркало, я видел перед собой не того юного стеснительного ботаника, а возмужавшего, с небритой щетиной, прожженного войной мужика. Хотя мне всего-то двадцать два года.

Из последних сводок Совинформбюро было ясно, что наши войска успешно развивали наступление и в ходе операции «Кольцо», окружили трехсот тысячную группировку противника. Мне так же довелось принять участие в этой исторической операции, в составе 13-ой Гвардейской стрелковой дивизии Александра Родимцева. У немцев было отчаянное положение. По воздуху их снабжали всем необходимым для обороны. Были так же попытки деблокирования кольца окружения, но успехом они не увенчались.

И утром 31-го января шестая армия Паулюса, капитулировала. Это означало переход инициативы в наши руки и переломный момент в войне на Восточном фронте. Даже после этого, еще гремели бои окруженцев, но вскоре ко второму февраля и они сложили оружие. Это был конец самой кровопролитной битве за всю историю войны. Героическая оборона Сталинграда длилась шесть месяцев, унесшая около семисот тысяч человеческих жизней безвозвратно.

А тем временем советские солдаты праздновали победу. Радости не было предела. Мы отстояли город, не пустив врага в родной дом. Вдруг в один из «прекрасных» вечеров, ко мне вдруг подошел (накануне повысившего в звании) уже майор Ефимов и безо всяких слов, тычет мне под нос приказ о моем переводе:

— Так, Петровский, какого хрена я не понял? Что значит ты переводишься?

— Прошу прощения, а с чего вы взяли товарищ майор? — удивленно, поправляя свои новые очки, спросил я.

— Ну ты дуру то не включай! Мне комполка сказал, что ты изъявил желание о службе в танковых войсках!

— Я? А ну да, хотелось бы! — ответил я, делая виноватое лицо.

— Ты совсем? Вот тебе полюбуйся! Комполка просил тебе передать приказ, что тебя направляют на учебу в Ульяновское танковое училище! Ты вообще понимаешь, что ты меняешь профессию? Что ты вытаращился на меня, Петровский? Я со стенкой что-ли разговариваю?

— Да ну товарищ майор, я от медицины не отказываюсь! Это все будет после войны, если жив останусь, конечно. А сейчас тут одна профессия — Родину защищать! И неважно кто ты, танкист, медик или еще кто. Тут мы все равны. И враг у нас один!

— Хех, мать твою! Посадить бы тебя на «губу» за такие штучки! Ладно, хрен с тобой. Вот держи предписание и документы. Предъявишь там по прибытии! — улыбаясь ответил он, и трясет мою руку в рукопожатии.

— Спасибо вам, Сергей Евгеньевич, за всё! (и мы трясём друг другу руки)

— А медицину я не брошу все равно! Будем считать это небольшим отпуском на период войны! Вот победим Гитлера, вернусь в Саратов, доучусь в институте, и стану врачом!

— Ну давай, дуй отсюда уже! Сейчас прилетит самолет, будет эвакуация раненых, и ты давай с ними. Надеюсь еще свидимся, сержант!

Мы обнялись. Я понимал, что меня ждет другая жизнь. И уходя от той старой, я не мог вообразить, что будет впереди.

К вечеру прибыл самолет. Мы погрузились на борт «Дугласа», и улетели в глубокий тыл. Пролетая над Сталинградом, я видел огромные черные клубы дымов, большое количество обгорелых остовов зданий, тянущиеся колонны нашей бронетехники и пехоты, идущих на Запад. Немного погодя, мы перелетели и Саратов. Смотря так же в небольшой иллюминатор, я думал, что где-то там подомной, живет и учится моя жена, что она верно ждёт меня живым и невредимым с этой страшной войны.

Эпизод 14: «Танкист»

По прибытию в Ульяновск, моя учеба проходила в ускоренном режиме. Фронту требовались были танкисты, и срок моего пребывания в училище, как и для всех сослуживцев, составил шесть месяцев. За это время из нас делали командиров боевых машин. Преподавали разные науки. Мы изучали буквально все, что пригодиться в бою. Учеба мне очень нравилась, и все это благодаря моему другу Максимке. Видимо по его просьбе через комполка меня сюда и определили. Здесь мы были лишь зачатками командиров, настоящими мы станем только в бою, как говорил нам начальник училища. Как прошло обучение рассказывать не буду, так как мало что интересного происходило. Письма, которые я строчил изо дня в день домой, возвращались без ответа, дескать адресат выбыл. В общем, связь окончательно пропала.

За окном начало августа 1943 года. Наконец настало то время, когда мы, успешно завершив обучение, получили свои первые офицерские звания. Из батальонного санинструктора я вышел младшим лейтенантом танковых войск. С моим будущим экипажем я познакомился только на вокзале перед отправкой на фронт. Замполит из нашего училища, передал нас из рук в руки начальнику штаба пятого танкового корпуса, гвардии майору Лунину К.Ф.

Майор Лунин, держа в руках планшетку, зачитывал нам приказ о распределении по экипажам. Мне достался танк Т-34-76, со счастливым номером «7», и экипаж в количестве трёх человек, которые были на много старше меня. После речи майора был дан приказ разойтись по экипажам для знакомства.

У вагона, напротив моего будущего танка, стояли те самые ребята с кем мне придется проходить службу. И таких танков, и таких экипажей было множество. И каждому из нас, как новоиспеченным командирам, хотелось по скорее отправится на фронт с дружным коллективом.

Свойственно своей скромной персоне, я медленно подходил к этим ребятам, поправляя очки на переносице.

— Здравствуйте, товарищи танкисты! — с несколько взволнованным голосом, поприветствовал я.

Ко мне подошел мужчина лет сорока на вид и поднеся к своему виску свою могучую руку, отдав тем самым воинское приветствие, отрапортовал:

— Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! Докладывает заряжающий, командир башни старшина Карасёв! Это стрелок — радист, сержант Столярчук, и механик — водитель ефрейтор Горохов!

Неуклюже протягивая свою костистую ручку, я поприветствовал каждого из своего экипажа:

— Очень приятно! Я ваш новый командир, младший лейтенант Петровский! Будем вместе проходить огонь и воды так сказать!

Ребята засмеялись. Больше в голос конечно Столярчук. После чего он и спросил:

— А, почём вам нынче годиков, товарищ командир?

Возраст, конечно, все же выдавал меня за школьника. Я был пострижен и гладко выбрит.

— Двадцать два года! — воскликнул я.

— Та вы шо, товарищ лейтенант! Я б вам столько не дал!

Я сам по себе ни конфликтный человек, и выслуживаться ни перед кем не собирался, на что я ему и ответил, правда скромно:

— Да и пусть так будет! Товарищи, а давайте в нашей маленькой коллективе, у нас все будет хорошо?

— Та шоб усё хорошо боло, надо за знакомство таки проставиться! Или товарищу младшему лейтенанту родители запрещают со взрослыми стаканится? — неугомонно продолжал он.

Карасев отдергивая Столярчука, пригрозил ему кулаком:

— Так сержант, отставить свой одесский юмор!

— Та я шо? Я ни шо!

Смекнув что с ними надо брататься только через бутылку, я тут же полез за фляжкой в вещмешок.

— Мне можно всё, товарищ сержант! Вот пожалуйте, наркомовские запасы!

— О-о-о! — воскликнули они, — Это наш человек! Ну, лейтенант, нам там плацкарчик выделен специально! — произнес Столярчук, выхватывая у меня из рук фляжку со спиртом, и по-дружески приобнял за плечо.

В вагоне мы расположились на своих полках, закинув вещи под столешницу.

Старшина присел рядом со мной, и выхватив спирт у Столярчука, стал разливать всем по огромным, жестяным кружкам. Долго он не молчал, а начал сразу знакомить меня с остальными ребятами более подробно:

— Я, Борис Константинович! Это вот наш местный баламут, Столярчук Яков Михайлович, с ним аккуратнее! Очень уж шутить любит! — ударяя по рукам Якова, говорил он, так как тот полез забирать его стакан, свойственно своей манере, — ну, а это наш личный водитель, Горохов Ефим Ефремович, зовем его по-простому — Фима. У нас лейтенант в экипаже, еще со времен его рождения, приняты между собой по имени. Это облегчает общение в бою! Так что мы теперь свои люди, поэтому привыкай!

— Я понял! А я, Алексей Александрович, можно просто — Алексей! — улыбаясь, сказал я.

— Вот ты мне скажи, лейтенант, ты всегда такой? — вдруг спросил Столярчук, с набитым ртом.

— Какой такой? Не понял? — в недоумении, поставив кружку на стол, спросил я.

— Ну такой весь интеллигентный! Вот смотрю очёчки носишь, вежливый такой! Тут так нельзя, лейтенант! Ты должен быть как кремень! Чтоб чуть что, об тебя зубы сломать можно было! Ты вообще на фронте то бувал?

Свои награды я никогда на показ не носил, но тут оказалось дело принципа. Расстегнув верхние пуговицы своей гимнастерки, я достал из внутреннего кармана небольшой платочный сверток, в котором были сложены мои три заслуженные награды.