Сирингарий

Вот она и пришла.

– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказала. Потянула из–за пазухи нож. – Не бойся…

***

Сивый присвистнул. Щелкнул зубами на рогатые черепа, стерегущие ворота – те и рассыпались. Сивый переступил обмякшую цепь – дохлую железину – прошелся гоголем.

Темен был лугар, спал лугар. Не ждали кнута.

Не ждали, не звали, сам пришел. Потянул носом, свернул куда следует, мимо проводов, в Козу сплетенных прошел, да прямо к шатру. Оттуда и било вонью хлебного скота.

Навстречу ему вышли пятеро. Хижие – по осанке видать.

При оружии, в сбруе сборчатой, тяжелой оплетке – для боя. Стража ночная, наемная.

– Нет у меня на вас времени, служивые, – сквозь зубы проговорил Сивый. – С дороги сойдите, миром расстанемся.

Никто не ушел. Разомкнулись–рассыпались молчаливо, встали по одному. Сивый сплюнул. Желал без сшибки обойтись – Невеста кровь Сирингария за много верст слышала.

Не случилось.

Бросились все разом.

Первого Сивый встретил раскрытой ладонью, вмял лицо до затылка, подцепил с падающего обережное ожерелко из крепких проводков, да заплел вкруг головы другого стража. Рывком притянул к колену. Отбросил. Выгнулся, когда со спины полоснуло холодом, срезал ногтями полоску земли и черной лентой прошелся по ногам ближнего, обернул колени к затылку.

Свалился тот, рассыпалась черной пылью земля.

Двое осталось.

Не железо держали – желтую кость в белое дерево оправленное, средство повернее.

– Разойдемся? – еще раз на проверку предложил Железнозубый.

Ничего не ответили, а Сивый предплечьем отбил первый выпад. Храбрые ребята попались. Людва, теплый хлебный скот, против кнутов только таких и могла поставить.

Трое побитых на земле возились, встать не могли – Старуха, кровь чуя, теперь силы тянула, и пока те жилы запрут, пока оторвутся, Сивый уже далеко будет.

Двоица эта дружная ему мешала. Наступала слитно, бок к боку, окутывала, опутывала вязкой сетью ударов, и не каждый Сивый успевал ловить, а бить смертью в ответ нельзя было. Сердился. Мешкать не любил, а тут приходилось.

Зашипел в сердцах:

– И–и, что с вами делать, доставучими!

Сказал – и ухватил обоих за лица, стянул да поменял личины местами. Оцепенели хижие, уставились друг на друга, а Сивый топнул, да вогнал хижих по колено в землю. Дала бы Невеста за такое по шее, но медлить не было времени.

Дальше пошёл.

***

Амуланга вскрикнула, дернулась, когда схватили её за запястье, сжали – едва косточки не смололи.

– Дура девка, – сказал хриплый мужской голос, – ну как есть дура.

Отшвырнул, будто негожую тряпку, а нож брезгливо прихватил зубами, раздавил в крошево. Потянулся к пленнику. Сперва нить на горле разорвал, пальцы тем себе глубоко прожег. После цепи оборвал, и только потом запястья освободил.

Варда вдохнул полной грудью, выпрямился в рост. Амуланга сжалась в комок под взглядами кнутов.

– Что же ты, – проговорил Варда, с горечью щуря красивые глаза, – что же ты, девочка?

– Я ради тебя старалась, – скороговоркой Амуланга заговорила, слезы глотая, – тебя бы в человека обернула, вместе бы жили, детишек у Козы выпросили бы…

Сивый захохотал, заухал.

– Человеком, – проговорил, в восторге ударяя себя по коленям, – человеком! Кто же тебе такую глупость сказал, а?! Кнуты людьми не делаются, глупый хлебный скот!

Варда удержал его руку.

– Погоди. Кто тебе велел?

– Не велел. Подсказал только, – прошептала Амуланга.

***

Под половицей было пусто, будто вычерпали.

– Здесь оставляла, – утвердительно всхлипнула девушка.

Когда вел её за собой другой кнут, железнозубый, никто не вышел из спящих домов, никто не вступился. Хижие – и те будто сгинули. Кнут был в своем праве, в своей игре.

– Странное дело, – прищурился тот.

Стукнул себя когтем по зубам, осматривая куколкину колыбельку.

– Откуда взяла, говоришь?

– Из–под земли достала. Матушкина памятка.

Измученный железом Варда молчал, привалившись к косяку, следил за ними. С ним девушка все пыталась встретиться взглядом, да тот каждый раз отворачивался.

Вот и сейчас – отвел глаза, уставился в потолок. И застыл.

Крикнул на чужом языке, и другой кнут едва поспел развернуться, когда прыгнуло сверху, из потолочной мглы, безобразное уродище. Не куколка маленькая, советчица, а скрутка с человека ростом, мертвыми волосами паклей, без лица, и тулово тряпичное будто железом начиненное.

Амуланга завизжала – схватило оно её, запрокинуло, под грудь вонзило зубы–ножи.

Забилась, как рыбка на проволоке, а чудище вдруг махом сдёрнули – так, что клыки пропахали оплетку платья, кожу с плотью, да сорвались с добычи. Сивый бросил чудовище о стену, топнул ногой – заплясали блоки–хворост, выпустили увязки–проволоку, обхватили бьющуюся тварь.

Сомлевшую Амулангу подхватил на руки Варда. Оттащил в сторону, унял кровь, отвел с лица волосы.

– Глупая ты, – сказал печально.

Сивый распахнул рот – полетели птицы с железными носами, в черном пере. Налетели на страшилище, да то не далось, с проволоки сопрыгнуло, от птиц увернулось.

– Гляди теперь, кого выкормила! – крикнул девушке злой кнут.

Обхватил чудище поперек туловища, поднял, о землю стукнул – то обмякло, рассыпалось катушками.

А потом сплелось воедино – и опять кинулось.

– Ты ей жизнь вернула, так тебе её и отнять, – твердо сказал Варда.

Амуланга вздрогнула, запрокинула голову. Как так?

Уж если кнуты с ней управиться не могут, то что она, хлебный скот, поделать может?

Так и стояла, в стену вжавшись, покуда Варда и Сивый страшилище в клещи брали. То металось, скакало по стенам, по потолку, а потом Варда изловчился, закинул её сетью, а железнозубый плюнул себе в кулак, швырнул на пол – заскакали косточки мелким горохом, проросла костяника оковами, проткнула–спеленала.

– Чего застыла, ровно чурбан?! Сюда иди!

Амуланга замотала головой, крепче вжалась в стену. Ох, хоть бы Сон пришел, прочь уволок из духоты. И двери то не стало – чудовище все перемесило, окно с дверями спутала.

Сивый зарычал по–звериному. Руку вытянул – из другого угла комнаты, железными пальцами её за локти ухватил и к себе протянул.

– Как? – девушка забилась в его хватке. – Как извести? Я не умею, не способна я…

– А ножом махать на своего желанного куда как способна оказалась, – фыркнул кнут.

Девушка попятилась в ужасе. Кнут сжал ей затылок, пригнул к страхолюдине.

– Как оживляла, так и убивай!

Зажмурилась Амуланга. Догадалась.

Впилась зубами в пустое лицо. Мягкое, будто бы подушечное, ненастоящее, даром что дергающееся. Рванула кусок, выплюнула, за шею схватила, а там толкнулась в горло живая кровь.

Её собственная – обратно полилась. Чудовище зашлось немым криком.

Девушку затошнило. И теперь руками, зубами терзала, лишь бы скорее успокоить.

Не сразу поняла, что всё – кончилось.

– Будет, будет, – теперь её пришлось оттаскивать от куколкиных тряпок.

– Вот и ладно, – кнут похлопал её по щекам, – ишь, румянец вернулся. Что, сладка кровушка? Ровно водичка ягодная?

Амуланга молчала. Смотрела дикими пустыми глазами, билось сердце, как железный барабан, да сладко пощипывала, подпитывала корень языка кровь.

***

– В падаль не полезу, – сразу предупредил Сивый.

Варда устало кивнул. Серебряный ночной шар висел где ему положено, на длиннющих цепях. Куда бы с них делся.

Кнут снял с шеи лестничку. Пальцами прошелся по перекладинам, и стало их словно больше. И то верно – до Тлома путь не близкий.

– Варда, – робко позвала девушка.

Она так и увязалась за ними, спустилась к самой реке. Теперь вот жалась от рассветного холода, в глазах её подрагивал обманчивый ночной свет.

Сивый лишь плюнул.

А Варда обернулся.

– Прости меня. Я как лучше хотела. Думала – вместе жить будем. Думала, ты этого хочешь. Я не…

Не досказала. Варда наклонился, к губам прижался. Девушка замолчала. Обняла отчаянно, ногтями вцепилась под лопатки…

После кнут отвернулся, взялся с другом за лестничку и – пропали оба.

Будто не было.

***

Обратный проснулся-пробудился. Кукла-девка норовистой оказалась кобылкой, но и её объездил. Близко к кнуту подошла. И чем ближе подходила, тем глубже Обратный зарывался - почуять могли, угадать чужое присутствие.

Не случилось. Разошлись.

Потянулся обратный наверх, задвигал мясной куколкой-кобылкой.

Амуланга навалилась на сундук впалым животом, вздрагивая от усилий, сдвинула с места. Открылся в полу светлый квадрат. Девушка сунула руку в узкую щель – на девичью ладонь, на долгие пальцы. Пошарила, зацепила мизинцем рычажок, щелкнула.

Уехала крышка в сторону. Мягко спряталась в пазы.

Осторожно спустилась по лестнице.

Там отодвинула банки–скляночки, убрала гнущиеся дощечки с выпуклыми мурашами черными, густо на провода подсаженные. Переложила круглый наголовник, что и волосы, и лицо надежно закрывал. Не за ними сегодня пришла.

Сняла с полки двух кукляшек, вздела на руки – одна куколка была большеглаза, черноволоса, с бусинками–колокольчиками, вторая щерилась, волос имела седой.

Первую Амуланга поцеловала, вторую стукнула о полку башкой, высунула язык.

Так тебе, лоб железный.

Ничего, подумала. С этими двумя она поладила. И пусть её голос Большеглазый забрал, рот ей замкнул, тряпочек у неё, у Обратного, было ещё много. Целый сундук.

Мыга