Помоги проекту - поделись книгой:
Ирина Соляная
Иван Змеевич и Краса Ненаглядная
Глава 1
Царица Заряна сидела в удобном деревянном кресле, обложенном подушками. Её груди были туго перевязаны, но царица чувствовала, что предосторожности излишни: она была пуста. Такими же пустыми, выплаканными глазами она смотрела перед собой.
Рождённый вчера младший сын играл на коленях кормилицы, радостно гулил и тряс костяной погремушкой. Старая Чернава, вынянчившая двух сыновей государыни, не могла надивиться на малыша. Солнечный лучик, пробивавшийся в окно светёлки царских белокаменных палат, играл в его нежных кудрях. Улыбка проявляла на щеках ямочки.
— Ехал Ваня маленький на лошадке каренькой во рубашке аленькой. По ровной дорожке, по ровной дорожке, по кочкам, по кочкам и в ямку бух! — приговаривала нянька, а мальчишка смеялся и показывал два нижних зубика.
Мать-царица супилась с распущенными косами, неловко ей было в сарафане и парчовой душегрее, хотелось сбросить с себя обряду, под одеяло нырнуть от глаз людских. Девка гребнем чесала её волосы, сединки перебирала. Глаза у царицы были заплаканы, слова потешки долетали до её уха, как через пелену сна.
— Ваня? — бессмысленно пробормотала она и пристально посмотрела на сына, точно видела его впервые.
— Негоже царскому дитяте быть без имени, — утешительно сказала нянька Чернава, — а уж такому молодцу быть Иваном, кем же ещё?
Девка заплела косы царице, убрала их под плат, надела узорчатый кокошник, расшитый бисером и смарагдами. Царица велела принести шкатулку с бусами.
— Что люди болтают насчёт царского сына? — голосом очнувшейся ото сна сказала царица после того, как девка с гребнем вышла из опочивальни.
— А ничего не болтают, — спокойно ответила Чернавка, — радуются, что у государя сыночек народился. Младшенький — сердцу царя Выслава отрада, царицы Заряны за терпение награда. А что Ваня растёт не по дням, а по часам, про то и не знает никто. А если и узнают, то подумают, что сказки явью становятся в наши-то времена.
Возможно, царицу удовлетворил ответ няньки, по крайней мере, она впервые за два дня улыбнулась ей и сыну, безмятежно игравшему с погремушкой. Но улыбка исчезла, точно её стёрли ладонью с лица, когда девка внесла шкатулку с бусами и откинула богато украшенную резьбой крышку. Сверху лежала нитка крупного жемчуга. Каждая бусина была червями изъедена, тёмные оспины и трещинки, мутный перламутр точно кричали о том, что это украшение кем-то проклято. Не такой была эта нитка бус, когда принимала её в дар царица, очень уж тосковавшая в одиночестве. А как не тосковать, если муж год в отъезде?
— Заверни гадость в тряпицу да брось в огонь. Не вздумай надеть на себя, — строго сказала царица, и девка вздрогнула, — не то погибель тебя ждёт от Змея Огненного.
Девка попятилась, а потом и вовсе кинулась со всех ног из опочивальни. Чернава ничего не сказала повелительнице, только искоса глянула на неё. Все подозрения многоопытной и хитрой старухи подтвердились. Правду говорят на Руси: нельзя по мужу тосковать. Коли уехал по делам, в дальний поход отправился или на войне бьётся с врагом лютым, жди и делом займись. Ты не вдова, чтобы по живому слёзы лить. Воплем бабьим наведёшь беду на свой дом. Что же удивляться теперь, что царицу искус постиг? То-то она хвалилась бусами, что нашла на дорожке в саду. Нашла чему радоваться! Разве мало ей царь-батюшка подарков делал? Из заморских стран привозил ткани и дары богатые, у местных златокузнецов покупал кольца и перстни. Вон, все пальцы унизаны, шея так золотыми ожерельями увита, что голова на грудь клонится. А польстилась на нитку жемчуга, которого в море северном, холодном, как пены полно. Вот и нашёл дорогу Огненный Змей к царским палатам. Через тоску по мужу соломенной вдовы и через подарок.
— Ехал Ваня маленький на лошадке каренькой. Ваня-Ванечка, сделает тебе дядька Ерошка завтра деревянного коня, то-то будет весело! — приговаривает нянька, а мальчишка смеётся, показывает четыре нижних зубика и два верхних, которых с утра-то и не было.
Царь носа не сунул к разродившейся супруге. Хорошо ещё, что не прибил её тяжёлой рукой. Но взглянул так, что сердце у Заряны в пятки ушло. Про ребёнка ничего и не сказал, только призвал к себе старших сыновей — князя и волхва. Дмитрия и Зотея. Уж о чём они толковали — государыня не знала, только и сыновья к матери не зашли, и почести ей не выказали.
На третью ночь после рождения Ванечки Заряна почувствовала запах дыма и угольев лесного костра. Сердце её затрепетало радостью и ужасом. Вскочила она с постели, подбежала к окну и отворила ставню. Сильный ветер заставил Заряну отпрянуть, ночь словно сгустила краски, а когда мрак рассеялся, перед испуганной женщиной оказался незваный гость. Первое что он сделал — медленно прошёл по опочивальне и погасил те свечи, которые не задул ветер.
— Ждала али нет? — спросил он хриплым голосом и протянул руки для объятий, но царица отпрянула.
— Кто ты? — спросила она дрожащим голосом. Не того, ох не того она хотела увидеть.
Перед ней был не её юный Прошенька, которого она помнила с юности, и не возмужавший Прохор, каким он мог бы стать, если бы в возраст вошёл, и каким он предстал перед ней благодаря колдовским чарам в их недавнюю роковую и единственную встречу.
— Вижу, что ждала, — рассмеялся мужчина и подошёл к кровати царицы, — только не знала кого. Вот знай теперь. Я — Любостай. Ликов у меня много, да моё истинное лицо тебе не понравится.
Женщина рванулась к сыну и схватила его на руки. Сонный Ваня хныкнул, но глаза не открыл.
— Что тебе нужно? — нетвёрдым голосом спросила царица, покачивая малыша.
Мужчина огляделся вокруг себя и, не найдя удобного места, чтобы сесть, разместился на сундуке. В свете луны Заряна увидела, что её незваный гость совсем не похож на Прошеньку. Высокий и статный мужчина был худ и бледен. Черты его лица были заострены, чёрные гладкие волосы доходили до плеч. Вместо кафтана он носил облегающий заморский камзол и узкие панталоны, а на башмаках сверкали серебряные пряжки. Он ли приходил той ночью, после которой Заряна понесла? Или у него и вправду много личин, как у злокозненного скомороха.
— Дело сделано, Заряна, хотела ты того или нет, — хрипло прокаркал мужчина, — и теперь я пришёл за своим. Царю чужой отпрыск не нужен. Думаешь ли ты, что он приголубит и воспитает Ванюшу как своего ребёнка?
— Государь добрый и милосердный!
— Много ты сама доброты видала? — ухмыльнулся мужчина и тут же продолжил, — Хочешь испытать теперь его милосердие на сыне? Хорошо, если отправит он Ваню на дальнюю стрелецкую заставу. А если при дворе оставит да будет каждый день попрекать куском? А в один день возьмёт на охоту, да шальной стрелой сразит неумелый лучник твоего сыночка…
— Упаси отец мой, Род! — вскрикнула царица и разбудила сына.
Ваня захныкал, протянул к материнскому лицу ручонки, расцеловала Заряна его хрупкие пальчики.
— Отдай мне сына. Он такой же мой, как и твой, — неожиданно ласково попросил мужчина и встал.
— Сгинь, проклятая нечисть, — взвизгнула женщина, Ваня испугался и заплакал громче, а мужчина протянул руки и стал медленно подходить к ним.
— На острове Буяне растёт яблонька с молодильными яблочками. Кто яблоко отведает, век хворей знать не будет, а коли каждый день по яблоку съедать, то век смерти не видать. Лежит в поле заповедном бел-горюч камень Алатырь, а под ним смерть моя, Змея Огненного, — точно в трансе распевал странный и страшный гость, подходя к царице ближе и ближе, — некому камень Алатырь сдвинуть, некому меня смерти предать. Живу я вечно, но и мне наследник нужен. Сам я камень Алатырь сдвину, сыну трон уступлю. Устал я жить вечно. Некого мне любить. Отдай мне сына, станет он великим Иваном Змеевичем.
Отбежала царица от змея, заголосила что есть мочи, позвала на помощь нянек и мамок. Вмиг застучали шаги по лестнице и коридору, только в опочивальню никто войти не смог, заговорённая дверь не открывалась и не поддавалась.
— Сгинь, пропади, проклятый Змей! — рыдала женщина, и ребёнок заходился криком.
Да и как не испугаться? Камзол чёрный, бархатный по швам затрещал, лопнул. Роста гость стал превеликого, голова рогатая в потолок упёрлась, алым пламенем загорелись огромные глаза, хвост по полу щёлкнул, половицы затрещали. Протянул он к Ване руки.
А пальцы у него длинные, узловатые. А ногти у него острые, крючковатые. Зубы клацают, из пасти огонь вырывается.
Забежала царица за печь, а змей разъярённый за ней бросился, рукой махнул — перевернул кровать с шелковым пологом, разметал подушки и перины. Слышит из-за печи царица его тяжёлое дыхание, громкие хлопки. Это крылья огромные, что по небу Змея Огненного носят, раскрылись, всю горницу заслонили.
— Тятя, тятя! — кричит Ванечка, царя на помощь зовёт, но тянутся к нему когти змея, а не отцовские ласковые пальцы.
Ударил змей хвостом, лапами хватил печь, и рассыпалась она на куски. Расшвырял змей каменья и изразцы, и почти добрался до царицы с младенцем, как ворвался в опочивальню своей жены царь. Рубанул гада летучего по спине мечом булатным, взревел нечеловеческим голосом змей и на царя обернулся.
— Тебе не напугать меня, чудище проклятое, — крикнул царь и снова рубанул змея по груди его, покрытой плотной чешуёй.
Хлынула змеиная кровь и обагрила лицо, грудь и руки царя. Крикнул Выслав от боли невыразимой, точно кипящим маслом его ошпарили. Змей рванулся к окну, вышиб его и прочь вылетел. Подбежавшие стрельцы стали бердышами его рубить, а лучники стрелять вслед, но никто не достал врага, только попадали из палат да порасшибались.
Жива-живёхонька царица, и сыночек её цел, только в крике заходится. А вот с царём худо. В царские покои его унесли, стали лекарей звать, знахарок. Но никто не знает, как ожоги от змеиной крови лечить. Царь не кричит, а лишь от боли зубами скрипит. И взглянуть на него страшно, точно чешуя на нём волдыри, один на другой налезают, грудь кровавыми пузырями покрылась, а руки точно в коросте.
Глава 2
Царь стоял на крытой галерее, опоясавшей белокаменные палаты, и наблюдал за Ваней не исподтишка, а открыто, как и подобает правителю. В его глазах не было тепла и восхищения, которое всегда проскальзывает даже у самых сердитых и суровых родителей, когда они видят своё чадушко. Ваня с деревянным мечом то нападал на куль с соломой, то отскакивал. Дядька Ерошка, воспитавший обоих царевичей, подбадривал неуклюжего и неуверенного мальчишку. То ли меч был тяжёл, то ли куль с соломой, придерживаемый хитрым стрельцом, увёртлив, а ничего у Вани не получалось. Царевич бросил деревянную игрушку и заплакал, горше не бывает.
Царь скривился от боли, пронизывавшей его тело и сковавшей лицо, покрытое струпьями от ожога, и от неудовольствия видеть молодецкую забаву. Потом отвернулся и пошёл в светлицу, где писец уже нашёл старинный свиток и досконально его изучил.
— Вот государь-батюшка, всё что сохранилось в преданиях про Змея Огненного. Кабы ваш старший брат, будучи на престоле, не повелел библиотеку чернокнижную спалить, больше бы узнали.
Знал государь, что его переписчик книг и составитель писем, а по призванию толмач с любых языков, был человеком скрупулёзным. К бумагам относился бережно и терпеливо, и уж если сказал, что других свитков нет, значит, проверил со всем тщанием.
— И что пишут в том свитке? А главное… — царь понизил голос, подчёркивая тем самым, что это обстоятельство и есть самое важное, — кто пишет?
— Это челобитная вашему деду, в пору, когда тот был на престоле. Писана путешественником заморским, неким Афтандилом. Этот путешественник всё мечтал найти остров Буян с волшебной яблоней, на которой растут молодильные яблоки. Они даруют вечную жизнь и прекрасное здоровье. Просил Афтандил снарядить ему корабль с командой, чтобы плыть на тот остров. А вот до реки Калины, что впадает в Окиян-море, он своим ходом намеревался добираться.
— И что же, дед мой дал ему тот корабль или какое-то вспомоществование?
— Про то мне не ведомо, — развёл руками писец, — но раз про ту экспедицию ни слуху, ни духу, стало быть, и не построили корабля, и молодильных яблок Афтандил не добыл.
— Дурь это всё.
Царь махнул рукой и погрузился в печальные размышления, подперев кулаком подбородок. Некогда густая каштановая борода после схватки со Змеем Огненным сильно поубавила в толщине и длине, но это было полбеды. Ожоги рук и лица — вот что всерьёз беспокоило царя. Три дня их мазали снадобьями, которые варили на козьем и сурочьем жиру, но толку было мало. Раны покрылись струпьями, и те сходить не желали, а только твердели и образовывали корку, а когда отпадал один струп, появлялся на его месте другой, зело вонючий. 'Эдак я сам чешуёй обрасту, как вражина поганая," — невесело усмехался царь, принуждённый носить тонкие рукавицы. На лицо только рукавицу не надеть. И видеть, как челядь и стрельцы глаза от него отводят, было очень неприятно. С Заряной Выслав так и не помирился. Понимал умом, что нет её вины в случившемся, что муку она претерпела жесточайшую. Но о позоре её и своём думать не мог, потому что щемило сердце и колотилось так, словно хотело выпрыгнуть.
В народе о налёте Огненного Змея поговаривали, но все домыслы сводились к тому, что хотел вражина похитить царевича Ванечку, кровиночку ненаглядную. Царица не покорилась, а Царь-надёжа защитил. «Но это пока, до поры и времени, — думал царь, сдвинув брови к переносице, — а потом будут вопросы задавать: отчего Огненный Змей прилетал в царские палаты, да почто хотел ребёночка умыкнуть, не боясь царева гнева и храброго войска. А что, если за своим змеёнышем прилетал?»
От нахлынувшей досады царь стукнул кулаком по подлокотнику трона и заставил писца вздрогнуть.
— Ась? — посмотрел писец на царя, — Сызнова начинать?
— Начинай, — буркнул царь и приготовился слушать старинную челобитную от Афтандила, и писец со вздохом и завыванием, приличествующим моменту, завёл.
«Жалоба тебе, государь наш батюшка, свет Володимир, от недостойного твоего холопа Афтандила. Запустошен дом мой, и двор мой, и овин. Некому и не из чего пива наварить да мёдом утробу насытить, да на остальные деньги вина прикупить и помянуть всех сродников и дружинников. И разорение моё стало через страсть неутолимую к путешествиям, чтобы восславить землю русскую и найти управу на басурман. Приезжали твои холопы, боярские сукины дети Сулима да Колотила, проверяли мою мошну, все остатние гроши присвоили и сказывали, что истратил я царскую милость не по назначению и приказанию, а купил себе кафтан, сапог и развлекал девок блудящих. Сами сукины дети сладко-приторно живут, а казне через то поруха. Ты их, государь-батюшка не слушай, а дай лучше мне денег на корабль. Найму я морских дел мастеров, поплыву я в земли дальние. И привезу яблок молодильных, кои украдкой заимствую на острове Буяне. Про то, что Змей Огненный может на меня зело взъерепенится, ты не думай. Отдай мне Сулиму и Колотилу, сукиных боярских детей. Я Змею Огненному их в пасть брошу, пусть подавится. В жалобе своей корысти не имею, хочу пострадать за отечество. Если Жар-птицы мне глазыньки повыклюют, то я на то не обижусь, довольно красот на этом свете узрел. А сияние твоё благочестивое и слепцу видать».
— Что отсюда следует? — спросил сам себя писец, — усматривается, что этот Афтандил зело упорно верил в существование Змея Огненного. Ну, в том теперь и у нас сомнения нет.
— Бабкины россказни всё это. Потому мой дед и не дал ни корабля, ни войска.
Царь тяжело поднялся и подошёл к окну. Ваня-царевич, уже умытый и переодетый в чистую рубашку, восседал верхом на гнедой лошадке, которую под уздцы водил старый Ерошка по двору. И если с мечом царевич управлялся худо, то в седле держался весьма неплохо. Только не понравилось царю, когда Ерошка подхватил царевича и снял с седла, усадил себе на шею и поскакал по двору вприпрыжку, как поганый скоморох. В открытое окно долетала песенка: «По кочкам, по кочкам, в ямку бух». Кольнуло в сердце у царя: «За что же я так Ваню ненавижу? Никто не знает, мой он сын или не мой. Ведь с моего отъезда и до возвращения ровнёхонько девять месяцев прошло… Да и похож малец на старшего и среднего сыновей. Род ты наш, великий, дай разобраться только! А ещё муторно мне от того, что прилетает на подоконник царицыной светлицы Жар-птица. И смотрит так зорко, точно запоминает всё. А ведь эти Жар-птицы только с острова Буяна и бывают…»
А в светлице тем временем царица Заряна вышивала шёлком на пяльцах. В её глазах стояли слёзы, застили свет, потому царица пропускала стежки. Вздохнула, отложила рукоделье в корзину и поднялась к окошку. Голова кругом пошла, потемнел белый свет, точно сумерки настали, голоса стали глуше. И не заметила Заряна, что лежит она на полу, косы разметались. Понабежали девки, осторожно её подняли и подруги отвели прилечь, подушками обложили.
— Что-то наша матушка-царица совсем ослабла, исхудала, — запричитала Чернава, — рубаха под сарафаном насквозь мокрая.
— Государь наш батюшка новых лекарей повелел сыскать, прежние уже не помогают, — поддакнула одна из боярынь, — только где новых сыскать, коли старых уже на кол посадили за криворукость?
Закрыла царица глаза, голоса девок доносятся к ней точно через толстую пелену, наброшенную на голову. Больше всего ей хочется лечь и уснуть, чтобы все эти кудахчущие бабы оставили её в покое. Хочется погрузиться в тишину, плыть в ней, точно в лодке. Спать и не просыпаться.
— Мой покойный свёкор незадолго до смерти отказался от еды. Говорил всем, что зловоние от всех мисок и горшков исходит. Ни каши, ни щей не мог даже пригубить, — шепнула одна боярыня другой, — так от голоду и помер, лекарь сказал. Да только не верю я, что человек может себя голодом уморить. Это или порча какая-то или сглаз.
— Говорят, если роженица от бремени трудно разрешается, нападает на неё тоска и горячка. Ребёночка к себе не подпускает, может и придушить от тоски, али сама в петлю залезет.
— Упаси Род…
Нянька Чернавка прогнала досужих боярынь да девок. Да и грешно про роды вспоминать, коли сыночек уже во дворе на лошадке гарцует. Села старая нянька подле кровати царицы, стала опахалом махать. Заряна веки смежила. Снится ей сон среди бела дня, как сидит она с сыном Ванечкой на лавке, в ладушки играет. Только Ванечка уже не мальчик и не отрок, а юноша. И входит в горницу девушка красоты необычайной, берёт Ванечку за руку и ведёт к двери. И Ваня встаёт покорно, на мать и не смотрит, идёт за девушкой, и вот уже скоро за ними затворится дверь. Хочется Заряне крикнуть: «Куда ты, постой, сыночек!» А он оглядывается и улыбается: «Не бойся, матушка, я уже не маленький. Всю жизнь в царских палатах не усидеть». Плачет царица во сне, но сын её словно не слышит. Повторяет Заряна: «Куда ты, сыночек!». А девушка красоты необычайной отвечает вместо него: «За молодильными яблоками. К дереву на остров Буян. В дереве том сила всей земли. Корнями гнездится в бессмертном подземном огне, вершиной восходит высоко-высоко, теряясь светло в вышине, изумрудные ветви в расцвете уводит в бирюзовую вольную даль. И знает веселье, и знает печаль».
День-другой проходит, поят сонную Заряну отваром одолень-травы. Развешивают в горнице сушёную траву репейника. Всё делают боярыни и девки дворовые, чтобы легче Заряне стало. И вправду, на какое-то время удаётся царице очнуться, открыть глаза. Иной раз узнает она и Чернаву, и Ерошку. А больше всех о Ванюше говорит, зовёт сына к себе, кудрявую его головку слезами поливает. А кудри каштановые у Вани уже не детские. Завитки крупные, жестковатые. Мужской волос, как у Прошеньки-кузнеца. И глаза такие же серые, с солнечными искорками, что таятся вокруг зрачка. Не похож он на Змея Огненного, но и на царя Выслава не похож. Рядом с братьями его не поставишь.
Вот уже второй месяц от рождения сына на исходе. Ванюша ростом перегнал уже не только мать, но и отца. Дядька Ерошка смеётся: «Царевич вырос всем на радость. Сметливый, любопытный, крепкий, рассудительный. В драку первым не полезет, но от боя не бежит. Умён, но старшим не перечит. Дружбу ценит, но к зелену вину не тянется. Не болтлив и не хвастлив. Опора отцу, отрада матери».
Всё так, и даже царь Выслав, похоже, смягчился или смирился с тем, что растёт в их дому сынок. С одним смириться трудно: жена сохнет, чахнет, да и сам весь коростой покрыт. Народ за спиной шепчется, что царскую семью Огненный Змей проклял за то, что не пожелали ему отдать младшего сына. Часто теперь заходит Выслав в горницу к супруге, но почти всегда видит её спящей или дремлющей. Сидит рядом с её постелью сын Ванюша, гладит мать по руке и обещает разыскать Огненного Змея, отобрать у него молодильные яблоки, а самого жизни лишить. И думает Выслав: «Отчего бы мне Ивана Змеевича не отправить на остров Буян?».
Глава 3
Сборы царевича были недолгими, но слёзными. Честь по чести царь издал указ: «Всяк должен сыну моему Ивану-царевичу оказывать почтение, помощь и уважение. Оружием, конём, рублём, полатями, добрым обедом и советом. Препятствий его подвигу не чинить, но и войском не пособлять. Нарушивший бит будет нещадно, поддержавшему — награда царская обеспечена». Этот указ орали глашатаи на всех посадских площадях и ярмарках, что обеспечило спокойствие Заряне, совершенно не желавшей отпускать сыночка.
— Мал ещё, два месяца от роду, всяк на его месте титьку кормилицыну доит, — сокрушалась Заряна, не поднимая головы от подушек.
— Не гневайся, матушка царица, — упала в ноги нянька Чернавка, — но голубок твой сизокрылый уже не мальчик. И возле мамки ему сидеть негоже. А если сыщет он молодильные яблочки, то и ты на ноги подымешься, хворь твоя в землю уйдёт водой талой. И от поганого ворога землю нашу избавит.
Поделиться книгой: