Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: О моей жизни - Гвиберт Ножанский на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

После этого я написал небольшую книжку в главах о различных толкованиях Евангелий и пророков, включая некоторые вещи из Книг Чисел, Иисуса Навина и Судей. Я отложил завершение этой книги, поскольку, покончив с тем, что у меня было, я предполагал, что, если буду жив и Бог внушит мне, то буду временами заниматься подобными задачами[237]. Когда я толковал Бытие, то по большей части использовал тропологический подход и в редких случаях — аллегорический. Соответственно, в Бытии я уделял внимание, главным образом, нравоучениям не потому, что на аллегорическом уровне требовался предмет для размышлений, в чём я в равной степени разбирался, а потому, что на мой взгляд в те времена нравственность была важнее аллегорий, поскольку вера оставалась непоколебимой благодаря Богу, а вот нравственность почти повсеместно ухудшалась благодаря многочисленным формам порока, а также поскольку я не имел ни права, ни желания излишне растягивать свою книгу.

Глава 18

Поскольку моя мать высоко ценила мои успехи в учёбе, её очень беспокоил страх перед крайностями опасной поры жизни. Как серьёзно она умоляла меня последовать её примеру! Хотя Бог дал ей столь красивую внешность, она мало беспокоилась о том, что в ней было достойно восхваления, как если бы она не знала о своей красоте, и она лелеяла своё вдовство, как будто прежде неохотно выполняла супружеские обязанности в постели, будучи не в силах терпеть их. Всё же ты знаешь, о Господи, сколько верности, сколько любви она проявляла к своему покойному мужу, как почти ежедневными мессами, молитвами и слезами, щедрой раздачей милостыни она непрерывно старалась добиться освобождения его души, которая, как она знала, была опутана его грехами. Благодаря чудесной милости Божьей случилось так, что во время частых видений она узрела явственную картину тех мук, что он выносит в Чистилище. Несомненно, такие видения исходят от Бога; ибо когда превратное ощущение безопасности основывается на допущении о красоте света[238], а стимул и милостыня даются просящему в виде страдания и наказания, и когда божественные лекарства явно просят умершие, или скорее ангелы, заботящиеся об умерших христианах, это достаточно доказывает, что подобные вещи исходят от Бога, потому что дьявол никогда не стремится к спасению людских душ. Беспокойный ум той доброй женщины был снова возбуждён теми знамениями и взволнован намёками на его душевные муки, так что она постоянно пыталась вымолить спасение для своего бывшего мужа.

Однажды летней воскресной ночью, после заутрени, когда она улеглась на своей узкой скамье и начала погружаться в сон, ей показалось, что душа её, не теряя сознания, покинула тело. Пройдя, как бывало, по какой-то узкой галерее, она наконец вышла из неё и начала приближаться к краю ямы. Когда она остановилась близ него, внезапно из глубин той бездны выскочили люди с внешностью привидений, с волосами, словно кишащими червями, пытаясь схватить её руками и утащить вглубь. Но внезапно из-за спины перепуганной нападением женщины раздался голос, крикнувший им: «Не прикасайтесь к ней!»[239] Подчинившись тому запрещающему голосу, они низринулись обратно в яму. Кстати, я забыл сказать, что, проходя через галерею, она знала, что лишилась своей бренной плоти, и лишь молила Бога, чтобы ей было позволено вернуться в тело. Спасшись от обитателей ямы и оставшись стоять на краю, она неожиданно увидела моего отца, представшего в том виде, каким он был в молодости. Внимательно взглянув на него, она жалобно спросила, уж не Эвраром ли зовут его (ибо таково было его имя), но он ответил отрицательно.

Не удивительно, что дух отказался отзываться на имя, которое он носил, будучи человеком, ибо дух не может отвечать духу, который не совместим с ним по своей духовной природе[240]. Более того, необходимость духам знать имена других духов, чтобы узнавать их, слишком абсурдна, чтобы в неё поверить; иначе на том свете было бы затруднительно узнать кого-либо, кроме самых близких. Действительно, духам нет необходимости иметь имена, поскольку всё их ви́дение, или скорее осознание ви́дения, внутреннее.

Хотя он отрицал своё имя, всё же она почувствовала, что это был он, и спросила его, где он остановился. Он дал понять, что это неподалёку, и что его там удерживают насильно. Она спросила, как у него дела. Обнажив руку и бок, он показал, что они так изодраны, так истерзаны многочисленными ранами, что она чрезвычайно ужаснулась и была эмоционально потрясена увиденным. Здесь также был призрак маленького ребёнка, плакавшего столь горько, что она крайне встревожилась, увидев это. Страдая от этого плача, она спросила: «Мой господин, как ты можешь терпеть стенания этого ребёнка?» «Нравится мне это или нет, — ответил он, — я терплю это». Плач ребёнка и раны на его руке и боку означали вот что. Когда во времена молодости мой отец был лишён законной близости с моей матерью из-за колдовства неких людей, один недобрый советчик дал его юношескому духу подлый совет убедиться, что он мог бы вступить в связь с другой женщиной. Из-за молодости он внял этому совету и, вступив в безнравственную связь с одной неизвестной мне незамужней женщиной, прижил ребёнка, который умер сразу, до крещения. Его истерзанный бок — суть нарушение брачной клятвы, а истошный плач — вечные муки того рождённого во зле ребёнка. Таково, о Господи, о Неиссякаемое Милосердие, было Твоё возмездие душе твоего грешника, который ещё жив верою[241]. Но давайте вернёмся к последовательному описанию видения.

Когда она спросила, приносят ли ему облегчение молитвы, раздача милостыни и мессы (ибо он знал, что она часто творила их ради него), он ответил утвердительно, добавив: «Но среди вас живёт некая Льегарда». Моя мать поняла, что он упомянул эту женщину, чтобы она спросила у неё, что та помнит о нём. Эта Льегарда была нищая духом[242] женщина, жившая Христа ради вдали от мирских страстей.

Тем временем, заканчивая разговор с моим отцом, моя мать обратила взор на яму, поверх которой витал образ, в котором она узнала рыцаря Рено, имевшего хорошую репутацию среди близких. После обеда того самого дня (как я уже сказал, это было воскресенье), этот Рено был предательски убит в Бове теми самыми приближёнными. В том образе он стоял на коленях со склонённой шеей, раздувая огонь в кучке углей. Это видение случилось ранним утром, тогда как он погиб в полдень, обречённый пасть в то пламя, которое сам разжёг. В том же самом образе она увидела моего брата, пытавшегося помочь, но вскоре тоже умершего. Он принёс ужасную клятву священными кровью и телом Господними. Очевидно, что этой ложной клятвой и упоминанием всуе имени Господа и его святых таинств он заслужил как само наказание, так и место этого наказания.

В этом видении она также узрела ту старую женщину, с которой, как я рассказывал, она жила в начале своего обращения, женщину, демонстративно умерщвлявшую свою плоть и носившую кресты напоказ, но это, как было сказано, недостаточно защищало её от суетного тщеславия. Она видела ту женщину в облике тени, уносимой двумя угольно-чёрными духами. Более того, пока та женщина была жива, и они жили вместе, то, разговаривая о положении душ и о наступлении смерти, однажды дали друг другу обоюдное согласие, что та, которая умрёт первой, даст Бог, явится живой и расскажет о хорошем или плохом состоянии своей души. Они подтвердили согласие молитвой, настоятельно умоляя Бога, чтобы после смерти одной из них другой было бы позволено посредством некоего видения узнать о её счастливом или несчастливом положении. Старая женщина, находясь при смерти, узрела себя в видении лишённой тела и идущей с подобными ей к некоему храму, и ей казалось, что она шла, взвалив на свои плечи крест. Когда она вместе с другими подошла к храму, её заставили остаться снаружи, затворив двери перед нею. Наконец, после смерти она явилась как-то ещё раз, объятая жутким зловонием, чтобы выразить благодарность за принесённые молитвы, которыми она была спасена от гниения и страдания. Умирая, старая женщина увидела у изножия своей кровати жуткого демона со страшными глазами чудовищного размера. Она заклинала его святыми таинствами смятенно сгинуть и ничего не требовать от неё и тем страшным заклинанием обратила его в бегство.

Моя мать сделала вывод о причинах плача ребёнка, о существовании которого она была осведомлена, на основании точного соответствия видения известным ей фактам и предвестия надвигающегося убийства рыцаря, которого она узрела непосредственно на месте будущего преступления. Не сомневаясь в истинности увиденного, она целиком посвятила себя помощи моему отцу. Противопоставляя подобное подобному, она решила усыновить младенца нескольких месяцев от роду, лишившегося родителей. Но так как добрые намерения ненавистны дьяволу так же как благочестивые поступки, то ребёнок стал донимать мою мать и всех её служанок безумными воплями и плачем по ночам, хотя днём он совершенно спокойно играл и спал, из-за чего в той маленькой комнатке никто не мог даже вздремнуть. Я слышал от наёмных нянек, что она ночь за ночью безостановочно трясла погремушкой, настолько капризным было дитя, но не по своей вине, а из-за поселившегося внутри него дьявола, и что все ухищрения женщины не могли изгнать его. Добрая женщина была чрезвычайно измучена, и ничто среди тех истошных криков не могло облегчить её боль, никакой сон не шёл в её утомлённую и изнурённую голову, поскольку истерика ребёнка шла изнутри, и присутствие Врага вызывало непрекращающееся беспокойство. Несмотря на бессонные ночи, она никогда не выказывала безразличие к ночным службам. Она знала, что эти страдания должны искупить те прегрешения её мужа, поскольку она действительно считала, что, разделяя со страдальцем его мучения, она уменьшает боль того страдальца. И всё же она никогда не прогоняла ребёнка из своего дома, никогда не проявляла меньше заботы о нём. Нет, чем отчётливее она чувствовала, как яростно распаляется Дьявол, стремясь расстроить её замысел, тем спокойнее она сносила его козни, и чем больше ей приходилось терпеть дьявольский пыл, выражавшийся в раздражительности младенца, тем больше она была уверена, что таким образом противостоит злому влиянию на душу её мужа.

Глава 19

О Господи Боже, множество знамений Ты явил Твоей служанке и моему наставнику, которого Ты специально поставил надо мной. Некоторые из них, которые можно было бы считать моим хвастовством, если бы я написал о них, демонстрировали ту добрую надежду, которую я ожидаю даже сейчас, у ног Твоей всемилостивейшей Матери, которой я был предназначен с рождения; и некоторые из них, о сладчайший Иисус, явленные им, когда я ещё был ребёнком, я непостижимым образом переживаю сейчас, в зрелом возрасте.

Наконец, жар моих желаний разгорелся в пламя, и поскольку Ты вложил в моё сердце тягу к знаниям и создал меня личностью умеренно хорошего происхождения, способной достичь мирового успеха, то как моё сердце, так и некоторые из моих близких, которые в этом случае становились моими недругами, начали злонамеренно советовать мне, что для возвышения в обществе мне стоило бы занять какую-нибудь должность. Но я знаю, о Господи, что Ты своей заповедью запретил нам «всходить по ступеням к жертвеннику» Твоему, ибо Ты учил, что так может открыться нагота[243]. Добившиеся духовной власти пали с большим позором, потому что, оторвавшись от земли, они попытались прыгнуть выше головы, чтобы вознестись к высотам славы. В стремлении к возвышению за счёт влиятельных родственников мои уши часто услаждались разговорами об успешном достижении подобных высот. Многие льстили мне; одни пытались по-своему проверить мой характер, чтобы достичь цели — донести об этом моим злобным завистникам; другие полагали, что доставляют мне удовольствие, делая вид, что желают моего возвышения, и говорили, что моё положение могло бы принести выгоду и им тоже, и поэтому всегда цеплялись за преимущества, проистекавшие от моего возвышения.

Как Тебе известно, мой Создатель, одним лишь Твоим порывом и вдохновением я был приведён в чувство, так что из страха перед Тобой я пренебрёг стремлением к мирской славе, согласием на занятие церковной должности и разговорами с теми, кто старался заполучить для меня то, что даётся одним лишь Тобой. И Ты знаешь, Господи, что по крайней мере в этой ситуации я не желал и не буду желать ничего, кроме того, что могу получить или получу от Тебя. Ибо я хочу, чтобы и это Ты сделал для меня, как раньше сотворил меня[244], но не я сам. Иными словами, «да веселится Израиль о создателе своём»[245]. Боже мой, сколько вражды, сколько зависти окружало меня тогда! В результате мой разум, пребывавший в тайном смятении от поступавших извне намёков, пытался избежать соблазна. Но хотя честолюбие и пылало во мне, его жар не мог развязать мой язык. Хотя я и был взволнован, но всё же молчал. Ты знаешь, Иисус, что однажды я всё же попался в ловушку греха и попросил кое-кого, хлопотавшего о моём возвышении, впрочем, не по моей инициативе, поскорее сделать своё дело. И Ты знаешь, как я злился на себя за эти слова. Ибо как бы часто я ни оступался, я всегда боялся стать покупателем голубей[246], или скорее их предателем. Ведь, хотя есть только один голубь[247], скамей у них больше. И какое бы разногласие ни было между Богом и церковью, оно воистину создано не Тем, Кто страдает от него. Ведь сказал Он: «Да будут едино, как Мы едино»[248], и «Дары различны, но Дух один и тот же[249], разделяющий каждому особо, как Ему угодно[250]», и «Престол Твой», но не престолы, «в век века»[251], и «от плода чрева твоего посажу на престоле твоём»[252]. Следовательно, то, что едино с Богом, обособляется человеческой порочностью.

Учитывая вышесказанное и зная о единстве главы и тела, я не хотел узурпировать тело, потому что то, что управляется откуда-то ещё, находится в совершенном несогласии с головой, и несомненно, что голова не знает о том, то не одобрено телом. Те, кто скажут: «Не от Твоего ли имени мы пророчествовали и не Твоим ли именем бесов изгоняли?»[253] — суть особенные изменники, должен сказать, и отступники, и, следовательно, они слышат сказанное: «Я никогда не знал вас»[254], как если бы Он сказал: «Я знаю, что они не в теле Моём, потому что они не живут во Мне». Поэтому надежда — уж извините, но так было — ослабила моё отвращение, и я молился Тебе, о Господи, чтобы если что-то и произошло в моих интересах, то исключительно Твоим промыслом, и я расстраивался, слыша от других, что мои родственники хлопочут обо мне, в то время как выбор падал на других благодаря их простому служению Богу, без какого-либо суетного вмешательства. Мои родственники, больше беспокоившиеся в этом деле о себе, чем обо мне, не общались со мной по этому поводу, откровенно не желая тревожить мои юношеские чувства. Но в конце концов Бог, не желавший, чтобы я более оставался обманутым, вдохновил моих сторонников уехать заграницу ради спасения их душ[255], и монахам тех монастырей, которые зависели от них и должны были организовать моё избрание, пришлось обратиться в другое место.

О Боже, я благодарю Тебя за то, что мои детские желания совершенно угасли, и что меня более не манило никакое мирское звание. Ты тогда покарал меня, и поверг наземь, Отче, Боже, Обуздатель моих желаний и сует, и вернул к раздумьям, связав так, что мой блуждающий разум не мог сбежать, но мог бы в своей глубинной сущности лишь тосковать по смирению и сердечной искренности. Тогда я впервые начал искать, о Господи, того благочестивого уединения разума, в котором Ты имеешь обыкновение пребывать, чтобы приблизиться к Царице Небесной, Марии, Матери Божией, моей единственной утешительнице в любой нужде, и обратить на неё всеобъемлющую любовь моего внутреннего пыла. Я от всего сердца желал оставаться сдержанным; я всецело опасался высокого звания и пустой оболочки всемирно известного имени. Тогда благодаря сладостному аромату Твоей близкой дружбы я впервые познал истинное значение искренности желания, его чистоты, несгибаемой решимости всегда оставаться скромным. Что сказать, о Господи, о мимолётной сущности того рая, о краткости периода спокойствия, о том, как недолог и изменчив вкус той сладости?

За несколько месяцев я едва ли познал предвкушение такого счастья, и Твой добрый дух, который вёл меня в землю правды[256], едва успел поселиться в моём просветлённом разуме, как внезапно Тебе захотелось сказать: «Когда ты хотел этого, я не хотел. Теперь ты не хочешь этого и тебе неприятно это. Ты должен получить это, хочешь ты этого или нет», — и моё избрание состоялось усилиями далёких от меня людей, которые совершенно ничего не знали обо мне[257]. Но что за выбор они сделали! По правде говоря, я должен признаться, что считал себя отличающимся от остальных, с тех пор как по Твоему свидетельству, о Боже, все, кто мешал мне, стали считать меня более низким, наихудшим из всех. Фрагментарные проявления учёности, говоря их словами, и некоторая образованность, которой я добился, ослепила моих выборщиков и сделала их близорукими. Милостивый Боже, что бы они сказали, если бы узрели мою внутреннюю сущность? Что бы они подумали, если бы знали, каким главой я буду? Ты, кто по своей непостижимой мудрости предопределил это, знаешь, как я презираю себя, как ненавижу быть первым среди лучших и более достойных мужей, в то время как мне следовало бы быть последним. Ты, испытующий сердца и утробы[258], знаешь, что я никоим образом не домогался этого; скорее, я хотел быть презираемым и позорно отвергнутым и всем сердцем молился Тебе, чтобы быть освобождённым от этой участи, так как не мог взвалить на себя тяжкое бремя, которого я боялся сверх меры, но по своей слабости нуждался в подтверждении собственной несостоятельности.

От тебя не укрылось, мой Бог, как рассердилась и расстроилась моя мать, узнав о моём возвышении. Что казалось другим честью, то было для неё нестерпимой печалью. Она не желала мне такого жребия, ибо боялась, что может пагубно сказаться поверхностность моего образования, главным образом, из-за того, что я был совершенно несведущ в юридических вопросах, которые никогда не пытался изучать, уделяя внимание одной лишь грамматике. Но всё же и она, и почти все близко знавшие меня люди в один голос предрекали, что я недолго останусь без повышения. О Господи, Тебе ведомо, каким внутренним зрением она предвидела удачи и беды, которые выпали бы мне в случае продвижения по службе. Они и сейчас со мной происходят, и они не скрыты ни от меня, ни от других. В многочисленных снах, в которых фигурировал я и другие люди, она заранее видела то, что случится много позже, и кое-что из этого, я вижу, действительно происходит или уже произошло, а другое, я полагаю, точно случится. Но об этом я намеренно не хочу ничего говорить.

О Господи, с какой предусмотрительностью он убеждала меня выбросить из головы мирские соблазны, уверенно предрекая несчастья от выпавшего мне шанса, требовала от меня остерегаться юношеского непостоянства и обуздывать разум, блуждающий в лабиринтах мыслей. Она рассуждала об этих вещах словно красноречивый епископ, а не малообразованная женщина, каковой она являлась.

Итак, монастырь, в котором меня избрали настоятелем, назывался Ножан и лежал так близко к границе Ланской епархии, что протекавшая неподалёку река Элетт, небольшая и местами запруженная, являлась рубежом между нашей провинцией и Суассоном. Я планирую рассказать о его истории, если Господь даст мне силы.

Глава 20

Как я уже говорил, прежде чем отправиться в Ножан, я подвизался в монастыре Фли под покровительством Бога-Отца и святого Жермера, основателя этой обители, так что позвольте мне упомянуть несколько достопамятных событий, о которых я слышал или сам видел.

После того как этот монастырь, разрушенный датчанами, был восстановлен, один монах по имени Сугерий, добродетельный человек, бывший там приором, слёг от смертельной болезни. Если я не ошибаюсь, он был братом той старухи, что жила с моей матерью в начале её обращения. Когда он лежал, перед ним предстал Дьявол с книгой в руках, сказавший: «Возьми, читай[259]; Юпитер послал это тебе». Он ужаснулся, услышав это отвратительное имя, а Дьявол продолжил: «Любишь ли ты свой дом?» «Люблю», — сказал он. Тот ответил: «Знай же, что он утратит строгость своих правил и со временем придёт в совершеннейшее расстройство». Монах был поражён точным предостережением Сатаны, после чего Враг удалился, а монах, рассказав об увиденном, сошёл с ума и его пришлось изолировать. Тем не менее, перед кончиной рассудок вернулся к нему, и, должным образом исповедовавшись, он преставился. Поскольку мы знаем, что Дьявол «лжец и отец лжи»[260], мы верим, что он сказал это просто из зависти; с другой стороны, и Бог не допустил, чтобы это оказалось правдой. Ибо дела монастыря вскоре наладились и остаются таковыми до сих пор.

Глава 21

В наши дни я видел старого монаха, бывшего рыцаря, считавшегося простодушным человеком, который был направлен аббатом в один небольшой дом, принадлежавший монастырю и расположенный в Вексене[261], откуда этот монах был родом. С согласия приора ему было получено отремонтировать общественную дорогу, находившуюся в очень плохом состоянии. Он выполнил эту работу за счёт подношений верующих, а по окончании работ деньги, оставшиеся от пожертвований, забрал себе. После этого он был сражён смертельным недугом, но всё равно не признался в греховном сокрытии. Доставленный в свой монастырь, он не открылся ни аббату, ни приору, хотя и испытывал ужасные мучения, предвещавшие смерть, однако вверил серебро служке, ухаживавшему за больными.

И вот глубокой ночью, уже не чувствуя мучений, он лежал на земле, распростёршись, словно мёртвый. Заслышав звук деревянного била, мы пришли, распевая псалмы и молитвы и делая всё, что могло помочь умирающему. Сделав это, мы оставили того человека лежать на власянице, которая была монашеским одеянием, так как казалось, что он находится на последнем издыхании. Никто не верил, что он выживет, но все думали о последнем омовении его мёртвого тела[262]. Но едва мы вышли, как он снова задышал и позвал приора, поскольку аббат тогда отсутствовал, признался ему в краже и сказал, кому доверил сворованные деньги. Вскоре после того, как он рассказал это и получил от приора отпущение грехов, он снова захрипел и испустил дух. Приором в то время был мой наставник, о котором я часто упоминал. Вот каковы многочисленные милости Господа, благодаря которым мы не исчезли[263], ибо он всех выводит «из тесноты на простор»[264], кто бы это ни был.

После того как этот человек покинул мир, вопрос о деньгах стал волновать служку. Он спрятал их в подстилке колыбели своего ребёнка. Ночью, когда ребёнка уложили в кроватку, внезапно отовсюду повыскакивали демоны в виде маленьких собачек, стали бить его тут и там, со всех сторон, и даже иногда кусать, заставляя его плакать и кричать. Когда оба родителя спросили его, почему он плачет, ребёнок ответил, что его пожирают маленькие собачки. Тогда его мать, которая служила горничной у моей матери, бросилась к госпоже — то есть, к моей матери — и сказала о том, что украденные деньги греховным образом попали в её распоряжение, и что ребёнку угрожает быть разорванным на части псами. Моя мать ответила ей: «Знай, что это демоны радуются дьявольским деньгам, которые теперь у них в руках, потому что они знают, что это их деньги». Когда её муж узнал об этом, то нехотя, с большой досадой, отказался от денег, то ли по принуждению, то ли по просьбе, и рассказал о преследовании демонами по этой причине.

Мы слышали, что Бог «кого хочет, милует», и из этого можем сделать вывод, что он «кого хочет, ожесточает»[265]. О, чудесное правосудие Божье! Тот, о ком мы уже говорили в этом повествовании, посвятил всю свою жизнь рыцарским занятиям и провёл её в компании грязных шлюх; а тот, о ком я собираюсь рассказать, некоторое время был безразличен, хотя ничего бесчестного за ним замечено не было. Действительно, порок алчности более пагубен для монахов, поскольку он запрещён их уставом, так что едва ли можно найти преступление, которым дьявол поймал в ловушку больше людей, чем воровством.

Глава 22

Другой наш монах, из числа священников, у которого не было недостатков кроме сильного пристрастия к верховой езде, получил от одной знатной дамы два солида[266]; вскоре после этого он подхватил дизентерию в аббатстве Сен-Кантен-де-Бове. Когда это стало известно во Фли, по приказу аббата его доставили обратно в родной монастырь. Поскольку он хорошо питался, но еда проходила сквозь него непереваренной, аббат, собиравшийся в путешествие, пришёл поговорить с ним, опасаясь, что этот человек умрёт во время его отсутствия. Однако в момент прихода аббата монах повиновался зову природы. Поскольку он не мог ходить, ему принесли бочонок, и аббат увидел его в неприличном виде, восседающим на нём в мучениях. После того как они посмотрели друг на друга, аббат устыдился вида человека в таком состоянии, так что бедняга не смог исповедоваться и получить отпущения грехов, впрочем, он и не собирался делать этого. Аббат удалился, а монах слез с бочонка и пошёл в постель, и когда он лежал на спине, дьявол задушил его. Видели бы вы его горло и подбородок, прижатый к груди, будто раздавленный. И так он умер, без причастия, без последнего помазания, не распорядившись своими проклятыми деньгами. Когда его тело раздели для омовения, то нашли висящий на шее кошель. Человек, нашедший его, в ярости швырнул кошель наземь, захлопал в ладоши и бросился к остальным монахам, чтобы влить им в уши столь необыкновенную историю. В самом деле, это было неслыханно, чтобы кто-то из их братии умер при подобных обстоятельствах.

Одного человека послали к аббату, который в это время начал обедать в каком-то доме в двух милях от Бове. От другого посланника, прибывшего раньше, аббат уже узнал о смерти монаха, но тот ничего не знал и ничего не сказал о деньгах. Вестник, присланный братией, спросил у аббата совета о том, как следует поступить, и законно ли хоронить вместе с другими монаха, столь неприглядно покинувшего их общество. Посоветовавшись с умными людьми, аббат приказал похоронить его в поле, без молитв и псалмов, а деньги положить ему на грудь. Несмотря на это, братья по своей воле вознесли за него молитвы, и сделали это искренне, так знали, что он нуждается в них. Внезапная смерть этого человека заставила остальных более щепетильно относиться к вопросам частной собственности. Но давайте посмотрим, как в другие разы их наказывали за другие проступки.

Глава 23

Несколько недель спустя, в ночь накануне праздника в честь мучеников Гервасия и Протасия[267], случилась гроза с громом, молнией, густыми тучами и шквальным ветром. Утром мы поднялись, заслышав призыв к службе первого часа; собравшись в церкви с необычной быстротой и прочитав очень короткую молитву «Поспеши, Господи, на помощь мне»[268], мы собрались перейти к следующей, как вдруг с громовым раскатом с неба в церковь влетела молния[269], натворив следующих дел. И флюгер на шпиле, и крест, и флагшток — всё сломалось или сгорело, а балка, на которой они держались, треснула. Наполовину спалив и разметав дранку, прибитую к крыше, молния прошла через стекло западного окна башни. Распятие, расположенное ниже, было разбито, голова расколота на мелкие кусочки, а правый бок пронзён, в то время как и правая рука фигуры, и правая часть креста были так обуглены и изуродованы, что нельзя было найти ни одной уцелевшей части руки, кроме большого пальца, словно, когда поражён пастырь, рассеялись и овцы стада[270]. Пройдя направо через арку, под которой стоял разбитый образ, молния спустилась по каменному своду, оставив чёрную вилообразную борозду, и вошла в хор, ударив двух монахов, стоявших по обе стороны от арки, от чего те на месте умерли. Повернув налево, молния ободрала краску с поверхности кладки, не везде, а местами, словно по ней прокатили камень, и повергла стоявшего там монаха, хотя ни на нём, ни на тех двоих, не было никаких повреждений, не считая того, что на закатившихся глазах последнего лежала упавшая со свода пыль. Примечательно, что мертвецы остались сидеть, в то время как мы, изумлённые и потрясённые до полусмерти появлением молнии, плашмя повалились друг на дружку. Более того, у некоторых из упавших тело ниже пояса потеряло чувствительность; кое-кто пострадал так сильно, что мы, опасаясь, что они умрут, наскоро помазали их елеем. В ряде случаев пламя пробиралось под сутаны и, опалив, стыдно сказать, волосы на лобке и подмышками, выходило наружу через отверстия в носках сандалий.

Невозможно описать избирательность, с которой неистовствовала кара небесная, какими путями-дорогами она следовала, что она повредила, что сожгла, что разрушила. В наши дни во Франции никто не слышал ни о чём подобном. Я призываю Бога в свидетели, что спустя час после случившегося я увидел образ Пресвятой Богородицы, стоявшей под распятием, и она выглядела столь взволнованно, столь отлично от своего обычного умиротворения, что казалось, будто это не она, а кто-то другой. Я не верил собственным глазам, но обнаружил, что другие заметили то же самое. Придя в себя от изумления, вызванного этим событием, и исповедовавшись, мы с грустью начали размышлять, почему мы пострадали за свои грехи, неподвластные человеческому описанию, и, поставленные Господом лицом к лицу друг другу, прислушавшись к собственной совести, обнаружили, сколь справедливо были наказаны. Затем мы увидели лик Пресвятой Девы, уже спокойный. Воистину, неимоверны были огорчение и стыд, которые мы испытывали на протяжении некоторого времени.

Несколько лет спустя, когда воспоминания об этом событии почти совсем истёрлись, Господь послал нам другое подобное предупреждение, разве что теперь никого не покалечив. Однажды ночью павлин сидел в какой-то комнате на жёрдочке около дымохода, тесно прижавшись к нему во сне. А было это в воскресенье, в праздник святого апостола Иакова[271]. Среди ночи раздался громкий раскат грома, и молния ударила прямо в дымоход, разрушив часть комнаты, но павлин остался невозмутимо сидеть, а спавший внизу молодой монах даже не проснулся. Лишь один служка получил столь сильный удар, что лишился рассудка и чувствительности конечностей[272]. Согласно Блаженному Августину, Бог отнюдь не праздно сокрушает горы и неодушевлённые предметы, но делает это, чтобы заставить нас задуматься, ведь, сокрушая предметы, в которых нет греха, он предупреждает грешников о высшем правосудии, и Августин приводит в качестве примера няньку, которая хлещет прутом землю, чтобы заставить ребёнка слушаться[273].

Говоря о случившемся несчастье, я забыл упомянуть о характерах троих погибших. Двое из них были новичками, едва завершившими восьмой месяц своей монашеской жизни. Один из них вёл себя серьёзно, но внутри был не столь хорош; другой при внешней легкомысленности, как мы успели понять, был не таким уж плохим. За день до трагедии они наглядно продемонстрировали упомянутое мной различие. Утром, когда всё это произошло, тот из них, кто с виду был весёлым, заслышав раскаты грома, сразу начал шутить, и, войдя в церковь, тут же был поражён молнией, над которой он насмехался. Третий человек, Робер, прозванный Голубем за своё прямодушие, был юношей, едва достигшим половой зрелости. Он был известен исключительной честностью и был столь деятелен и сведущ и в церковной службе, и в трудах братии, что служил за всех почти каждый день. Более того, он очень хорошо разбирался в грамматике. В тот утренний смертоносный час, стоя впереди меня, вместо того чтобы по своему обыкновению сидеть в аркаде, он пожаловался на острую боль в коленях и остальных частях тела. Чуть позже он узрел гнев небес, от которого умер. Смотрите, как важничали двое из них, прежде чем их сердца разорвались; мы полагаем, что будущий приговор Божьего суда в отношении них будет несколько более суров. Что касается третьего, смирением превзошедшего гордыню, то ни у кого не было сомнений, что ему уготовано достойное место на небесах. Чуть позже кому-то было видение, как эти трое вместе шествовали к собору Святого Петра в Риме: очертания двоих были смутны, едва различимы, зато третий, облачённый в белое, со своим обычным благостным настроением торопливо следовал вперёд.

Несколько лет спустя, когда мы уже забыли о произошедшем и стали вялыми и беспечными, свершилось третье наказание, уже после того, как я покинул этот монастырь. Однажды утром в ветреную погоду, процессия монахов следовала к главному алтарю, распевая литанию — ибо они боялись оставаться на хорах после того, как туда попала предыдущая молния — когда неожиданно с небес сошёл огонь и, по свидетельству очевидцев, ударил в самое основание алтаря, наполнив воздух вокруг мерзким зловонием, как от серы. Монах из числа священнослужителей ослеп, а два мальчика, распростёршихся головами в сторону фронтона алтаря — один из них был крещёный еврей, но чистый сердцем — были неожиданно подхвачены молнией, отброшены на некоторое расстояние и остались лежать ногами в сторону алтаря, а головами — у стены апсиды. Затем молния угодила в ризницу позади алтаря, разнеся её на кусочки, но хотя там хранилась большая часть церковной утвари, пострадала только одна казула[274], считавшаяся очень дорогой по следующей причине.

Эта казула была получена от английского короля, крайне нечестивого человека, врага Церкви, прозванного Руфусом из-за рыжих волос, которого Господь поразил во время охоты стрелой его же фаворита[275]. Поскольку он не хотел тратить собственные средства, то послал одного монаха к аббату Баттла[276] с приказом выдать пятнадцать марок серебра[277]. Когда аббат отказался, король решил обобрать монастырь силой, и тогда аббату пришлось против воли выплатить пятнадцать марок. За счёт этого кощунственного мошенничества, или, скорее, нескольких святотатственных поступков, была приобретена та казула. Она вся состояла из обмана, ибо и её покупка, и её изготовление, очевидно, сопровождались святотатством. Когда после удара молнии её части отправили для осмотра, то выяснилось, что она не стоит и половины уплаченной за неё суммы. Когда изучили, из чего сделана эта казула, оказалось, что покупателя крупно обманули. В то время как остальные церковные облачения не пострадали, эта казула оказалась совершенно испорчена, хотя продавец, похоже, избежал должного наказания.

Незадолго до этого события монах, чья совесть была нечиста, увидел такой сон. Образ распятого Господа, казалось, сошёл с креста, из его рук, ног и бока капала кровь. Пройдя через середину хора, монах услышал: «Если ты не сознаешься, то умрёшь». Он проснулся сильно испуганным, и до тех пор, пока не сознался, пребывал в опасности. Когда же он исповедовался, то полностью подтвердил справедливость суждения. Из-за свалившейся на них беды ежегодно, в день этого происшествия, они установили пост и раздачу милостыни, ежедневно служили мессу Блаженной Деве Марии и, кроме того, по воскресеньям, мессу в честь Рождества Господня у алтаря святого Михаила. Но давайте поспешим к остальным событиям.

Глава 24

В год, последовавший за первым бедствием — примерно, месяца через четыре — один монах из числа священнослужителей, бывший капеллан моей матери, человек, с виду религиозный, но и тогда, и впоследствии безнадёжно преданный чудовищным порокам, от которых не мог удержаться без чужой помощи, начал быстро слабеть. Через два дня, уже будучи при смерти, он начал метать во все стороны злобные взгляды. Когда знавшие его подлинную натуру спросили его, что он видит, он ответил: «Дом полон диких людей». Когда они поняли, что он увидел угрожавших ему демонов, то стали понуждать его наложить на себя крест и воззвать к Блаженной Богоматери. «Я бы надеялся и уповал на неё, — сказал он, — если бы эти бароны не тяготили меня». Примечательно, что он назвал их «баронами», поскольку это слово происходит от греческого слова, означающего «тяжёлый»[278]; и о, как тяжко тем, кто не может раскаяться и помолиться, чтобы сбросить их бремя! Наконец они спросили, что его больше всего беспокоит. Он ответил, что чувствует, будто огромный брус кованого железа, докрасна раскалённый от кузнечного горна, жжёт его горло и грудь. Затем, хотя ночь была настолько спокойной, что не было слышно даже дуновения ветра, ставни в доме захлопнулись и стали хлопать снова и снова, будто вошла толпа людей. В то время как остальные в доме спали, два монаха, присматривавших за больным и знавших, что подобные вещи происходят не от добра, забеспокоились. Среди сказанного им были и слова, о которых мы упомянули. Он был человеком, склонным к многочисленным постыдным поступкам, и не удивительно, что такая жизнь закончилась подобным образом.

На кладбище того монастыря готовились к погребению усопшего монаха, но могильщик не мог вспомнить, рыл ли он раньше в этом месте могилу. Он продолжал копать и, углубившись, нашёл доску, которую обычно клал поверх гроба. Сняв её, он обнаружил, что могила почти пуста, не считая накидки, обычно именуемой капюшоном, внутри которой сохранилась голова, да сандалий, набитых соломой (как поступали во времена, когда было совершено то погребение, чтобы они лучше сидели на ноге) в изножье гробницы, но между ними ничего не было. Когда нам сообщили о находке, мы, увидев в этом тайну и неведомый нам смысл, выразили удивление непостижимостью промысла Божьего. В этом чуде заслуживает внимания то, что голова осталась на месте, в то время как тело было унесено Бог знает куда.

Я слышал нечто подобное от блаженной памяти архиепископа Манассии[279], почившего в бозе несколько лет назад, и более подробно — от монахов Сен-Реми, что в Реймсе[280]. Артольд, архиепископ того диоцеза, был погребён в ногах у святого Ремигия. Много позже во время реконструкции здания его останки хотели извлечь из могилы, но когда вскрыли гробницу, то не нашли там ничего, что могло бы остаться от его тела, а из облачения обнаружилась только казула без каких-либо следов разложившейся плоти, ибо она выглядела совершенно незапятнанной[281]. Действительно, если бы его тело полностью сгнило, то на казуле остались бы следы разложения. Как свидетельствует святой Григорий, и в наши дни можно видеть случаи повторения суда Божьего над телами грешников, явно незаслуженно погребённых в освящённой земле[282].

В Аббе-о-Дам, что в Кане[283], построенном английской королевой Матильдой, женой Вильгельма Завоевателя, ставшего королём, будучи герцогом Нормандии, была одна монахиня, впавшая в ряд отвратительных грехов, и никакие увещевания не могли заставить её исповедоваться. Так случилось, что она умерла, не изменившись и не сказав на смертном одре ничего, что могло бы ей помочь. Однажды ночью какая-то из сестёр, спавшая в келье покойной, увидела во сне яркое пламя в очаге и умершую монахиню посреди него; та не только горела, но ещё её били молотами с обеих сторон два отвратительных демона. Когда она вглядывалась в ужасные мучения той бедной женщины, ей показалось, что искра от удара молота попала ей в глаз. Она проснулась от жгучей боли, вызванной попаданием искры в глаз. Случившееся с ней означало, что её тело страдало от того, что увидел её дух, а испытанная ею боль свидетельствовала об истинности её сна.

Глава 25

Во Фли был один монах по имени Отмунд, много сделавший для обители, будучи простым священником, и в конце концов ушедший в монастырь. Но, приняв постриг, он раскаялся в своём добром начинании и горько сожалел о содеянном. Однако вскоре Бог покарал его телесной немощью; тогда он осознал и стал делать то, что нужно для его блага и до сих пор остаётся верен своему святому занятию, выбранному осознанно, а не по принуждению. Он был церковным сторожем, и поскольку был скорее раздражительным, чем рассудительным, то однажды прогнал из церкви одного бедняка, настойчиво просившего подаяния, причём сделал это более грубо, чем следовало. Следующей ночью, отправившись открывать дверь, чтобы позвонить в колокол, призывающий к вечерне, он неожиданно встретил дьявола в облике того бедняка, которого грубо выдворил накануне. Подняв свой посох, дьявол замахнулся на монаха, будто хотел ударить его. Монах открыл дверь загородки, разделяющей духовенство и простолюдинов[284], и собрался отворить остальные двери, через которые входят люди, как вдруг внезапно, несмотря на то, что наружные двери церкви были затворены, тот человек выскочил из нефа, собираясь ударить его. Отмунд отступил в смятении, думая, что это был человек, которого он прогнал накануне, но в конце концов пришёл в себя. Вспомнив, что наружные двери были закрыты, он наконец понял, что это был дьявол, который таким образом упрекнул его в том, как он поступил с тем человеком.

Как-то зимой Отмунд собрался внять зову природы, но, будучи слишком ленивым, чтобы должным образом одеться, он накинул одну лишь сутану, и пробыв на улице долгое время, сильно обморозился. Вскоре после этого, оказавшись на пороге погибели от отёка конечностей, он ужаснулся сильнее, чем следовало бы, от одного упоминания смерти. Непрерывно стеная от сильной боли, он ждал приближения своего последнего часа. Вскоре после того как он принял причастие и по милости Божьей сохранил его — ибо всю остальную пищу он отрыгивал — как начал в мучениях отдавать душу. Тем временем, в первом часу ночи ризничий, достойный муж, отправляясь в постель, внезапно услышал, что на близлежащем кладбище для монахов собралось несметное множество бесов. Хотя его разум был способен всё понимать, но по воле какого-то духа он лишился дара речи и способности двигаться. Бесы вошли в церковь и, миновав постель ризничего, пронеслись между хорами и алтарём и направились в дормиторий[285], где лежал больной. Видя происходящее мысленным взором, ризничий в душе молился богу, чтобы обезопасить себя, хорошо зная, что это сонмище собралось в ожидании человеческой смерти. Как только они достигли кельи страждущего, братья, присматривавшие за умирающим монахом, соответствующим образом ударили в било, чтобы созвать остальных[286]. Но пока они собирались, его тело быстро разложилось. Я сейчас рассказал об этом не потому, что считаю, что он отправился в обитель нечестивых, а для того, чтобы предложить остальным задуматься вместе со мной над тем, что князь мира сего[287] однажды пришёл к Сыну Божьему, над которым не имел власти[288]. И если он пришёл к Нему, то насколько сильнее можно быть уверенным в том, что дьявол в яростном порыве соберёт свои силы против нас, тех, над кем он имеет почти полную власть.

В том монастыре я видел женщину, которая была крайне обозлена на своего маленького сына, и среди прочих непристойностей та грязноустая особа бранила невинное дитя, проклиная его крещение. Тотчас ею овладел дьявол, и она начала безумно бредить, делать и говорить ужасные вещи. После того как её привели в монастырь и показали братьям, те привели её в чувство молитвами и обрядом экзорцизма, и через свои мучения она поняла, что не следует проклинать Господни таинства.

Я также видел там девочку, одержимую дьяволом, которую привели к гробнице святого Жермера Исповедника. После нескольких дней, проведённых там, родители подвели её к алтарю. Сидя около него, она повернула голову в сторону хоров, увидела стоявших позади неё молодых монахов и сказала: «О мой Бог, какие красивые молодые люди, но один из них не будет жить здесь». Услышав это, мы удивились, что бы это могло значить. Чуть позже один из них сбежал, и поскольку он нарушил обеты, то во время побега его грешная жизнь оборвалась.

Глава 26

Раз уж мы начали говорить о демонах, то нам следует добавить некоторые факты, кажущиеся нам подходящими предупреждениями избегать призывания их и советоваться с теми, кто общается с ними. Ибо они никому не позволяют изучать их магию, кроме тех, кого они ужасным кощунством лишают чести быть христианином.

В одном известном монастыре был монах, отданный в монастырь в детстве и немного выучивший грамоту. Аббат отправил его жить в скит, и там он заболел. К несчастью, у него появилась возможность поговорить с одним евреем, сведущим в медицине. Поскольку они были одни, то, осмелев, начали делиться друг с другом секретами. Будучи пытливым до тёмных искусств и зная, что еврей разбирается в магии, монах надавил на него. Еврей согласился и пообещал стать посредником между ним и дьяволом. Они условились о времени и месте встречи. Наконец с помощью посредника он сошёлся с дьяволом и попросил поделиться знанием. Омерзительный владыка сказал, что этого сделать нельзя, покуда тот не отречётся от Христа и не принесёт жертву ему. Человек спросил, что это за жертва. «Та, что наиболее желанна для мужчины». «Какая же?» «Ты должен излить своё семя», — сказал он. «После того как ты изольёшь его ради меня, то сразу вкусишь награду, подобающую служителю церкви.» Какой позор! Какой бесстыдный поступок! И это требовалось сделать от священника! Твой древний враг сделал это, о Господи, чтобы навлечь позор святотатства на Твоё духовенство и Твоё Священное Воинство! Не безмолвствуй и не оставайся в покое, Боже[289]! Что тут сказать? Как сказать? Он сделал, что от него требовалось, несчастный, от кого Ты отказался, о, если бы вовремя! Итак, тем ужасным излиянием он провозгласил отречение от своей веры. Давайте же посмотрим на пример колдовства, которому он обучился в результате этой отвратительной сделки.

Он имел обыкновение общаться с одной монахиней из очень известной семьи. Он жил в маленькой келье в компании одного монаха. Его собрат исполнял какие-то обязанности вовне, в то время как сам он оставался дома, располагая свободным временем для всяких глупостей. Однажды он сидел в келье вместе с монахиней, когда его компаньон вернулся домой после трудов, и когда они его увидели издали, женщине уже некуда было бежать, так как при этом её путь пролёг бы мимо возвращавшегося монаха. Увидев, что женщина напугана, начинающий колдун сказал: «Иди навстречу человеку, как он идёт, не смотри ни вправо, ни влево и ничего не бойся». Женщина доверилась ему и пошла. Он встал в дверном проёме и с помощью заклинания, которое выучил, превратил её в чудовищную собаку. Когда она поравнялась с возвращавшимся монахом, тот сказал: «Ха! Откуда взялась такая огромная собака?». Она миновала его с великим страхом и из его слов поняла, каким образом ей удалось спастись. Когда монах наконец пришёл домой, то спросил, откуда могла взяться собака столь огромных размеров. «Она принадлежит нашему соседу, — сказал он. — Разве ты не видел её раньше?» А другой промолчал, догадавшись об истине.

Прожив долгое время в безбожии, он наконец по Божьей воле был поражён тяжёлыми болезнями и был вынужден признаться в содеянном. Его дело рассматривал суд мудрецов во главе с Ансельмом, впоследствии архиепископом Кентерберийским, а на тот момент аббатом Бека[290]. Благодаря его непреклонности самый мерзкий осквернитель святых таинств был изгнан из монастыря. И хотя он был подвергнут опале, ничто не могло изгнать из его сердца веры в то, что он скоро станет епископом. Несомненно, эту надежду вселили в него демоны, которые лживы во всём и в этом тоже, однако до самой смерти несколько лет спустя, он не то что не стал епископом, но так и остался навсегда бывшим священником[291].

Я приведу другой пример, где всё началось похожим образом, но закончилось более счастливо. Я лично знал одного грамотея из окрестностей Бове, промышлявшего переписыванием книг, так как он пришёл во Фли, чтобы заниматься этим. Вскоре во время разговора с одним колдуном из замка Бретёй[292] он услышал примерно следующее: «Если бы мне заплатили за потраченное время, то я мог бы научить кое-каким штучкам, с помощью которых можно каждый день получать деньги без посторонней помощи». Он спросил, что для этого нужно сделать. Колдун ответил, что ему необходимо умилостивить обитателя нижнего мира, то есть дьявола. «Каким образом?» — спросил он. «Нужно принести в жертву петуха, — ответил колдун, — но яйцо, из которого он вылупится, должно быть снесено курицей в день Юпитера в месяц Марса[293]. Петуха этого зажарь и с наступлением ночи возьми его, свежеприготовленного, вместе с вертелом, и приходи ко мне к ближайшему пруду, где разводят рыб. Но что бы ты ни увидел, ни услышал, ни почувствовал там, не смей поминать Господа, Деву Марию или кого-либо из святых. «Я всё так и сделаю», — сказал он. А затем произошло следующее чудо. Они пришли ночью в нужное место, захватив с собой подходящую жертву. Колдун назвал дьявола по имени, и внезапно перед ними предстал демон в кружении вихря и схватил грешного ученика, державшего петуха. От испуга тот воззвал к святой Марии. Услышав имя могущественной Девы, дьявол умчался с петухом, но не смог утащить его, и на следующий день какой-то рыбак нашёл его на острове посреди пруда. О царственное, сладчайшее имя, наводящее такой ужас среди нечистых! Колдун, конечно, разозлился на грамотея за то, что тот призвал в этой ситуации столь великую госпожу. Раскаяние привело грамотея к Лисиарду, архидьякону Бове, моему дяде, человеку, сведущему во всех науках, мудрому, учтивому и широко известному. Исповедовавшись, он понёс епитимью с постом и молитвами.

Но достаточно примеров, которые я видел и слышал в первом монастыре. Теперь, уже поведав об обстоятельствах моего избрания, в начале следующей книги я расскажу о том самом монастыре, куда по воле Божьей я был переведён, как он был основан, и что происходило в нём прежде.

КНИГА II

Глава 1

Это Ножан. Монахи поселились тут недавно, но как место всеобщего поклонения он известен издревле. Даже если письменные источники не согласны с этим, для подтверждения достаточно изучить многочисленные захоронения, чуждые и, мы полагаем, не христианские по своей структуре. В самом монастыре и вокруг него находят большое количество гробниц и бесчисленное множество сваленных кучей останков, что свидетельствует о широкой известности этого места. Поскольку могилы расположены не в принятом у нас порядке, а, по большей части, вокруг одной центральной, как хор вокруг корифея[294], и поскольку в них найдены сосуды, назначение которых неведомо христианам, можно предположить, что они принадлежат язычникам или самым первым христианам, хоронившим покойников ещё на языческий манер[295]. Кроме того, в этом монастыре обнаружены стихотворные композиции. У меня не было бы оснований полагаться на это, если бы совсем недавно я не увидел их сам, что изрядно укрепило мою веру. Данная история рассказана на основании этих записей[296].

Говорят, что до вознесения на небеса Воплощённого Слова[297] был у англичан, которые тогда назывались бриттами, а не англичанами, получившими своё имя позже от одного из саксонских племён, захвативших их земли[298], некий король. Этот король Британии, острова посреди океана, был весьма сведущ в поэзии и философии, а кроме того, имел от природы добрый нрав, и ему были присущи дела милосердия. И поскольку он был щедр по отношению к бедным, не из преклонения перед Богом, о котором он не ведал, а исключительно побуждаемый человеческими чувствами, которыми был обильно наделён, то было бы уместно, чтобы добросердечию сопутствовал более острый ум. Приняв во внимание этот довод, он начал обдумывать, какую именно божественность ему следует ожидать в многочисленных формах, принимаемых божествами. Примечательно, что единение небесной и земной власти случается среди тех, кто в своём союзе, пока он длится, проявляет подлинную невоздержанность и склочность, и в ком земная власть открывает жестокую ненависть в отношении друг друга: сыновья против отцов и отцы против сыновей заходят так далеко, что не гнушаются ни узурпацией, ни изгнанием, ни даже убийством. И кто передаст возможность распоряжаться на небесах тем, чья ничтожная власть не может управлять малейшими частями земли, не совершая бесчестных поступков?

И пока тот человек размышлял о подобных вещах, затворяя своё сердце от образов бестолковых богов, каковыми он их считал, он обратился к поклонению тому единому непостижимому Сущему, Кому следует поклоняться безотносительно формы, Который один в гармонии правит всем, Чьё невидимое рассматривается через Его творения[299]. Погружённый в эти душеполезные раздумья, он всё ещё пребывал в сомнениях, и тогда Бог, ниспосылающий лучшее для желающих добра, издал глас с небес, побудив его идти в Иерусалим, где он мог бы услышать то, что подтолкнуло бы его к вере в Бога, а именно: как Сын Божий произошёл от Бога, как жил среди людей ради людей, что Он претерпел, что произошло с Ним и каких викариев Своего божественного имени Он оставил в качестве образцов для подражания. Ему было поведано, что, когда он пойдёт туда, Матерь Божия и все апостолы объяснят ему смысл этих великих таинств.

Получив это надёжное пророчество, король Британии оставил своё имущество и королевство и решил поспешить проверить истинность услышанного. Он покинул страну, собрал флот, пересёк Канал[300], миновал множество городов и городков и подошёл к границе провинции Лан. В сельской местности, которую мы ранее назвали Ножаном, он остановился на отдых. Ныне Ножан расположен близ замка Куси, по словам местных сельчан, очень гордых и богатых людей, построенного для защиты от набегов чужеземцев[301]. Следовательно, замок не имеет древней истории. Место, о котором мы говорим, в те времена лежало близ лесов, полных диких зверей для охоты, также там протекала река Элет, о которой мы уже упоминали. Значение этой реки больше, чем её размер, ибо она превосходит другие, более известные потоки богатством рыбы, а также не ограничена каналами, как иные реки, а проистекает привольно, образуя заводи, подобные прудам. Склоны холмов, расположенных по обоим берегам, покрыты виноградниками, а поскольку почвы облюбованы не только Бахусом, но и Церерой[302], то земля достохвальна произрастанием всех видов добрых хлебов, в то время как плодородная долина изумляет славными лугами, простирающимися вдаль и вширь.

Согласно одной прочно установившейся древней традиции, в том месте был некий очень древний храм, посвящённый не какому-то определённому существующему божеству, а ещё не родившейся женщине, которая родит Единого Богочеловека[303]. И это не кажется мудрецам абсурдом, ибо поклонялись же они «неведомому богу»[304] в Афинах, так как твёрдо знали, что Он будет рождён женщиной, подобно обычным богам, у которых тоже были матери. И если была святыня, посвящённая ещё не рождённому Единому, Его мать, очевидно, не должна быть лишена такой чести, подобно остальным. Ведь если верить в рождение Единого, то также следует верить и в рождение Его матери. Так случилось, что в это место прибыл британский принц со своими спутниками и, достигнув сей прекрасной земли, утомлённые тяжёлым странствием, они решили отдохнуть здесь сами и вьючным животным дать неделю на восстановление сил на окрестных пастбищах.

Покинув это место и преодолев огромное расстояние по суше и по морю, они наконец достигли стен Иерусалима. Незадолго до этого Спаситель был замучен, восстал из мёртвых и вознёсся на небеса, и снизошёл Святой Дух; таким образом, он застал город разделённым на враждующие группировки: одни был раздражены случившимся, а другие обрадованы. Ему не составило труда найти тех, кого он искал, ибо благодаря широкой огласке данного происшествия те, кто следовал новому закону, совершенно не скрывались. Их не бросали в темницу, а боязнь предательства со стороны евреев не мешала им свидетельствовать о Господе, но он считал их выдающимися людьми, так как явственность их положения подтверждала величие Слова. Что случилось дальше? Он встретил Петра и одиннадцать избранных в окружении огромного числа последователей, внимавших им, и среди них Марию, это зерцало нашей веры и славы, милостиво явившаяся сюда и принесшая свидетельство Божественного Воплощения. Обратившись к ним и к Непорочной Матери, британский король, который скоро должен был принести Богу начатки плодов[305], изложил цель своего путешествия.

«Видите, Отцы и Владыки, что я прибыл сюда из отдалённейших концов земли, чтобы выслушать вас. Законный наследник, я прежде правил бриттами. Хотя до сего времени я соблюдал традиционные обряды, за годы заблуждений заслужившие почтительного отношения, отныне я решил отринуть эти ритуалы по следующей причине. Когда я думал о тех, кого почитали за приписываемое им божественное происхождение, и понял, что они были худшими из смертных и из-за своей чудовищной мерзости заплатили долг природы, то сделал разумное умозаключение, что люди, плохо жившие на земле и превозносимые как боги за одно лишь доброе имя, никак не могли сотворить небо, землю и всё сущее здесь, а очевидно утвердились в мире благодаря благосклонности небес, мягкости климата и плодородию земли. После того как мой разум отринул их божественность, я наконец пришёл к твёрдому убеждению, что раз уж они окончательно лишены своей божественной власти, то может существовать лишь единственный Творец и Владыка, и что поскольку всё произошло от Него, то Он, содержащий всё в Себе, объединяет всё сущее, и только в это следует верить. После того как мой разум додумался до существования единого Бога, и я с презрением навсегда отринул капища и их истуканов, моё сердце, казалось, очистилось от мерзости идолопоклонства, и впереди засияла божественная чистота единственно верного учения. Как только глас с небес направил меня сюда, где явился Сын Божий, не столь давно претерпевший муки, мне было обещано, что вы донесёте до меня истину единственной веры. Именем Матери Света, о которой мне было провозвещено и которую я вижу здесь, силой данной вам власти умоляю вас обучить меня таинствам этого нового рождения».

Услышав это, Пётр и его возрадовавшиеся соратники, включая Марию, озарявшую великолепием это божественное собрание, поклонились величию Господа и Сына Божьего, именно тогда даровавшего спасение в центре мира[306], так как провозвестники Его благодати ещё не рассеялись по миру, однако только что столь неожиданным образом донесли известие о Его новой щедрости до его западных пределов. После ознакомления с правилом веры этот человек был омыт водами крещения, получив имя Квилий. Пройдя обучение теми великими наставниками, он утвердился в понимании совершённых таинств. Собравшись покинуть их, чтобы вернуться в свою страну, он от всего сердца попросил их подарить ему какую-либо из священных реликвий, то есть какую-то из вещей, о которой он точно знал бы, что она касалась тела Спасителя. С благоговейным трепетом он попросил разрешения взять частицу верёвки, которой, как он знал, Господь был привязан к позорному столбу, частицу плети, которой нечестивые руки полосовали Его благословенное тело, частицу тернового венца, охватывавшего Его святое чело, щепку Креста, на котором Он был распят, часть одеяния Богоматери, в котором, как говорили, она родила Господа, и частицы одежд каждого из апостолов.

Сохранив их в принесённом с собой небольшом реликварии, он подверг себя тяготам обратного пути. Миновав межлежащие земли, он вступил в пределы области, где ранее останавливался на отдых. Там он был неожиданно сражён внезапной болезнью, и когда он лежал в постели, ему было явлено во сне, что здесь наступит конец его нынешней жизни. Ему также было сказано, что его тело должно быть похоронено здесь, и что реликвии, которые он получил от святых апостолов, следовало погрести здесь же. Предупреждение о смерти направило его мысли после пробуждения на всё, что касалось этого вопроса, и он сам озаботился последними приготовлениями своего бренного тела в надежде впоследствии обрести славу. В тот же день он умер и вверенное ему возвратил без потерь Тому, кто даровал ему это. Там, где под могильной землёй упокоилось его тело, рядом нашлось место и для реликвария. Много позже, волею Божьей, эта шкатулка была найдена и некими благочестивыми людьми обложена золотом старинной работы, этим видимым доказательством древности, чтобы явить свежее подтверждение истинности той старой истории. Вот что говорят о происхождении этого места[307].

Глава 2

По мере роста влияния христианского закона этот небольшой прекрасный монастырь засиял из древности во имя Богоматери. Расположенный под защитой твердыни Куси, о которой я говорил выше, и плотно окружённый очень богатыми и старинными поместьями, он был почитаем и щедро одариваем своими соседями. Также следует сказать, что хотя он был и небольшим, но часто озаряемым светом с небес и прославляемым чудесами; в самом деле, он не страдал от того, что скромно занимал второстепенное положение. Тот замок и обширные поместья вокруг него находились под властью весьма успешных владетелей, и эти бароны были наделены безграничной щедростью и богатством. По совету верующих и благодаря славе этого места, известность которого повсеместно превозносилась среди наиболее святых мест, было решено передать заботу о нём монахам, чтобы те полностью посвятили себя божественным службам[308]. После такого почина, не предусматривавшего значительного расширения — ибо доходов монастыря едва хватало на содержание шести монахов — несколько неумелых и необученных людей начали расширять монастырь и добавлять разные постройки. Поскольку у них не было ни руководителя, ни наставника, сведущего в строительстве, работа велась неэффективно, и из тех же материалов можно было бы построить что-то более полезное и годное.

В более изобильные чем сейчас времена маленькому монастырю для развития хватало приношений баронов того замка; щедрость сеньоров в жертвовании десятины была выдающейся, этому способствовало и великодушие остальных. Затем братия вместе с покровителями приняли весьма разумное решение, поставив во главе того маленького монастыря очень достойного человека, Генрих, впоследствии аббата Сен-Реми, который прежде некоторое время руководил монастырём Омблиер[309]. Он был знаменит не учёностью или происхождением, но тем, что был одинаково прекрасно сведущ как в мирских вопросах управления, так и в заботах о внутримонастырских делах. Он возглавлял эти три монастыря и за счёт достатка двух более богатых удовлетворял нужды третьего, сделав его процветающим. Среди многочисленных примеров щедрости, проявленных им в отношении той обители, был большой пир по поводу посвящения, во время которого он был введён в должность Хелинандом, епископом Лана, человеком, преисполненным богатства, неусыпно заботившимся об основании монастырей и их украшении[310]. Он также обогатил монастырь многими привилегиями, подношениями, освобождениями от налогов и достопримечательными дарами.

Но когда этот аббат состарился и ослеп, то посвятил себя тем двум более богатым монастырям, управлять которыми ему было легче; третий же, руководство которым было невозможно без кропотливого труда, он решил оставить. Хотя он пытался убедить насельников того монастыря возложить эту обязанность на одного монаха, приходившегося ему племянником, но не добился желаемого. К его досаде на выборы выдвинули юношу по имени Годфрид, уроженца этих мест и монаха Мон-Сен-Кантена близ Перонна. Когда этот понятливый старик увидел, что голоса были отданы за другого, то покинул обитель, о которой заботился с таким усердием и великодушием, и в соответствии с законом передал её избраннику[311].

Приняв на себя заботы о монастыре после избрания, Годфрид повёл себя очень предусмотрительно, а поскольку и у знати, и у простолюдинов были и желание, и возможности обогащать монастырь, то вскоре в него потекли многочисленные богатства и доходы. Он умел приспосабливаться к обычаям мира за пределами монастырских стен, будучи обходительным и великодушным по отношению к другим людям при ведении мирских дел, к занятиям которыми прилагал значительные усилия. На самом деле, во времена, о которых я говорил в начале книги[312], люди с огромным желанием основывали монастыри, жертвуя им земли и деньги, тратя своё имущество на эти дела более свободно и радостно, чем в наши дни их дети поддерживают нас добрым словом. В то время в окрестных монастырях религиозный пыл угас сильнее, чем следовало бы, тогда как и он, и монахи, послушно подчинявшиеся ему, вели очень активную деятельность, превосходили других деятелей церкви в проявлениях строгости и были словно крошечный огонёк среди тьмы.

Он запретил в том монастыре симонию, искоренил взяточничество и, как следствие, предвзятость при принятии решений, считая такие грязные сделки проклятыми. И поскольку этот человек лучше большинства своих последователей разбирался в законах и благодаря этому был более известен в замках и городах, то сначала пошли разговоры о переводе его в более богатое аббатство, а затем были приняты меры для назначения его епископом. В то время епископский престол Амьена оставался вакантным на протяжении двух лет[313], и аббат объявил себя сторонником архидьякона того города, добивавшегося для себя должности при поддержке определённой части духовенства и мирян. Затем благодаря его природной смекалке и тому факту, что он был монахом, его избрали епископом, хотя он добивался этого для другого. С санкции Рихарда[314], бывшего епископа Альбано и в то время папского легата во Франции, созвавшего собор в Труа, он был назначен епископом Амьена и выведен из Ножана.

С тех пор он начал трудиться с вящей славой и успехом и добился такого всеобщего уважения, что даже прелаты выше него рангом относились к нему с особым почтением, короче говоря, он стал повсюду чтим как олицетворение религии, и одному лишь Богу ведомо, желал ли он или боялся того, чего столь внезапно достиг. Но я уже знал, что страстно желаемое в начале может оказаться несчастливым в конце. Хотя начало его карьеры очевидно сопровождалось рукоплесканиями, и с годами слава стала его вестником, сейчас, как это часто бывает, исходящее от человека сияние померкло или же вовсе угасло. В первый же день своего пребывания в городе, взойдя на возвышение для произнесения проповеди, он заявил, что хотел бы всегда оставаться на высоте, не желая, чтобы к нему были применимы слова поэта:

Горы томятся родами, и мышь смешная родится.[315]

Эти слова, истинное пророчество грядущего, запали всем в душу, и по мере того как его репутация всё ухудшалась и ухудшалась, его перспективы становились всё туманнее и туманнее. Но давайте больше не будем говорить на эту тему сейчас, ибо я намерен вернуться к данному вопросу позже.

Глава 3

Монастырь, который он содержал умно и пристойно, и где после выборов, о которых я писал выше, если бы захотел, мог бы жить в величайшем счастье и независимости на своих условиях, никому не обязанный, стал моей судьбой. Я не знаю, избрали ли меня по воле Божьей или вопреки ей[316]. Единственное, о чём я открыто заявляю — это то, что должность досталась мне ни благодаря моим связям и влиянию, ни по ходатайству моей родни. В отношении этого всё было хорошо. Но я здесь никого не знал, и меня тоже никто не знал, так что моё положение не выглядело столь выгодным, как может показаться читателю. Я не был уверен в себе, ведь я был для них чужим, как и они для меня, и мы могли не понравиться друг другу по той или иной причине. Некоторые люди так и думали. Такое случалось или могло случиться где угодно, но я никоим образом не утверждаю, что так было в данном случае. Несомненно, знакомство с человеком и фамильярность с ним порождают дерзость, а дерзость легко перерастает в безрассудство[317]. В самом деле, мы обычно относимся к незнакомым людям с бо́льшим уважением, хотя, когда я только пришёл в монастырь, они совершенно не скрывали от меня своих потаённых чувств. Во время праведной исповеди они отворяли свои сердца и, раскрывшись, становились одним целым со мной настолько, что я, думавший, что повидал повсюду разных монахов, не знал ничего, что могло бы сравниться с их уважением ко мне.

Ты знаешь, милосерднейший Боже, что я начал сей труд не из гордыни, а из желания покаяться в своих злодеяниях, в которых я признался бы со всей откровенностью, если бы не боялся испортить умы многочисленных читателей своими отвратительными поступками. Я говорю, что признаю свои прегрешения, и осознаю, насколько справедливо Твоё милосердие, обусловленное не моей порочностью, а твоей любовью ко мне. И если мне доведётся говорить о ком-либо, я буду раскрывать его характер и рассказывать о том, что произошло в дальнейшем, чтобы продемонстрировать Твоё правосудие. Ты знаешь, что в этих поучениях, которые суть Твои, я неохотно употреблял оскорбительные и злые слова, и что я попытался рассказать историю своих удач и неудач в назидание другим.

В день моего возведения в должность, пока остальные монахи готовились к процессии для моей встречи, один из них, хорошо знавший Писание и, я думаю, интересовавшийся моим будущим, специально открыл лежавшее на алтаре Евангелие, полагая, что первый же стих, который попадётся ему на глаза, станет предзнаменованием относительно меня[318]. Текст на страницах книги был написан столбцами. В середине третьего столбца его взгляд остановился на фразе, начинавшейся так: «Светильник тела есть око»[319]. И он сказал дьякону, нёсшему передо мной Евангелие во время процессии, чтобы после того как я поцелую серебряное распятие на переплёте, тот всунул палец между страниц в отмеченном месте и раскрыл книгу передо мной, внимательно следя за тем, куда упадёт мой взгляд. Дьякон открыл книгу, обложки которой я согласно обычаю коснулся губами, и пока он украдкой следил, куда падёт мой взор, я, не видя ничего ни в начале, ни в конце страницы, устремил взгляд на тот самый стих. Монах, прекрасно разбиравшийся в таких вещах и видевший, что я невольно сделал то, что он ожидал, подошёл ко мне несколько дней спустя и рассказал как о том, что сделал он, так и о том, что моё действие чудесным образом совпало с его. О Боже, Ты возжигаешь светильник[320] всем, кто верует в Тебя, Тебе ведомо, как ты даровал мне свет идеи, и как посреди охвативших меня тревог моя воля стремится к нему. И хотя моё сердце нечисто и гнусно по моей вине, всё же Ты знаешь, как моя душа тоскует по благополучию тех, то вверен мне. Чем больше я думаю о своих грехах, тем больше я радуюсь их добродетелям. Я знаю, что получу доступ к престолу Твоей милости, поскольку сам проявил милость к устремлениям людей доброй воли.

Будучи принят ими и представ перед собранием капитула, я произнёс проповедь о предсказаниях пророка, и поскольку дело было в воскресенье перед Рождеством, во время, когда читают Книгу пророка Исайи, я сказал: «Вы только что слышали слова пророка Исайи: “Тогда ухватится человек за брата своего, в семействе отца своего, и скажет: у тебя есть одежда, будь нашим вождём, и да будут эти развалины под рукою твоею. А он с клятвою скажет: не могу исцелить ран; и в моём доме нет ни хлеба, ни одежды; не делайте меня вождём. Так рушился Иерусалим, и пал Иуда.”[321] Человек — из тех, кто не робеет пред лицом дьявола. Он хватается за брата своего, когда объединяется с тем, кто рождён Богом. Он также должен быть в семействе отца своего, ибо, став пастырем, он не должен оставаться несведущим в таинствах дома Божьего. Не знающий таинств церкви не достоин управлять ею, потому что “всякий книжник, наученный Царству Небесному”[322], “верный”[323] в сохранении этих таинств, “благоразумный”[324] в тратах, не может быть причислен к “рабам”[325]. И как он будет руководить церковью, не зная церкви? Следовательно, ему позволительно быть в семействе.

А что такое одежда, как не красивое платье изящной работы? Позвольте тому, у кого есть одежда называться вождём, поскольку часто бывает, что ищущий власти своей походкой, речью и делами выказывает свою строгость. Сказано “да будут эти развалины под рукою твоею”, потому как всё, чем можно править, считалось перешедшим под власть вождя, как будто он должен был сказать: “Вы красивы с виду, но надо посмотреть, каковы вы на самом деле”. Зная, в частности, что вам придётся поднимать всё из руин, он отвечает более осторожно: “Не могу исцелить ран”, — то есть, у него нет сил противостоять разрушительной болезни. “Вы смотрите на одежды, которых нет в моём доме, потому что одеяние души — это не то же самое, что и одеяние тела.” Таким образом он признаёт, что не может исцелить ран, ибо трудно постигнуть причины и следствия порока и добродетели за счёт проницательности. И это может быть следствием его бедности, потому что нет в доме хлеба насущного[326], духовной божественной поддержки или усиления внутренней любви, без которой нельзя быть хорошим правителем.

Итак, тот, кого дух наполнил силой из высших источников, но не помог, отказался быть вождём. Ибо рушился Иерусалим; то есть пропал опыт внутреннего мира, и пал Иуда, то есть, после потери внутреннего спокойствия, после признание греха, средоточия всех зол, пал в полном отчаянии, что является веской причиной для отказа от занятия места пастыря. Ибо когда разум встревожен проявлениями пороков, нападки на него подлы, ведь даже ослеплённый ими, он не отрекается от них на исповеди. Когда нет сил управлять собой, было бы справедливо, если бы другие (а ещё более справедливо, если бы он сам) не позволили ему стать пастырем.»

Так я говорил им, объясняя, используя более пространные увещевания, и снова приводя примеры из Писания в качестве доводов[327].

Глава 4

Поскольку я давно ничего не говорил о своей матери, которая была единственным, что имелось у меня в этом мире, было бы справедливо, если бы я вкратце рассказал о прекрасном конце добродетельной жизни. По достижении немалых лет, как она сама говорила о себе, сила её духа не иссякла, и любовь к молитве не ослабла, несмотря на то, что тело её одряхлело. Будучи не в силах заснуть из-за лёгочной болезни, она еженощно скорбным голосом стократно повторяла имя Господа Иисуса. Наконец, побеждённая болезнью, она слегла в постель. В то время я вместе с братом был занят делами в Ножане; если я не ошибаюсь, это произошло за два года до возвращения во Фли, о чём я писал выше[328], воистину крайне необдуманного поступка, однако, одного из тех случаев, который волей Обращающего наши неудачи в добро привёл к более счастливому исходу, чем можно было бы поверить, ибо Господь избавил её от слабости, чтобы сердце, столь сильно любившее Бога, не могло быть незаслуженно поражено мечом унизительного восстановления.

Когда она была на пороге смерти, мой наставник, сидя возле неё в слезах, сказал: «Вот, сыновья господина твоего[329] ушли, и, быть может, тебя огорчит, а их огорчит ещё больше, если ты умрёшь в их отсутствие». Она бросила на него укоризненный взгляд и сказала: «Даже если они остались, как и прежде, в близлежащем монастыре, Бог ведает, как мне не хотелось бы, чтобы они или кто-либо из моих родственников присутствовали при моей кончине. Однако, есть лишь один, кого я хочу видеть всеми силами души; только он может присутствовать!» Это были её слова, и той ночью, в час, когда воспевают приветствие архангела Гавриила[330], она отошла к горячо любимой и вожделенной Деве, о которой я писал выше, принявшей её, мы полагаем, с искренним радушием.

За несколько лет до смерти она почувствовала неодолимое желание надеть покров[331]. Я пытался отговорить её, использовав для убеждения цитату, гласившую: «Прелат да не попытается надеть покров на вдову»[332], — уверяя, что для неё было бы достаточно вести целомудренную жизнь, не надевая рясы, и Ансельм, епископ Бека, а впоследствии архиепископ Кентерберийский, удивительный человек, о котором я упоминал ранее[333], ещё раньше запретил ей так поступать. Однако она распалилась ещё сильнее, и никакие доводы не могли заставить её изменить решение. Итак, она добилась своего и во время церемонии, изложив веские причины своего поступка в присутствии Иоанна, аббата того места, которого она ещё мальчишкой держала на руках[334], всё же доказала, что в той ситуации её направлял Бог.

Она рассказывала, что ей было видение Девы необычайной красоты и могущества в окружении множества риз, предложившей ей дорогую мантию, правда лишь на хранение, как вклад, её следовало вернуть в нужное время. Услышав эту историю, мы без сомнений поверили ей, так как мы знали, что её посвящение было навеяно знамением с небес. Она ревностно, изо всех сил, охраняла святость этого покрова и вернула его Деве, вверившей его на хранение в день, когда она радостно услышала весть о грядущем спасении. Я прошу всех верующих, читающих эти строки, молиться за неё, ибо она сама в своих непрестанных молитвах никогда не забывала никого из единоверцев. Я сказал это о ней от чистого сердца, как перед Богом, не выдумав ничего.

И раз уж мы вернулись в монастырь Фли, следует ненадолго задержаться здесь, прежде чем направить стопы обратно в пески Лана.

Глава 5

В монастыре Фли был один монах, еврей по происхождению. Когда по всему католическому миру раздался призыв к походу на Иерусалим, ему удалось спастись от религиозных предрассудков. Однажды в Руане люди, предпринявшие такой поход под знаком креста, начали жаловаться друг другу: «Преодолев огромные расстояния, мы собрались нападать на врагов Божьих на востоке, хотя прямо перед нами есть евреи, худшие изо всех недоброжелателей Господа. Так что труды наши были напрасны»[335]. Сказав это и схватив оружие, они собрали всех евреев в месте их богослужений[336], загнав туда кого силой, кого хитростью, и предали всех мечу, невзирая на пол и возраст. Однако согласившиеся принять христианство избежали надвигающейся казни. Во время этой резни один знатный человек увидел маленького мальчика, сжалился над ним и отвёл к своей матери.

Его мать была дамой очень высокого происхождения, бывшей женой графа Э[337]. Над замком Э возвышалось аббатство Сен-Мишель-дю-Трепор[338]. Эта выдающаяся женщина, приняв ребёнка, доброжелательно поинтересовалась, не желает ли он перейти в христианство. Поскольку он не отказался, полагая, что в противном случае его предадут смерти, как и остальных у него на глазах, были поспешно сделаны соответствующие приготовления, и его подвели к купели[339]. Когда после произнесения священных слов и совершения таинства его участники подошли туда, где горели свечи, и расплавленный воск капал в воду, одна из капель упала отдельно от других, приняв форму крошечного креста настолько точно, что ничья рука не смогла бы столь похоже сделать его такого маленького размера. Об этом мне рассказали священник и сама графиня, которую я очень хорошо знал и был ей очень близок, почти как сын; они оба поклялись именем Господа, что всё сказанное является правдой. Можно было бы отнестись к этому происшествию менее серьёзно, если бы я сам не увидел изумительное достижение мальчика. Графиню звали Элисенда. Её сына, спасшего мальчика от смерти и ставшего его крёстным отцом, звали Гийом. Это же имя дали и мальчику.

Став чуть старше, вместо иврита, который он учил прежде, мальчик начал изучать латинский язык, ставший для него как родной. Поскольку он боялся, что его семья заберёт его обратно, и ему придётся вернуться в прежнее состояние, то он отправил его в монастырь Фли[340]. И в самом деле, через какое-то время они попытались вернуть его обратно, но уже не имели на него никакого влияния. Будучи единожды предан монастырскому порядку, он выказывал такую любовь к христианскому закону, столь жадно впитывал любое божественное знание, каким только мог овладеть его острый ум, с таким спокойствием переносил тяготы, возложенные на него уставом, что слава о его победе над ничтожным естеством и некогда беспокойным духом вызывала всеобщее восхищение. В качестве тайного опекуна ему был назначен учитель грамматики, глубоко религиозный человек, считавший, что изучение нашего закона необходимо каждому, кто родился к новой жизни, будучи уже сформировавшейся личностью, и прилагал усилия, чтобы обучить его, за что был щедро вознаграждён. Его острый от природы ум был так отточен ежедневными занятиями, что хотя в том монастыре блистали многие высокоучёные мужи, никто из них не демонстрировал такой исключительной проницательности. И ему никто не завидовал и не клеветал на него, как можно было бы подумать, поскольку он своими манерами всегда излучал радость и особую чистоту. Чтобы укрепить его непоколебимую веру, я послал ему небольшой трактат, написанный четыре года назад, направленный против графа Суассона, жидовствующего еретика[341]. Я слышал, что он был так восхищён им, что включил мой скромный труд в богодухновенный сборник доводов в защиту веры[342]. Так что крест, образовавшийся во время его крещения, возник не случайно, а по воле Провидения, как знак будущего религиозного благочестия урождённого еврея, что весьма необычно для наших дней.

Один добрый и простодушный священник, у которого был сын также духовного звания, решил предаться монашеской жизни в том же самом месте[343]. Сын оказался во многих отношениях более выдающимся человеком благодаря молодости, упорству и большей образованности. Будучи всего лишь сыном мирского священника, он делился своим имуществом с бедными. Дьявол не просто завидовал этому доброму человеку, но испытывал жестокие мучения из-за его крайнего самоотречения от мира. Однажды ночью этому неофиту во сне неожиданно явилась толпа демонов, нёсших сумки, перекинутые через бедро, как это делают шотландцы[344]. Один из них, выглядевший как вожак, подошёл к нему, прочие же остались стоять поодаль. Вожак сказал: «Подай нам милостыню». Он ответил: «У меня нет ничего ни для вас, ни для кого-либо», — ибо помнил, что был монахом. Тогда шотландец сказал: «Я никогда не видел милосердного священника». Сказав это, он схватил камень и со злостью изо всех сил швырнул его. То место на груди монаха, куда пришёлся удар, болело так сильно, что он мучился ещё сорок дней и чуть не умер, будто шотландец в самом деле стукнул его булыжником.

Через некоторое время, когда монах оправился от этого или, скорее, когда увидел, что лучше ему уже не будет, однажды ночью, после того как все ушли, а он остался сидеть в одиночестве, внимая зову природы, его выследил дьявол. Под личиной чернеца, надвинув на голову капюшон и шаркая ногами по полу, как это обычно делают монахи, когда желают разбудить кого-либо среди ночи, он поверг этого человека в такой ужас, что тот сорвался с места и, гонимый страхом, бросился к двери, но ударился головой о притолоку. Так, разбив лоб, дьявол снова сделал больно тому человеку, чьей душе он хотел навредить. Ибо, не имея власти над душой, он нападал на тело.

Другой человек, аристократ из Бове, также владевший землями в Нойоне, будучи в преклонных годах и дряхл телом, имел жену, очень активную на супружеском ложе, что смертельно опасно для таких мужчин. Этот человек оставил и жену, и мир, и стал монахом в той обители. Пребывая в почти непрестанных слезах и бесконечно молясь, никогда не избегая слушания слова Божьего, он добился всеобщего уважения среди нас. Поскольку он всегда старался строго соблюдать правила, то услышав на общем собрании, что никому не позволительно без уважительной причины заходить в лазарет, где он находился, то крепко запомнил это постановление. Однажды утром, когда он лежал в полудрёме с закрытыми глазами, неожиданно на скамью близ его кровати уселись два демона, выглядевших как члены религиозной секты деонандиев[345]. Проснувшись, старик обратил взор к изголовью кровати и с удивлением увидел там странных людей в одинаковых одеждах. У того из них, который сидел с непокрытой головой, была короткая бородка и рыжие волосы с выстриженной тонзурой; ноги его были босы, как у странствующих монахов, а между пальцев ног застряло несколько соломинок, будто он только что ходил по ним. Другой же так спрятался за первым, что нельзя было рассмотреть его внешность за исключением чёрного капюшона на голове и длинных одежд, доходивших до лодыжек.

Увидав пред собой этих незнакомых личностей, он обратился к ним весьма сердито: «Как вы, странники-миряне, посмели войти в такой час в место, куда без уважительной причины не осмелился бы войти никто из монахов?»

Человек ответил: «Я слышал, господин, что в этом монастыре живут религиозные люди, и я пришёл сюда узнать про их веру. Не сердись, умоляю тебя».

«Здесь не учат монашеской жизни и уставу, — ответил монах, — но если ты хочешь, чтобы тебя научили, то ступай к тем, кто живёт в монастыре. Там та найдёшь и силу знания, и начатки святости. Ступай прочь отсюда, из места, недоступного для монахов, а тем более запретного для тебя».



Поделиться книгой:

На главную
Назад