Помоги проекту - поделись книгой:
— Кто вы такие и чего вам нужно в такой поздний час на «Стальном дворе»? — переспросил ольдермен.
— Сами узнаете, когда нас впустите! — воскликнул насмешливо один какой-то голос. Эти слова встречены были общим хохотом. Тотчас вслед за этим несколько голосов заревело из толпы:
— Отворяйте, что ли, калитку, а не то мы подрубим у вас ворота!
— Сначала скажите, чего вы желаете, — возразил ольдермен, — тогда мы вступим с вами в дальнейшие переговоры.
— Где тут у вас Тидеман фон Лимберг? — заревели голоса. — Выдайте его нам, тогда мы вас оставим в покое.
— Я здесь! — смело отозвался Тидеман. — Чего вы от меня хотите?
— Вы должны перед нами быть в ответе! — послышалось опять из-за стены. — Вы сегодня прогнали с вашего двора одного честного малого, нашего товарища! Вы и со всеми нами поступаете так же высокомерно!
— Давайте нам сюда Лимберга! — раздалось с разных сторон, и новые удары топоров посыпались на ворота.
Тогда вдруг защёлкали и зазвенели тяжёлые замки и запоры ворот, и к великому удовольствию толпы, медленно стали поворачиваться на своих петлях обитые толстыми скобами половинки ворот. Передние крикуны из толпы готовы уже были ринуться во двор, когда сзади их схватили и заставили остановиться: перед изумлённым народом явился сам лорд-мэр!
— Его милость господин лорд-мэр!
И действительно, глава города Лондона стоял у входа на «Стальной двор» среди своей многочисленной свиты. Гневно обратился он к толпе, в рядах которой сразу заметил много учеников и подмастерьев из ремесленного класса. Этих мальчишек прежде всего спросил лорд-мэр: не пожелают ли они отправиться в Ньюгейт, посидеть за решёткой?
Слугам своим он приказал поймать нескольких из числа этих мальчишек; затем громко обратился к остальным:
— Этих я выхватываю из вашей толпы, но и всем остальным заявляю, что ни с кого не будет взыскано, если вы теперь же и немедленно разойдётесь по домам. Иначе мы через захваченных нами узнаем имена главных зачинщиков смуты и применим к ним высшую меру наказания. Постыдно уже и то, что здесь, в толпе, я вижу такое множество людей зрелых и взрослых, которые настолько безнравственны, что завлекают с собою в смуту и несовершеннолетних ребят.
Все мастеровые разом отхлынули в сторону, между тем как захваченные лорд-мэром ученики и подмастерья подняли громкий рёв.
В народе послышался ропот, но лорд-мэр, нимало не смущаясь, спросил:
— Из-за чего вы бунтуете? Или вы с жиру беситесь? Может быть, вам ещё налогов мало? — Ропот усилился. — Или вы все такие трусы, что передо мною и ответа держать не смеете?
Тогда выступили из толпы Бен и тот старый моряк, с которыми мы уже утром познакомились в пивной.
— Не в обиду будь вашей милости, — заговорил старый моряк, перебирая в руках свою шапку, — если мы в такой поздний час собрались и пришли сюда, то, право, только ради того, чтобы добиться справедливости...
Багрово-красный цвет лица говорившего и маслянистый блеск его глаз слишком ясно указывали на то, что он сегодня хватил хмельного через край. То же самое можно было сказать и о Бене, и о прочих крикунах.
— Лучше бы вы пошли домой да проспались бы хорошенько, чтобы хмель-то свой повыветрить, — сказал лорд-мэр. — А вы вместо того ещё и другим спать не даёте и нарушаете ночной покой города! Разве вы не знаете, чему вы подлежите по закону за подобный проступок?
— Мы хотим только добиться правосудия, — отвечал старый моряк. — Ганзейцам следует задать порядочную трёпку — и мы им трёпку зададим; а потом преспокойно разойдёмся по домам. — Новые крики и смех раздались из толпы. — Ганзейцы здешние, — продолжал, ободряясь, моряк, — уж слишком высоко нос дерут, и нам от них солоно приходится!
— Так, так! — вторила толпа. — Ведь вот, небось, они нас на свои верфи не пускают! — заорали в толпе ломовые извозчики.
— И нам тоже нет от них никакого заработка! — кричали в свою очередь корабельщики.
— Небось, все только немцам да англичанам ход дают! — вступился Бен. — И эти ганзейцы пользуются дружбой Англии, лопатой гребут здесь деньги и за всё это у нас же, из-под носу, заработок наш отбивают.
— Вон их из Лондона и из Англии! — ревела толпа.
— Именно так! — подтвердил старый моряк. — И прежде всего следует в трубу выпустить Тидемана, потому что он хуже их всех!
Лорд-мэр убедился в том, что без вооружённой силы ничего не поделаешь с пьяною толпою, а потому ограничился тем, что ещё раз обратился к ней с увещеваниями и предостережениями.
Он потребовал, чтобы толпа спокойно разошлась по домам и обратилась бы на следующий день с жалобой в его канцелярию. Затем его слуги очистили ему путь через толпу, которая очень охотно расступилась и молча дала дорогу лорд-мэру и его свите.
Но едва только представитель города скрылся из виду, как шум поднялся снова и толпа стала ломиться в ворота, вновь захлопнувшиеся за лорд-мэром.
Между тем как часть нападающих изо всех сил, всеми возможными инструментами и орудиями старалась открыть или пробить ворота, другая часть толпы приготовилась лезть на стены по приставленным лестницам. Третьи, наконец, раскручивая смоляные факелы, старались осветить как можно ярче стены и ворота двора и потрясали ими с диким, неистовым криком.
Первые из мятежников, взобравшиеся на стены, были встречены градом мелких булыжников, которыми ганзейцы угостили их из своих самострелов. Рёв и крики тех, кому пришлось отведать этого угощения, ещё увеличили ярость нападающих, которые начали бросать через стену горящие головни и тем вынудили ганзейцев сойти со стены.
Как раз в эту критическую минуту с западной стороны двора раздались пронзительный крик и громкие возгласы победы, и вслед за тем несколько ганзейцев разом закричали: «Боковая калитка с Даугэтского переулка взломана, и вооружённая толпа ворвалась оттуда».
— Сюда!! На помощь!!. — раздались крики изнутри здания, в котором помещалась ратуша, и поспешно бросившиеся туда ганзейцы уже издали услыхали звонкий стук мечей.
И действительно, там кипела настоящая битва, и бились не на живот, а на смерть.
После ухода лорд-мэра Тидеман и Реймар поспешили в контору, чтобы там собрать и припрятать важнейшие письменные документы. Исполнивши это, они направились в залу заседаний, чтобы позаботиться о важных документах, хранившихся в главном сундуке кладовой. В это самое время вооружённые люди ворвались на боковую лестницу, которая вела в здание со стороны Даугэтского переулка. Во главе ворвавшихся были Торсен и Нильс. Первому из них пришла в голову счастливая мысль повести своих пособников в обход к той маленькой калиточке, из которой его сегодня утром выпроводили со двора. Замок у калитки оказался не особенно крепким, и какой-то слесарь сумел его взломать без особенного труда.
По счастью, ворвавшиеся на лестницу люди не могли ни окружить, ни обезоружить Тидемана и Реймара, потому что лестница была узенькая и двое людей с трудом могли по ней взбираться рядом. Таким образом, обоим ганзейцам пришлось биться только против Торсена и Нильса, хотя толпа и сильно напирала сзади.
Тидеман плохо владел мечом — его дело было писать бумаги и сводить счёты; а потому судьба обоих ганзейцев зависела исключительно от силы и ловкости Реймара, который в данную минуту вдвойне возблагодарил отца своего за то, что тот обучил его и воинскому искусству.
Реймар действительно оказался превосходным бойцом, который не только сумел отражать удары, наносимые обоими противниками, но ещё и сам нападал на них энергично и сильно.
— Подите прочь, Реймар Стеен, — закричал ему Торсен, — нам не до вас нужно добраться! Пусть Тидеман фон Лимберг сам попробует защититься!
— Один — против целой шайки! — гневно отвечал Реймар, нанося жестокий удар Нильсу, который между тем собирался проколоть кинжалом левую ногу мужественного бойца.
С криком рванулся Нильс назад, и на место его выступил какой-то рыжий моряк.
— Ещё раз, Реймар Стеен, — продолжал Торсен, которому вся кровь бросилась в голову, — знайте, что я ничего против вас не имею, хотя ваш отец и враг мне! Отстранитесь от борьбы!
— Нет! Против людей, врывающихся с улицы, буду биться до последнего! — закричал Реймар. — Стыдно вам, что вы, некогда принимавший участие в нашем общем союзе, вы, некогда бывший таким честным и почтенным купцом, позволяете себе принять участие в таком тёмном деле! — И вновь скрестились мечи и раздался их стук.
— Убирайтесь с вашими укорами! — кричал Торсен. — Что я делаю, за то я и отвечаю!
— Ха, ха, ха! Вот как! Потому-то вы и приходите сюда, «как тать во нощи»!
— Ты мне заплатишь за это, — кричал датчанин, потому не я вор, а вы, ганзейцы, — вы все воры, вы украли у меня всё моё состояние. Ну вас всех к чёрту — в пекло!
И с неистовой яростью он устремился на Реймара. Тот должен был подняться ещё на две ступеньки. Датчанин последовал за ним, совершенно ослеплённый бешенством и нанося удар за ударом. Реймар видел, что с этим безумцем борьба становится невозможной, и отступал шаг за шагом, пока наконец не очутился на самом верху лестницы. А толпа всё лезла и лезла наверх и через несколько минут заняла площадку, с которой несколько дверей вели в ратушу. Реймар и Тидеман с большим трудом могли отбиться от нападающих настолько, что им удалось проскользнуть в дверь конторы. Но и сюда рвались Торсен и сопровождавшая его толпа. Когда Реймар увидел, что только мечом он может спасти своего старшего товарища, он с такой непреодолимой силой набросился на разъярённого датчанина, что тот не выдержал натиска, поскользнулся и при падении выронил из рук оружие. Тогда Реймар наступил ему своей мощной ногой на грудь и, взмахнув мечом, крикнул толпе:
— Или вы все сейчас же уберётесь отсюда, или я проколю датчанину его коварное сердце!
С изумлением взглянули бунтовщики на храброго ганзейца — и вдруг услыхали недоброе... По главной лестнице, которая вела в залу из садика, поспешно бежали на помощь Тидеману и Реймару вооружённые ганзейцы, в шлемах и доспехах. Толпа сразу дрогнула и побежала. Торсен рванулся с земли, с отчаянным усилием поднялся на ноги и бросился вслед за своими пособниками. «Тебе ещё это припомнится!» — крикнул он Реймару, убегая.
Молодой любечанин только с презрением посмотрел ему вслед и поспешил обратиться к ослабевшему от испуга Тидеману, утешая его тем, что опасность уже миновала.
Подоспевшие молодцы бросились вниз по лестнице вслед за убегавшими бунтовщиками, которые, однако же, успели удалиться через открытую калитку и вновь направились на улицу Темзы, на соединение с главною толпою черни.
Но уже издали слышались крики: «Городская стража приближается!» Толпа заколебалась... Крики стали ближе и слышнее, а в то же время с северной стороны показался вдали свет фонарей и факелов, освещавших путь подходившей городской страже. Тут уж все кинулись врассыпную, кто куда! Давай только Бог ноги!
Но толпе, бушевавшей перед главным входом в «Стальной двор», было нелегко разбежаться и ускользнуть от рук стражи, которая сильными отрядами наступала изо всех улиц, выходивших на берег Темзы, и приближалась к «Стальному двору» с двух противоположных сторон, освещая себе путь ярко пылавшими небольшими котелками со смолой, вздетыми на длинные шесты. Лорд-мэр ещё вовремя успел отправить стражу на помощь ганзейцам! И лишь очень немногим из бунтовщиков удалось попрятаться и притаиться в излучинах берега Темзы: большинство захвачено было стражей и отведено в тюрьму, где и подверглось тяжким наказаниям.
Июльское солнце палящими лучами освещало эфирно-голубое Балтийское море, сверкавшее тысячами огней, словно поверхность громадного гранёного сапфира. Тёплый, мягкий ветерок порхал над морем, по волнам которого двигалась масса кораблей.
Подобно лебедям-великанам, они неслись к берегам Шонена, и цель их плавания была самая мирная — лов сельдей.
В то время Балтийское море составляло главный рыбный запас Европы. Рыбы водилось и ловилось в нём великое множество; устья рек кишмя кишели форелями и разными породами лососей; киты, пугавшие мореходов, были в Балтике не диковинкой; а около побережья ловилась в огромном количестве камбала.
Но главную добычу остерлингов составляли несметные косяки сельдей, периодически появлявшиеся в Балтийском море. До самого конца XII века сельди постоянно водились у Померанского берега, и такими густыми массами, что в период времени между днём св. Якова и св. Мартина их можно было ловить с берега и руками, и корзинами. Сельдь очень скоро сделалась любимым постным блюдом на всём севере Европы и стала доставлять вендским приморским городам — Любеку, Висмару, Ростоку, Штральзунду и Грейфсвальду — огромный доход и даже сделалась главным источником их благосостояния. Но ведь сельдь прихотлива и переменчива, а потому в XIII веке она вдруг изменила направление своих странствований и пошла вдоль низменных берегов Шонена. Ганзейцы тотчас поспешили за нею следом со своими кораблями и только тогда успокоились, когда получили в Швеции на лов сельдей привилегию и дозволение основать свои колонии.
С тех пор ко времени лова сельдей стали к Шоненскому берегу приплывать сотни ганзейских кораблей. Они обыкновенно совершали свои плавания по нескольку вместе, потому что в то время редкий корабль решался пускаться в море в одиночку: на море ему всегда грозила встреча с морскими разбойниками.
Корабли, в которых ганзейцы совершали свои морские путешествия, носили особое название — когге (а русские называли их обыкновенно шнеками). Они отличались всем своим складом от образца древних классических галер, по которому ещё продолжали строиться суда на Средиземном море: им придавался своеобразный вид более округлыми очертаниями корпуса, высокими бортами, мощным и резко выдающимся килем и толстой высокой мачтой, на верху которой помещалась округлая сторожевая будка с зубцами.
Между теми шнеками, которые в описываемый нами июльский день направлялись к Шоненскому берегу, одна, принадлежавшая любекскому купцу Госвину Стеену, была особенно красива. Он и сам плыл на ней и управлял ею, так как ганзейский купец, вообще, не только руководил торговлей из своей уютной конторы, он умел владеть не только пером, но и кораблём, и мечом. Ему постоянно приходилось опасаться врагов в открытом море, и уже смолоду он закалялся в борьбе с опасностями и невзгодами всякого рода. В мелких стычках с пиратами образовались те герои, которые впоследствии, становясь бюргермейстерами, умели вести своих сограждан к победам на суше и на море.
Однако же тот, кто бы теперь увидал г-на Госвина Стеена на борту его шнеки, едва ли узнал бы в нём богатого и высокоуважаемого купца, так как он, по обычаю всех северных моряков, одет был в грубую фрисландскую куртку, поверх которой носил кольчужную рубашку. С уверенностью старого мореплавателя отдавал он нужные приказания, и его «ребята» выполняли все его указания самым тщательным образом, слишком хорошо зная неумолимую строгость своего хозяина. Даже те распущенные, своевольные молодцы, которые были приняты Госвином Стееном только на одно плавание, для обороны от нападения морских разбойников на обратном пути, — даже и эти морские ландскнехты выказывали ему большое уважение.
Кто видел Реймара, тот уже мог составить себе полное понятие о его отце: вся разница была только в том, что борода у Госвина была седая, и в глазах его уже не было того пламенного блеска — взгляд их был спокойнее и строже. Неутомимо ходил Госвин взад и вперёд по палубе своего корабля, отдавая приказания короткими, отрывистыми фразами и покрикивая на отсталых и ленивых в работе матросов. А если случалось, что Госвин останавливался на минуту и устремлял свой взгляд в синюю даль, тогда на лице его можно было ясно прочесть глубокое раздумье, даже беспокойство и волнение.
От такого именно раздумья отвлёк его рыжебородый рыбак, у которого светло-голубые глаза светились добродушием. Насупив брови и почёсывая в затылке, он спросил:
— А что, г-н Стеен, не начать ли мне понемножку сети-то из трюма на палубу выгружать? Скоро ведь и якорь бросить придётся, потому вон уж и Фальстербо вдали показываться стал.
Купец глянул вдаль, на выходивший из-за моря остров и отвечал:
— Что ж, выгружай, Ганнеке. Только смотри, как будешь причаливать, чтобы наши люди не затевали никакой ссоры с датчанами. Мир и спокойствие — прежде всего.
— Ну, г-н Стеен, — простодушно ответил Ганнеке, — ведь уж вы меня знаете. Посмеют ли наши ребята завести какую ссору в моём-то присутствии! Хотя, правду сказать, иногда и кипит на сердце против этих датчан, потому самому, что они... они... как бы это сказать? Ну, одно слово — датчане, и, значит, народ этакий неподходящий... А уж в особенности теперь, как они себе Шонен-то присвоили... Однако вы будьте спокойны, г-н Стеен, это ведь они только касательно сельдей.
Хозяин машинально кивнул головой в знак согласия, потому что его собственные мысли носились где-то очень далеко, хотя его дурное настроение духа вызывалось отчасти и неожиданным захватом Шонена датским королём Вольдемаром IV.
Шонен в былые годы принадлежал Дании вместе с Готландом и Блекингелейом, но был заложен Голштинии и в двадцатых годах XIV века добровольно подчинился Швеции, выплатившей за него всю сумму долга. Шведский король Магнус II, возбудивший против себя ненависть в народе своим дурным управлением страною, в 1360 году уступил, однако же, Шонен, Готланд и Блекингелен Вольдемару Датскому, по договору, которым Вольдемар обещался помогать Магнусу датским войском в случае междоусобной войны внутри государства. Стремления датского короля к завоеваниям тем более должно было тревожить ганзейцев, что они уже исстари должны были опасаться могущества этой страны, много раз угрожавшего великим ущербом их торговым интересам. Правда, Вольдемар уважал привилегии, выданные ганзейцам на Шонен; но надолго ли? Это было бы трудно сказать утвердительно при его характере. Недаром его в народе называли аттердагом (завтрашником), так как он любил всегда обдумывать каждый свой шаг и откладывать решение каждого дела на завтра.
Но Госвин Стеен наконец совладал со своим настроением и опять стал ходить взад и вперёд по палубе. Тогда Ганнеке опять подошёл к нему:
— Я передал ваше желание ребятам, г-н Стеен, и очень это было кстати, потому они все чертовски против датчан злы; они, видите ли, полагают, что это датские каперы гнались за нашей Бойской флотилией и её...
— Молчать! — гневно крикнул хозяин, топнув ногою.
Ганнеке с испугом посмотрел в искажённое гневом лицо хозяина; он видел, что Стеен вдруг весь затрясся от злобы... Рыбак отошёл в сторону, глубоко опечаленный, бормоча про себя:
— Таким мне его ещё не случалось видеть — со мной он бывал всегда такой обходительный... А всему эти проклятые датчане виной!
И снова взгляд Стеена углубился в синюю даль. Последние недели было нелегко ему пережить и много пришлось вынести огорчений. Он был недоволен и собою, и всем миром, и всем, что когда-либо казалось ему дорогим и милым. Одного дня — да! — одного удара было достаточно для того, чтобы уничтожить, разрушить все его планы.
Госвин Стеен всегда, «от младых ногтей» был человеком осторожным, принимавшимся за дело лишь тогда, когда он мог быть твёрдо уверен в его счастливом исходе. Этой мудрой предусмотрительностью он сумел добиться уважения и почтения со стороны всех своих сограждан; все искали его советов и принимали эти советы за решения оракула. Никогда ещё ему не случалось ошибаться, никогда ещё ни одно из его прорицаний не оставалось неисполненным. Много раз совет города Любека обращался к нему с просьбой принять на себя звание и должность бюргермейстера, и Госвин Стеен не изъявлял на то согласия, так как он отлично знал пределы своих возможностей и говорил себе, что предлагаемая ему должность слишком затруднительна и что, занимая её, мудрено на всех угодить. А ему хотелось среди всех своих сограждан оставаться единым непогрешимым и безупречным; ему любо было слышать, как почитатели его, вздыхая, говорили:
— Да! Вот если бы Госвин Стеен был у нас бюргермейстером, так в городе-то всё бы на иной лад пошло!
Когда зимою происходили совещания о том, кому поручить командование главным военным кораблём, который должен был благополучно провести через Зунд Бойскую флотилию, и при этих совещаниях члены магистрата не могли прийти ни к какому решению, тем более что бюргермейстер Иоганн Виттенборг в течение лета должен был вести переговоры в Брюгге и потому не мог принять на себя командование кораблём, тогда вдруг поднялся со своего места Госвин Стеен и сказал:
— Доверьте командование кораблём самому юному из наших членов, назначьте его командиром сына моего Реймара, и я надеюсь, что вы в этом не раскаетесь.
Господа члены магистрата, услышав эту речь, молча обменялись между собою удивлёнными взглядами; но та уверенность, с какой Госвин Стеен говорил, показалась им вполне убедительной, и они единогласно возложили на Реймара эту трудную обязанность. На большом корабле, с сильным, многочисленным и хорошо вооружённым экипажем в 400 человек, с разным воинским снаряжением и запасом на носу и корме судна, Реймар вышел в начале июня из гавани Травемюнде и направился смело к Норезунду. Четыре недели спустя тот же военный корабль возвратился в ту же гавань один — и при нём не было Бойской флотилии. Вся флотилия, с богатейшим грузом товаров, который ценили в 400 000 марок, попала в руки пиратов, от которых Реймар Стеен не сумел защитить флотилию. Кто были эти морские разбойники — датчане ли, норвежцы ли, финны или русские — этого никто определённо сказать не мог, потому что, пока они грабили флотилию, Реймар Стеен должен был выдерживать упорную битву с каким-то сильным иноземным кораблём. Какой-то странный туман покрывал всё это дело, и никто не мог в этот туман проникнуть, так как весь экипаж Бойской флотилии был захвачен в плен, а все люди, находившиеся с Реймаром на военном корабле, хранили мрачное и глубокое молчание. Пострадавшие любекские купцы подняли было крик и в своём кругу стали между собою поговаривать, что Бойскую флотилию можно было бы, конечно, спасти, если бы командиром ганзейского военного корабля был человек более опытный, однако же Реймар, после того как он отдал отчёт совету обо всём ходе дела, не был привлечён ни к какой дальнейшей ответственности. Где нет истца, там и судье делать нечего; а для того чтобы затеять какое-нибудь дело против Реймара, не было необходимых улик, и потому именно любекский городской совет, против всякого ожидания, выказал себя в данном случае чрезвычайно снисходительным. В городе ходили слухи, объяснявшие эту снисходительность довольно своеобразно; говорили, что Госвин Стеен принял на себя все убытки, понесённые отдельными членами совета вследствие гибели Бойской флотилии... Сумма, уплаченная им, по слухам, равнялась 150 000 марок.
Так и уладилось дело. Реймар был послан отцом в Визби, чтобы отныне заведовать его тамошними делами, и вся эта неприятная история забылась и быльём поросла.
Но в сердце Госвина Стеена осталось больное место, которое ныло при малейшем прикосновении. Часто достаточно было одного нечаянно вырвавшегося слова, даже взгляда, для того чтобы задеть за живое проницательного купца. Но более всего угнетало, давило его то, что он видел, как всеобщее слепое доверие к нему его сограждан, их вера в то, что Госвин Стеен не может ошибаться, разлетелась прахом. И его честолюбию был этим нанесён жестокий удар!
Друзья и ближайшие знакомые не без участия смотрели на внутренние страдания этого всеми уважаемого человека, и даже большинство его служащих понимали его горе. Беззаветно преданный ему Ганнеке понимал это лучше многих других и старался всеми силами развлечь и рассеять своего любимого хозяина. Как только, бывало, Госвин задумается и углубится в свои грустные размышления, Ганнеке уж непременно окажется около него и найдёт какой-нибудь повод, чтобы с ним заговорить.
Так поступил он и в ту минуту, о которой мы теперь рассказываем читателю. Он повёл опять речь о сетях.
— Теперь, г-н Стеен, все сети у нас наверху и сельдям зададим гонку. Полагаю, нынче улов-то недурен будет.
Хозяин не отвечал ни слова и продолжал смотреть вдаль.
— Жаль только одного, — продолжал добродушный Ганнеке, — что вот нынче с засолом будет вам поруха, потому не будет у нас этой самой крупнозернистой бойской соли и...
Суровый взгляд хозяина заставил Ганнеке перервать речь на полуслове; но он постарался загладить свою ошибку и продолжал:
— Вот теперь, как едем-то на лов сельдей, так и вспоминается мне мой сын Ян; года два тому назад я брал его тоже с собою на Шонен... Там ведь у меня шурин есть — сторожем приставлен... Так это к нему погостить мы ездили...
Хозяин глянул в сторону Ганнеке, нетерпеливо ожидая окончания его бессвязной речи.
— Это об Яне-то мне вспомнилось, и я хотел вам сказать, что он меня не на шутку радует, г-н Стеен, и старуху мою тоже. И уж так-то мы г-ну Реймару благодарны, что он взял Яна с собою в Визби и определил при деле, ведь вот уж скоро этому два года минет! Намедни приехал из Визби мой родственник, Бульмеринг, бочар, — сдавал там бочки, — ну, и Яна видел. Говорит, совсем приказчиком смотрит.
Счастливый и довольный отец при этих словах так широко и радостно улыбался, что луч его радости запал и в сердце Госвина Стеена. Он, конечно, вскоре снова впал бы в раздумье, но Шонен был уже близко, работы предстояло на корабле много, и Ганнеке мог быть уверен, что его хозяину теперь будет некогда задумываться.
Юго-западная оконечность Шонена представляет собою безотрадный, плоский и низменный песчаный откос, далеко вдающийся в море; но во время лова сельдей этот откос бывал так оживлён, так полон шума и движения, что это обыкновенно столь скучное и угрюмое побережье становилось просто неузнаваемым. Тысячи рыбачьих барок были разбросаны в открытом море, около расставленных ими сетей, и подходящие большие суда должны были принимать всякие меры предосторожности и лавировать очень искусно, чтобы никому не причинить тем ущерба. На берегу тоже кипела своеобразная деятельность: множество бондарей работали над бочками, в которые складывались солёные сельди.
На пространстве между замками Скалёр и Фальстербо главным образом и толпился народ; там-то и происходила главная сельдяная ярмарка немецкой Ганзы. Место, на котором ганзейцы имели право торга и над которым развевался флаг их городов, они окопали глубоким рвом и отделили валом и частоколом от остального острова, составлявшего ныне датское владение. Каждому отдельному городу на этом клочке земли принадлежали особые поселения, называвшиеся виттами и, в свою очередь, отделявшиеся одно от другого тыном, на котором прибит был герб города. В каждой витте были свои особые каменные дома для копчения и соления сельдей, и деревянные таверны, и лавки для рыбаков и ремесленников, равно как и амбары, и склады для всякого рода товаров.
Витта любечан на Шонене была одною из самых главных; даже управление ею было поручено особому фогту (управляющему) из членов любекского магистрата. К любекской витте с одной стороны примыкала витта прусских городов, а с другой — ростокская, штральзундская и висмаркская витты.
Среди рыбного товара, наваленного среди груд соли и всякой копчёной снеди, в особых лавках выставлены были напоказ драгоценнейшие европейские товары — шёлковые материи и нидерландские сукна, южные вина и восточные пряности, так как ганзейские корабли никогда не приходили на сельдяную ловлю пустыми, а постоянно привозили с собою груз товаров. На пустынном полуостровке мало-помалу развилась ярмарка, которая могла смело соперничать с самыми крупными ярмарками в больших и многолюдных городах. Таким образом ганзейцы достигали разом двух целей: беспошлинно вывозили с Шонена богатейший запас сельдей (с каждого корабля взималась лишь самая ничтожная подать), который продавали у себя дома с большою выгодою, и при этом беспошлинно же ввозили на Шонен свои и чужие товары, доставляя постоянный заработок своим кораблям. На ганзейских виттах не дозволялось жить никакому иноземцу, и даже сам датский фогт, управлявший Шоненом, мог, на основании установившегося обычая, оставаться здесь только один день для посола сельди, выловленной на долю датского короля. Вообще, только ганзейским рыбакам было предоставлено право производить рыбную ловлю, точно так же как и соление рыбы могло производиться только при помощи рабочих-ганзейцев. Вследствие этого немецким купцам исключительно принадлежали все выгоды торга, снабжавшего сельдями не одну только Германию, но и Англию, и Нидерланды, и Швецию, и Россию с Польшей.
На Шонене, как и вообще во всех остальных ганзейских поселениях, всё было подчинено строжайшей дисциплине, и за соблюдением всяких законоположений, касающихся рыбной ловли, торговли вообще и рыночного торга в частности, следили очень зорко. Богобоязненные ганзейцы позаботились и о том, чтобы там же воздвигнута была немецкая церковь, в которой богослужение совершалось монахом. Рядом с церковью находилась и обычная в то время оружейная палата, в которой все, собиравшиеся переступить порог церкви, должны были складывать оружие. Предосторожность далеко не излишняя: в средние века кровь билась в жилах не по-нашему и рука слишком поспешно хваталась за меч и за нож!
Поделиться книгой: