Помоги проекту - поделись книгой:
Должен признаться, я сам с детства пристрастился к охоте. Самым большим наказанием для меня, когда я учился в младших классах, был отказ отца взять меня с собой на охоту. Мое горе не знало предела. Но и мне совершенно не понятна эта жажда массового убийства у Георга V. Я никогда не стрелял по копытным, поскольку уже много лет не ем красного мяса, не охочусь на глухарей, ибо это древняя оседлая птица и стрелять ее для меня — все равно что палить в соотечественника, но я очень люблю охоту на гусей. Мне приходилось добывать их на массовом пролете далеко за Полярным кругом на севере, где стаи идут непрерывно, но я никогда не видел, чтобы мои товарищи по охоте, как и я сам, добывали более десятка птиц: больше и не обработать, и не унести. Потом просто перестаешь стрелять и любуешься этими прекрасными творениями природы. А убивать сотнями — для меня это проявление не совсем здоровой психики человека. Вряд ли Георг V участвовал в мясозаготовках. Никакое количество слуг не смогло бы переработать сразу тысячи гусей в полевых условиях. Значит, убийство вершилось исключительно ради самого процесса убийства. Это приносило королю удовольствие, а может быть, и наслаждение. В такие моменты он переживал состояние душевного экстаза. И в этом суть всей структуры моральных ценностей Георга V — безжалостного ко всем, кроме себя…
Все эти картинки прошлого будоражили воображение Георга V, мешая ему отвлечься. Круг замкнулся. И королю пришлось подчиниться…
Совладав с эмоциями, Георг V послушно протянул руку Сокольникову. Могу только догадываться, что творилось на душе у короля, но внешне все было вполне пристойно. Последовало рукопожатие, и монарх со свитой проследовал дальше. Церемония прошла буднично, даже рутинно-скучновато. Ничего не случилось, гром не грянул. Удручающая монарха миссия была выполнена.
Вскоре, выждав для сохранения чувства собственного достоинства месяц, капитулировала и королева Мария, которая, не в силах уклониться от обязательного дворцового протокола, приняла в Букингемском дворце советского дипломата с супругой[58].
Как проходила эта церемония, мне не известно. Но могу предположить, что не сильно отличалась от того, как королева принимала нового советского посла Майского. «Учитывая опыт моего предшественника Г. Я. Сокольникова, когда английская королева в течение более месяца „забывала“ принять его жену, я опасался каких-либо осложнений, — вспоминает И. М. Майский. — Однако на этот раз все обошлось гладко». На следующий день в Букингемском дворце: «Женщины гораздо эмоциональнее мужчин. Поэтому королева Мэри, вынужденная „принимать“ советского посла и его жену, не сумела, подобно королю Георгу, скрыть свои чувства. Король, по крайней мере, внешне был корректно любезен. Королева даже внешне была холодно враждебна. Она встретила нас, стоя в своем будуаре, и даже не пригласила сесть. Во время разговора она смотрела на стену поверх наших голов. Да и что это был за разговор! Он состоял из двух ничего не значащих фраз и продолжался не более двух минут. Затем королева поспешила сделать прощальный поклон. Нам тоже незачем было задерживаться»[59].
Надо сказать, неприязнь королевы Марии к большевистским дипломатам совершенно не распространялась на поставляемые из СССР ювелирные изделия хорошего качества, которые королева просто обожала. При этом ее не смущало происхождение украшений. В 1925 г. советское правительство, крайне нуждавшееся в иностранной валюте, отправило для продажи в Англию множество драгоценностей, принадлежавших фамилии Романовых. Королева Мария приобрела очень многие из них, в том числе коллекцию пасхальных яиц работы Фаберже. Среди ювелирных изделий, вывезенных в Англию на продажу, был по крайней мере один предмет, похищенный из петроградского дворца великой княгини Ольги Александровны, находившейся тогда, кстати, в Англии. Но его цена оказалась слишком высока даже для английской королевы. Это один из свадебных подарков великой княгини — изысканный веер, отделанный перламутром и усыпанный алмазами и жемчугами[60]. В общем, маленькие женские слабости. И никакой политики.
Воздадим должное и Сокольникову. С момента той памятной для него церемонии в королевском дворце вел он себя соответственно, ибо, проявляя должное почтение, твердо помнил программную установку Политбюро: «Деловые разговоры о возможных заказах при условии возобновления дипломатических отношений и соответствующей финансовой базы… вести независимо от результатов политических разговоров»[61]. К тому же налаживание деловых отношений с Лондоном на практике означало и нормализацию контактов с его доминионами — Канадой, Австралией, Новой Зеландией, Южно-Африканским Союзом (по сути с ЮАР), Ирландией и Ньюфаундлендом, странами, весьма важными для развития российской торговли и судоходства. А прием королем означал одно — он стал «рукопожатным» и для министров и депутатов парламента, независимо от их партийной принадлежности, не говоря уже о представителях бизнеса.
Королева Мария Текская. [Из открытых источников]
Рукопожатие Георга V и Сокольникова вызвало шок в кругах русской антибольшевистской эмиграции. Эмоции перехлестывали через край: «Окропленная даже совместно пролитой кровью дружба Англии и прежней России существовала недолго. Хотя и не вся Англия, но ее правительство первым из наших союзников пошло на сближение с большевиками, разрушившими нашу родину, признало этих изменников общей цели равноправными с собой и даже с почетом допустило в Букингемский дворец убийц не только двоюродного брата своего короля, но и убийц верного друга и фельдмаршала Великобритании»[62].
Да, автору этих строк, флигель-адъютанту императора А. А. Мордвинову[63], было от чего прийти в ужас. «Я с удовольствием пью за здоровье его величества короля Георга, моего дорогого двоюродного брата, друга и союзника»[64], — этот тост, провозглашенный Николаем II на церемонии торжественного вручения ему жезла фельдмаршала британской армии, Мордвинов помнил настолько четко, что иногда ему казалось, будто он слышал его только вчера. Помнил он и напыщенную, преисполненную хвалами в адрес монарха речь специального представителя Георга V генерала Артура Педжета[65].
«Мой августейший повелитель верит, что императорское величество примет этот жезл, как знак его искренней дружбы и любви и как дань уважения геройским подвигам русской армии», — заливался соловьем этот «полководец» колониальных войн. Наверное, с горечью подумалось Мордвинову, которому пришлось много лично общаться и с Георгом V, и с его папашей Эдуардом VII[66], в том, что Лондон послал с этой миссией в Россию покорителя туземных племен, есть что-то зловеще-символическое.
Но с того момента, когда в ставке царя в Могилеве 1 марта 1916 г. состоялось это награждение, прошло, увы, тринадцать лет. Уже нет в живых ни возлюбленного Николая II, ни этого генерал-попугая Педжета. Жизнь показала, чего в действительности стоят королевские клятвы в верности и дружбе.
Нет, Анатолий Александрович, хорошо изучивший британский высший свет и королевский двор, в целом думал об англичанах как о людях вообще-то отзывчивых. Но «только об англичанах, но не об английском правительстве. Люди, облеченные властью, как, например, Ллойд Джордж, там зачастую теряют общечеловеческие качества»[67].
Но что взять с Ллойд-Джорджа? Он политик, а у политика ничего святого, кроме карьеры и денег, нет. И вот теперь новое разочарование: король! Кто мог ожидать такого предательства памяти «любимого кузена» от Георга V? Это ужасно, но в этом и суть тех, кто занимает британский престол: выгода! Выгода своя личная и трона. А остальное прах… И бывший флигель-адъютант императора был не одинок в таких мыслях.
Что же касается И. В. Сталина, то он, несомненно, рассматривал Ллойд-Джорджа как сторонника развития экономических связей с СССР, прямо предписывая Сокольникову «вовлечь [его] в кампанию по расширению наших деловых отношений с Англией». И тот четко выполнил указание, пригласив 19 февраля 1931 г. Ллойд-Джорджа на завтрак в полпредстве. Бывший премьер с удовольствием принял приглашение[68]. Знал бы тогда маститый британский политик, мило беседовавший с советским послом за бокалом хорошего вина, до чего Ллойд-Джордж был ба-а-льшой охотник, что пройдет не так уж много времени, и ему наряду с другими политическими и общественными деятелями из того же советского полпредства пришлют переведенные на английский язык протоколы процесса, где одним из обвиняемых проходил Сокольников[69].
И сделает это новый советский посол И. М. Майский, который 8 ноября 1932 г., т. е. в те дни, когда в Москве бурно и широко праздновали 15-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, вручит свои верительные грамоты все тому же непримиримому борцу с большевизмом Георгу V[70]. А уже в следующем 1933 г. король хотя и обрушится с гневными нападками на премьер-министра, но все же примирительно протянет руку и народному комиссару иностранных дел СССР[71] М. М. Литвинову[72]. Георг V прекрасно знал, от кого зависели поставки золота из Советской России в подвалы английских банков, ведь именно этот человек являлся «особоуполномоченным» по золотовалютным операциям за границей[73]. Так что здесь капризничать было нельзя даже королю… При этом как-то вроде бы и забылся тот не столь давний эпизод, когда Литвинову ранее категорически отказали во въезде в королевство в составе делегации Центросоюза[74]. А ведь в свое время его выслали из Великобритании, и Лондон очень долго не соглашался выдавать ему визу на въезд, вынуждая занимать пост полпреда в такой второстепенной стране, как Дания. А еще через два года состоится первый после 1917 г. визит британского министра в СССР. 29 марта 1935 г. И. В. Сталин примет Э. Идена[75], только что сменившего кресло статс-секретаря по иностранным делам на пост лорда хранителя печати. И сразу же, с порога тот заявит советскому лидеру, «что целость, неприкосновенность и преуспевание СССР являются одним из важнейших элементов сохранения всеобщего мира». Правда, при этом не преминув добавить, ведь все же он консерватор: «Я надеюсь, что и Советское правительство стоит на той же точке зрения в отношении целости, неприкосновенности и преуспеяния Британской империи». На что Сталин, прекрасно осведомленный о реальной политике Лондона и тех переговорах в Берлине, куда перед этим заглянул Иден, поучаствовав в беседе с А. Гитлером, довольно лукаво заметит: «Если это не комплимент, то это хорошо». У меня такое впечатление, что длинное вступление Идена, когда он успел наговорить лидеру коммунистов столько совершенно не характерных для ярого сторонника сохранения британской колониальной империи приятных вещей, можно сказать, слишком пафосных для уровня двусторонних отношений, даже несколько озадачило Сталина. Полагаю, он никак не ожидал услышать: «Британское правительство верит, что и СССР проводит политику мира». Поэтому и заявление Идена, что в таких случаях он «не склонен говорить комплименты»[76], могло вызвать разве что сдержанную улыбку у советского лидера.
И уж никак, даже в кошмарном сне, Георг V не мог себе представить, что 23 февраля 1943 г. в честь героической Рабоче-Крестьянской Красной армии в Альберт-холле — самом большом зале Лондона — в присутствии 10 тысяч гостей состоится торжественное мероприятие, в котором примет участие вся официальная британская верхушка. Но об этом как-нибудь в другой раз.
А началась история, в которой мы попытаемся разобраться, задолго до описываемых событий. Хотя, безусловно, она была их неотъемлемой частью.
Глава 1. В начале
То июньское утро 1914 г. было прекрасно. Небо голубое, безоблачное, как и состояние души Николая II. Событие, которого так долго ожидал император, наконец-то состоялось. Речь шла о визите в Санкт-Петербург внушительной британской, а точнее — теперь союзной, эскадры, что, естественно, случается не каждый день. Ведь не так давно, всего лишь пятьдесят лет назад, во время царствования его прадеда Николая I[77] и Крымской войны, британский флот под командованием адмирала Чарльза Непира[78] прибыл к российским берегам совсем с другими целями: захватить и сжечь столицу империи. Но теперь другие времена: бывшие противники стали добрыми друзьями. Добавляло императору оптимизма и то обстоятельство, что вскоре ожидался приход отряда кораблей Франции с самим президентом республики на борту! Разве же это не наглядное свидетельство того, что не по дням, а буквально по часам крепнет англо-франко-русский союз, когда такая мощь демонстрирует готовность трех держав к полномасштабному сотрудничеству в военном плане. И, конечно, одним из ярких примеров демонстрации показного единства служили визиты союзных эскадр в Кронштадт летом 1914 г.
Важно, чтобы население своими глазами убедилось: Россия не одна, у нее есть надежные товарищи по оружию. А что может быть нагляднее для обывателя, чем силуэты грозных броненосцев в море недалеко от столицы. Петербуржцы могли с набережных любоваться стоящими на якоре в кильватер за Николаевским мостом английскими крейсерами. К тому же и русская экономика росла как никогда стремительно. А наличие в подвалах Государственного банка крупнейших в мире золотых резервов, достигавших в 1914 г. 1 600 т, вселяло уверенность в непоколебимости рубля. Короче, ничто не предвещало беды.
…Мотор быстро домчал императора вместе с девочками в гавань. Княжны были веселы и слегка возбуждены, ведь предстояла встреча с милым юношей, почти их сверстником, прибывшим накануне в Санкт-Петербург в составе британской эскадры с союзническим визитом. К тому же, не будем забывать, у этого юноши имелось еще одно редкое достоинство: он был завидным женихом даже для девушек столь благородных кровей. И все это делало предстоящую встречу куда как более волнительной. Хотя, не будем уж столь циничны, за девичьим радостным возбуждением скрывалось гораздо больше любопытства, чем какого-то корыстного расчета.
И вот к причалу лихо подходит посыльное судно «Разведчик»[79], с которого сходит на берег юный и обворожительный молодой человек. И вы правильно угадали… это принц! Действительно — принц Джордж Баттенберг[80]. Человек, несмотря на свой юный возраст, преисполненный многих похвальных качеств: обладатель разносторонних талантов, позволяющих надеяться, что в будущем он станет выдающимся математиком. Ну, а большие надежды как музыкант он подает уже сегодня. И пусть пока он всего лишь молодой офицер флота его величества короля Великобритании, недавно произведенный в лейтенанты, который служит на крейсере «Нью Зиланд»[81], но достоинств у него предостаточно.
Вся семья радушно расцеловалась с юношей, что, отметим, у англичан в общем-то не принято. Так кем же в действительности был юный гость императора, прибытие которого считалось настолько важным, что удостоилось отдельной записи в личном дневнике государя?
А пока мы пытаемся разобраться в причинах подобной царской благосклонности к юному британскому офицеру, события на пристани шли своим чередом. Княжны счастливо щебетали, приветствуя Джорджи. Тем более что он, тогда еще курсант военно-морского училища, уже гостил у царской семьи в Петергофе в 1909 г., и старшие девочки его прекрасно знали[84]. Со смехом вспоминали недавнее пребывание у них в гостях его младшего брата, тоже пошедшего по семейной стезе военно-морского кадета Луиса[85], ведь ни для кого не было секретом, что тот безудержно воспылал первой, почти детской любовью к Марии.
Джордж Баттенберг и царская семья в Петергофе. [Из открытых источников]
Николай же с удовольствием вспоминал свою недавнюю встречу с его отцом, заметим, первым морским лордом Адмиралтейства адмиралом Баттенбергом[86], который как-то лично специально вышел в открытое море и сопровождал на крейсере «Инвинсибл»[87] царскую яхту «Штандарт» у берегов Альбиона.
Им было о чем побеседовать: ведь они женаты на родных сестрах, внучках королевы Виктории, Баттенберг на старшей — Виктории[88], а Николай II на младшей — императрице Александре Федоровне[89]. Средняя сестра, к тому моменту уже вдова, великая княгиня Елизавета Федоровна[90] была супругой московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича[91], сына Александра II. Итак, все встало на свои места. Джордж и Луис приходились племянниками Николаю II и Александре Федоровне, а значит, кузенами всем их детям. Полное имя Джорджа, как его все привыкли именовать для краткости, включало и Серж — в честь великого князя Сергея Александровича: George Louis Victor Henry Serge Battenberg. И ни одно из этих имен не случайно. Родство, согласитесь, по династическим понятиям, весьма близкое. Что касается происхождения, то тут все в порядке: мальчики по британским законам являлись прямыми потомками короля Георга III[92].
Сам адмирал Баттенберг приходился племянником императрице Марии Александровне[93] — супруге Александра II, а значит, помимо всего прочего, кузеном Сергею Александровичу.
Мать мальчиков Виктория Баттенберг была очень близка с великой британской королевой Викторией. Именно она с супругом присутствовала на коронации Николая II, о чем и представила той подробнейший отчет из Москвы 26 мая 1896 г. Это простое, наивное и искреннее письмо Виктории настолько тронуло меня, что я решил познакомить с ним и вас, мои дорогие читатели.
Дорогая бабушка,
Коронация только что закончилась. Все прошло восхитительно и выглядело внешне просто великолепно… Без четверти девять тетушка Минни [Мария Федоровна. — С. Т.] в своей короне и мантии проследовала во главе процессии в церковь. Она выглядела очаровательно молодо, но я никогда не видела глаз печальнее ее, и было заметно, что только очень большим усилием воли ей удается удерживать слезы, которые сверкали звездочками у нее в глазах. Это было действительно грустное и трогательное зрелище — видеть ее стоящей в абсолютном одиночестве перед своим троном в ожидании появления нового императора и императрицы… Никки [Николай II. — С. Т.] выглядел очень важным и серьезным. Она была потрясающе красива с ничем не украшенными волосами, и только тонкая нить жемчуга обвивала ее шею. Поначалу она дрожала, и кровь прилила к ее лицу, но постепенно в ходе церемонии успокоилась. Большая, украшенная бриллиантами, корона Никки весила 9 фунтов, и она при надевании пересекала шрам от ранения, полученного им в Японии. Это было довольно болезненно из-за чувствительности мелких нервных окончаний на шраме… Как только он короновал себя сам, Аликс преклонила колени перед ним, и он, сняв корону, едва дотронулся ею до ее лба и вновь водрузил ее себе на голову. Затем он с такой невероятной деликатностью возложил маленькую корону на голову Аликс, что это было очень трогательно видеть…
С огромной любовью остаюсь твоя верная любящая внучка Виктория[94].
Мне это историческое свидетельство той эпохи представляется очень важным для понимания дальнейших действий Виктории в отношении царской семьи, о чем речь впереди.
Но оставим пока очаровательно красивую британскую эскадру жителям столицы и вернемся к делам политическим. Справедливости ради, надо отметить, что англичане уже тогда придерживались многовекторной политики. В тот же день, 23 июня 1914 г., «Вторая эскадра» в составе английских броненосцев подошла к германскому Килю для участия в Кильской регате. На борт британского флагмана «Кинг Георг V»[95] под звуки орудийного салюта с визитом вежливости поднялся сам император Вильгельм II[96], одетый в мундир британского адмирала. Командующий английской эскадрой адмирал Уоррендер[97] тепло приветствовал кайзера и сопровождал его во время осмотра корабля. При снятии с якоря для похода домой, хотя к тому моменту из Сараево уже пришло известие об убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда, английские крейсера подали сигнал: «Дружба навек!»[98]
Однако вернемся к российским берегам. Встречали английских моряков в Санкт-Петербурге широко: гуляли знатно. Особенно же запомнился британским морякам прием, устроенный в их честь на борту русского флагмана в Кронштадте. Как вспоминал один из лейтенантов, оставивший подробное описание этого пиршества, он «преисполнился ужаса от этого ужина»: «Взорам английских офицеров предстал роскошный стол, уставленный холодными закусками всех сортов: жареный гусь, дичь, лосось, форель, сервированные сложнейшими гарнирами, и целая батарея бутылок водки и шерри. Основательно поев и хорошо выпив, отяжелевшие англичане принялись благодарить за ужин. В ответ русские воскликнули: „Какой ужин! Это была только закуска, а ужинать мы начнем буквально через минуту!“ Союзников провели в следующую каюту, где их ждал стол из семи блюд с шампанским и водкой в неограниченном количестве. Из-за стола поднялись только утром»[99].
Русский морской министр адмирал И. К. Григорович[100] на яхте «Нева» даст прием в честь высших командиров британской эскадры. Звание лейтенанта — первое офицерское — не помешает присутствовать на нем принцу Джорджу Баттенбергу. Еще бы, обладание такой родословной и протекцией на высшем военно-морском уровне открывало перед ним многие двери, куда вход был недоступен многим офицерам, но не ему. Чего стоило только царское внимание!
Николай II тоже не остался в стороне: посетил британскую эскадру на рейде Кронштадта. Лично с домочадцами прибыл на флагманский крейсер «Лайон», где завтракал с британским командующим. Свои впечатления зафиксировал в дневнике, пометив 14/27 июня 1914 г.: «Сегодня Мари исполнилось 15 лет… При ливне уехали на пристань и сели на „Александрию“. При подходе к Кронштадту погода прояснилась. Английская эскадра на малом рейде встретила нас громом салюта[101]. Прошли на паровом катере вдоль линии судов и перешли на флагманский крейсер „Lion“. На нем подняли англ[ийский] адмиральский флаг при салюте. Осмотрел эту громадину в 28 000 тонн[102] и затем завтракал у адм[ирала] Beatty[103]. Англичане были радушны и любезны и показали мне все, что меня интересовало. Оттуда переехали на крейсер „New Zealand“, 19 000 тонн, на кот[ором] плавает Georgie B[attenberg]»[104].
А накануне Николай II принимал Джорджи у себя. «На пристани в гавани нас уже ждал государь со всеми княжнами, — вспоминал впоследствии командир посыльного судна „Разведчик“, — вся семья радушно расцеловалась со своим родственником, что у англичан не принято. Перед отъездом с пристани его величество, этот замечательно деликатный человек, как бы смущаясь, сказал мне: „Вы отвезете принца… — тут государь назвал его по уменьшительному, вероятно, имени, которое я не запомнил, — обратно, — это не будет поздно. Теперь белые ночи. Идти легко…“ А кругом, действительно, была красота — штилюющее море, почти дневной свет и над свинцовой водой тяжело сидевшие в дымке мглы очертания Кронштадта»[105].
Николай II и во все последующие дни проявлял к Джорджу Баттенбергу повышенное внимание: лично встречал, провожал, приглашал с собой на конные прогулки. Все отметили искру взаимного интереса, проскочившую между Джорджи и Татьяной Николаевной[106]. Благо прекрасные петербургские белые ночи очень располагали к такому семейному отдыху. Все было мило, по-родственному, безмятежно-счастливо, почти что идиллически… И судьба распорядится так, что Джорджи в 1916 г. действительно женится на русской. Но звать ее будут на английский манер Нада — Надежда Михайловна де Торби — вторая дочь великого князя Михаила Михайловича[107] и графини Софии Меренберг, его морганатической супруги, внучки Александра Сергеевича Пушкина! Уточним: Надежда Михайловна де Торби — правнучка Александра Сергеевича Пушкина и Николая I. Итак, леди Нада Маунтбеттен, маркиза Милфорд-Хейвен[108]. Событие это, несмотря на войну, было столь значимым, что популярнейшая британская газета «Дейли миррор» посвятила ему всю первую полосу, опубликовав снимки церемонии бракосочетания под заголовком «Королевская свадьба»[109]. Особый восторг лондонцев вызвал проезд кареты с молодоженами, которую, по старой флотской традиции, с шутками и песнями протащили на себе по улицам города матросы — сослуживцы жениха. Другая газета, также отведя для этого первую полосу, особо подчеркнула, что принц женится на русской[110]. Тогда это считалось едва ли не символом верности союзнику. Недаром в этом же издании одна из публикаций озаглавлена «Англо-русский союз». Это не о совместной борьбе с Германией, это о бракосочетании. Что ж, символично: когда Лондону особо припекает, он сразу вспоминает о России и вовсю рвется дружить, хотя бы внешне. Такой вот поворот истории. Так Джорджи навеки вошел в пушкиниану. Кто б знал, кто б знал… Но никто не ведает своей судьбы. Царствовало счастье и веселье.
А пока англичане круто ответили на русский вызов. На флагмане был сервирован стол на 2000 персон. Одного шампанского выпито 100 дюжин бутылок! Празднества и посещения кораблей продолжались. Взаимная любовь била через край. Следует признать, что союзником особенно приятно быть в мирное время, тем более за праздничным столом. Но те, кто платил за эти шикарные банкеты, были уверены, что придет день, когда союзники заплатят за этот кутеж с шампанским своей кровью.
28 июня пришло известие об убийстве в Сараево наследника австрийского престола. Оно особо никого не взволновало: о войне никто всерьез не думал, военная молодежь наслаждалась жизнью. А Николай II записал в дневнике в день теракта в Сараево 15/28 июня 1914 г.: «Дети с Georgie поехали к Ольге… Читал. В 7 1/4 поехал с Georgie в купальню, и отлично выкупались в море при 18°. К обеду приехала Ольга. В 9 1/2 мы все отвезли его на пристань и простились»[111].
Джордж Баттенберг и Нада Торнби. [Из открытых источников]
«Непричастность сербского правительства к сараевскому преступлению была для нас настолько очевидна, что мы еще не теряли надежды, что австро-венгерскому правительству придется, волей или неволей, отказаться от обвинения сербских правительственных властей в соучастии в преступлении фанатизированного подростка, преступления, из которого Сербия не могла извлечь ни малейшей для себя пользы»[112], — напишет потом в своих мемуарах бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов[113].
Ну уж если это событие не сильно обеспокоило маститых дипломатов, склонных все преувеличивать с точки зрения политических рисков, то чего было тревожиться другим, менее сведущим и осведомленным в тайнах большой европейской политики? Кто из этих полных жизненной энергии, сил и молодого оптимизма блестящих морских офицеров мог знать, что очень скоро в ходе знаменитого Ютландского сражения многим из них предстоит расплачиваться за минуты счастливой беспечности тяжелыми увечьями, а то и самой жизнью. Тогда германский линейный крейсер «Лютцов»[114] влепил в корпус крейсера «Лайон» 13 тяжелых снарядов своих орудий главного калибра в 305 мм. Корабль чудом избежал гибели благодаря самоотверженному мужеству молодого комендора, который затопил пороховой погреб поврежденной орудийной башни, отдав за спасение жизней товарищей собственную. Иначе быть гордости британского флота со всем экипажем на дне. Адмиралу Битти в том сражении даже придется временно покинуть поврежденный «Лайон» и перенести свой флаг на «Нью Зиланд». Но тогда, в момент веселья, этого не мог еще предвидеть никто.
Когда я работал над этим разделом, мне невольно вспомнился мой офицер-воспитатель в Киевском суворовском военном училище Иван Иванович Крамаренко, который постоянно твердил нам: «Офицер должен уметь убивать. Для этого вас всему и учат, в том числе и бальным танцам». А мы, глупыши, в ответ только громко смеялись. Этот совершенно седой, прошедший все круги ада войны майор знал, что говорил. Не минет и десяти лет, и подавляющее большинство моих товарищей будет воевать по-настоящему, ведя в бой роты, а то и батальоны. Им придется посылать людей на смерть и самим идти под пули. Некоторые из них, как лучший солист нашего ротного ансамбля «Шестой океан» Юра Слободенюк, станут легендой Афганистана. Я встречу его через много лет. Все такого же высокого и стройного, но совершенно седого подполковника, командира полка с двумя рядами планок на груди: одних — орденских, других — желтых и красных — за ранения. Но это совсем другая история.
А тем временем к Кронштадту на всех парах уже спешила французская эскадра. И на ее флагмане был очень важный гость — сам Президент Республики! Еще один «верный» союзник России. Но об этом чуть позже.
Глава 2. Большая, но не дружная семья европейских народов. Но ведь действительно семья…
Может быть, в вечер того памятного дня 5 августа 1914 г., когда в войну вступил кузен Георг V, Николай II вспоминал золотые деньки 1909 г., когда еще один член большой европейской семьи Вильгельм II[115] в парадной форме русского адмирала поднимался в Киле на борт царской яхты «Штандарт» с огромным букетом белых роз, или их совместные, с богатыми трофеями охоты? «Как только подали сходни, — писал очевидец тех событий, — император, зажав в сухой руке цветы[116], вошел на палубу и сердечно обнялся с государем. По-видимому, оба императора были душевно рады встрече. Как всегда, императрица обнималась с кайзером, и высокие родственники удалились в царскую рубку»[117].
Конечно, морские офицеры не знали, о чем беседовали их монархи. Но смею предположить, что уж точно не о подготовке к войне друг с другом. Тогда Николай II еще вполне доверял брату Вильгельму. Полагаю, взаимным заверениям в вечной любви и привязанности не было конца: «Ворота шлюза широко распахнулись, с юта показали „чисто за кормой“, и яхта рванула и тихо вышла из шлюза, под звуки „Боже, царя храни“, „Wacht am Rhein“[118] и многочисленные „хохи“ свеженьких фрейлин, добрых фрау и почтенных бюргеров, стеной стоявших на откосах [Кильского] канала[119]. Великолепные разъезды бессмертных гусар полевым галопом начали конвоировать яхту по берегам канала. Через известные промежутки времени разъезды эти сменялись кирасирами, уланами, и ехавшие за ними в автомобиле фельдъегеря нашего двора сейчас же передавали офицерам и солдатам ордена и медали от нашего Государя. С их величествами шла вся семья принца Генриха[120]. Дети были очень дружны и все время бегали по яхте, со страхом ожидая прохода под мостами»[121].
Император Всероссийский Николай II и принц Уэльский Георг. 1909. [Из открытых источников]
Но такова монаршая дружба: от любви до войны один шаг, а может быть, и меньше. Пройдет всего несколько лет, и тысячи их верноподданных, бывшие свидетелями этой братской встречи двух императоров и с таким энтузиазмом кричавшие «ура» и «хох», с не меньшим энтузиазмом станут убивать и калечить друг друга. И тут выяснится, что «бессмертные гусары» вполне обычные люди из плоти и крови…
Безусловно, вопреки всем немецким заверениям в любви и преданности вечной дружбе, Николай II с каждым годом все меньше и меньше доверял Вильгельму II. Уж больно много было признаков того, что заматеревшая Германия будет не слишком покладистым соседом в будущем, несмотря на все родственные связи двух монархий. А потому креп англо-франко-русский союз. Демонстрировалась готовность сотрудничать в военном плане.
А может, императору вспомнились и незабываемые дни, проведенные в гостях у дядюшки Берти или Эдуарда VII (кому как больше нравится). И здесь, у берегов «туманного Альбиона», его встречали с огромной помпой. И вновь не случайные люди, а члены семьи.
Смею предположить, зрелище единства и величия суверенов двух монархий получилось незабываемое: «На громадном порт-смутском рейде императорскую яхту встретил весь английский флот, построенный в каре. На нем было более тридцати английских адмиралов. Здесь же яхту государя встречал король Георг V на своей яхте „Виктория и Альберт“ и, пропустив „Штандарт“ вперед, пошел сзади нас»[122].
Конечно, такое не забывается. Или забывается?
Но как можно забыть то единение душ, глубокую взаимную привязанность, которые всегда неизменно демонстрировали эти два отпрыска величайших монархий мира. Ведь задолго до того памятного визита, еще в сентябре 1896 г., недавно взошедший на престол Николай II с супругой посетили Великобританию. Королева Виктория принимала российского императора Николая II с императрицей в королевской резиденции Балморал в Шотландии. Именно тогда одна из придворных дам королевы Виктории написала о Николае II: «Совсем как тощий герцог Йоркский — полная его копия». Понятно, что речь шла о Георге V, который тогда носил титул герцога Йоркского. «Однако что-то более, чем внешнее сходство, объединяло будущего короля Георга V и его русского кузена», — отмечает британский историк. И это душевная близость, а не только родство по крови: «Их привязанность друг к другу была неподдельной, искренней»[123]. Поверим.
Безусловно, поразительное внешнее сходство Николая II и Георга V просто бросалось в глаза[124], хотя уже тогда более наблюдательные современники отмечали и различия. «Принц Уэльский в те дни был действительно поразительно похож на нашего государя, — пишет А. А. Мордвинов. — Одетые в одно и то же платье, они казались бы совершенно близнецами, и их нетрудно было бы смешать, несмотря на более темную окраску волос у принца. Но в интонации голоса, манерах, выражении глаз и улыбке чувствовалась уже большая разница; вероятно, различны были их характеры и привычки. Принц Уэльский, по рассказам придворных, очень любил, как и наш государь, море и моряков; говорили также, что он был очень замкнут и неразговорчив. Последнего я лично не заметил. Во время наших совсем кратких неофициальных встреч он всегда был очень общителен, оживлен и весел»[125].
Не отказал себе в удовольствии уколоть царя, пусть уже и покойного, советский дипломат И. М. Майский, полагаю, скорее, следуя большевистскому ритуалу порицания всего, что связано с «кровавым режимом Николашки». «Пожалуй, в осанке и в выражении лица английского короля было больше уверенности, чем в осанке русского царя», — отметил он в своих воспоминаниях, повествуя о церемонии вручения верительных грамот Георгу V[126].
Здесь же в Балморале в 1913 г. гостила Мария Федоровна — вдова Александра III и мать Николая II. Место ей очень понравилось. «Зубчатые стены замка возвышались над зеленью вековых дубов, казалось, тайны прошлого растворены в здешнем воздухе, а тени знаменитых людей бродят вместе с нами по дорожкам парка. Этот замок невозможно забыть»[127], — писала в своих воспоминаниях сопровождавшая императрицу фрейлина высочайшего двора Зинаида Менгден[128].
Следует отметить, что отношения между Россией и Великобританией накануне войны летом 1914 г. оставались по-прежнему весьма непростыми. Конфликты интересов двух империй в Персии, Афганистане, Индии, Средней Азии никуда не исчезли, хотя их несколько смягчило заключение в 1907 г. Англо-русского соглашения, разграничившего сферы влияния России и Британской империи в Средней Азии. В результате Персию поделили, а Афганистан признали зоной исключительных интересов Англии. Несмотря на то, что подписавшие документ российский министр иностранных дел А. П. Извольский[129] и британский посол в Санкт-Петербурге[130], как водится, обменялись крепким рукопожатием и заверили друг друга в чистоте помыслов, подозрительность британцев насчет намерений России в Афганистане никуда не делась. Между Российской и Британской империями в предвоенный период установились отношения, которые современный американский историк Розмари Томпкинс образно характеризует как годы «нелегкой дружбы»[131]. Что ж, Великобритания была готова «дружить» с Россией и даже сражаться на одной стороне, но только до того момента, пока эта дружба не вела к укреплению позиций некомфортного союзника на мировой арене.
Определенно, союзник в лице Лондона при царском дворе нравился далеко не всем. Как напишет в своих мемуарах все тот же А. П. Извольский, «совершенно верно, что императрица Александра недружественно относилась к сближению с Англией и высказывала это мнение совершенно откровенно во время моих переговоров по этому поводу с лондонским кабинетом, но в то время она не играла решающей роли в направлении политики, которую она приняла на себя позже, и я никогда не имел основания жаловаться на ее вмешательство в эти переговоры»[132].
Примечательно, что еще 2 августа 1914 г., т. е. до фактического вступления России в войну, Ллойд-Джордж, обедая в узком кругу наиболее доверенных лиц, «жестко настаивал на опасности укрепления России и тех проблемах, которые это обстоятельство создаст, если Россия добьется успеха». И хотя он прямо не сказал «успеха в войне», но из контекста совершенно очевидно, что именно это он имел в виду. «Как вы будете себя чувствовать, если вы станете свидетелем того, как Германия будет побеждена и уничтожена Россией?» — спросил он собеседника. И при этом добавил: «В 1916 г. Россия будет располагать большей по размеру армией, чем Германия, Франция и Австрия, вместе взятые. Франция предоставила русским миллионные кредиты на постройку железных дорог стратегического значения, необходимых для переброски их армий к германской границе. Их строительство будет завершено в 1916 г.».
И Ллойд-Джордж был не одинок в своем подозрительном отношении к России. Так, присутствовавший на том ужине генеральный прокурор, главный юридический консультант правительства и член кабинета сэр Джон Саймон[133], вспомнив Крымскую войну — эту родовую травму всей британской аристократии, прямо заявил: «Трехсторонний союзный договор Антанты был ужасной ошибкой. Почему мы должны поддерживать такие страны, как Россия?»[134]
И это сказал не кто иной, как Джон Саймон, уже к тому времени опытнейший государственный деятель, которому еще предстояло сыграть важнейшую роль в формировании британской политики на трех министерских постах — внутренних, иностранных дел и финансов.
Глава 3. А кто решает?
По мере обострения международной обстановки резко активизировалась «финансово-банковская дипломатия». И это неспроста. Ведь недаром считалось, что длительные деловые отношения, густо замешенные на взаимном денежном интересе, создают куда как более доверительную обстановку между партнерами по бизнесу, в отличие от чинных, донельзя забюрократизированных дипломатических контактов. И когда официальные дипломаты расписались в собственном бессилии, признав невозможность договориться, в дело вступили пусть не послы, но уж точно атташе толстых кошельков. Фактически в бой был брошен последний, тайный резерв бюрократии — банкиры.
В конце июля 1914 г. в Петербург с особой миссией прибыл сам Роберт Мендельсон[135], старший из братьев-разбойников, владеющих банком. В общем человек в русской столице более чем известный, к тому же, по верованиям царских аппаратчиков, надежный настолько, что через его компанию закупал золото на десятки миллионов рублей сам Государственный банк, не говоря уже о других операциях. Бизнес придворного российского банкира он унаследовал от своего не так давно ушедшего из жизни отца — самого маэстро, подлинного виртуоза банковского бизнеса Эрнста фон Мендельсона[136]. Еще бы, принадлежавший его семье банк уже с конца XVIII столетия вел операции в интересах российской казны. А век XIX воистину стал порой расцвета их бизнеса, когда через этот берлинский банк потекли миллионы фунтов стерлингов золотом, которые шли на финансирование русской армии в ее заграничных походах 1813–1815 гг. во время войны с Наполеоном I. О, это счастливое время! Клан Мендельсонов, активно взаимодействуя с Ротшильдами, плотно осевшими во всех ключевых европейских столицах, хорошо погрел руки на русских облигациях и сложных схемах финансирования победоносных русских армий, увы, испытывавших постоянный, непреходящий недостаток только в одном — звонкой монете. Да и русско-японская война обернулась для Мендельсона золотым дождем, когда он «снял» с займа, предоставленного России в апреле 1905 г., 7 % со всего тела кредита. Это был настолько бесстыдный грабеж, что французские банкиры едва не подавились слюной от зависти и долго не могли успокоиться, пребывая в чрезвычайном раздражении от успеха конкурента[137]. Естественно, в этом вопросе никак не обошлось без содействия министра финансов Коковцова[138].
Владимир Николаевич Коковцов. [Из открытых источников]
Итак, уже не очень молодой, но еще энергичный Мендельсон в первую очередь направился к старому знакомому Барку, согласие которого получил еще ранее, направив телеграмму от имени банка из Берлина. Поначалу оба предались ностальгическим воспоминаниям о тех временах, когда Роберт в знаменитой «зеленой комнате» — этом почти священном месте для всех сотрудников банка — посвящал Петра в тонкости европейского банковского бизнеса. Благо Барк, будучи выпускником престижной немецкой гимназии Анненшуле в Петербурге, владел немецким, как родным. Хотя какой язык был для него родным, судить трудно. То ли Петр Львович оказался не в настроении либо почему-то тяготился этими, казалось бы, приятными для обоих днями, то ли Мендельсон уж слишком настойчиво намекал, что его и Барка связывают особые отношения, но российский министр финансов постарался как можно скорее перейти к сути вопроса. Посетитель намек понял, стремительно свернул мемуарную часть и, явно для отвода глаз, незамедлительно поведал, что германские банкиры готовы распространять русский железнодорожный заем, благо денежное положение в стране этому благоприятствует. Но, как всегда, есть нюансы, ибо «политическое положение исключительно тревожно». И здесь он начал «частным образом и строго конфиденциально» излагать главное, поскольку «мы знаем друг друга с давних пор».
Мендельсон прочно усвоил, что должен сказать русскому министру, ведь буквально накануне его тщательно проинструктировал лично светило германской дипломатии, статс-секретарь по иностранным делам Готлиб фон Ягов[139]. Четко придерживаясь полученных директив, Мендельсон сообщил Барку, что германские финансовые круги, как и публика в общем, «были всегда настроены за сохранение хороших отношений с Россией» и, как результат, «существенные интересы России и Германии нигде не сталкиваются». А посему дело за малым: для укрепления и сохранения этих «хороших отношений» от России требуется совсем немногое — отказаться от союза с Францией и поддержки Сербии в конфликте с Австро-Венгрией. Понятно, что до разрешения ситуации ни о каком размещении займа речь идти не может.
Конечно же, Петр Львович незамедлительно разоблачил (для себя, разумеется) Мендельсона: тот, хотя и уверял, что говорит «совсем частным образом», явно исполнял поручение германских властей. А посему сообразно своему должностному положению профессионального финансиста Петр Львович вежливо, но твердо и прямо указал визитеру на дверь, пояснив, что эти вопросы его «совершенно не касаются» и Мендельсону следует повидать министра иностранных дел Сазонова[140]. Подобный совет выглядел несколько издевательским, ибо последний был хорошо известен как ярый англофил. Конечно, всю эту историю о принципиальности нашего героя мы знаем только со слов самого Петра Львовича. Иные версии нам недоступны.
Надо отметить, что банк «Мендельсон и К°» (Mendelssohn & Co.) до последнего работал с российскими партнерами. В начале июля 1914 г. благовещенское отделение Русско-Азиатского банка отправило в его адрес бандероль с золотом стоимостью 128 202 руб. в качестве обеспечения аванса этой кредитной организации[141].
Петр Львович Барк. [Из открытых источников]
В целом следует учитывать, что Германия во второй половине ХIХ в. устойчиво выступала одним из основных торговых партнеров России, несмотря на возникающие время от времени (надо признать, с обеих сторон) протекционистские инциденты. Вполне естественно, что на этом фоне в 1910–1911 гг. наличность в германских банках почти в 4 раза превышала наличность в английских: 206 млн руб. против 54 млн руб. золотом.
Но войны ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Санкт-Петербурге никто не ожидал. Россия хотя и готовилась к ней, но делала это недостаточно усердно. Тем более что незадолго до начала боевых действий в целях экономии по требованию министра финансов Коковцова, дабы освободить склады, были распроданы и раздарены миллионные запасы винтовок, а резерв боекомплекта на одно полевое орудие определен в размере расхода японской кампании — 720 снарядов. В итоге перед войной имели 850–1000 снарядов на одно 76-мм орудие. Полагали, на короткую и, разумеется, победоносную войну хватит[143].
Но все эти проблемы, похоже, особо никого не тяготили, даже военного министра. Впоследствии сам военный министр Сухомлинов[144] признавался, что всего за неделю до начала войны, направляясь 25 июля 1914 г. по срочному вызову царя на совещание в Красное Село, «не испытывал никакого предчувствия относительно надвигающейся катастрофы»: «Я знал личное миролюбие царя и не получил никакого извещения о предмете предстоящего заседания»[145]. А ведь речь пошла фактически о непосредственной подготовке к войне, о начале мобилизации! А военный министр не захватил с собой не то что начальника Генерального штаба, но даже дежурного адъютанта. Однако все это не помешало Сухомлинову, завершая рассказ о том памятном совещании, написать: «В 1914 г. армия была настолько подготовлена, что, казалось, Россия имела право спокойно принять вызов. Никогда Россия не была так хорошо подготовлена к войне, как в 1914 г.»[146]. Хотя, безусловно, военный министр Сухомлинов не мог не знать, что тяжелой артиллерии и боезапаса к ней катастрофически не хватало: каждая германская дивизия имела 14 батарей, в то время как наша только семь. Но в подавляющем большинстве настроение царило такое: чего не хватит — купим. Золотой запас позволяет если не все, то многое.
В высших сферах российской власти, особенно среди дипломатов, летом 1914 г. все же преобладали шапкозакидательские настроения. Так, посол России во Франции «Извольский на всех перекрестках заявляет, что Россия готова к войне и что война неизбежна. Какая глупость, даже если это правда!»[147] Это запись из дневника британского посла в Париже знаменитого Фрэнсиса Берти, более известного как лорд Берти[148]. И сделана она 31 июля 1914 г., т. е. в последний день мира в Европе.
Но совсем иначе реагировали простые люди, которые, в отличие от политиков, куда острее чувствовали угрозу надвигающейся опасности. Наученные горьким опытом последней войны с Германией, когда пруссаки вплотную подошли к Парижу, горожане кинулись спасать свои кровные. Уже к 4 часам утра 29 июля перед штаб-квартирой Банка Франции, известной как Тулузский отель (Hotel de Toulouse), собралась толпа в 30 тыс. чел., жаждущих обменять бумажные деньги на звонкую монету; очередь растянулась почти на два километра — мимо Пале-Рояля и далее по улице Риволи к саду Тюильри[149]. В Банке Франции не оробели и сообщили, что готовы «продолжать выплачивать золото столько, сколько понадобится». Увы, сдержать это смелое обещание не удалось…
Следует отметить, что Банк Франции подошел к началу войны с хорошим запасом прочности: к концу июля 1914 г. резервы золота в слитках в его хранилищах превышали 800 млн долларов. И произошло это именно благодаря его гувернеру: еще «в 1897 г.[150] его новый управляющий Жорж Паллен[151] собрал своих подчиненных и сказал, что банк должен быть готов к „любым непредвиденным обстоятельствам“, имея в виду войну против Германии. При Паллене Банк Франции начал неустанно наращивать запасы золота. Каждый раз, когда золотые резервы Рейхсбанка увеличивались, Банк Франции оказывался на шаг впереди него — своеобразная гонка вооружений, объектом которой было золото»[152].
Поделиться книгой: