«Древоходец». Приблудный ученик. Книга первая

Никто и никогда не говорил Костику, можно, или нет размешивать конфету в чае, видимо, не додумались, но он точно и твёрдо знал, что нельзя пить из чашки вместе с ложкой. Пользуясь, воцарившейся тишиной, он, как отличник, выучивший урок, звонким голосом сообщил, что, когда пьёшь чай, нельзя ложку оставлять в чашке.

– А – а – а, понятно, – сказал Игорь, вытащил ложку, измазанную внутренностями конфеты, и аккуратно уложил её рядом с блюдцем на китайскую скатерть.

– Дочка, постели перед гостем, клеёнку, – мёртвым, без интонаций голосом произнесла Евгения Петровна.

Мать Кости порывисто вскочила, и, забрав со стола грязную ложку, обращаясь к Игорю, сказала: «Уходим!».

Игорь, недоумённо пожал плечами, поднялся и пошёл в прихожую одеваться.

Дед Фёдор, собрался проводить, но бабушка, схватив за руку, не дала ему подняться из-за стола. Тогда он просто крикнул вдогонку уходящим, обращаясь к матери Костика:

– Я же тебе говорил: «Поставь водочки!». А ты: «Просто посидим, чай попьём». Видишь, как оно с чаем-то получилось.

В ответ громко хлопнула входная дверь.

Вечером, они с дедом Фёдором сидели и якобы смотрели телевизор. А из спальни доносился разговор на повышенных тонах между матерью Кости и Евгенией Петровной.

– Мне уже скоро тридцать, да ещё и с ребёнком! Кому я нужна? А он нормальный, работящий парень! Да, он простой рабочий, да, плохо воспитан, но человек хороший, – почти кричала мать Кости.

– Знаешь, что я постоянно твержу бывшим ученицам, которые прибегают за советом? – отвечала бабушка, —Я им всем говорю: «Девочки, милые, делайте всё что угодно, спите с кем хотите, только не рожайте от дураков! Не рожайте от дураков! Я уже сколько лет в школе наблюдаю. Вот смотришь на ученика, и думаешь: «Господи, почему же ты такой идиот!?». А потом папа, или мама приходят на родительское собрании и понимаешь почему.

Если бы ты с Игорем просто встречалась и спала – пожалуйста. Но вы же собираетесь создать семью. А что такое семья? Семья – это дети! Ладно первый муж у тебя был подлец, но хотя бы не дурак…

– Игорь не дурак! – перебила мать Кости. – Просто у него так жизнь сложилась. Мать с отцом во время войны пропали. Его тётка воспитывала в деревне. Он кисель-то обычный впервые только в армии попробовал.

Через несколько месяцев после этого памятного чаепития, Игорь переселился к ним.

Отношения между Евгенией Петровной и новым зятем так и не заладились, видимо, это и подтолкнуло её согласится на предложение стать директором школы в Каменске.

Она рассуждала так: и дом выделяют с участком земли, правда не в самом городе, а в деревне Каменке, но до школы двадцать минут неспешным шагом. И сестра Любочка тоже в этой деревне живёт. И мужа Фёдора получится пристроить на работу в ту же школу учителем труда – благо у него теперь имеется слуховой аппарат и проблем общения с учениками не будет. Да и до Георгиевска не очень далеко и автобусное сообщение хорошее: мало, что рейсовые автобусы, так из Георгиевска мимо Каменки ещё постоянно шахтёрские ходят, развозят шахтёров по сменам.

После переселения Евгении Петровны с дедом Фёдором в Каменку, Костю не только на каникулы, но и на выходные отправляли в деревню к бабушке, часто даже без сопровождения – просто одного. В те времена одинокий ребёнок в автобусе не было чем-то чрезвычайным. В квартире в Георгиевске был телефон, был он и в доме в Каменке – по тем временам большая редкость. Мать могла позвонить и предупредить, что отправляет Костика, а на остановке рядом с деревней его, когда могли встречали, а когда и нет.

В деревне его все знали. Для взрослых он был Костик – внук Евгении Петровны, а для младшего поколения более известен был под кличкой – Брат Штопанного.

У Любочки, сестры Евгении Петровны, было двое детей. Дочь Лариса, она была лет на пять старше Костика, и сын Генка. Тот был старше года на три. Их отец, для Костика дядя Павел, был поволжским немцем и носил фамилию – Штокман.

Именно, как производное от фамилии Штокман, Генка и заполучил прозвище – Штопанный.

Конечно, Костику было очень обидно носить кличку – Брат Штопанного. Во-первых, хотя он и знал, что происхождение, или этимология клички не имеет никакого отношения к изделию сэра Кондома, но широко распространённое словосочетание давало его кличке очень пошлый и уничижительный окрас.

Во-вторых, кличка не только обидная, но и неправильная – Генка Штопанный не был его братом. Любочка, мать Генки, приходилась сестрой бабушки Кости, а значит и Генка не был его братом, ни двоюродным – никаким.

Как бы там ни было, Костику приходилось жить с этой кличкой, правда только до тех пор, пока однажды мама не отправила его в деревню обрядив в новенькие зелёные шорты.

В деревне эти шорты, у молодых блюстителей традиционных ценностей в виде сатиновых шаровар, вызвали шквал критических замечаний и насмешек, обличённых в нецензурную форму. Не выдержав напора негатива, Костик быстро сменил шорты на шаровары, но уже было поздно. Его попытка ухода от традиций и желание повыпендриваться, не забыли и зафиксировали присвоением новой клички – Костя Буржуй.

Не сказать, что новая кличка ему нравилась, но всё же была не столь неприятна, как предыдущая. Несколько лет отходив в Буржуях, он, из-за занятий боксом, наконец-то, дослужился до новой клички – Костя Боксёр, которая, хотя и ко многому обязывала, но внушала у всех уважение. В конечном итоге, как завершение всех трансформаций, связанных с развитием личности, последнее прозвище он получил уже в зрелом возрасте – Колдун.

У Генки же кличка не эволюционировала, он так и проживёт всю свою жизнь в деревне под кличкой Штопанный, пока его повзрослевшие дети сначала уедут сами в Германию, а затем заберут туда и его.

Позже мать покажет Константину фотографию, присланную Генкой из Германии, где он в тирольской шляпе поглощает пиво на Октоберфесте – празднике пива в Баварии. У него бордовая физиономия и огромный живот.

А в детстве и в подростковом возрасте, Генка был очень худеньким. Ростом он превосходил большинство своих сверстников, но при этом, какой-то тощий и синюшный. Его отец, работал кузнецом, и, как все кузнецы, имел мощное телосложение и изрядную физическую силу.

Любочка – мать Генки, тоже женщина была, если и не очень крупная, но достаточно упитанная, поэтому все постоянно ей рекомендовали проверить сына на глистов.

Правильность теории глистов подтверждал и тот факт, что Генка постоянно что-то ел. Единственный задний карман на его шароварах, всегда был набит маленькими сухариками, или семечками. Когда он бежал, или быстро шёл, ему приходилось придерживать рукой заполненный карман, вследствие чего походка у него всегда была какая-то скособоченная. Остановившись, он сразу же начинал хрустеть сухариками, или лузгать семечками.

У сверстников особым уважением Генка не пользовался, из-за своей физической слабости и некоторой чрезмерной осторожности. Были дети и слабее его, но они на «психе» могли броситься в безнадёжную атаку, чем и заслуживали уважение, Генка же на такую атаку был неспособен, предпочитая отступить.

Что же касается его немецкого происхождения, то это никого из детей особо не волновало: и в городских школах, где училась вся деревенская молодёжь, да и среди жителей самой деревни в это время воцарился уже почти полный интернационал. В первую очередь, это было связано с тем, что во время войны рядом располагался фильтрационный лагерь. Там, вышедшие из окружения, или освобождённые из плена советские солдаты, проходили проверку. Пока шла проверка, контингент использовали для работы на шахтах.

После окончания войны, многих по-прежнему продолжали держать в этих проверочно – фильтрационных лагерях. Они трудились на шахтах, участвовали и в строительстве города Каменска. Потом их перевели, якобы, на права вольнонаёмных. Они могли свободно перемещаться после работы, но не имели права уехать домой.

На последнем этапе войны в этих лагерях образовался очень сильный перекос по национальному составу. Какие причины этому способствовали – трудно сказать, но основную массу, после окончания войны, там составляли выходцы из среднеазиатских и закавказских республик.

Став вольнонаёмными, они получили право, посещать соседние поселения, завязывать знакомства. Что оставалось местным бабам? Русские женихи – погибли, а на той войне победил тот, кто выжил. Вот и стали женщины связывать свою судьбу с грузинами и татарами. Под татарами в деревне понимались не только и даже не столько именно татары, а все выходцы из мусульманских республик.

Истории складывались по-разному. Некоторые из бывших советских военнопленных просто навсегда оставались здесь. Женились, устраивались на работу. Детям, чтобы те особо не выделялись, давали фамилию жены. Некоторые увозили своих русских жён к себе на родину, но иногда возвращались обратно, когда вместе, а когда возвращалась только жена, но уже с ребёнком.

Появилось много детей и просто «залётных», безотцовщины, нагулянных от красавца грузина, или татарина.

Когда лагерников перевели в вольнонаёмные, к своим невыездным мужьям стали приезжать жёны из республик. Многие семьи так и оставались жить здесь навсегда.

В середине пятидесятых, в этом районе заложили десятки новых шахт. В Каменск, для работы на открывающихся шахтах, хлынул поток переселенцев. Среди них, почему-то, было много немцев Поволжья и много крымских татар.

В школах города появилось значительное количество учеников-немцев, и, при образовавшимся в классах национальном винегрете, к ним относились совершенно спокойно.

Отдельно стояли дети евреев. Они вызывали повышенное внимание, и за их спинами с улыбочкой перешёптывались. Возможно потому, что в Каменске их было очень мало. Раньше, в этой срединной части России, евреи были персонажи больше фольклорно – мифологические. Их мало кто видел вживую до войны, да и после войны в фильтрационных лагерях, среди советских пленных, их не было – немецкий плен редко кто из них мог пережить. Не стремились они особо работать и на шахтах. Самый короткий анекдот при СССР звучал так: «Шахтёр – еврей». Но молодому, бурно растущему городу требовались специалисты: преподаватели в Горный техникум, в школы, в том числе и в музыкальную, ещё требовались врачи и инженеры. Вот в качестве таких специалистов, в городе и стали появляться евреи.

Почти все они позже уехали, уехали ещё до закрытия шахт, и не только из Каменска, а вообще из России. Евреи в Израиль, немцы в Германию, крымские татары назад в Крым, но это было потом, а во времена, которые сейчас описываем, город строился, рос и развивался.

Росла тогда и деревня Каменка. Было принято решение и по строительству ещё одной улицы для молодых семей, как для работников совхоза, так и для молодых специалистов, приезжающих в город.

Деревня Каменка тянулась на несколько километров, с одной стороны, дороги, соединявшей два уездных города. Дома стояли в один ряд, отделённые от шоссе небольшим палисадником, а ещё и лугом, куда хозяйки летом обычно выгоняли гусей и уток.

С другой же стороны домов шли огороды. Раньше они у всех тянулись до самого оврага, отделяющего сейчас деревню Каменку, от города Каменска, но по решению Хрущёва, огороды у колхозников были урезаны, и отрезанные участки земли, примыкающие к оврагу, получились заброшенными и никак не использовался. Первое время колхоз попытался там что-то засеять, но и технику гнать на такой маленький участок было не выгодно, да и по посеянному полю жители постоянно натаптывалось тропинки, желая пройти из деревни напрямик в город через овраг.

Вот на этой земле – в прошлом части огородов колхозников, и было принято решение отстроить ещё одну улицу. Вернее так: кому-то дома строили за счёт города, или совхоза, а кому-то просто выделяли участки под застройку.

При определении места, где пройдёт будущая улица, возникло много сложностей.

Отрезая при Хрущёве огороды, всем, примерно, оставляли одинаковую площадь под огороды. Но у кого-то участки были узкие и они протянулись подальше к оврагу, у других широкие – их отрезали покороче, но со временем широкие потихоньку поползли вперёд и встали в одну линию с узкими.

Ещё требовалось сделать несколько проездов, соединяющих старую улицу с новой. И всё по – живому, по существующим участкам. Мало того, имеющийся межевой план оказался тоже невесть как составлен и абсолютно неверен.

В течение двух лет, по нескольку раз в год, городская администрация собирала настоящих и будущих жителей Каменки, чтобы решить вопрос, где пройдёт улица, где будут проезды. В дни таких собраний деревня абсолютно пустела, в ней оставались только дряхлые старики и подростки.

Именно этот день и выбрали деревенские пацаны для знаменитого похода «за скелетами».

В том году, в июне, провожали в армию Витьку Бунеева. Привлечённые визгом гармошки, и пьяными похабными выкриками, которые в деревне назывались частушками, мальчишки собрались у дома Витьки.

Сам виновник торжества, чтобы проветрить голову от дурного самогона, вышел на свежий воздух. Заметив стайку собравшихся мальчишек, он подошёл к ним, дабы получить от них толику почитания и поучить мальцов жизни, а то весь вечер ребята вернувшиеся со срочной службы поучали его самого.

Вот тогда-то, с пьяных глаз, он и наплёл им про немецкий дот в лесу, где до сих пор, прикованные железной цепью к пулемёту, лежат два скелета пулемётчиков-смертников. Витька, якобы, ходил со своим отцом на кабана, и, преследуя подранка, они и вышли на этот дот. Отец подходить близко запретил: дескать нельзя – может быть заминировано.

Ребята слушали, раскрыв рот. Затем Витька сел на корточки, и, с трудом удерживая равновесие, начал палочкой на земле рисовать схему, как найти дот.

Выходило всё просто: вброд перейти речку Вошку, дальше несколько километров по лесной дороге, до пересечения с просекой под высоковольтную линию. И, пройдя вверх по ней, в месте, где просека близко подходит к очередной петле реки Вошки, на берегу в кустах и расположен дот.

Надо ли говорить, что все деревенские мальчишки загорелись желанием найти этот дот и своими глазами посмотреть на скелеты фашистов-смертников.

Константин потом удивлялся: нескольким из ребят было уже по четырнадцать лет, и неужели никому из них не пришло и в голову – зачем устраивать дот в лесу, в удалении от дорог. Возможно, они и не знали, что в Каменке немцы находились только семь – десять дней, затем были выбиты конниками генерала Белова. Должны же были задуматься, как в такой глуши могли немцы зимой возвести, по рассказам Витьки, бетонированный дот, и, главное, зачем?

Впрочем, может кто и не верил в пьяную болтовню Витьки, но всех захватил дух приключений, а романтика «похода за скелетами» перевешивала все трезвые мысли.

Поход должен был проходить на велосипедах, благо, почти в каждой деревенской семье, он был, как вещь не только полезная, но зачастую и необходимая.

Очень хотел учувствовать в походе и Генка Штопаный, но у него случилась неприятность, которая могла сломать ему все планы – ему в этот день навязали смотреть за Костиком.

Евгения Петровна привела к ним Костика, и попросила Генку и его старшую сестру Ларису, присмотреть за мальчиком, пока взрослые будут на собрании по поводу прокладки новой улицы.

Тут же вмешалась их мать – Любочка, она принесла два трёхлитровых бидона, и велела Генке взять Костика и идти с ним в лес собирать малину.

Отправлять дочку в лес, Любочка побоялась. В свои пятнадцать лет, Лариса имела уже вполне сформировавшиеся формы, и, из опасения – мало ли идиотов «озабоченных» по лесу бродят, мать на сбор малины её не отправила, да та, в общем-то, и не рвалась.

Когда взрослые ушли, Генка начал канючить у Ларисы, чтобы та посидела с Костиком, но у Лариски на день имелись свои планы и братика она просто послала. Лариса, намного превосходила Генку в силе, имела непростой, взрывной характер, из-за чего Генка часто был бит сестрёнкой.

К Костику Лариска относилась «очень хорошо», но только в присутствии взрослых, или своих подруг, а стоило остаться без свидетелей, грубо отталкивала Костю, случись он у неё на пути, или просто, без всякой причины, очень больно с вывертом щипала.

Поняв, что шансов уговорить стерву-сестрёнку у него нет, Генка придумал взять Костика с собой и выкинуть по дороге у леса, чтобы тот набрал малину, а на обратном пути его забрать.

Когда на точку общего сбора Генка приехал на велосипеде, с сидящим на багажнике Костиком, все на него набросились: «Зачем малолетку с собой притащил?».

Только один из пацанов Генку поддержал: «Правильно сделал! Мы младшего Штопанного первым в блиндаж запустим. Он нам с разминированием поможет».

Генка объяснил, что сбросит Костика у малинника. Все успокоились, но прежде, чем поехать, старший из ребят, обращаясь к Костику, сказал: «Не вздумай сам один в деревню вернуться, дождись нас, а то всех спалишь».

Костик в ответ молча кивну головой.

Ребята пересекли шоссе, затем проехали по старой плотине, а дальше, подымая пыль, по грунтовой дороге, где с одной стороны шёл заросший лесом овраг, а с другой колосилось пшеничное поле. Когда от деревни удалились километра на три, Генка остановился и передал Костику сумку с двумя бидонами. Сумку Любочка дала на случай, если они найдут грибы.

– Туда не ходи, там говорят место плохое, – сказал Генка, проявляя родственную заботу, указав рукой на виднеющуюся в удалении небольшую дубраву, где в центре выделялся своими размерами огромный разлапистый дуб.

– И не вздумай без меня один домой вернуться – убью, – ещё раз напомнил, но уже сам Генка, и, сев на велосипед, бросился догонять ребят.

Костик остался один. Оставив на приметном месте, у сухой берёзы, сумку с одним бидоном, он направился к малиннику.

Собирать малину было тяжело: жарко, сильно досаждала крапива и слепни. Затем нашёл первый белый гриб. Собирать грибы Костик любил, и, сбегав за сумкой, с увлечением отдался любимому занятию. Белые кончились, как отрезало. Костя огляделся, и увидел, что и не заметил, как подошёл к полянке с несколькими небольшими молодыми дубками по краям и огромным дубом-великаном в центре.

Генка ему говорил, – сюда не ходить, место плохое, но слова Генки – известного труса, уже тогда не представляли для него особого веса, поэтому Костик решил на этой полянке отдохнуть в теньке от дуба, и перекусить.

Повзрослев, он попытается узнать, отчего это место считалось «нехорошим». Первое, что всегда вспоминали местные: здесь часто у пастухов пропадала скотина. Рядом находилась поросшая лесом череда оврагов, связанных между собой проходами, и коровы, спустившись в одно из ответвлений, могли легко затеряться в этой сети из оврагов. Часто коров потом находили, но некоторые пропадали бесследно, потому пастухи и избегали этой поляны и ближайших к ней мест.

Другая странность: многие деревенские запасали на зиму жёлуди для свиней, но удивительный факт: ни на большом дубе, ни на окружающих поляну дубках никогда желудей не было.

Ещё он получит интересную информацию от шахтёров. Разведочное бурение показало, что в этом месте пласт угля сильно истончается, и добывать невыгодно. Решили просто через это место пройти два штрека – транспортный и вентиляционный, а дальше, где пласт восстанавливается, нарезать лавы для добычи. Но прокладывая штрек проходчики налетели на сильный плывун – смесь воды с песком, потеряли проходческий комбайн и отступили, благодаря чему, часть леса, примыкающая к этой поляне, совсем не пострадала от подвалки.

В тот день, быстро съев положенные ему на перекус два яйца и кусок хлеба с луком, он попытался запить всё это водой. Но вода была противно тёплой, и отдавала какой-то кислятиной из-за винной бутылки с пробкой, в которую была налита.

По прошлым походам за малиной Костя знал, что в овраге проходит ручей. Около этой полянки ручей в овраге мог уже быть мутным – далеко от выхода родника, а ещё порядком и от дороги, идущей по краю поля. Костя боялся, – спустившись здесь в овраг, не услышит возвращающихся ребят, поэтому он пошёл к месту, где его высадил Генка, и где, точно знал, из земли выбивается ключ с чистейшей водой, да и от дороги недалеко – по любому услышит.

Подхватив оставленный у сухой берёзы пустой бидон, спустился к родничку. Сначала, набрав воду в ладошки, ополоснул лицо, и сразу ощутил, какая же вокруг стоит жара, а ещё, что кожа на лбу уже немного саднит, обожженная солнечными лучами.

Напившись и налив в бидон воды, поднялся наверх. За те несколько минут, что пробыл в овраге, небо резко поменялось. Со стороны Георгиевска наползала огромная чёрная туча. Костя замер в растерянности. По-хорошему, надо было возвращаться в деревню. Дорогу он знал, да и чего там было знать. Неспешным шагом до дома бабушки идти минут сорок, а если бегом и того быстрее, но тогда родственники узнают, что Генка оставил его одного в лесу, и Генку обязательно выпорют.

Нет, Костя не имел ничего против, если родители Генки лишний раз пройдутся по заднице своего сына ремнём. Он однажды наблюдал эту процедуру, и нельзя сказать, что она вызвала какие-то отрицательные эмоции. Понятно, отрицательных эмоций не было у него, у Костика, но не у Генки.

В тот раз, вечно голодный Генка, предложил Костику пробраться в кладовую, где, в сорокалитровых флягах под молоко, стояла и подходила брага. В том году был хороший урожай смородины, и родители Генки часть урождая решили пустить на изготовление смородинной наливки.

Генка гвоздём легко вскрыл навесной замок на двери кладовой, кружкой зачерпнул из фляги браги и сразу предложил Костику попробовать. Генке надо было «повязать» Костика, как сообщника преступления, чтобы тот молчал. Костя, из уважения, сделал пару небольших глотков, сладковатой и сильно отдающей дрожжами жидкости, вернул почти полную кружку и вышел из кладовой.

Сколько кружек, оставшись один, выпил Генка – осталось неизвестно, сам же он утверждал, что только одну, но зная его патологическую жадность к еде и ко всему сладкому – в это никто не поверил.

Что послужило тому причиной: алкогольное отравление, или просто отравление – трудно сказать, но из Генки «хлестало» по полной. Появившаяся некстати сестра Лариска, сразу набросилась на Генку со словами: «И чего ты урод опять обожрался?».

К приходу родителей, у Генки всё почти нормализовалось, только лицо, и до этого не отличающиеся здоровым румянцем, стало вообще синим.

Лариска сразу сдала братишку, да ещё заявила, что, когда Генку рвало, стоял сильный запах браги.

Раскололи того быстро, причём Генка сразу приплёл Костика, сообщив, что всё это они проделали вместе. Костика не тронули: он не их сын, он намного моложе, а значит в их паре ведомый, и, самое главное: у него твёрдое алиби, – никаких проблем с желудком у Кости не было, что ещё раз подтверждает аксиому, о необходимости умеренности, при употреблении алкогольных напитков.

С Генкой, хотя он всё ещё не совсем оправился от последствий, расправились оперативно: уложили на диван, стащили штаны, и дядя Павел начел спокойно и равномерно обрабатывать задницу своего сына ремнём.

Либеральные взгляды на воспитание детей, исходя из которых ребёнка ни в коем случае нельзя наказывать физически, не пользовались тогда популярностью не только в России, но не были они популярны и на исторической родине дяди Павла в Германии.

Экзекуция проходила слаженно, отработанно и под наблюдением медицинского работника – мать Генки была фельдшером. Во время процедуры она придерживала субтильное тельце сына, по – возможности, в стабильном положении, что позволяло дяде Павлу, со своими навыками кузница, удивительно ровно, полоска к полоске, раскрашивать тощую задницу Генки розовыми следами от ремня, сначала на одной половинке, затем на другой.

Работали они спокойно, без лишних эмоций. Единственно, что портило эту картину сплочённого семейного труда – это тоскливый, надрывный вой Генки.

Сам же Генка потом с Костей поделился, что вот так – неожиданно быть выпоротым, это всё мелочь. Гораздо хуже, когда наказание откладывалось.

Приносил он плохую оценку из школы, родители вместе просматривали дневник и принимали совместное решение: да, заслуживает порки, но пока дел полно – займёмся позже. Люди они были обязательные, и к вопросу воспитания относились серьёзно. Они никогда не забывали и всегда исполняли, найдя свободную минутку, но это могло случиться и через два, а то и через три дня. Все эти дни Генка по-настоящему переживал, – ведь известно: ожидание наказания хуже самого наказания.

Костика же никогда не пороли, и сам, став взрослым, он также ни разу не ударил никого из своих детей, но в тот раз, после распития браги, он с удовольствием наблюдал за наказанием, может быть завороженный чёткостью отработанной процедуры, или, что более верно, возмущённый поступком Генки, который подбил его на взлом кладовки, а потом сразу же и предал.

Надо добавить, что хотя к наказанию Генки, он тогда, в общем-то, отнёсся с одобрением, но с гораздо большим удовольствием Костя понаблюдал бы за такой же экзекуцией над Лариской.