Помоги проекту - поделись книгой:
Так как в комнатах было душно, то все уселись снова на крыльце, где уже не было княгини Иолянты. Старик-ксендз Мальхер стоял поодаль. Это был любимец князя и его жены, набожный, ласковый человек, мирного нрава, очень скромный, как говорили тогда — благословенный.
Пшемко подошел к нему и поцеловал ему руку, согласно обычаю, а старик, тронутый, благословил юношу.
Князь Болеслав, вспомнив свое горе, стал жаловаться на лихорадку.
— Если б хоть это зло пристало попозже! — воскликнул он. — Мне необходимо идти в поход на этих проклятых разбойников, на Санток, на Стшельце… а вот никуда не гожусь! Еще пока трясет, ничего — не обратил бы внимания, но как начнется жар да голову ломит — тут человек не владеет собой.
Пшемко посмотрел на своего воеводу, перемигнулись.
— Дорогой дядя, — сказал он, — если б это было не грешно и не так скверно, я бы сказал, что радуюсь этой болезни. Лихорадка пройдет, а теперь она может исходатайствовать у вас разрешение отправиться мне на Санток вместо вас.
Князь Болеслав вскинул руки вверх.
— Не разрешу, — воскликнул, — не разрешу! С этими разбойниками не твое дело возиться; в первый поход я сам тебя поведу.
Пшемко, огорченный, повернулся к воеводе.
— Говорите же вы, поддержите меня! Воевода шагнул вперед.
— Милостивый князь, — сказал он, — нашему молодому князю пора бы попробовать помериться силами с врагом, и нам трудно его удерживать: так и рвется в бой.
— Да еще рано ему, рано, — хладнокровно возразил князь Болеслав. — Когда придет время, позвольте судить мне. Он у нас один.
И подошел обнять Пшемка.
— Дядя, милый! Пусти меня! Пусти! Вернемся в сохранности! Пшедпелк будет моим кумом в этом крещении кровью. Это муж опытный…
— Не спорю, — воскликнул князь, — но и я кум не хуже! Воевода опустил голову и отошел назад.
— Да ведь я и сам хотел повести тебя, если б не эта противная лихорадка! — говорил старик. — Эх! Поймала ж она меня! Вовремя, нечего сказать! Пока что — саксонцы и бранденбуржцы окапываются, вбивают столбы, строят замки, усиливаются. Дать им тут укрепиться, так потом еле выкуришь. Пользуются передышкой, а тут весна, а тут пастбища, тут и отдохнувшая дружина!
— Так махните лишь рукой! Разрешите, ради Бога! Мы с воеводой завтра же двинемся!
В этот момент вошел Ян Янко, калишский каштелян, доверенное лицо князя и его товарищ и друг; тоже немолодой, но крепкий сухой мужчина с загорелым лицом в морщинах, с уже поредевшими волосами, широкой грудью и короткими ногами, выгнутыми от верховой езды.
Одет был попросту, по-домашнему, как и князь, и поэтому, вероятно, косо посматривал на расфранченных придворных молодого князя.
— Вот вовремя явился, — повернулся к нему Болеслав. — Ты, старый друг, помоги! Смотри, вот этот молокосос рвется из рук. Слыхал? Хочется ему под Санток!
Янко сосредоточенно взглянул на Пшемка и на воеводу, но вместо того чтобы поддержать хозяина, повел плечами.
— Ну что ж, — проворчал, — ваша милость с лихорадкой остались бы дома, а мы с молодым князем и с воеводой отправились бы попугать саксонцев. Почему бы и нет?
— Так и ты, негодный изменник, против меня? — засмеялся озадаченный князь.
Каштелян поклонился.
— Простите, ваша милость, старый слуга полагает, что это вышло бы недурно.
— Без меня устроить все! — добавил князь.
— С вашей милостью было бы нам лучше, — ответил откровенно друг, — это верно! Но если вы, князь, поедете больным, а нам придется вас охранять в походе, то германцы нас побьют!
Князь Болеслав осмотрелся кругом, а воевода Познанский прибавил:
— Нашему барину, дай Бог ему здоровье, пора ведь попробовать боя. А мы-то вдвоем с каштеляном зачем? Убережем его пуще глаза, каждый из нас за него отдал бы оба глаза!
— Дядя, — вмешался и Пшемко, подходя к нему и весело улыбаясь, — ведь ты был мне всегда отцом, будь же и теперь ласков! У меня все внутри горит, так тянет ринуться в бой!
— В этот первый раз я и хотел быть с тобой, — печально промолвил дядя, — а ты уходишь от меня! Ведь мне следует подать тебе твой рыцарский пояс, когда я тебя воспитывал и заботился о тебе. Ты же, неблагодарный, торопишься и от меня отказываешься.
Пшемко даже стал перед ним на колени и сложил руки.
Старик, озабоченный, придвинулся и молча прижал его к себе. Не отвечал пока ничего. Дело юного князя, казалось, было выиграно, но решительное слово еще не прозвучало.
Воевода и каштелян стояли молча, посматривая на князя, в раздумье как бы смахнувшего слезу.
— Но ведь ты у меня один! — медленно и нежно сказал он. — Боюсь за тебя. Рядом со мной было бы тебе безопаснее!
— Мы ведь тоже не упустим его из виду! — вскричал сердечно Янко. — Вашей милости нужен отдых. Болезнь, когда предстоит поход, когда надо спать в поле под росой, а обогреться негде, да еще вспотеть, устать… нет ничего хуже! С лихорадкой воевать нельзя, а воевать надо. Пусть молодой барин попробует!
— Пускай попробует, — замолвил словечко и воевода Познанский.
Остальные, стоя поодаль, тоже стали говорить, упрашивая князя. Болеслав колебался, встал и еще раз обнял юношу.
— Да, — говорил, — ведь я на твоей голове основываю все свои расчеты на будущее! Манит меня на ней нечто больше, чем княжеская шапка. Кто знает? Быть может, возродится корона?
Пшемко покраснел, его глаза засверкали; но Болеслав вдруг умолк, опустил глаза долу и стал печальным.
— Божья воля! Божья воля! — тихо прошептал он. — Пусть будет так, как он хочет и как вы настаиваете, но только берегите его! Берегите!
Пшемко стал на колени и тотчас же вскочил, подняв руку вверх и повернувшись к своей дружине.
— Воевода! Каштелян! — крикнул громко, радостным и победоносным голосом. — На Санток! На Санток!.. Хотя бы и сегодня!
II
Несколько дней спустя князь Болеслав сидел опять один со своей лихорадкой и стариком-ксендзом Мальхером в калишском замке, в это время шире, чем обыкновенно весной, окруженном весенними водами Просны.
Пшемко с воеводой и каштеляном в качестве опекунов отправился в поход на Санток. Дяде было о чем заботиться. Этот юноша был его мечтой, надеждой, будущим. Болеслав мысленно строил на нем будущее возрождение страны. Хотелось ему, чтоб юноша стал умным, набожным, мужественным и воздержанным человеком, чтоб он сумел снискать у людей любовь и уважение.
Князь был очень озабочен его воспитанием — в смысле той эпохи, — окружая Пшемка лучшими и способнейшими мужами. Ксендз-канцлер Тылон был его учителем, воевода Пшедпелк руководил его рыцарскими упражнениями и учил обязанностям князя. Оба мужа все время были около него и воспитывали в духе надежд дяди. Часто и сам Болеслав призывал его к себе и занимался с ним, но, чувствуя свою мягкость, долго его не удерживал. Слишком он его любил и поэтому на многое глядел сквозь пальцы.
В таких условиях Погробовец вырос стройным юношей, во всех отношениях безупречным, разве только, что в нем уже поигрывала кровь Пястов, кровь, которую у иных представителей рода еле успокаивали самые набожные женщины той эпохи.
Манили его красивые личики и манили настолько, что, хотя воспитатели не были слишком строгими, а Тылон смотрел сквозь пальцы, всех их, однако, беспокоила это раннее возмужание.
Духовенство собиралось его женить несмотря на шестнадцатилетний возраст. Воевода тоже был согласен с ними.
Но женитьба влекла за собой личную независимость, а князь Болеслав, не завидуя власти племянника и охотно соглашаясь отдать ему опекаемое, все-таки боялся, чтобы юный князь в пылу увлечения не испортил с таким трудом налаженных дел.
Теперь, раз Пшемка отпустили в поход, приходилось мириться с неизбежным, то есть женить его и дать ему власть.
Опекун больше думал об этом, чем о лихорадке.
— Батюшка Мальхер, — говорил он старику, — ты такой хороший советник, скажи же мне, что делать с нашим Пшемком? Вот он отправился в поход, да сохранит его Господь! Воевода и каштелян поручились головами, что от него не отступят ни на шаг. Юность всегда порывиста. Бог даст, вернется, — надо будет отпустить его на волю.
Ксендз Мальхер начал тихим голосом:
— Так и следует. Ваша милость, именно сейчас, при жизни, отпустите ему удила, а вы увидите, как он этим воспользуется. Это лучшее средство. Слишком зарвется — тогда его остановите. Если бы впоследствии ему предоставили сразу власть, без предварительного опыта, мог бы он слишком расшалиться.
— Что верно, то верно, — сказал Болеслав. — Я бы охотно помогал ему и следил за ним. Воевода сообщает, что он очень уже заглядывается на женщин, так что надо его женить.
Ксендз одобрил сказанное.
— Молод он, верно, — прибавил, — ну да согласно совету святого Павла лучше жениться, чем изводиться.
— Опять-таки выбрать жену — не простое дело, — вздыхал старый князь. — Есть сотни германских девушек, и их дали бы нам с удовольствием, но когда я гляжу на Силезию и на другие наши земли, которые заполонили немцы вслед за германскими принцессами, то отказываюсь от немки. Русской тоже не хочу, слишком гордые они и самовластные… Дальше искать трудно.
Вздыхал тяжело бедный опекун.
— Лишь бы только была набожная женщина, — добавил ксендз.
— Таких, как моя, мало на свете, — ответил Болеслав, — а святых, как Ядвига, Саломея и Кинга, Пшемку не надо, так как он должен иметь наследников. Простому смертному легко жениться, лишь бы девушка пришлась по душе, а вот властителю больших поместий надо со всем считаться.
Ксендз Мальхер внимательно слушал, но молчал, не желая вмешиваться в политику.
— Я бы просватал ему одну из моих дочерей, — говорил Болеслав, — хотя это и близкое родство, да вот возраст не подходит, и расчет скверный! Калиш он все равно возьмет после моей смерти; ему нужна другая жена, которая либо принесла бы с собой в приданое землю, либо надежду наследства.
И, попивая горькую настойку, старик плевался и вздыхал.
— Сколько возни, батюшка, с этим моим приемным сыном! Больше, чем с собственными детьми. Нужна ему теперь поскорее жена, чтобы девки не забрали над ним власти, что не приведи Господь. Какой-нибудь год еще можно ему протянуть, а там надо прикрепить к дому, чтобы у помещиков не отбивал жен или не искал монахинь, как Мествин, и Бога не гневил.
Встал князь и начал прогуливаться. Едва ушли в поход на Санток, как уже князь стал беспокоиться. С нетерпением ожидал известий.
— Эти саксонцы, — говорил он, подходя к ксендзу, — бешено дерутся. Идти на них впервые, так и нарваться нетрудно. Эх, нехорошо я сделал, что отпустил Пшемка; уж лучше было идти на Литву; да где тут удержать такого!
— Бог милостив! — утешал ксендз.
Так прошел день, другой, третий; беспокойство росло, Болеслав уже сердился, что ни Янко, ни Пшедпелк ничего не сообщали, а между тем он им велел держать наготове курьеров.
Это упорное молчание наводило на печальные размышления.
— Кто знает, — говорил спустя дня два Болеслав, — эти прохвосты саксонцы хитрая штука, они могли разузнать заранее о походе и устроить засаду!
Старик-ксендз и княгиня Иолянта напрасно старались его успокоить. Слова не помогали. Князь собирался уже послать гонцов за подкреплениями; до такой степени его мучило отсутствие известий.
Более рассудительный ксендз Мальхер точно рассчитал, что при самой большой скорости никакая весть не могла еще прийти. Но и это соображение не помогло.
Дядя постоянно упрекал себя, что так неосторожно отпустил юношу.
— Он ведь готов и воеводу, и каштеляна подговорить к какой-нибудь безрассудной выходке, — жаловался он. — Этот Санток всегда нам приносил несчастье. Брали мы его, брали и не могли взять, а сколько нашей крови пролилось!
Но вот на четвертый день прискакал гонец от воеводы Познанского с приветом и известием, что неприятеля нигде не встретили, так как он попрятался по замкам и крепостям. Поэтому они вторглись в Сантоцкую область, разоряя ее, но драться было не с кем, и юный вояка жаловался…
Саксонцы заблаговременно сообразили, что не смогут противиться соединенным отрядам Болеслава Калишского, Земомысла Куявского, тоже приславшего помощь, и Пшемка Познанского, а потому попрятались по крепостям в ожидании, когда минует буря.
Юный князь, не имея возможности проявить свое мужество, был в отчаянии. Болеслав, узнав об этом, отправил гонца обратно, кратко приказав:
— Не хочет Бранденбуржец драться, так сжечь ему весь край! Выкурить его из ямы!
По получении известий старик вздохнул полной грудью, не так уж опасаясь за жизнь любимого племянника. Это уже была охота и грабеж, а не война! Юноше опасность не грозила.
Пока длился весенний поход, все время приходили вести одни и те же, что сантоцкие земли разоряются и добыча громадная. Это было необходимое возмездие, но не бой, которого так опасался старик. Но пока кончалась экспедиция, лихорадка князя Болеслава миновала; как только настали дни потеплее, старик почувствовал себя вполне бодрым, тем более, что уже не беспокоился о племяннике.
Прошло несколько недель, и вот в Калише появились первые отряды со стадами и пленными. Возвращалось победное воинство.
Воевода Познанский с частью своей добычи отправился прямо домой; так же поступили и куявские войска. Пшемко и каштелян вернулись как-то вечером в Калишский замок.
У ворот стоял князь Болеслав, поджидая любимца. Тот спрыгнул с коня, радостно здороваясь.
— Слава Богу! Цел вернулся! Победитель! — встретил его старик, улыбаясь и радуясь. — Слава Богу!
— А мне стыдно — такая победа! — возразил Пшемко. — И воевать-то пришлось нам со стариками и бабами… Да жечь и разрушать! Добычи много, а удовольствия никакого. Если б не удалось уговорить воеводу идти на Сольдын, так бы я и не увидел солдат.
У Пшемко горело лицо.
— О! У Сольдына была работа! — продолжал он. — Крепостца, правда, неважная, но надо сознаться, что гарнизон геройски защищался. Надо было видеть и наших, как они взбирались на стены, потому что иначе как по лестницам, к ним было не добраться… Многие попадали, многих убили, но все-таки мы их осилили, ворвались в город и разрушили его начисто.
Тут Пшемко повернулся, чтобы показать дяде немецких пленных вместе с их командиром, но Болеслав, не интересуясь этим зрелищем, поскорее повел воспитанника в дом, чтобы поговорить с ним.
Здесь, усадив Пшемка около себя, сам страстно любящий войну, стал задавать ему вопросы, стараясь в то же время определить, что у юноши на душе.
Первая охота, первый поход, первая любовь — все это опьяняет молодежь. Пшемко тоже казался опьяневшим от похода. Все показалось ему в особом свете, все — прекрасным, слова так и лились из уст.
Дядя слушал с улыбкой.
Гораздо более хладнокровный каштелян Калиша стоял, поддакивал, но восторга не проявлял. Для него этот поход огнем и мечом на вражеский край был так обычен, что и говорить не стоило… Он сам столько раз уже прошел со своей дружиной сантоцкую область и все пограничье Бранденбургской мархии.
Пшемко с гордостью указывал на следы ударов, нанесенных ему при взятии Сольдына. Эти следы остались лишь на броне, тогда как он предпочел бы тяжелую кровавую рану… Но что поделаешь! Не повезло!
Вечером за столом только и было разговору, что о победоносном походе, о действиях познанских и куявских отрядов, о добыче.
Даже такой не жадный вождь, как Болеслав, и тот жаждал добычи, так как она ослабляла и разоряла противника.
Князь хотел было задержать Пшемка ради отдыха, но тот рвался настойчиво к себе. Еле день пробыл у дяди.
Никогда еще юноша не был таким взволнованным, одновременно и счастливым, и беспокойным. Князь думал, что это результат первого рыцарского похода.
Поделиться книгой: