Помоги проекту - поделись книгой:
…Мощеная городская дорога, закончившись, оборвалась и экипаж, мягко прошуршав по подсохшей земле, покатил по бездорожью.
Немного похрустев начавшей уже жухнуть травой, резко остановился — дальше хода ему не было.
— К самым воротам не проеду, — крикнул возчик, остановив лошадей — Травища, льерды! За колеса цепляет, оси поломаю. Дальше только пехом, уж простите покорно…
Кортрен развел руками:
— Поместье заброшено много лет, льерд Ланнфель. Дорога, понятно, заросла напрочь.
— Ладно, не страшно, — распахнув дверцу, вольник спрыгнул в больно охлестнувшую его высокую, жесткую траву — Сойдет и так.
Сразу же, прокладывая путь себе и поверенному, тяжело зашагал, давя подошвами сапог зрелые стебли мятки, размахивая руками так, как если бы ему вздумалось поплавать в густом киселе.
То, что угодья брошены после смерти отца, погибшего в пожаре, Ланнфель знал из писем пары приятелей и поверенного Кортрена. Само собой, какого — то комфорта парень не ждал здесь, но всё же очень образно представлял себе масштабы разрушений.
Родовое гнездо, о котором столько говорилось, на поверку оказалось громадным, нелепым строением, обшарпанным и жутким. Распахнув черные окна — глаза, ошарашенно дом смотрел в сад, который, сжав ему глотку ветвистой, грубой, колючковатой пятерней, беззвучно хохотал, забавляясь видом противника, широко раскрывшего рот — рассохшуюся дверь в надежде ухватить немного воздуха, дабы не издохнуть раньше времени вовсе.
Антураж тоски и запустения дополняли покосившиеся, оржавленные ворота, почти до половины ушедшие в землю. Видимо, это и удерживало их от окончательного падения.
— Счастья привалило, — ядовито проворчал преемник, опершись плечом на опасно дрогнувшую изгородь. Та тут же затряслась и заплакала, ровно благовоспитанная девица от хамского, грязного прикосновения наглого ухажера — По уму надо бы сжечь всё к… Сжечь! А землю продать. Хотя кому сдался этот нужник? Да ещё теперь, в кризис, когда и черноземные угодья стоят как кусок лепешки! Или всё же попробовать заново отстроить? На что только…
Это бухтение в пустоту не несло в себе ни смысла, ни цели.
И всё от того, что ещё только прибыв сюда, счастливец совершенно точно знал, каким образом он будет возрождать и поместье это, и сдувшееся осенним грибом — трухляком семейное имя.
Та юная, пухлогубая, заносчивая дурочка, прочимая в здешние хозяйки, вполне подойдет на роль спасительницы плесневелых развалин и ошметков репутации Дома Ланнфель.
Ну, а если не подойдёт…
— Подтащим! — хмыкнул наследник — За шкирку.
Именно подтащит.
Не только эту пепельную змею, а и папашу её, и весь Грантальский Круг, если это понадобится. Что хочет и как хочет подтащит, а только вернет тот Дом, который помнил из детства и юности. Тот Дом, который когда — то пришлось покинуть ради Военной Академии.
И вот же гадство… Почему — то теперь, только теперь отлично понимал Диньер, что не случись той глупости, из за которой пришлось застрять на двенадцать лет в Призонском Каземате, не было бы теперь ничего…
Ни этого запустения. Ни зарослей мятки и лисьего хвоста, терзающих теперь обгоревшие, серые от промозглых ветров, снегов и дождей, но всё же устоявшие ровно стены. Да может, и пожара того не было бы… Кто знает?
И серебряной пыли не было бы. И шелкового, высокоскулого личика, жгущего разум и тело! И всего, всего вообще…
— Отец погиб в пожаре? — глухо спросил вольник, зачем — то уточняя уже известный ему факт — Ведь так?
Поверенный, стоявший чуть позади, подтвердил:
— Ведь я писал вам, льерд, об этом. Пожар начался ночью. Одни Боги знают отчего только… Может, причиной был неисправный светильник. Может, свеча. А может, и тлеющая трубка с табаком. Льерд Ланнфель — Старший попросту не проснулся, наглотавшись дыма. Если бы дом не пустовал уже тогда, то возможно, ваш батюшка был бы жив. Однако все слуги к тому времени уже покинули его, не дождавшись выплаты жалования. Растормошить хозяина оказалось просто некому. Издалека зарево увидели местные крестьяне, они и поспешили на помощь… Вы же знаете всё это. Могилу отца, если пожелаете, можете навестить позже. Похоронен он достойно, на средства льерда Бильера. Упокоен согласно обряду, в хорошем месте, на деревенском кладбище. Только, если отправитесь туда, упаси вас Боги слушать глупые россказни неотесанных мужиков, льерд Ланнфель!
Вольник напрягся.
Отлепившись, наконец, от изгороди, нахмурил брови. Да, о его крепко пьющем все последние годы папаше и о нём самом могли ходить сплетни, Диньер это отлично понимал!
Однако же, пусть покойный Глава Рода Ланнфель всего лишь жалкий пропивоха, а он сам, Диньер — бывший казематник без роду и племени, тем не менее стоит выдрать особо трепливым сплетникам их гадкие языки, да и позасовывать в поганые глотки, поглубже!
— Не им судить, — рыкнул вольник, одновременно присвистнув сквозь зубы — Сами гадят не цветочками, а всё же обычным дерьмищем.
— Они и не судят, — запротестовал поверенный — Вы превратно всё поняли, любезный льерд… Наоборот, мужички искренне жалеют погибшего, спокойного ему сна! Просто слухи, да страшные байки, как часто бывает в подобных случаях.
Спохватившись, что, вероятно, говорит уже лишнее, Кортрен было замолчал.
Но потом, поддавшись тяжелому, вопросительному взгляду изумрудных глаз наследника, тяжело вздохнув, продолжил:
— Ну, говорят разное… Вроде как отца вашего иногда видно в окнах второго этажа, если поздно ночью пройти мимо этих мест. Как будто стоит он, в руках сжимает канделябр и смотрит на дорогу. На то место, где она была раньше, за воротами. Иногда слышат, как рыдает здесь кто — то. Словом, обычные страшные рассказы для впечатлительных женщин и детишек. Льерд Бильер не любитель таких сказок, пару раз даже секли особенно искусных врунов по его приказу, но всё же время от времени идут шепотки! Всем рты не завяжешь, сами понимаете. Не смотрите так. Не берите в голову. Глупости это. Ваш папаша магом либо заклинателем не был, с чего ему бродить после кончины? Ясно, что мужичье дрянь плетет. Я вообще, к чему это начал… Вы, если всё же решите здесь строиться, в деревню нанимать работников не ходите. Эти олухи не пойдут сюда из страха, который сами себе и напридумывали. Из Призона придется везти артель, да… Это, разумеется, выйдет дороже, хотя как сказать! Сейчас везде упадок, может и найдутся работники за умеренную плату? На всё воля Богов, может, вам и повезет…
Странно сказать, но после этой торопливой тирады Ланнфель почувствовал себя намного легче!
Россказни и страшилки о неупокоенном духе… Всего — то! Ожидая разной грязи и насмешек, Диньер освобожденно выдохнул.
— В самом деле, дрянь, — пробормотал, отвернувшись от ожидающе глядящих на него черных провалов, совершенно не страшных в дневном свете — Ладно, Кортрен. Едем к Бильеру.
…На сей раз дорога оказалась недолгой, до поместья будущих родственников отсюда было рукой подать. «На два удара кнутом», как говорится.
Маленьким пирожным, которое смогло немного подсластить горькое пойло прошлого и хоть чуть подтопить застрявшие в горле вольника острые льдинки, явился необычайно теплый для осени, только что расцветший день.
И сияющие под светом новенькие ворота аккуратного поместья Бильер, широко распахнутые двумя приветливыми стражниками.
И, не ускользнувший от зоркого глаза сидельца тоненький, почти девчоночий силуэт, прячущийся за приоткрытой шторой в окне первого этажа.
И несколько облачков сверкающей, серебряной пыли, ссыпавшейся с ближайшего, красиво остриженного куста борнизонки с уже начавшими увядать, но всё еще сочными и крепкими, округлыми, бело — зелеными листьями…
Глава 3
Едва оказавшись в небольшом холле особняка Бильер, Дюн Кортрен тут же, перепоручив Ланнфеля молодому слуге, встретившему их у входа, проворно укатился самолично уведомить хозяина о прибытии.
Сбросив на руки служке тяжелый плащ, ещё пахнувший новизной и отлично выделанной кожей, вольник огляделся по сторонам.
Судя по размерам парадной комнаты, дом Бильера впечатления громадины не производил.
Однако, пахнувший хорошим деревом, добротностью и дорогой краской, отстроен казался ладно и хорошо. Мебели во входном коридоре было немного. В глаза бросились пара бордовых диванов, обтянутых грубым бархатом, несколько ровно, словно по линейке выставленных гнутоногих стульев, да громоздкие, уродливые напольные часы в углу…
Кажется, в поместье Ланнфель были такие же, только чуть меньше? Или нет? Ну да, всё же меньше.
Вольник прикрыл глаза, слегка качнулся и заложил руки за спину.
Часы отца были меньше. Точно меньше! Ниже и приземистей. Корпус их, со временем обшарпавшись, растерял блеск, покрывшись вязью мелких трещин, царапин и сколов. Сеточки повреждений напоминали паучьи лапки маленькому Диньеру, завораживая и одновременно пугая мальчика. Иногда ему казалось даже, что странные картинки вот — вот оживут, пауки разбегутся, покинув выпуклые, деревянные бока часового корпуса, освобождая скрытую под ними новую, хорошо проморенную грандской смолой поверхность.
ТЕ часы были меньше, проще и дешевле.
Кроме того, они часто останавливались, скрипели и путали время, показывая час раньше, либо час позже. Причём, начиная внезапно бежать, принимались задыхаться подобно суматошному, везде опаздывающему человеку, вдруг внезапно замирали, стараясь привести в порядок дыхание и сердце, бьющееся где — то в висках…
«Интересно, — мысли наследника потекли жидким киселем, кончики пальцев отчего — то онемели, а горло принялось отчаянно чесаться — Когда горел дом, часы ещё были там? Или же папашка пропил их много раньше до всего этого?»
И, если они были там, то как они горели? Остановились? Или же наоборот, принялись наращивать ход, отчаянно пытаясь «надышаться» перед смертью?
«Тьфу, пропасть, — мысленно сплюнул Ланнфель — Лезет в башку разная дрянь! Вот же, тоже мне беда, часы сгорели. Сгорели и сгорели, мать их так. В Каземате и не думалось о таком. Видно, визит в родные места попросту бередит ум подобным, совершенно идиотским образом…»
Желая отмахнуться от мыслей о часах, мертвом папаше, заросшем быльем и дерьмом унаследованном имении, серебрянопыльном образе будущей супруги и прочей дряни, вольник задрал голову, собираясь разглядывать потолок.
— Не угодно ли льерду угоститься кофе? — вкрадчиво поинтересовался вернувшийся, уже знакомый служка — Кофе? Горячий чай? А может быть, прохладный отвар? Настой на винных листьях?
Упомянутый настой, прочищающий разум, известный как «шипучка» или «ледяная дева» пришелся бы теперь как нельзя кстати!
Сколько будут трепать языками Кортрен и Бильер, прежде чем позовут льерда Ланнфеля пред свои очи ясные — неизвестно, а вот немного остудить голову перед беседой необходимо. Пара глотков «девы» — ум станет холодным, а ненужные воспоминания перестанут жевать мозги.
— Угодно, — кивнул вольник, и лакей жестом пригласил его проследовать по широкому коридору вперед.
Гостевая комнатка, где Диньеру предлагалось прийти в себя, ожидая аудиенции, приняла гостя тепло и радушно.
Встретив его веселым треском камина и мягким полусветом окна, завешенного плотной шторой, уговорила таки передохнУть.
Тут же прибежавшая вертлявая горничная проворно составила на столик бокалы, глиняную бутыль с «шипучкой» и маленькие, расписанные серебром блюдца с какой — то фруктово — сахарной дребеденью.
— Прошу, пожалуйста, — выдохнула прислуга, собрав колечком пухлые, чуть подкрашенные губы — Прошу, прошу…
Суетящаяся девушка оказалась не слишком стройной, а всё же симпатичной. Точными, отработанными движениями маленьких, чистеньких рук расставляя посуду, всё время тарахтя своё «прошу, прошу…» она даже слегка развеселила и завела наследника.
Наблюдая теперь за ней насмешливыми щелками изумрудных глаз, слегка оскалясь, он облизнулся незаметно даже для себя.
Проклятые сгоревшие (или всё же не сгоревшие…) часы, заросли мятки и серые, обветшалые, каменные стены разрушенного поместья исчезли из мыслей. Их место заняли быстрые, похабненькие фантазии о том, что не будь он сейчас в гостях, так и задрал бы девке темный форменный подол, да и оттавосил как следует горячую, мокрую, тесноватую впадинку! А может, устроился бы между пухлых, бархатистых грудей, или вогнал бы поднывающее древко в подмазанный цветочной краской, улыбающийся рот, трогательно вежливый и мягкий, ровно дорогой плюш. Да… Так бы и было… И это свое «прошу, прошу» прислужка бормотала бы уже по другому поводу, закатив глаза и ожесточенно вертя задом!
— А ты ничего, — не удержавшись, всё же гмыкнул, оглаживая взглядом зрелые, вполне женские бедра — Хорошенькая…
Брякнув о стол заледеневшую боками бутыль, прислуга хихикнула в ответ:
— Ой, да ладно вам, льерд! Ну вас совсем…
Тут же, густо покраснев и придавив ладонью гадкий смешок, выбежала из комнаты, неплотно прикрыв за собою дверь.
«Шлюха, — мысленно подытожил Диньер, делая здоровенный глоток „шипучки“, великолепной, кстати, на вкус — Это и хорошо. Если что, будет куда присунуть.»
Ледяной напиток и горничная помогли немного.
Однако же медальон, припрятанный теперь в нагрудный карман, всё же слегка жег, манил, предлагал заглянуть внутрь…
Возможно, льерд Ланнфель так и сделал бы, поддавшись искушению, однако малодушное это желание внезапно перебили глухие голоса, донесшиеся, как казалось, из за стены.
Разговор, возможно шедший давно, не был услышан вольником ранее. Сейчас же, благодаря тишине, воцарившейся с уходом прислуги, приоткрытой двери и чуткому, природному слуху сидельца, они и проявились.
«Похоже, в соседней комнате ведут беседу, — подумал Диньер, переворачивая медную чашку дном вверх — Стены здесь деревянные и, скорее всего тонкие, так что…»
Плотно прижав горло чашки к обитой шелком стене, вольник прижался ухом к её дну, тут же услышав почти четко слова Кортрена:
— …на него… действует отвратительно! Его ничего не берёт!..плохо, льерд Бильер! Я так и не понял… в чём, собственно, дело…
Грязно ругнувшись вполголоса, Ланнфель поднялся осторожно, стараясь не скрипеть ни полами, ни мебелью, ни даже собственными костями.
У него это вышло неплохо. Дала о себе знать наука быть «тише, чем мышь бздит!», отлично усвоенная от старших товарищей по Призонскому Каземату.
Но, только бывший узник собрался слиться со стеной и импровизированным подслушивающим устройством воедино, теплую полутьму гостевой взорвали свет и невесомый аромат подсушенных осенних яблок.
— Льерд Ланнфель, я полагаю? — вопрошающий девичий голос был переливчат, как летний ручей и одновременно резок, а тон немного нервен — Так вы и есть тот самый погорелец? Проходимец, которого прочат мне в мужья? Вы и есть Ланнфель? Да?
Глава 4
Вольник поперхнулся, будто обладательница мелодичного голоса и нервного тона застала его врасплох за чем — то стыдным.
Это показалось странным даже самому Ланнфелю. Ведь, если сказать по совести, застань она его за кражей… ммм… Ну скажем серебряных ложек, тяжелой портьеры или каминных щипцов, поскольку красть здесь, в гостевой было больше нечего, сидельца, только что отбывшего суровое наказание за гораздо более тяжелый проступок, мало б то взволновало.
Даже шарахай он здесь ту самую хорошенькую пухляшку — прислугу, и то бы только пожал плечами: а что такого? Он, Диньер, пока ещё свободен и никому, и ничем не обязан, так — то. А посему, может положить пару ложек в карман купленных на деньги Бильера штанов, или шпилить местную давалку, или…
Или же стоять столбом.
Да — да. Именно вот так, как сейчас. С трудом распрямившись во весь свой могучий рост. Кашляя, всё ещё сжимая в руках медную чашку, которой так и не суждено было помочь гостю в претворении в жизнь подленького замысла — подслушивания тех разговоров, которые его ушей вообще не касались.
О Боги… Каким же он выглядел, наверняка, глупцом! А вот она…
Она оказалась гораздо красивее, чем на той мазне, которая хранилась теперь глубоко в складках кармана рубахи, как раз между измятым носовым платком и парой злоток, неосторожно вымоченных в вине и теперь слипшихся между собой. И так как шелковый образ намертво впечатался в память, Диньеру оказалось нетрудным догадаться, что это и была именно она. Эмелина…
Роста дочь Бильера оказалась небольшого. Не совсем коротышка, каких Диньер не выносил ещё похлеще толстух, но и не дылда колокольная, что было также для него нежелательно.
Средний рост невесты сразу привлек потенциального жениха. Да также и многое прочее его привлекло…
Нежное, даже какое — то немного детское, лицо. Высокие, мягко очерченные скулы. Пухлый рот, теперь сжатый плотно, до бледности и зло побелевших губ. Недобро суженные глаза неясного, странного, не угаданного в пыльном полумраке комнаты, цвета. Стройная, точеная фигурка без противной худобы и болезненности, которую красиво облегало платье совершенно простого кроя.
Платьице, кстати, позабавило больше всего!
Надо же, такой красотке гораздо больше подошло бы щеголять в дорогих мехах и прочей модной дряни, чем в этом домашнем наряде синих оттенков с разбежавшимися по лифу и подолу мелкими цветочками, белыми и голубыми.
Хотя все эти тонкости не заметил наш вольник, больно оно ему было надо!
Отметив взглядом милый сердцу рост, хорошенькое личико, маленькие, аппетитные грудки, злые, кошачьи глаза и пепельные волосы, собранные в идиотский «хвост», мгновенно отбросил всё ненужное (например, «прислужничье» платье). Сложив картинку только из заинтересовавших его деталей, остался вполне доволен.
— Ну так и чего молчите? — нетерпеливо тренькнула голоском наследница Бильерова богатства — Чего кашляете? Боги мои… Кроме того, что вы нищий, так, по всей вероятности, ещё и больной! А в чашку чего вцепились? Умыкнуть решили? Так вот. Я вам не позволю присвоить папенькин сервиз. Даже и не мечтайте отсюда чего слямзить, льерд Приезжий! Тут до последней ложки всё посчитано. Ясно вам? Руки бы рубить за воровство…
Разозленный этой трескотней и последним замечанием вольник стукнул дном чашки о деревянную поверхность стола:
— Язык бы прежде отрубить тебе. В ушах звенит. Эмелина Бильер, как я понимаю? Здороваться надо, уважаемая льерда, когда входишь в комнату. И представляться. Не учили этому? Отлично. Значит, придется мне тебя окорачивать, раз у Бильера злоток не хватило сделать из простушки приличную особу. И да. Я — льерд Ланнфель. Твой будущий супруг.
Девушка насупилась и протестующе выдохнула:
Поделиться книгой: