Помоги проекту - поделись книгой:
Дина поднесла плошку, и Ирина мелками глотками выпила чудный, вкусный куриный бульон, подождала немного, подышала и попросила отвар. Но его одолеть не смогла — глаза стали закрываться.
— Я посплю. Ты не уйдешь, Дина?
— Нет, нет, милая, я здесь, с тобой буду. Я тоже подремлю рядом. Отдохнуть надо. Спи, ласточка, спи! Теперь все будет хорошо. Хвала небесам! — сказала женщина, умостилась в ногах подопечной, прислонившись к стене, и задула свечу. Темнота. Ирина так и уснула полусидя, успев едва подумать: «Это ж надо — девушка…»
***
Проснулась Ирина Михайловна от желания посетить туалет, открыла глаза и … Вспомнила! Она же куда-то в кого-то перенеслась! Точно! Арина!
Додумать не смогла: зов природы оказался сильнее разума. Ирина кое-как сползла с топчана (ну не кровать это!), выпрямилась и направилась к стене, у которой (не ошиблась!) на полу стояла посудина с крышкой, судя по запаху, явно предназначенная для того, что Ирине сейчас крайне необходимо. Решив первоочередную в этой реальности проблему, Ирина вернулась к лежанке и плюхнулась на неё. Слабость имела место быть.
Огляделась: ночные впечатления, в основном, были верны. Каморка, грязная, холодная, убогая. Женщина, завалившаяся на лежанке в углу на бок, тихо похрапывала. «Устала, видать, до смерти… Кто она Арине? Кормилица? Нянька? Что, впрочем, может быть «два в одном». А что? Скорее всего, это так и есть,» — подумала Ирина и решила получше рассмотреть единственного человека, с которым, судя по всему, ей придется разделить в этой новой жизни многое.
«Странно, но я ведь не удивляюсь тому, что испытываю сейчас. Я спокойна как удав. Почему, интересно? Еще не осознала масштаб бедствия? Или это эффект переноса действует, а потом накроет? Или я в душе к чему-то подобному и стремилась — вторая жизнь? Потому мне нормально? Да я, вообще-то, истеричкой и паникершей никогда и не была…А тут перспектива путешествия, новизны, молодость, опять же… Так, ладно, все рефлексии позже. Как себя вести — вот в чем вопрос! Быть или не быть? Как там писали: амнезия наше всё? Смешно, но ничего другого не остается: тело что-то не спешит делиться воспоминаниями о прожитом. Будем решать проблемы по мере их поступления. Дину… Кстати. Как к ней обращаться? Она вроде не возражала, что просто по имени. Или это в состоянии аффекта она не врубилась? На радостях, что девочка очнулась? Лучше, наверное, больше молчать, вопросы задавать по мере надобности, а про беспамятство скажу, авось, прокатит. Должно! Иначе будет сложновато, а не хотелось бы еще больше подводных камней насобирать. Ну-те-с, Дина, что ты зверь невиданный?»
Ирина слегка повернулась к спящей женщине. Полная, но не толстая, в чепце либо старом, либо давно нестиранном, блуза-крестьянка, по горловине и низу рукавов вышивка крестом, юбка широкая в пол, вроде льняное все, только тоже как грязное, ну или краска такая, ближе к коричневому, немаркому.
«О, нижняя юбка есть, по-светлее, похоже на ту, что на мне. На мне? Да, теперь — на мне, Арине. А фамилиё моё? Это не спросишь. А читать-писать я смогу? Дай-то Бог!!! Очень дай! А то пропаду, как швед под Полтавой! Да нет, должны быть и у меня эти, как их? Плюшки попаданские! Мне много не надо: грамоте да счету разуметь, а с остальным — разберусь!»
Осматривать няньку, Ирина продолжила беседу с собой.
«Так, ноги в ботиночках, заношенных. Но не лапти, и то хлеб. Лицо… круглое, славянского типа, чистое, морщин явных нет. Примерно 45–50 лет, хотя кто знает, как тут люди живут. Вон, в 19 веке в России 30ти летние дамы старухами считались. Старуха Ларина… Да и были, наверное, таковыми. В деревнях-то точно. А в целом, она ничего так, отторжения не вызывает. Будем дружить, мне без нее пока никак нельзя».
— Арина, проснулась уже? Как ты? Кушать хочешь? — упомянутая Дина выпрямилась, протерла рукой лицо, стряхивая сон, поправила чепец, встала.
«Высокая нянька, 1.75, не меньше, статная. Не красавица, но заметная. Характер есть, вон как стоит прямо, глаза честные, забота в них и ласка. Вот чувствую, сильная тетка. Сойдемся».
— А есть чего? Принеси. И еще помыться бы. Тяжко телу.
— Ой, милая моя! Конечно! Уж ты так горела, потом потеть начала, рубаху хоть выжимай! Но я боялась трогать тебя, так только обтирала чуток. Воды я нагрею, Миколку попрошу, принесет лохань сюда, пока не начал работать, поесть сама на кухне кашку состряпаю, может, не всю крупу Евлай пропил. А нет, так потихоньку помоешься, переодену да вниз, в людскую, сойдем, а там до старостихи помаленьку доведу, накормит. Душевная она женщина, тебя любит и жалеет завсегда. Может, и баньку натопит, да хоть завтра; у них и переночуем, в сарае сенном, что тут в мешке этом каменном сидеть! Лето ведь, не замерзнем. Пару дней поживем у старостихи, полегчает тебе, вернемся сюда, соберем пожитки и айда! Ты письмо матушкино прочтешь, поймешь, куда ехать, я найму повозку, а то управляющий новый, бают, вот-вот приедет, хоть и указывали, что месяц ждать! Не надо, чтоб он тебя застал здесь, от греха подальше уйти бы! — в волнении закончила речь Дина.
— Хорошо, как скажешь. Я тебя послушаюсь во всем. Я как-то странно себя чувствую, Дина… Как в тумане. Помню плохо, что до болезни было…Вот начну думать, а в голове — шум, и болеть она начинает. Это как?
— Ох, ты ж, девочка! Не волнуйся, все пройдет. Лекарь говорил, что ты можешь не проснуться или можешь умом тронуться от мозгового воспаления, пугал меня до дрожи! Такая горячка у тебя была…А я не верила, день и ночь за тебя молилась, и бог вернул мою ласточку из-за грани! Не спеши, не страшись, все будет хорошо! Посиди-ка, я за водой пойду!
Нянька всхлипнула, потом улыбнулась, погладила Ирину по голове и широкими шагами вышла за дверь.
«Вот и отпала необходимость выдумывать оправдания, оказывается, беспамятство, с легкой руки местного эскулапа, на мозговое воспаление можно списать! Вот и ладненько! Спасибо, мир, неизвестный землянам! И тебе, Арина, спасибо. Пусть душа твоя найдет место лучшее! Я тебя не забуду».
Рассудив так и обретя некое душевное равновесие, Ирина Михайловна сидела на лежанке в ожидании обещанной лохани и воды, на время откинув думы о том, как жить дальше. Просто сидела, вперившись взглядом в оконце, где, даже сквозь серый налет на стекле, становилось все светлее и светлее — день набирал силу. Звуки снаружи доносились слабо, но вроде скрип колес, разговор невнятный, птичье то ли чириканье, то ли трели короткие. Первый день от попадания вступал в свои права.
Глава 8
Через некоторое время за дверью послышались шаги, она распахнулась, и в каморку, пыхтя, ввалился молодой парнишка с большим деревянным продолговатым тазом в руках. Вошел, поставил лохань(?) на пол, выпрямился и буркнул:
— Здорова будь, панна Арина! — после чего низко поклонился и продолжил, — Хорошо, что очнулась, мы тут переживали за тебя…Ну, многие. А уж тетка Дина да старостиха — так те прям извелись…. Ты уж, эта, не пугай их больше-то….
Парень вздохнул, провел по вихрам рукой и продолжил:
— Вот, лохань принес, нянька воду греет, я пойду пока. Ты подожди малость. Вот, яблочко пососи, есть-то тебе его еще рано, а рот освежит. Это ранние, с саду, я его обмыл, не боись! На, а я пойду… — протянул на ладони извлеченное из-за пазухи небольшое зеленое яблочко и выскочил за дверь.
«О, брат, как, — улыбнулась Ирина, держа в руке презент. — Похоже на белый налив. Интересные отношения. Вроде и панибратство, и нет-с уважением он к Арине-то, смущался, но все равно сказал. Значит, есть здесь те, кому девочка небезразлична, это хорошо! Как его звать-то? Микулка? Нет, Миколка? Дворовый? Так вроде? Да и какая разница, потом разберусь в социальной пирамиде. Сейчас бы помыться, чешется все…Господи, а как волосы-то промыть? Или уточнить про баню и уж там — до скрипа?»
Додумать Ирина не успела: вернулся Миколка с двумя деревянными же ведрами воды, от которой шел пар — горячая. Одно сразу вылил в лохань и сказал:
— Это… Счас еще поднесу, и тетка Дина следом идет, еды вроде сготовила втихую, и одежу чистую достала. Яблоко-то как?
Ирина надкусила фрукт и начала сосать, не жуя — сочное.
— Спасибо, Микола!
— Да ладно, на пользу! Я-за водой!
Парень заулыбался во весь рот, почесал в затылке и опять умчался. Подросток, лет 16-ти, ровесник Арине, наверное, худощавый, но не тощий, высокий и плечи широкие. Мужик будет видный: шатен, волосы вьющиеся, глаза темные, карие, наверно, веснушки на небольшом носу, уже и загореть успел; как Дина, круглолицый (родня?), губы пухлые, а на подбородке — ямочка! Одет в такого же, как у няньки, цвета и материала широкие брюки (скорее, шаровары) и рубаху свободную по колено и подпоясанную веревкой. И босой. Не положено или летом и так сойдет? Что за глупости в голову лезут…
Ирина откусывала яблоко, слегка пережёвывала, высасывала кисло-сладкий сок и сплевывала жмых в ладошку. Прав парень, сейчас ей в пустой желудок такой продукт вреден, а свежесть сока утоляла жажду. Через некоторое время в комнатку снова зашёл Миколка с ведрами и Дина — с подносом с плошкой и 2-мя кружками и большим свертком под мышкой. Принесенное женщина сгрузила на лежанку. Парень поставил ведра на пол, покрутился и был изгнан улыбающейся нянькой со словами:
— Иди уже, охальник! Позже умыкни подводу, в деревню поедем, к Вейре. И не говори лишнего во дворе-то! Очнулась, мол, паненка, а большего ты не ведаешь. А подводу я просила, чтобы Арину в баню отвести да в храм, требу провести за здравие, но ты всем это не говори, только если Петор-конюх спросит, ему можно. И быстро давай!
Микола ушел, а Дина выплеснула еще одно ведро в лохань, потрогала воду рукой и обернулась к Арине:
— Пока чуть горяча, но пол холодный, остынет быстро. Так что ты скидывай рубаху и в лохань на коленки, я волос подберу, вот, корень мыльный намочим и тряпицей оботру-обмою, а потом чистую одежу, на голову платок замотаем. Ну, давай, милая, скоренько!
Ирина не стала ломаться в ложной стыдливости: наверняка для прошлой панны было привычно, что нянька ее моет, а уж Ирина Михайловна давно стесняться в бане перестала. Да и доставшееся тело хотелось рассмотреть, принять его как часть себя. Хотя она по этому поводу дискомфорта не ощущала, главное, молодое, а кости целы — мясо нарастет! Эх, зеркало бы еще, но это позже…Мыться. Мыться!
С такими мыслями Ирина/Арина распустила завязки горловины и через голову сняла длинную рубаху, бросила на пол и ступила в лохань. Ноги закололо — горячо! Однако не так, чтоб не стерпеть, привыкла быстро. Постояла, оглядела себя и опустилась на колени. Лохань небольшая, но Ирина в ней поместилась.
Дина тем временем успела сверток на лежанке разобрать, подвинуть табурет ближе и разложить на нем нечто серое комком и кусок полотна примерно с пол-метра длиной. После чего взяла растрепанную косу девушки и обернула вокруг ее головы, закрепив волосы шпильками — так показалось Ирине. Тряпку намочила, потерла о серое нечто (мыльный корень?), велела подержать, а сама зачерпнула кружкой воды и стала поливать подопечную, сначала со спины, потом и спереди.
— Вот и славно, вот и хорошо! Унеси вода хвори, очисти от болезни мою ласточку, смой беды-огорчения, яви здоровье, даруй легкость телу и силу духу! — приговаривала Дина.
Ополоснув девушку, быстро начала тереть тряпицей спину, руки, живот грудь, слила, еще раз натерла, опять ополоснула, велела встать и повторила процедуру с ногами. Ирина молчала, отдавшись ее рукам. Вода действительно творила чудеса! Даже вот в таком «кривом» исполнении: становилось явно легче, но и подмерзать Ирина тоже стала.
Дина ускорилась, заметив, что девушка поежилась.
— Сейчас, милая, сейчас. Ты вот на рубаху встань, я грязную воду в ведро вылью и чистой тебя окачу, давай!
Ирина выполнила указание, а Дина — свои слова. Делала женщина все споро, но без суеты и аккуратно: на полу воды почти не было. Помытую девушку завернула в большее полотно, промокнула и, выхватив из свертка сначала длинную рубаху — тоньше прежней и белее, быстро надела ее на Ирину. За рубахой последовало платье-сарафан: с глубоким вырезом, с рукавами до локтя и длиной до щиколотки. Вместо пуговиц — широкая шнуровка, вроде корсета получилось, и утягивало это и со спины тоже, по кругу. Ткань платья напоминала лён, а может, он и был: гладкое синее полотно, по рукавам и подолу — редкая вышивка, цветы какие-то.
Дина удовлетворенно осмотрела девушку, огладила сверху до низу и, подведя к лежанке, указала на поднос:
— Поешь, милая, кашки, да взвар выпей. Потихоньку, позже у Вейры хорошо покушаешь. А я пока косу переплету. Потом схожу за Миколой, он все банное вынесет да приберется. Уж нашел, чай, подводу, через сад выйдем, неча на глаза лишний раз Врочеку попадаться, чтоб его леший уволок! Может, на скамейку сядешь, а кашу в руки?
— Хорошо, Дина, так удобнее будет, — согласилась Ирина.
Нянька освободила табурет (скамейка, оказывается) и достала откуда-то из складок юбки расческу с крупными зубьями. Ирина пересела, прихватив с подноса плошку с кашей и ложку деревянную, простую совсем, и принялась за еду. Каша уже остыла, но всё равно показалась голодной попаданке вкусной, хоть и не понятно, из какой крупы: вроде перловки, но зерно меньше, разваренное, жуется хорошо. Каша на молоке, негустая, чуть подслащенная, даже масло чувствовалось. Дина встала сзади и начала возиться с ее волосами, попутно делясь наболевшим:
— Все будет хорошо теперь, дитятко! Не сомневайся. Уж как эти пять-то годков жили, страсть! Дадут небеса, родное место панны Славии, земля ей пухом, и тебя примет, не то, что здесь, чужачкой сделали. Верю я словам твоей матушки, не стала бы она дочь единственную во тьму посылать. Поначалу, как ее не стало, и Врочек стыд не потерял, мы неплохо жили: кухня блюда твои часто готовила, гуляли много, в деревню и в лес свободно ходили, никто и слова дурного не говорил, а уж в доме-то и тем паче.
А потом змей этот, Врочек, волю взял, без догляда-то, и порядки свои завел. Повыгонял недовольных им из усадьбы, везде своих подельников наставил, сельчан прижал так, что и пикнуть не мог никто. Боялись, что прикопает ненароком и не сыскать потом. Было такое, грешили на него за пропажу Агнешки, прислуги панниной, уж больно он до нее домагивался, а она отказывалась отчаянно, все знали. Уж она и пряталась, и убегала, а потом пропала. Вроде как уехала с купцом. Да только не было купца никакого, да и вещи ее все в людской остались.
Чуть погодя садовник исчез, Влас. Старый был, да уважаем матушкой твоей за знания и усердие. Вот он и схлестнулся с этим Врочеком, когда тот сад рубить и корчевать на продажу начал. Ох, и ругал Влас его последними словами да тайные дела открыл, что ворует и казну от наследницы прячет. А народ-то слышал все, разговоры потом долго ходили. Ну и не стало Власа в одночасье сразу после того шума. Вечером видели, как шел он к себе в сторожку, а утром не нашли нигде…
Дина вздохнула тяжело, видно, что вспомнив, и продолжила:
— А уж как Врочек стал на тебя заглядываться, тут я и вовсе сон потеряла, да и ты боялась его до дрожи. Стала все больше в комнате просиживать да в библиотеке — там дверь на засов закрывалась, ела с нами на кухне, потом я еду в комнату носить стала. Так этот лиходей клавесин продал, с библиотеки засов снял, а чтоб ты смиреннее стала, велел кормить тебя хуже, дескать, придешь к нему сама, попросишь. Уважения ему хотелось прилюдного от наследницы! Мы с тобой, ежели помнишь, только благодаря старостихе-то и держались: она, божья жинка, ночью приходила через сад да приносила то сальца, то курицу отварную, пирогов, хлебушка …
Отстал более-менее ирод только, когда Милка, швея городская, в усадьбу перебралась и в постель к нему залезла, прости Боже! А ты вот в эту комнатушку поднялась, сюда ход отдельный да крутой, не набегаешься…
Ирина слушала очень внимательно, нужная была инфа, позже обмозговать ее успеет. Каша съедена, взвар выпит. Размеренные движения расчески и рук няньки расслабляли, клонило в сон, но Ирина держалась: сейчас спать никак нельзя, когда еще выпадет такой момент!
Между тем Дина всё откровенничала:
— Милка эта под стать гаду злыдня! Это она все отсюда вынесла, себе забрала: и кровать, и кресло со столом, зеркало тож. Мерзавка! Стращала нас, коль не отдадим, она Врочека сдерживать от похоти перестанет и тогда…Дрянь такая! И платья хорошие утащила, а взамен как селянке нашила пару, вот это одно на тебе. Правильно мы тогда матушкину одежду припрятали: у старостихи сундук стоит, там и книги ее. А что она мне тайно повелела хранить, я в склеп родовой снесла, там есть местечко. До сих пор лежит, я изредка проверяю тайком, хоть и страшно мне туда ходить! Но помолюсь Защитникам рода и иду. Так что собирать-то нам с тобой мало что надо…Да оно, налегке-то, и проще далёко идти. Ну вот, готово! Пойду за Миколкой, а ты полежи малость, передохни.
Дина подхватила поднос, рубаху, одно полное ведро и ушла. А Ирина осталась переваривать…И задремала…
Глава 9
Дрема — она дрема и есть, в реальность легче переходишь, нежели после сна, поэтому возвращение Дины Ирина Михайловна не пропустила, открыла глаза, потянулась, поприветствовала женщину улыбкой.
— Ты уже? А я вот вздремнула… Можно идти?
— Да, Ариша, вот, плат на голову накинь, да поглубже, мало ли, кто по дороге встретиться, а ты только после болезни, не сглазили бы. И туфельки надень, босой нельзя — подала упомянутое Дина.
Туфельки напоминали балетки: узенькие, без каблука, кожаные, явно ношеные. Но по ноге сели, значит, свои. Ирина просьбу выполнила, повертелась перед нянькой, та одобрила и повела из комнаты за собой. Идти пришлось недалеко: небольшой коридорчик, потом резкий поворот и лестница каменная, крутая, как на колокольню. Свет падал на ступени из маленьких узких окошек, с непривычки точно кувырнешься в полутьме. 4 пролета, и тяжелая дверь выпустила их на улицу. Солнечный свет ослепил на мгновенье, Ирина запнулась, немного постояла, привыкая к яркости дня, и окинула взглядом местность.
Прямо перед ней на большой площади простирались остатки сада, судя по некоторым раскидистым деревьям и многочисленным неубранным пням, ровными рядами уходившим метров на 100 вдаль и в ширину чуть меньше, и кустам смородины (или чего-то, очень на нее похожего). Меж разоренных рядов буйно рос, радуя зеленью и пышностью, бурьян. Дина взяла Ирину за руку и резво потащила влево, к кустам, по неутоптанной тропке, терявшейся среди густой растительности. В кустах виднелся узкий проход, туда они и нырнули, а, выйдя из сада, пошли вдоль него по такой же незаметной тропе до заброшенного пруда, обошли его и, пройдя метров 50 по лугу, вышли к проселочной дороге, где их ждал с телегой Микола.
Телега была привычного вида, с низкими дощатыми бортами и ворохом душистого сена, слегка прикрытого мешковиной, чтоб не колоться. Лошадь тоже вопросов по виду не вызывала: лошадь как лошадь, чалая, худая (как и все тут, что ли?), изредка вздрагивавшая, сгоняя насекомых.
Парень лежал на телеге на спине, прикрыв лицо согнутой в локте рукой и жевал травинку. Солнце золотило его кудри, в небе чирикали птицы, летали над лугом стрекозы и одуряюще пахло разнотравьем. Ирина остановилась, подняла лицо к небу, раскинула руки, вздохнула полной грудью и тихо рассмеялась.
— Хорошо-то как, Машенька!
— Что говоришь? — встрепенулась Дина. — Садись, солнце припекает, поедем быстрее, не напекло бы голову. Миколка, трогай!
Они уселись на сено, Микола хлестнул вожжами, и лошадка неспешно потрусила по дороге.
Телегу трясло, колеса поскрипывали, дорога уходила взад, а Ирина откинулась на дно телеги и, как ранее Миколка, уставилась в голубое небо.
«Господи, жизнь прекрасна! И небо, и облака, и солнце привычное, и деревья знакомые, и запах травы. Что за мир мне достался? Поживем-увидим, пожуем-узнаем, да?»
Ирине хотелось смеяться от ощущения себя живой, но приходилось сдерживаться — неуместно сейчас, а впрочем, какая разница? Для всех она вырвалась из лап смерти, так что некоторая несдержанность должна быть простительна, ведь так? Она плюнула на условности, повернулась и взяла Дину за руку:
— Дина, я жива! Это ведь хорошо?
— Ласточка моя, еще как хорошо! Я прям и сама не своя, боюсь сглазить, тьфу-тьфу! Старостиха ждет нас, увидит, обрадуется. Ты это, Ариша, если она не удержится и обнимет тебя, прости ее и не откажи, она такая… Ну, душевная… Врея с матушкой твоей близка была, не так, чтоб прям подруги, но по делам-то много говорили, помогали друг другу, тебя она привечала, помнишь? Да увидишь-узнаешь, сердцем хорошего человека видно…
Ирина согласно закивала головой и опять легла, только теперь она старалась смотреть вбок на пейзаж, медленно проплывающий мимо нее. Поля, лесок вдалеке, какие-то злаки золотиться начали…Прям как в средней полосе России в конце июня. А здесь как сезоны отмечают? Ну, примерно также, судя по ранним яблокам и колосьям.
Им повезло: никто по дороге не встретился, и до деревни Мезги телега дотащилась спокойно.
***
Странно, но первое поселение нового мира не потрясло воображение Ирины. Деревня как деревня: довольно широкая улица, по обеим сторонам дома разной степени ухоженности, плетеные заборчики. Похожие на украинские хаты либо казачьи куреня: крытые соломой, в основном, крыши невысоких удлиненных построек поддерживались белеными, явно глинобитными, стенами, окошки с голубыми ставнями закрыты мелкими то ли стеклянными, но мутноватыми, то ли слюдяными рамами, наверху виднелись печные трубы, кое-где выпускающие дымок. Сады позади, куры в пыли возятся, детишки бегают. Взрослых не видно..
— Работают все в поле, да в лес, поди, за ягодой ушли, матушка твоя не запрещала в господский лес ходить, Врочек же пока не настолько осмелел, чтоб и это запретить, вот люди и пользуются, — разъяснила Дина, заметив, как Ирина крутит головой по сторонам. — Вона, Врея нас поджидает, глянь!
Ирина Михайловна приподнялась в телеге и увидела стоящую около дороги дородную светловолосую женщину средних лет в расшитой блузе и клетчатой юбке. Та, прикрыв от солнца глаза одной рукой, второй комкала в волнении передник, повязанный поверх юбки. Как только телега остановилась напротив, Врея подхватила Ирину под локоток и, причитая: «Ты ж моя дитятко, проходь скоренько в избу, я блинцов напекла, с ягодой йисть будем», — потянула через палисадник в дом. Ирина только и успела заметить побеленные известью стены да голубые наличники.
Миновав привычно-деревенски пахнущие сени, ведомая старостихой, гостья оказалась в довольно большой, вытянутой вглубь, комнате. Справа — белая русская (?) печь, узкий длинный стол с кухонной утварью, на стене — полка с тарелками, прижатыми стоймя доской, ближе к двери — бочка, на крышке — ковшик-черпак. Посредине комнаты сбитый из досок стол, лавки по обе стороны, на столе — миска с давленными с молоком ягодами и стопа блинов, накрытых рушником.
— Сидайте, сидайте! Микола, телегу-то во двор загони-ко, и тож подь сюды! — крикнула она через открытое окно. — А ко мне-то уж и лекарь утречком забегал, спрошал, нет ли вестей от тебя, Динка..
— А ему-то кака корысть?
— Да не тот лекарь! Городской, панны Славии приятель, ну, ротмистр бывший, пан Збышек. Нуу, запямятовала, ни? Которого паныч наш еще выгнал, взревновав к хозяйке, аккурат перед её, память ей вечная, смертию? Ну, вспомнила? Ты, детынька, блинца хватай и кушай, пока мы с Динкой-то балакаем.
Дина кивнула, поддерживая Врею, и, дернув ту за рукав, потребовала:
— Да говори ж ты яснее! Что забыл тут Збышек ентот? Да и откель ему про меня знамо-то?
— Дык постарались люди добрые, разнесли молву, что паненка при смерти, аж до Градовца. А он-то, как вернулся из Фризии, так и к нам собирался, да только помер дружок его военный, а там детишки совсем малэнькие с
Дина сидела, хмурила лоб, что-то припоминая, а Ирина ела блин и, как тот кот Васька, молчала.
— Врея, а тот Збышек не Костюшко ли фамилии?
— Ну, он самый и есть. В годах, седой такой. А что?
— Так я ж его похоронила, считай. Я ж Тадеушу сколь раз писала про Арину, ответа так не дождалась, а Врочек и скажи мне, что не простил, мол, пан, жинку-то, за сомнения в ней, потому и ответа не будет, а лекаря того, что его на грех навел, поубивали на чужбине. И смеялся гаденько так. Я, дура, и поверила, и думать забыла.
— Ну, жив и г
Врея убежала, Ирина вышла вслед, по сеням на задний двор. Ну что? Приличного размера кусок земли (соток 20–25) был весьма грамотно использован: и хозблок есть (конюшня, там и корова, наверняка), и рига, и птичник, и свинки хрюкают. Банька имеется. Огород аккуратный, плодовые деревья и кусты. Да все, на её взгляд, есть. Прям на обложку журнала «Наша усадьба». А в поместье развал, по словам Дины. Ну да, тож господское, а тут свое. Ещё и староста. А, не ей судить. Что за зверь этот ротмистр? Вот еще один по попаданскую душу.
Однако мысли тяжелые ну никак по такой погоде да на сытый желудок в голову укладываться не хотели. И Ирина не стала их неволить.
Будет день-будет и пища. Вот помоется как следует, поспит часик, приедет лекарь-ротмистр, послушаем, что скажет. А там и думать начнем.
Глава 10
Баня, хоть и черная, но отмыться до скрипа помогла, не чета лохани. Переодетая в чистое (Вреиной дочери, замужней ныне, рубаху и юбку), Ирина дошла до риги, и, бросив обнаруженную там же мешковину на сено, с удовольствием прилегла и заснула. Бабы чуть не потеряли паночку, хорошо Микола видел, как она туда пошла, а то Дину бы родимчик хватил.
Это ей Микола вечером со смехом рассказал, когда будить пришел:
— Идем, панна, лекарь приехал.
Поделиться книгой: