Откуп (СИ)

Откуп

В декабре река ещё не встала. Её вспучило от зажора — придонного льда и шуги. Верхние воды слизнули мост, подобрались к самому предместью. Да и городу досталось: на одной из площадей заплескалось озерцо в десять вершков глубиной. Но вскоре оно обратилось в лёд, щербатый от вмёрзшего мусора.

Старики ворчали, что такие зимние наводнения не к добру.

Но если послушать баб из предместья, то скоро весь христианский мир ожидала гибель. Первая её примета — бурый кисель, который поднимали из колодцев. Вёдра были тёплыми, а жижа на морозце парила и разила вонью, словно её грели черти в котлах под землёй. Для питья и хозяйственных нужд топили лёд.

Причина такого светопреставления казалась ясной: нечего было губернатору мирить враждующие роды северных язычников и по новой, в ущерб русским старателям, пересматривать участки на золотоносных реках! Через эти пересмотры многие лишились куска хлеба перед суровой зимой. А кто и голову потерял: особо отчаянные восстали против решения губернатора и принялись с оружием охранять свои наделы. Но разве против солдат и жандармов устоишь?

Вот и пришло время городу, и предместью, и нескольким прилепившимся к ним деревенькам вместе с кочевыми поселениями принять Господнюю волю.

Вскоре после наводнения по ночам стал слышен гул. Казалось, что он начинался под землёй, точно её пучило, как и реку, только не льдом, а камнями. Их нет-нет, да и выдавливало на поверхность. В щербинах и сколах на "макушках" булыжников застывала та же самая бурая жижа, что и в колодцах.

Пастух, немой дурачок, нанятый несколькими хозяевами предместья, погнал стадо в поля и, по слухам, дозволил скотине нализаться ядовитой наледи. Несколько коров пали в тот же день от ран, полученных в стаде. После весь скот сделался буйным.

А на следующее утро полуживому от побоев пастуху затолкали в рот этого бурого льда. Так и валялся он до вечера у околицы, ощерив рот с осколками зубов и тёмной кашицей, которая скоро смёрзлась в нечестивую печать. Конные жандармы подобрали пастуха, конфисковали в ближайшем дворе телегу и увезли тело в околоток, пригрозив расследованием, судом и каторгой зачинщикам расправы. Только поди сыщи зачинщиков в предместье, где все друг другу кумовья и сваты.

И тогда настала ночь, когда земля, укутанная пышными снегами, вдруг заплясала, словно грохот в руках хозяйки. В избах треснули печи, повело оконные и дверные проёмы, ребятишки посыпались с полатей. Небо затянула пелена пара, от которого стало трудно дышать.

Бабы заверещали, что пастух не виноват и нужно идти к его матери виниться. С деньгами, конечно. И власти пусть шевелятся, а то вон сколько должностных лиц, в сытости-почёте, при жалованье да безнадсадной работе, толку от которой не видно.

Избёнка, в которой ютились убитый пастух и его мать, стояла на отшибе, у самой реки. Ни скотинки, ни собачонки во дворе не оказалось. Зато обнаружились следы на белом снегу. Они обрывались там, где начинались чёрные воды реки.

Бабы с воем кинулись к батюшке при церкви Вознесения: помоги, оборони от беды, причинили смерть по недомыслию. Просвещённый отец Петерим как раз осматривал колокольню, повреждённую трясучей землёй. Он сурово отчитал заплаканных баб: молиться нужно и жить безгрешно, всё остальное — богопротивные суеверия. Против природных бедствий есть два действенных средства: молитва на устах и благочестие в душах. Идите, мол, и займитесь домашними делами, а в субботу — пожалуйте на службу.

Вот тут-то толпа вспомнила о язычниках, которые поставили зимние юрты недалеко от северной городской заставы. У них вроде шаман был, который хорошо лечил охотничьи ранения. Решили, что если зло послужит на благо народу, то само станет благом. Поэтому нужно потребовать большого камлания для избавления от пущих бед. Однако язычников и след простыл. Испугались, стало быть.

Как ни странно, но к земным толчкам привыкли. Между повседневными делами подправляли мелкие разрушения, ходили в церковь, косились на колокольню: с каждой избы требовали денежки на восстановительные работы, и ведь не отговоришься — суд Божий близко. Вон как трясёт, аж свечное пламя сбивается.

Все эти события стали первыми в череде настоящих бед.

***

Таисия Мельникова, зажиточная мещанка, глубокой ночью ожидала окончания коровьих мук. На улице стеной валил снег. В избе храпели на лавках разомлевшие в тепле сын Павел и кузнец, которого всегда звали тащить телят при затянувшемся отёле. Он придумал и изготовил специальные распорки из железа, успешно ими орудовал.

Беспокойство погнало хозяйку в хлев, где со слабыми стонами дышала корова.

Таисия прикрыла полой зипуна масляную лампу, уже было собралась нагнуть голову и войти в остро и терпко пахнувшую темень. Однако боковым зрением заметила открытую калитку в громадных воротах и грозно крикнула:

— Кто по ночи приблудился? Вот позову сына с кузнецом!

Нужно сказать, что и без кузнеца обычному бродяге, которыми кишел северный край, с высокой и плечистой Таисией сладить было бы непросто. Слабые да беззащитные здесь не выживали.

Только тут высунулся на мороз из тёплой будки здоровенный пёс и затявкал, оглядываясь на хозяйку: видишь, службу несу. Вдруг замер, подняв лапу, и бросился к сугробу. Но свалился в снег из-за цепи. Подскочил и разразился почти щенячьим скулежом, на который даже не откликнулись соседские собаки.

Таисия пристроила лампу на скобу, сунула руку к поясу, на котором у неё висел оставшийся после мужа охотничий нож, и подошла к сугробу.

Он развалился, и Таисия увидела белое, словно мукой обсыпанное лицо.

— Андрюня?! — вскричала она в гневе и оглянулась в поисках полена или палки — отходить двоюродного братца, который посмел оставить общественные работы, добытые ему с величайшим трудом всеми родственниками.

Андрюня был слабым на голову и запойным. Через своё пристрастие лишился места приказчика в городе, очутился в подручных у землемера, утерял важные бумаги, пропил кассу и оказался под следствием. Родня отбила его у законников, заплатила всё по суду, договорилась о работе на городском кладбище, которое соседствовало с предместьем. И всё это не ради дурковатого пьяницы, а для честного имени рода Мельниковых.

Теперь Андрюня был обречён в полном одиночестве махать метлой и лопатой на господских аллеях, присматривать за тем, чтобы бродяги не устраивали ночлега в склепах, а также нанимать в случае нужды копателей могил. И не покидать места своего очищения и покаяния ни на минуту. За это поручилась вся родня.

— А ну тихо! — прикрикнула на собаку Таисия, а потом добавила: — Кричать надо было, когда этот беспутный во двор вошёл. Не выйди я, так и помёрз бы.

— Тася… сестрица… они за мной пришли… — пробормотал еле слышно Андрюня и снова лишился чувств.

Таисия подхватила ослушника под микитки и поволокла в избу.

Через некоторое время он стонами и плачем разбудил Павла и кузнеца. Сестрица не пожалела кипятка с запаренными травами, и бедолага ошпарил рот.

— Ну, рассказывай, кто за тобой пришёл? — грозно спросила она, уперев почти мужские кулаки в пояс.

Андрюня пальцем смахнул обваренную кожу и жалостно взвыл. Но родственники и кузнец уставились на него непримиримо. И он начал рассказ:

— Как трясти начало, варнаки с кладбища поразбежались. Я уж обрадовался, подумал, что побоялись провалиться в могилы или под упавшим склепом оказаться. А тут позавчерась в сторожке глиной печку обмазывал и глянул случайно в окно. А на дворе чужак одноглазый!.. Чёрный рот что лукошко!

Андрюня стал тереть ладонью глаза и не заметил насмешливых взглядов слушателей. Против варнаков — всяческого сброда, который был горазд и на любую пакость, и на кражу, и даже на убийство — у Мельниковых и кузнеца была немалая сила, почти звериное чутьё и отличные ружья. Подумаешь, чужак во дворе. Да пусть хоть пять разом…

— Пёс-то где? Тётка Матрёна оставляла тебе брата нашего Полкаши, — сурово спросила Таисия.

— Третьего дня сорвался с цепи! — Андрюня вскинул на неё умолявшие о сочувствии глаза.

Хороший сторожевой или охотничий пёс для жизни в предместье был важен так же, как многочисленная крепкая родня, стоил дорого. Бывало, за свою собаку охотник мог и против зверя встать. Но встречались и такие, как Андрюня, ни на что не годные людишки.

— Я признал в том, кто заглядывал, вашего пастуха! — выкрикнул Андрюня, но снова не произвёл впечатления.

— Пастуха схоронили… — напомнила ему Таисия, соображая, кто бы мог сунуть горячительного братцу, назначенному на общественные работы. Расплатиться-то ему нечем.

— Знаю! На нашем же погосте схоронили. А он в окно заглянул! — настаивал Андрюня. — Я утром вышел — под окном следы.

— Утром вышел? — не сдержала злобной усмешки Таисия. — Сам? Не дожидаясь, пока тебя кто-нибудь от мертвяка избавит?

Кузнец и Павел присели к столу, дожидаясь продолжения позднего ужина. Не портить же трапезу выслушиванием всяких бредней! Невестка Мельниковых, невысокая худенькая Саша, стала подавать им грибную солянку.

А Таисия продолжила разговор:

— Ну и кто за тобой приходил? Если ты ещё помнишь то, что тут наболтал.

— Да ты послушай, что далее было! — взмолился Андрюня. — Пошёл я в обход. На господской части всё нормально, а там, где упокоен люд попроще, кресты покосились. Пара сломанных попалась. А дальше их встретил…

— Толкает изнутри подземная сила, — перебила Таисия. — За грехи наши тяжкие пришёл час расплатиться. Ничего чудного в том, что кресты перекосило. На церкви вон колокольню повредило. Мы ж не побросали избы и не сбегли, как ты.

— Ну да, ну да… А если бы вы видели, как эти кресты без всякой тряски кто-то корёжит! — возразил Андрюня и обхватил голову руками.

— Батя с мамкой в Николино ездили, сами видели, как на кладбище кресты шевелятся, — раздался тоненький голосок Саши. — И соседка их говорила, что ходила к свёкру на сороковины, а на могиле — крест поваленный, ровно кто из песка выдернул.

Но на её слова обратили внимания ещё меньше, чем на Андрюнины.

Таисия недобро сверкнула глазами на братца и снова пошла в хлев.

Помощь кузнеца не понадобилась, корова отелилась во время глупых Андрюниных речей. Когда телёнка устроили в отгороженном углу у печи, Таисия сказала:

— Теперь пойдём на погост.

И кивнула сыну — одевайся.

— Я с вами, — прогудел немногословный кузнец.

— Не пойду! — взвыл Андрюня. — Ты даже не дослушала, что недавно, как стемнело, случилось.

— Слушаю, — ответила Таисия, снимая со стены ружья и подавая одно сыну.

— Они встали из могил-то! И по погосту ходили! Многих в лицо узнал. Я понял: они от земной тряски проснулись и решили, что я виноват. Я же у всех всегда виноват! Вот и пришли с собой меня забрать! — выкрикнул Андрюня и разрыдался. — Не пойду я никуда. К вам приполз…

— Пойдёшь. — Таисия накинула ремень на плечо. — Твое-то ружьецо где?

— Обронил… — пробормотал Андрюня и вцепился в лавку.

Мужики и Таисия замерли, уставившись на на него. Обронить ружьё… Да это смертный грех!

Павел резко шагнул к двери, забыв про старшинство. По обычаям, самый возрастной в семье, кроме дедов, конечно, не только ковригу разрезал за столом, но и первым шёл заступаться или отвечать. Андрюня остался на лавке.

За ним из-за полы занавески в женском углу наблюдали огромные Сашины глаза. Без всякого презрения, с пониманием и сочувствием.

Ветер разогнал тучи. Вместо снега в воздухе повисла искристая пыль. Небо со звёздным крошевом предстало бездной. От лютого мороза луна нацепила аж три короны и сделалась нестерпимо яркой.

Усы и борода мужиков тотчас обросли инеем.

— Снегу-то понавалило, — сказал Павел. — Дороги не видать. Без лыж не доберёмся.

— Топтаться станем — точно не доберёмся, — буркнула Таисия из-под завязанного по самые глаза платка. — А ну скоренько, по-охотничьи… Нужно же споймать тех варнаков, что моего брата обидели да погосту поругание учинили…

Кузнец вышел вперёд, за ним цепочкой потянулись сын с матерью. И легонько побежали по дороге, чиркая полами зипунов по снегу.

Ветер поднял колкую снежную пыль, резанул по глазам.

Кузнец вдруг встал как вкопанный, не снимая с плеча ружья.

— Петрович… — негромко окликнула его Таисия. — Ты чего?

Чёртов ветер погнал на них огромную, в рост человека, плотную позёмку, от которой ходоки волей-неволей отвернули лица да ещё и закрылись голицами — кожаными рукавицами на меху.

Когда стих противный тонкий посвист ветра, увидели, что за одной позёмкой следует другая.

Кузнец крякнул, Павел дрожавшим голосом забормотал охранную молитву, а Таисия простонала.

Потому что на них надвигались не завихрения снега, а мертвяки в развевавшихся на ветру саванах.

Впереди шёл Кузьма, бывший голова предместья. Он приходился свёкром соседке Сашиных родителей. Кузьма единственный тащил, согнувшись, свой крест на спине. Из брюха, еле-еле прихваченного крупными стежками, вываливалось что-то чёрное и тянулось следом. Когда кто-то из мертвяков наступал на эту черноту, Кузьма дёргался и приостанавливал шаг.

Безжалостная луна и сияние снега делали видными следы тления на покойниках.

Кузнец вдруг сорвал ружьё и выстрелил в призрачное шествие. Но оказалось, что оно вовсе не призрачное — невысокий скелет с остатками плоти и женского платья кувыркнулся и застрял в сугробе. Тёмная рука без нескольких пальцев, похожая на птичью лапку, затряслась, как бы грозя кузнецу, но тут же застыла.

Павел с матерью встали рядом с Петровичем, готовясь продолжить пальбу, но кузнец вдруг отбросил ружьё и побежал навстречу мертвякам. Одной рукой оттолкнул бывшего пастуха, другой — чей-то покрытый землёй остов; упал на колени.

— Петрович! Что творишь-то, Петрович?! — заорала Таисия. — Поднимайся да беги назад, прикроем!

А потом она увидела, что кузнец обнимает ребёнка-голыша в несколько вершков с громадной водяночной головой. Летом у Петровича померла молодая жена, оставив ему сына-уродца, вся жизнь которого ушла в рост головы. На Покров и он преставился. Кузнец подхоронил его в материнскую могилу.

— Петрович! То нежить, а не твоё дитя! — крикнула ему Таисия, но новый порыв ветра заглушил зловещим посвистом её голос, засыпал ходоков снежной крупкой.

И тут земля швырнула все на ней сущее раз, другой, третий. Воздух стал упругим и недвижным; послышался гул, похожий на рёв реки на порогах. Потом равнина выгнулась, и Таисия увидела, что Павел, только что стоявший бок о бок с ней, вдруг оказался далеко вперёди, словно его отнесло волной. Снежное полотнище скомкалось, треснуло. Неимоверная сила рванула землю и точно вывернула её.

Таисия очнулась на боку. Рука всё так же сжимала приклад ружья.

— Павел! — крикнула Таисия и не услышала своего голоса.

Потом поняла, что это из-за подземного рыка невозможно разобрать ни один другой звук. Решила ползти в сторону, где перед последним толчком заметила сына.

Но не смогла пошевелиться: кто-то удерживал ноги. В тот же миг она осознала, что её тащат куда-то. Таисия повернула голову против движения и увидела чёрный дымившийся след на белом. Это наст раскровянил щёку. С трудом приподнялась на локте и широко открыла рот, захлебнувшись не вылетевшим из глотки криком.

На левой руке повисла часть безголового остова, несгнившие пальцы крепко вцепились в рукавицу. Две чёрные фигуры в обрывках саванов за ноги волокли её вверх по снежному склону, который заканчивался провалом, неимоверно смердевшим.

"Они хотят забрать меня с собой!" — подумала Таисия и ощутила бессильное отчаяние. Почти такое же, как в детстве, когда тонула в болоте. Но тогда рядом была ватага сверстников и дедушка. А сейчас… Сейчас при ней только дух матери семейства, хозяйки родового гнезда на этой взбесившейся земле.

Позабыв прочесть молитву, Таисия с силой саданула прикладом по безголовым останкам, освободила руку, изогнулась так, что затрещали мускулы, и выстрелила почти в упор по мертвякам. Но не смогла зацепить. Это она-то, обученная покойным мужем стрелять зверя в глаз, чтобы не испортить ценную шкуру! Твари по-прежнему медленно и неотвратимо волокли её к вершине снежного гребня. Перезарядить ружьё было невозможно.

Она уже приготовилась умереть, но тут раздался голос, извергавший ругательства. Сначала Таисия приняла его за речь умершего супруга, но потом увидела сына. Только сейчас она заметила, что подземный рёв и толчки прекратились. Сын раздолбал прикладом тварей, помог матери подняться.

— Ублюдки чёртовы! — неистово костерил мертвяков Павел. — Срань господня! Испугались земной тряски и полезли на белый свет!

— Окстись, сын, — строго промолвила Таисия, хотя губы еле-еле ей подчинились. — Во всём промысел Божий. Может, Судный день настал.

— Не нужон мне такой Судный день, когда всякая покость меня зарыть хочет. Идём, мать, я до головы побегу, пусть в околоток сообщит, а ты по соседям. Оборонять нужно предместье от этих…

Таисия вздрогнула, услышав из уст своего великовозрастного дитяти матерное слово, но смолчала. Предки, конечно, велели беречь уста от скверны. Но никаких указаний от них не было, что делать, когда эта скверна вопреки всем законам, людским и Божиим, полезет из-под земли.

— Значит, прав был Андрюня-то… — сказала она тихо.

Сын не откликнулся.

Кузнец исчез, возможно, провалился под землю со своим мёртвым уродцем; но вполне могло быть, что спасся. В любом случае сейчас было важнее предупредить людей, чем рыскать по снегам да оврагам, каждый миг ожидая новой тряски.

— Мать, глянь на дома… — прошептал Павел.