Честное рядовое

Евгений Лукин

Честное рядовое

Отрывок № 1

Зима под Ташкентом выдалась небывало снежная. Жизнелюбивый амбал лейтенант Паничев при всяком удобном случае поднимал внушительный перст и мудро изрекал: «Это чтобы русские не забывали родину, а узбеки помнили, что есть Сибирь».

Дело было на посту, в полнолуние. Сверкали тремя заснеженными горбами охраняемые капониры, обведённые глубокой тропкой, по которой, бдительно и бодро неся караульную службу, двигался ваш покорный слуга. Валенки, тулуп, за плечом карабин с пушистым от инея штыком. Лежащий на пути предмет я заметил издали. Предмет был чёрен, продолговат, напоминал очертаниями пистолетную пулю размером с хороший снаряд, и на его гладком тупом рыле сиял лунный блик. Никаких следов ни справа, ни слева от стёжки не наблюдалось.

Первая в моей жизни встреча с неведомым отозвалась тревожным отупением. Подбросили? Кто? Зачем? Каким образом? Единственное предположение: некто укрылся на крепко утоптанном пятачке, где происходит смена караула (где ты там укроешься?), выждал, когда часовой пройдёт мимо, выскочил у него за спиной на кольцевую тропинку, беззвучно пробежал в противоположном направлении метров сто с гаком, подложил артефакт и успел вернуться незамеченным.

Бред!

А самое жуткое заключалось в том, что, чем ближе я подходил, тем непонятнее оно становилось.

Я замедлил шаг и взял оружие на изготовку.

До неопознанного лежащего объекта оставалось сорок шагов… тридцать… двадцать… десять…

В голове давно уже ворочалась мысль об инопланетянах.

За пять шагов я чуть было не дослал патрон в патронник.

Четыре шага… три… два…

И лишь тронув это штыком, понял, что передо мною моя собственная свалившаяся с валенка галоша.

Стало так неловко, что я молчал о случившемся до самого дембеля. Даже на «гражданке» признался друзьям не сразу — выждал несколько лет. Но вывод про себя сделал правильный и глубокий: ходя по замкнутой кривой, ничего, конечно, не найдёшь, зато ничего и не потеряешь. Разве что время.

Отрывок № 2

Ефрейтор Пипаш очень любил петь. Не знаю, как там на Западной Украине, откуда он был родом, а в группе дивизионов «Тантал» ему это категорически запрещалось. Исторгаемый им ослиный рёв, который он считал пением, повергал в ступор не только молодых бойцов, но и старослужащих. Однако, будучи дизелистом, певун вскоре нашёл выход. Упрятанные в глубь покатого холма дизель и кабина управления «стартом» разделены бетонной стеной. Допустим, идёт юстировка «пушек», то бишь пусковых установок, коих насчитывается ровно шесть. Грохот в дизельной стоит неимоверный. Кто что услышит?

Ефрейтор Пипаш вылезал из своей кабинки — и пел.

Пел он и в тот день, когда во второй огневой дивизион прибыла проверка в лице капитана из соседней части.

В бетонном закутке под стрельчатым сводом сидят за столом слегка уже вмазавшие командир стартовой батареи «дед» Сапрыкин и проверяющий. Капитан облачён в летнюю полевую форму. На Сапрыкине — галифе, сапоги и майка-алкоголичка. Из-под лакированного чёрного козырька, надвинутого ниже бровей, выдаётся лишь бугристый грушеобразный нос. И это неспроста. Потому что выражение глаз у «деда» Сапрыкина неизменно охальное.

А я в уголке черчу какой-то график.

Бетонная стена, отделяющая нас от дизельной, гудит и содрогается.

— Видишь? Сидит пишет, — заговорщически подтолкнув локтем, обращается «дед» к проверяющему. — Ты думаешь, кто это сидит пишет? Это моя правая рука сидит пишет. Так-то вот…

Проверяющий смотрит на меня и, ни хрена ни поняв, кивает с несколько оторопелым видом. Ну сидит рядовой, ну пишет… Но почему правая рука? И почему так таинственно? Вообще-то капитан собирался обсудить недочёты маскировки и противопожарной безопасности. Проверка соседней части — задание деликатное: сильно хвалить нельзя, но и сильно ругать — тоже, поскольку в следующий раз к ним нагрянет с проверкой кто-нибудь из наших.

Зато я всё прекрасно понимаю: комбат шутить изволит. А поскольку всуе он не шутит никогда, то, стало быть, заговаривает зубы высокому гостю с целью увести беседу от некой щекотливой темы.

Сделать это, однако, не так-то просто.

— Кто у тебя за пожарный щит отвечает? — спрашивает капитан.

— Лейтенант Никитушкин.

— Недокомплект на щите, — скорбно извещает капитан.

Стоящий тут же Никитушкин виновато крякает.

— А на хрен он вообще нужен? — ласково осведомляется майор.

— Кто?

— Щит.

— Т-то есть… к-как… — Капитан начинает заикаться.

— Если дизель полыхнёт, — лениво поясняет «дед», кивнув на сотрясаемую гулом стену, — хрен его чем потушишь… Ты лучше послушай, как я на этот щит доски добывал. Был у меня тросик от трактора…

И начинается увлекательнейший рассказ с путешествиями и приключениями. Повествовать комбат умеет. Я уже бросил чертить, лейтенант Никитушкин тоже слушает раскрыв рот.

— Слушай, а вот у меня было… — возбуждённо перебивает капитан.

О щите забыто.

И всё бы ничего, но внезапно кто-то настораживается.

— Вроде кричат…

Что за чепуха? Мы внутри холма! Снаружи сюда ни один звук не проникнет. А проникнет — не будет услышан. И тем не менее…

Майор меняется в лице. Точнее — в нижней части лица, поскольку верхняя, напоминаю, скрыта сдвинутым на глаза козырьком. Либо вопль пришёл справа, со стороны кабины, либо слева, со стороны дизеля, и неизвестно ещё, что хуже. Не дай бог, кого-то дёрнуло током! Токи у нас такие, что лучше уж сразу на электрический стул.

Комбат вскакивает с табуретки — и бежит. Глядя на него, бежит и проверяющий капитан. Следом бежит лейтенант Никитушкин. Ну а мне, рядовому, сам бог велел. Вскакиваю, бегу.

— Вырубай, трах-тарарах! — рявкает комбат, поравнявшись с открытой дверцей кабины.

Там шалеют и немедленно всё вырубают. Вылетают из фургончика, распустившего кабели, как осьминог, и, спотыкаясь, бегут за нами — на выход.

На пусковые установки перестают поступать сигналы. Командиры расчётов потрясают кулаками, изрыгают по грязному ругательству и бегут к стартовой кабине — разобраться с «долбаными геморроями», сорвавшими юстировку. Ну а раз бежит начальство, то надо бежать и подчинённым.

Толпы народа стекаются отовсюду ко входу в дизельную. В то время как мерзавец Пипаш давно уже всё допел и снова забрался в крохотную свою кабинку, понятия не имея о том, что творится окрест.

Однако «деда» Сапрыкина не проведёшь. Случая ещё не было, чтобы сей пронзительный ум не докопался до сути. Перебрав все варианты объяснения, комбат останавливается вскоре на единственно возможном.

Юстировка завершена. Дизель вырублен. Меломан-ефрейтор выглядывает наружу.

— А тебе пять нарядов вне очереди! — сообщают ему радостные сослуживцы. — Именем командира части…

— За что?! — шалеет Пипаш.

А и впрямь — за что?

Отрывок № 3

Примерно три квадратных километра бугров и впадин, поросших верблюжьей колючкой. Этюд в серых (желтовато-зеленоватых) тонах. Пепельное от зноя небо. По буграм и впадинам, вздымая белую пыль, вполне целенаправленно бежит группа военнослужащих — человек пять-шесть.

На первый взгляд, нормальные армейские будни. Бегут люди защищать Отечество. Но это, повторяю, на первый взгляд.

Вся прелесть ситуации заключается в том, что ни один из бегущих понятия не имеет, куда и зачем он бежит. То ли объявили готовность, то ли кому посылка пришла. Просто кто-то побежал первым. Потом смотрит: вокруг тоже бегут. Значит, тем более надо бежать. А ревун у нас вторую неделю как сломан, и команда сокращённому расчёту прибыть на боевые позиции передаётся из уст в уста.

Через некоторое время у кого-нибудь что-нибудь собьётся, и он остановится. Глядя на него, остановятся и другие. Ошалело переглянутся. А чего это мы, семь-восемь-мать-честна, бежали?

Отрывок № 4

На первый взгляд в Уставе прописано всё, вплоть до того, левый или правый рукав должен сначала опростать часовой, сдавая пост и уступая тулуп сменщику. Представьте, левый, ибо, пока оружие в правой руке, враг тебя врасплох не застигнет.

И всё же кое-какие мелочи остались неучтёнными. Рядовому составу в Средней Азии взамен пилотки полагалась панама защитного цвета, однако нигде в Уставе не было упомянуто, допустимо ли проминать тулью на ковбойский манер или же ей надлежит пребывать исключительно в выпуклом состоянии.

В нашем дивизионе проминали. Но не дай бог попасться в подобном виде на глаза подполковнику Сугоняко:

— Эт-то у кого там женский орган на голове?! Два наряда вне очереди!

Поэтому тулья проминалась не только из эстетических соображений, но ещё и назло подполковнику.

Любопытно, что командир соседней воинской части, напротив, терпеть не мог непромятых панам:

— Эт-то у кого там мужской член на голове?! Два наряда вне очереди!

Естественно, стоило начальству удалиться, взысканный рядовой немедленно снимал головной убор и распрямлял тулью ударом кулака.

Не так ли вся наша жизнь…

Отрывок № 5

Батырхан Бутабаев был вызван зачем-то в штаб. Вернулся задумчивый, встревоженный.

— Боря, ты чего?

Отвечает не сразу. Чувствуется, что потрясён. Наконец признаётся:

— Там на столе в штабе анкета лежит. Подполковника Ляховича.

— И что?

— У него там написано: еврей, — с трепетом произносит Батырхан.

— Ну! Еврей. А в чём дело-то?

— Слушай, как ему не стыдно?

Отрывок № 6

Срывались мы с ефрейтором Марасановым в самоволку далеко не просто так. Выпить вина и закусить помидором без щемяще умной беседы казалось обоим делом скучным и недостойным. И мы учиняли подробный персональный разбор той или иной личности из нашей части. Раскалывали, по выражению Марасанова. Нет-нет, не подумайте, это не было обычным перемыванием косточек: личные отношения — побоку, нам хотелось докопаться до сути, понять, чем человек живёт. Естественно, далеко не всякий сослуживец удостаивался нашего внимания.

Ну а что вы хотите? Читать было нечего. Книга в дивизионе — предмет уникально редкий. За время службы я видел там всего четыре книги. Пятую прислала по моей просьбе жена.

Чем-то же надо было утолить духовный голод!

Разливаем по первой.

— Ну? — предвкушающе говорю я. — И кто у нас на повестке дня?

— Майор Кривенюк, — без колебаний отвечает Марасанов.

— Почему Кривенюк?

— А о нём сказать нечего.

Истинная правда. Командир второго огневого дивизиона майор Кривенюк загадочен уже тем, что нет в нём никаких загадок. Но мы-то с ефрейтором Марасановым точно знаем: так не бывает. Есть загадка, есть — и, уверяю вас, когда допьём вино и доедим помидор, тайна майора Кривенюка будет, скорее всего, раскрыта.

— Уставник… — без особой уверенности начинаю я.

— А мышей не ловит, — уточняет Марасанов.

Именно так. Живёт по Уставу, но помимо Устава пальцем не шевельнёт. Временами требует от офицеров, чтобы те наладили наконец дисциплину, однако как-то всё не по делу. То ли плохо представляет себе вверенный ему дивизион, то ли просто служба надоела до чёртиков. Возможно, пьёт, но выпившим его никто ни разу не видел (я однажды увижу, но это случится позже). Наверняка человек семейный, однако о семье его также ничего не известно. Скажем, про «деда» Сапрыкина мы хотя бы знаем, что у него сын-двоечник Яшка, а об этом — полное отсутствие сведений, слухов и сплетен.

— Выше майора уже не подымется… — задумчиво предрекает Марасанов. — Разве что на дембель звезду подкинут…

— И выше комдива…

— То есть просто неудачник?

Оба в сомнении поджимаем губы и разливаем по второй.

Неудачник… Так-то оно так. Затерянная среди колхозных виноградников ракетная точка карьерного роста не предполагает. Кроме того, группа дивизионов «Тантал» считается в нашем округе чем-то вроде дисбата, сюда ссылают проштрафившихся. Офицерский состав распадается надвое: молоденькие лейтенанты, у которых ещё остаётся надежда когда-нибудь отсюда выбраться, и пожилые капитаны, майоры, подполковники, давно уже такую надежду утратившие.

Майор Кривенюк, естественно, относится ко вторым. Ну и что?

— Никаких особых примет… — размышляю я вслух, окуная ломтик помидора в серую крупную соль. — Может, иностранный шпион?

Шутку мою Марасанов не принимает и досадливо поводит ухом.

— Нет, — решительно заявляет он. — Что-то с ним всё-таки не так… А кем бы он был на «гражданке?»

Вот оно! Зацепка найдена. Проницательная личность, этот ефрейтор Марасанов. Проницательная и приметливая. Образ майора Кривенюка начинает помаленьку проясняться. Низенький, рыхлый, физиономия вечно озабоченная, почти обиженная…

— Как его вообще в армию занесло?

Сидим, покряхтывая от мыслительного напряжения.