Помоги проекту - поделись книгой:
В этот сухой год к Бобровому плесу потянулось на водопой множество диких зверей. Приходила и семья медведей. Их было трое: медведица-мать, маленький медвежонок и еще прошлогодний-пестун. Когда купалась эта троица, вода перехлестывала через плотину. Но это бы не беда! Только медведи придумали и вовсе несуразное. Самый маленький становился под плотиной, а старший-пестун раскидывал ветки и бревна, пока водопад не обрушивался на медвежонка. Визг и рев играющих зверей потрясали лесную тишину.
Напрасно подплывал Седой и с угрозой хлопал своим плоским хвостом по воде — медведи не обращали на него никакого внимания.
Медведи, наигравшись, уходили, и бобры каждый раз принимались заделывать, повреждения. Так повторялось изо дня в день.
Бобровый плес все мелел, пересыхающая речка не успевала наполнять плотину. Вход в нору всегда начинался под водой, а теперь оказался намного выше. Жить стало неудобно и опасно. Оставалось одно — уходить! Уходить вниз по реке. Только там, может быть, еще остались плесы и глубины…
В первую же ночь пути погиб один бобренок. На перекате, когда семья перебиралась по скользким камням, бесшумно подлетел филин… Взвился вверх и вскоре затих пронзительный визг бобренка. Ни Седой, ни Бурая ничем не могли ему помочь…
Бобры продолжали свой путь вшестером. Изредка попадались неглубокие маленькие омутки, но в них было тесно семье бобров, и они шли дальше…
Река Углинка петляла, петляла и привела наконец к Большой реке. Там, где Углинка сливалась с Большой рекой, стояла браконьерская снасть. Седой, Бурая и двое старших бобрят порвали сеть и освободились, а младшие остались в ней навсегда…
В этот сухой год и Большая река обмелела, но все же течение в ней было сильным. По реке проплывали пароходы, ночью на них горели огни, иногда звучала музыка. С треском проносились моторные лодки, расходились крутые волны и заплескивали на берег. Иногда на берегу разжигали большой костер, слышались человеческие голоса — рыболовы выбирались на реку в выходные дни.
Однажды Седой увидел плывущего человека. Тот плыл неуклюже, бултыхая руками и ногами, отдыхал в воде, лежа животом вверх. Бобр не хотел пугать человека, он просто вынырнул перед ним и легонько хлопнул хвостом.
— Ай! — закричал человек, хлебнул воды и закашлялся. Он часто замахал руками и быстро поплыл к берегу. Люди всегда убегали от старого бобра…
Когда человек выбрался на берег, там затопали, забегали, и кто-то все повторял одно и то же слово:
— Где? Где? Где?
На этой реке не было ни медведей, ни волков, не приходили на водопой лоси и кабаны. И выдру Седой не видел ни разу. А рыба водилась крупная, намного больше той щуки, что жила в Бобровом плесе.
Седой не любил эту реку за плеск и шум, за обилие воды и сильное течение, которое всегда сносило вниз. И за то еще, что не видно ни конца, ни края этой Большой реки. Бобры не выкопали себе нору, а жили, перекочевывая с место на место, сегодня здесь, завтра там. Так было лучше, безопасней…
В сентябре пошли дожди и пересохшие речки пробудились. В Большой реке вода помутнела и заметно поднялась.
Ночью, когда все вокруг смолкало, Седой выбирался из воды на берег и смотрел на реку. Звезды сверкали в небе, отражались в воде. Вся ночь была истыкана звездами, но глаза Седого видели только две искорки, что отражались когда-то в Бобровом плесе… Его влекло туда, в лесную глушь, где каждый звук слышался далеко и ясно.
Бобры нашли устье Углинки. Здесь текла вода, много воды! Засуха кончилась!
Они, не раздумывая, не колеблясь, повернули в родную реку.
Шел дождь, теплый дождь, туман окутал лес, реку, кругом хлюпало и плескалось. Впереди были перекаты, плесы, мели, новые опасности…
Бобры плыли туда, где осталась их нора с теплым гнездом, где в спокойной чистой воде светились две маленькие блестящие звездочки…
ДАНИЛЫЧ
Снежные сугробы оплыли, сделались тяжелыми и вязкими. С мокрых деревьев расслабленно свесились ветки, Пушистые ольховые сережки, похожие на живых гусениц, покачиваются под легким ветерком, иногда отрываются и падают… Лежат на снегу, скорчившись, как будто от холода. Во всем лесу еще не распустилось ни единого листика, а ольха уже цветет, пылит. Курится рыжеватым дымком.
Лучшее время года. Снег то растает, то схватится твердой коркой наста. Вокруг какой-то мягкий блеск. И запах, запах… Пахнет прелью и свежестью. И во всем этом едва уловимое, но уже властное торжество весны.
Солнце опускается за деревья и во все небо разливается малиновая заря… Но вот и она угасает. Зато ярче обозначается незаметный прежде лунный диск. И снова блеск! То тут, то там вспыхивают льдинки, отполированные солнцем и холодом. Кто-то днем проехал по дороге на санях, и след, прихваченный вечерним заморозком, двумя светящимися линиями уходит в темноту… За поворотом светятся теплые огоньки поселка. Там дом Данилыча и мой дом…
И по работе мы с ним соседи. Кончается мой участок, начинаются владения Данилыча. Он всю жизнь провел в этих местах. А какой он следопыт! В погоне за зверем иногда бросит след и уйдет в известном только ему направлении, а получается, что наперерез, и настигнет добычу раньше всех. Каким чутьем ориентируется — никому не понятно.
— Как это у тебя получается. Данилыч? — спросит кто-нибудь из охотников. — Ты уж не секретничай, откройся…
Данилыч, седой, сутуловатый, но крепкий старик, улыбнется не без самодовольства и ответит:
— Никак, — говорит, — не могу объяснить. Само собой выходит. Не учен я, чтобы преподавать… Вы почаще в лес ходите, да смотрите получше, может, и освоите…
Как-то раз шли мы со старым егерем через поляну, засеянную для подкормки животных овсом. То и дело стайками пролетали тетерева.
— Погоди-ка, — сказал он, остановившись, и поднес к губам пальцы. Раздался звук, и я невольно задрал голову вверх. Казалось, ястреб несется, рассекая воздух, чтобы выбить из стаи тетерева. Крылья свистели все ближе, тетерева метнулись вниз к елке. Но никакого ястреба не было. Стоял Данилыч и хитро улыбался в бороду…
Однажды случился с Данилычем, по его собственному выражению, «конфуз». В лесах Борового нет оленей. Может быть, когда-то они здесь жили, рассказывают, что действительно жили, но давно исчезли, еще до рождения Данилыча. Не удивительно, что старик плохо знал этих животных…
И вот решили запустить в хозяйство оленей. Сначала построили в лесу большую вольеру, огородили участок земли жердями, примерно гектаров десять. Здесь олени должны были привыкнуть к новым условиям, их можно и подкормить, если потребуется. А когда привыкнут — выпустить в лес.
Следить за новоселами было поручено Данилычу. Он быстро освоился с новым делом, узнавал почти всех оленей «в лицо». Был у него любимец, вожак стада, громадный рогач по кличке Буян.
Осенью в лесу стали раздаваться могучие крики рогачей, похожие на звуки медной трубы, — начиналось время гона… Однажды егерь увидел на холме Буяна. Олень, задрав вверх голову, громко трубил.
— Что это с ним? — встревожился Данилыч. — Неужто заболел?
Достал из кармана ломоть хлеба, посыпал солью и направился к своему любимцу. Олень все ревел! Увидев Данилыча, вдруг наклонил голову и пошел на него.
— Ты что, Буянушка? — проговорил растерявшийся Данилыч, но взглянув в налитые кровью, бешеные глаза рогача, испугался и спрятался за стоящие рядом три березы. Долго гонял олень Данилыча вокруг деревьев, пытался достать рогами, брызгали слюной, рыл копытом землю…
— Каждый зверь свои законы соблюдает, — говорил потом Данилыч. — И тут мешаться не следует…
— А ведь можно было и прочитать об этом, — протягивал я ему книжку по биологии.
— Это вам, молодым, учиться надо, — отвечал старик. — А мне уже ни к чему…
Просыпаюсь рано и выхожу на крыльцо. Мартовское утро прохладно. В похрустывании наста и в розовости неба намек на приближающееся весеннее буйство природы.
Гремя пустым ведром, по соседнему двору идет бабка Марья доить корову. О дно подойника ударяются тугие струи молока, и я слышу приглушенный шепот:
— Зоринька моя! Умничка моя…
И опять наплывает такое, от чего на душе становится тревожно, свободно и радостно… Это весна!
Сегодня едем с Данилычем в вольеру. А вот и он! Впереди саней легко бежит Карька, весь окутанный паром, как паровоз. Вот поравнялся. Почти на ходу запрыгиваю в повозку… Жеребец, похрапывая, бежит по узкому проселку, сани плавно скользят, наст скрипит… Зеленые строгие сосны и мягкие нежные осины проносятся мимо.
— Эй! Косой! Не растопчи! — кричит Данилыч выскочившему из-под куста перепуганному зайцу. Голос его раскатисто разносится по лесу, снег не приглушает звуки. Заяц уже не белый, а какой-то пегий, пришла пора менять зимнюю шубку на летнюю.
— Смотри!
У дороги, вытянув вверх чуткие головы, стоят косули. Замедленными прыжками они отрываются от земли и уходят в чащу.
У большой белой поляны Данилыч останавливает лошадь. Здесь нужно высыпать на снег овес для куропаток. Из-под ног, разбрызгивая снег, вырывается трескучий фонтан. Тетерев! Вытянув шею, он взмывает над лесом и в одно мгновение исчезает за деревьями…
Показалась изгородь вольеры. На белом снегу четко вырисовываются силуэты оленей. Ждут. С одной стороны поляны рогатые самцы, с другой — самки и молодые.
Нагружаем сани высушенным донником, открываем ворота — олени весело несутся навстречу. Сейчас начнутся ссоры, драки… Раскладываем сено в разных местах, чтобы все были сыты. Налетели откуда-то снегири, синицы, чечетки… Старик щедро подбрасывает им овса.
Потом Карька везет нас мимо Лысой горы. Все это обход Данилыча. Вдруг старик вскинул голову, нахмурился и, сняв шапку, стал прислушиваться…
— Еще косулю порвали, — сказал он. — Слышишь?
Со стороны посадок кричали сороки. Соскочив с саней, мы полезли сквозь колючую поросль, увязая по колено в снегу. С поляны пестрым фейерверком взлетело с полсотни сорок. Рассевшись по деревьям, они закричали еще громче. На просеке лежала уже закоченевшая косуля с распоротым животом и выеденными внутренностями. Остальное сытые волки оставили сорокам. Данилыч ходит по сугробам, разглядывает следы и рассказывает, как охотились хищники.
За кустом волк поджидал добычу. В снегу остался четкий отпечаток его тела. Видно, что зверь лежал без единого движения, даже хвостом не шевелил. По снегу бежала косуля, преследуемая вторым волком. Он направлял жертву прямо на сидевшего в засаде напарника. Обезумевшая от страха косуля несется длинными прыжками навстречу гибели. Вот уж десять метров отделяют ее от спрятавшегося хищника — волк выскакивает и мертвой хваткой вцепляется в бок животного. Косуля пробежала еще метров десять и упала…
Ровная цепочка волчьих следов уводит в березняк, потом в сосны и дальше через хребет. Ищи их теперь…
Возвращаемся молча — старик расстроен. Когда въезжаем в село, он вздыхает и говорит:
— Почти каждый день по косуле… Перед весной вроде исчезла куда-то… Думал совсем, а она опять здесь, да еще волка привела… А хитра-то, бестия, ох и хитра…
Матерая — огромная волчица черного цвета, уже не первый год обитала в нашем хозяйстве. Она уходила из оклада через флажки, никогда не трогала отравленной приманки, все охотники знали, что ставить на нее капканы — пустое занятие. И в то же время она часто, словно издеваясь, показывалась на глаза, когда человек был без оружия.
Больше всего волчица разбойничала в обходе Данилыча. Он знал это и ничего не мог поделать. Старик стыдился, хмурился, когда вспоминали о Матерой, а говорили о ней часто, даже на общих собраниях. Тогда егери прятали глаза и украдкой посматривали на Данилыча — выручай… Легко сказать — выручай!
В последние годы развелось много косуль, и волки стали появляться целыми стаями. Борьба с ними велась жестокая. Редкому хищнику удавалось продержаться больше двух месяцев. Матерая же была неуловима. И Данилыч побаивался волчицы. В его отношении к Матерой появилось что-то такое, чуть ли ни суеверное…
Мне тоже пришлось встретиться с Матерой. Я шел по краю леса, как раз там, где начинается степь, и вдруг увидел вдалеке темное подвижное пятно. Трудно было различить — собака это или дикий зверь? Присел за куст и стал наблюдать… Животное подбегало все ближе и, наконец, я узнал Матерую. В зубах она несла волчонка. Подбежав к балке, волчица огляделась и скрылась в ней. Через несколько минут она снова побежала обратно. Было ясно, что волчица переселяется со своим потомством в другую нору.
На следующий день я рассказал о том, что видел, Данилычу. Нельзя сказать, чтобы он очень обрадовался. Долго ходил по двору взад-вперед, курил, думал и молчал. Все же мы договорились — ехать в балку, разыскать и забрать волчат, раз уж представился такой случай.
Утром, еще до восхода, прихватив с собой ружья и лопаты, мы отправились на мотоцикле туда, где я встретил волчицу. Сухая балка начинается у леса и идет в степь. Со дна ее выбивают небольшие ключи, образуя ручей. Ручей то разливается широко, превращаясь в омуты, в которых плавают красноперые окуни, то вообще исчезает. Потом, ниже, новые ключи рождают новый ручей и так далее.
Логово мы нашли быстро, даже удивились, что Матерая на этот раз так оплошала. Но лопата вошла в землю сантиметров на пять и уперлась в камень! Стало ясно, что достать волчат будет нелегко — ход в нору шел между огромных валунов.
Время уже близилось к полудню, а мы выкопали всего один камень. Большой длинный камень. С трудом подняли его за один край и спустили по склону балки. Работу нужно было закончить сегодня. Поэтому, несмотря на усталость, мы продолжали копать. Иногда мне казалось, что сзади кто-то пристально смотрит в спину. Оглянулся — волчица! Черная, как уголь, голова высунулась из кустов, глаза большие, желтые, как яичные желтки. Я за ружье, но куда там — волчицы уже не было. Данилыч все видел, но продолжал молча ковырять землю, как будто ничего не произошло…
Наконец нам стало понятно, что как ни торопись, а работу придется отложить до завтра. Матерая, конечно, попытается спасти волчат, унести их на новое место. Что делать? Ночевать у логова не хотелось — заснешь с усталости, а кто знает, что на уме у волчицы?
Мы принесли большой камень и плотно забили вход в нору, здесь же побросали свои потные майки, чтобы запах отпугивал зверя. По совету Данилыча я принес банку бензина и всплеснул около норы… Усталые, измученные мы отправились домой.
На следующее утро я едва поднялся. Все тело ныло, спина не гнулась. Но медлить нельзя. Завел мотоцикл и поехал к Данилычу. Он, покуривая, сидел на крыльце — ждал меня. Скоро мы были в Сухой балке. Там нас ждало разочарование… Оказалось, что, несмотря на наши уловки, Матерая прокопала под камнями ход и унесла всех волчат. Я удивлялся безрассудной храбрости волчицы, а Данилыч спокойно сказал:
— Мать она, потому и не побоялась…
Долго после этого я не встречался с Данилычем. Но однажды в конторе лесхоза мне сказали, что приходил егерь, искал меня, хотел о чем-то поговорить.
Вечером я был у него. Данилыч, усмехаясь, провел меня в сарай и осторожно приподнял крышку деревянного ящика. Я посветил фонариком и увидел двух волчат. Один, поменьше, спал, свернувшись клубком, второй, покрупнее, вскочил и оскалил белые зубы. Глазки его поблескивали довольно злобно.
— Потомство Матерой, — сказал Данилыч. — Двух удалось добыть. — Я тебя позвал вот зачем, — продолжал он. — Мотоцикл на ходу? Сможешь приехать завтра? Попробуем взять волчицу…
— А где нора?
— Увидишь после… Задумал я одно дело. Может, и не совсем это честно — играть на материнских чувствах… Да и неизвестно еще, получится ли?
В условленное время я подъехал к дому Данилыча. Он вышел с ружьем, засунул в карман ватника горсть патронов. Потом вынес из сарая мешок, в котором сидели волчата…
И вот на маленьком «Ковровце» мы с треском несемся в сторону леса. Здесь уже совсем темно. Около большого скрипучего дерева оставляем мотоцикл, дальше идем пешком. Легкий ветерок чуть слышно бормочет в листьях, да где-то далеко монотонно трещит козодой. Данилыч Шагает быстро и бесшумно. Часа через полтора спустились в широкую балку. Под ногами какие-то мягкие кочки и провалы, ноги утопают по колено в сухом мху.
— Вот здесь и будем ждать… — прошептал Данилыч.
Мы устраиваемся в яме возле вывернутого из земли корня. Время тянется томительно медленно…
Взошла луна и осветила ровную площадку, окруженную черными стволами деревьев.
…Из глубины леса потянулся длиной тоскливый вой… В мешке шевельнулись волчата. Потом донесся другой голос, грубее и ниже.
— Теперь замри, — Данилыч приложил палец к губам, хоть и сидел я, не двигаясь. Он подвинул к себе мешок и вытащил волчонка, того, что побольше. Взял одной рукой за шею, второй стал дергать за ухо…
Теперь я понял замысел егеря. Но волчонок не хотел визжать. Ему было больно, но он только сопел и кряхтел. Это был отчаянно упрямый и терпеливый волчонок.
Опять раздалась невеселая песня, сначала волчицы, потом волка. Я представил себе — где-то там, за деревьями, на холме, они выли, подняв головы к усыпанному звездами небу — два загадочных неясных силуэта…
Данилыч снова полез в мешок. Теперь он вытащил маленького волчонка, дернул его за ухо… пронзительный визг распорол тишину. Вой волков оборвался. Данилыч застыл с волчонком в руках. Сделалось тихо… Только сердце зашлось гулкой болью.
Волки шли к нам. Матерая услышала вопль своего щенка, которого мучили, причиняли ему боль. Забыв осторожность, страх перед людьми, не выбирая дороги, черная, страшная, с горящими лютой ненавистью глазами, она неслась сквозь заросли и валежник. Выскочив на поляну, она поняла — здесь! На мгновение замерла, осматриваясь, готовясь к прыжку…
Блеснуло пламя, раскатисто прогремел выстрел, волчица прыгнула и судорожно покатилась по траве.
Мы подошли к убитому зверю. Данилыч был очень взволнован, в лунном свете лицо его выглядело мертвенно-бледным.
— Я должен был… — бормотал он, — я был обязан…
Я удивленно смотрел на него. Что с Данилычем? Разве ж это первая его добыча? Что он так переживает?
— Ты что, Данилыч? Жалеешь, что ли? Сколько она косуль порвала, сколько нам крови попортила…
— Ладно, ладно, — проговорил он, не слушая меня. — Ты уж сам займись ей…
Он повернулся и пошел туда, где мы оставили свой мотоцикл…
ОШЕЙНИК
По узкой тропе шли двое. С ружьями… Один пожилой, лет пятидесяти, седобородый. Второй вдвое моложе. Шли спокойно, не торопясь, негромко переговариваясь.
Высокие и густые деревья росли в этом лесу. Такие густые, что редкий солнечный луч проникал сквозь кроны, а если и падал где-нибудь на землю, то там будто огонек загорался или редкостный цветок расцветал. Одна из собак, бежавших впереди людей, приблизилась к солнечному зайчику, понюхала его и долго разглядывала.
Поделиться книгой: