Наши отношения можно было описать одним словом: МногосLove. И ничего более.
А теперь всё по-другому.
Она не смотрит на меня. Всё больше бросает двусмысленный взгляд на приоткрытую дверь комнаты, где результат нашего эгоизма с задумчивым видом и в молчании сидит за тетрадкой и что-то выводит огрызком карандаша.
Эгоизм — странная вещь. С моими глазами и аккуратным носом, её ртом и характером. В четырёх стенах мы (а нас трое, не считая собаки) перестали друг друга понимать. Да и не хотели.
Девочка или мальчик? На этот вопрос нам ответ был не нужен.
На все остальные, мы отвечали предельно честно: «Будь что будет».
Теперь я и она здесь, в вагончике, а эгоизм у родителей.
Она фальшиво улыбается и мнёт в руке пластиковый стаканчик с 30+ по цельсию, делая вид, что всё в порядке. И я… с лицом, по которому проехался дорожный каток.
Она всегда думала, что я чем-то болен. Пыталась вылечить. От чего? Не знаю. Даже сейчас, она идёт ко мне со взглядом доктора.
Она села рядом.
Что-то говорит.
Я молчу.
Она взяла со стола «Шипучку». Легенда вкусовых рецепторов прямиком из нашего детства. Одним аккуратным движением, она кидает её в мой бокал с оливкой.
— Что это? — пробубнил я невнятно, вспомнив, что умею разговаривать.
— Лекарство. — прошептала она на ухо. — Пей, тебе станет легче.
Я выпил.
Пауза.
Черви в голове замолчали.
Всё вокруг замедлилось.
Неоновый свет расплылся по комнате мягким пледом.
Что происходит…
— Выдыхай, бобёр, ты всплыл. — её слова прозвучали эхом в моей голове. Она ушла, оставляя за собой тень, тянущуюся как сыр моцарелла.
Я…
Я…
Чувствую… Чувствую… аааа…
Как хорошо быть воздухом.
Перемещаться без преград из точки А к точке Б, не чувствуя пола, не имея тела и… себя. Не знаю, почему это слово всплыло в воспалённом процессоре.
Проходя в центр сквозь толпу, я окунулся в бит и движения.
Я не умел танцевать, да и не пробовал.
Всякая стеснительность покинула меня. Я расслабился и потерял контроль. Остатки музыки наладили связь с той частью моей души, которую я всегда плотно утрамбовывал прессом и прятал в бездонной пустоте. Руки, ноги, голова, туловище двигались в абсолютной гармонии с ритмом и окружением.
Сквозь неоновые проблески появлялись и исчезали незнакомые друзья. Кто-то обнимал меня, кто-то бил по рёбрам, кто-то хлопал по плечу, кто-то обвивал мои ноги и страстно об них тёрся, облизывая языком пальцы на босых ногах, словно я был древним божеством.
Как легко я отрываюсь от пола.
Я в центре.
Кайф…
Чувствую жар.
Пот лился ручьём под водолазкой…
линии пути
неон
бит
лица
век за веком
одинаковый свет
движения бархата
запотевшее a
красные
кдождю
вспять
там
время
близко
дикий
пламя
беги!
вопреки где
нет стены
БЕГИ!
— Ну ты дал жару!
— Как в последний раз!
— На меня ещё силы остались, а?
— Чё это с ним?
— Связь с Юпитером потерял, ха-ха, чудик!
— Может ему чаю навести?
— Точно. И покрепче.
— Нахуй твой чай. Пойдём лучше покурим.
Меня зацепили за руки и потащили по полу в тамбур.
В тамбуре воняет рвотой и мочой. Я молча встал и закурил. Ветерок нежно ласкал обтёсанную спину.
Сигарета оставила горечь и сухость во рту. До сих пор не понимаю, как однажды угораздило в шутку взять с кухонного стола самую первую половинку маминой глупости, и поджечь её у себя во рту с соседом Гришкой на отшибе спальника.
Половинка глупости отняла за пять лет четверть здоровых лёгких и тонны воды, никак не утоливших жажду, и ещё несколько тысяч хороших и красивых слов, унесённые вместо с дымом из души прочь.
И продолжает отнимать. Предупреждение Минздрава всегда звучало в моей голове не как предостережение, а как призыв к действию.
— Жизнь одна, живём — будто десять! Жизнь одна, живём — будто десять!
Кричали незнакомые друзья.
Точно. Спасибо, что напомнили.
Незнакомый друг, вернее, подруга, неожиданно прервала молчание, выпуская пышный ком дыма:
— Что с тобой, дружище?
— Я… Заебался летать. Устал.
— Бестолочь. Ты хоть знаешь, что такое анатомия падения?
— Нет.
— Полёт — это плавание брасом по небесному отражению.
— Метафора успеха? Который на самом деле тоже самое дно, только вверх ногами?
— Что-то типа. Сложная хрень, сразу не выкупить.
— Поясни.
— Анатомия падения такова, что пока мы падаем, мы проплываем небосвод, который равен расстоянию полёта по водной глади, независимо от её течения. — задвинула она.