Помоги проекту - поделись книгой:
— Дайте мне пятьдесят десантников, — сказал он, — и я прочищу эту страну, как слабительным.
— Вы служили в десантных войсках? — с удивлением спросил я.
Ответ прозвучал несколько туманно:
— Другое подразделение тех же частей.
Кандидат в президенты сказал:
— У нас есть личное рекомендательное письмо к министру социального благосостояния.
— Министру чего? — переспросил казначей. — Благосостояния? Там благосостоянием и не пахнет. Вот увидите крыс величиной с терьеров, тогда…
— В туристском бюро мне говорили, что в городе есть очень хорошие отели.
— Например, у меня, — сказал я и, вынув бумажник, протянул ему три открытки. Несмотря на всю вульгарность аляповатых красок, открытки обладали благородством исторических документов, будучи реликвиями навсегда ушедшей от нас эпохи. На одной был плавательный бассейн, выложенный голубой плиткой и полный девиц в «бикини», на второй — под соломенным навесом креольского бара играл барабанщик, знаменитость на всем Карибском море, а на третьей — общий вид отеля: крутая кровля, балконы, башенки — вычурный архитектурный стиль, полюбившийся Порт-о-Пренсу с девятнадцатого века. Это, по крайней мере, не изменилось.
— Нам хотелось бы что-нибудь поспокойнее, — сказал мистер Смит.
— Теперь у нас совсем спокойно.
— А что ж, голубчик! По-моему, будет очень приятно попасть к хорошему знакомому. Как ты считаешь? Если у вас найдется свободный номер с ванной или с душем.
— Ванны у нас в каждом номере. Шума можете не опасаться. Барабанщик сбежал в Нью-Йорк, а девицы теперь осели в Майами. Кроме вас, вероятно, других гостей у меня и не будет.
Мне пришло в голову, что двое таких постояльцев окажутся, пожалуй, ценнее денег, которые они заплатят. Кандидат в президенты безусловно имеет определенный статус, он будет находиться под защитой своего посольства или того, что от этого посольства осталось. (Когда я уезжал из Порт-о-Пренса, штат его уже сократился до поверенного в делах, секретаря и двух солдат морской пехоты — вместо всей военной миссии.) Может быть, такая же мысль пришла в голову и Джонсу.
— Я, пожалуй, присоединюсь к вам, — сказал он, — если обо мне уже не позаботились. Будем вместе, точно и не сходили с парохода.
— Держитесь друг за дружку, — поддержал его судовой казначей.
— Трое! Все прочие hôteliers [2] Порт-о-Пренса будут мне завидовать.
— Зависть ближнего вещь не безопасная, — сказал судовой казначей. — Вам троим было бы куда спокойнее плыть с нами до конца рейса. Меня, например, дальше пятидесяти ярдов от порта не заманишь. В Санто-Доминго есть прекрасный отель. Роскошный отель. Могу показать вам открытки не хуже, чем у него. — Он выдвинул ящик стола, и передо мной мелькнули так называемые «приветы из Франции» — с десяток квадратных пакетиков, которые команда раскупит у него втридорога, перед тем как сойти на берег и заглянуть к мамаше Катрин или в другое, более дешевое заведение. (Я уже предвидел, что, расхваливая свой товар, казначей будет оперировать кое-какими устрашающими статистическими данными.) — Куда же я их засунул? — обратился он к мистеру Фернандесу, что было совершенно бесполезно, так как мистер Фернандес улыбнулся и сказал «да». Потом снова начал рыться в ящике, полном бланков, скрепок для бумаг, флаконов с красными, зелеными и синими чернилами, вышедших из употребления деревянных ручек с перышком, и, наконец, нашел несколько затрепанных цветных снимков плавательного бассейна, точно такого, как у меня, и креольского бара, который отличался от моего только тем, что там играл другой барабанщик.
— Мой муж едет не развлекаться, — презрительно сказала миссис Смит.
— Если не возражаете, я возьму одну открытку, — сказал Джонс и выбрал ту, где был плавательный бассейн с девицами в «бикини». — Ведь никогда не знаешь…
Эта фраза, как мне кажется, выражала самую глубокую степень его проникновения в смысл жизни.
На следующий день я нежился в шезлонге с подветренной стороны и, послушно покачиваясь в ритме розовато-зеленых волн, попадал то в тень, то на солнце. Я пытался читать роман, но его тяжеловесные герои, каждый шаг которых по скучным коридорам власти можно было угадать заранее, нагоняли на меня сон, и когда книга выскользнула у меня из пальцев на палубу, поднимать ее мне не захотелось. Я открыл глаза, услышав шаги представителя фармацевтической фирмы, он цеплялся за поручни и перехватывал их руками, точно карабкался вверх по лестнице. Дыхание у него было тяжелое, лицо выражало отчаянную решимость, как будто он знал твердо, куда ведет эта лестница, знал, что добираться туда стоит, но что сил на это у него не хватит. Я опять задремал, и очутился совсем один в затемненной комнате, и почувствовал прикосновение чьей-то холодной руки. Я проснулся — это был мистер Фернандес, который, видимо, потерял равновесие, когда судно вдруг дало сильный крен, и ухватился за меня, чтобы не упасть. Мне показалось, будто с черного неба посыпало золотым дождем, когда его очки вдруг вспыхнули в солнечном луче.
— Да, — сказал он с извиняющейся улыбкой. — Да, — и, пошатываясь, зашагал дальше.
В этот второй день пути пассажиров внезапно обуяла потребность двигаться — всех, кроме меня. Следующим был мистер Джонс — я все еще не мог заставить себя называть его майором. Он твердо ступал посередине палубы, приноравливаясь к ходу судна.
— Крепчает! — крикнул Джонс, проходя мимо, и у меня снова появилось ощущение, что его английский почерпнут из книг, а применительно к данному случаю, может, даже из романов Диккенса.
И вдруг, отчаянно прядая из стороны в сторону, мимо меня опять пронесся мистер Фернандес, а следом за ним коммивояжер, с мучительным трудом совершавший свое восхождение. Он хоть и потерял первое место, но упорно не желал покидать беговую дорожку. Я только успел подумать, что пора бы появиться Кандидату в президенты, не то гандикап будет слишком большой, как он возник в дверях салона. Шел он один, и ему будто чего-то недоставало, как в старинном барометре, где фигурки не появляются одновременно.
— Штормит, — сказал он, точно выправляя стилистическую погрешность мистера Джонса, и сел рядом в шезлонг.
— Надеюсь, миссис Смит хорошо себя чувствует?
— Прекрасно, — сказал он. — Прекрасно. Она сейчас в каюте, штудирует французскую грамматику. Уверяет, что своим присутствием я мешаю ей сосредоточиться.
— Французскую грамматику?
— Мне сказали, что там, куда мы едем, в ходу французский язык {9}. У миссис Смит поразительные лингвистические способности. Дайте ей в руки учебник — и через несколько часов она все усвоит, кроме произношения.
— Но с французским ей придется иметь дело впервые?
— Миссис Смит все нипочем. Одно время у нас служила молоденькая немка, и в первый же день к вечеру миссис Смит уже наставляла ее по-немецки, что свою комнату надо убирать. Затем мы взяли финку. У миссис Смит ушла чуть ли не целая неделя на поиски учебника финского языка, но потом ей просто удержу не было. — Он замолчал и после паузы проговорил с улыбкой, придавшей неожиданное благородство смехотворности его заявления: — Я женат тридцать пять лет и до сих пор не перестаю восхищаться этой женщиной.
— А вам часто приходилось, — не без умысла спросил я, — отдыхать в таких местах?
— Мы всегда стараемся сочетать отдых, — сказал он, — с нашей миссией. Моя жена не сторонница пустых развлечений, и я тоже.
— Понимаю. И на этот раз ваша миссия привела вас…
— Однажды, — сказал он, — мы поехали на отдых в Теннесси. Это были незабываемые дни. Мы, знаете ли, принимали участие в рейсе свободы. И по дороге в Нэшвилл случилось такое, что я испугался за миссис Смит.
— Нужно немалое мужество, чтобы так проводить свой отдых.
Он сказал:
— Мы очень любим негров.
Ему, видимо, думалось, что другого объяснения и не требуется.
— Боюсь, что там, куда вы едете, они вас разочаруют.
— Пока не вглядишься попристальнее, многое приносит разочарование.
— Чернокожие могут быть такими же насильниками, как и белые в Нэшвилле.
— У нас в Америке не все ладно. Но, знаете, мне показалось, что… может быть… судовой казначей подшучивал надо мной.
— Он хотел подшутить. Но шутка обратилась против него же. На самом деле все обстоит гораздо хуже, чем можно увидеть, не выходя из порта. Вряд ли он бывал в самом городе.
— По-вашему, нам надо последовать его совету — ехать дальше, в Санто-Доминго?
— Да.
Он грустно посмотрел на неизменное в своем однообразии море. Мне показалось, что мой ответ произвел на него впечатление. Я предложил:
— Хотите послушать? Вот вам пример, как у нас живут люди.
Я рассказал мистеру Смиту об одном человеке, которого заподозрили в том, будто он участвовал в попытке похитить президентских детей, когда они возвращались домой из школы. Вряд ли против него имелись какие-нибудь улики, но в свое время он завоевал первое место на международном состязании снайперов в Париже, и власти, вероятно, полагали, что, для того чтобы снять выстрелами президентскую охрану, надо быть не иначе как чемпионом по стрельбе. И вот тонтон-макуты окружили дом, где он жил, — в его отсутствие, — облили стены керосином и подожгли и расстреляли из пулемета всех, кто пытался выбраться оттуда. Пожарным разрешили только помешать распространению огня, и теперь на той улице до сих пор зияет дыра, будто там вырвали зуб.
Мистер Смит выслушал меня внимательно. Он сказал:
— Гитлер делал и похуже, ведь правда? А он был белый. Не надо все сваливать на цвет кожи.
— Я и не сваливаю. Тот бедняга тоже был черный.
— Когда вглядишься попристальнее, убеждаешься, что всюду плохо. Миссис Смит вряд ли захочет возвращаться домой только потому, что…
— Я вас не отговариваю. Вы сами меня спросили.
— Тогда почему — если мне дозволено задать вам еще один вопрос, — почему вы туда возвращаетесь?
— Потому что там находится единственное, что у меня есть. Мой отель.
— А единственное, что есть у нас — у моей жены и у меня, — это, кажется, наша миссия.
Он сидел, не сводя глаз с моря, и тут мимо нас прошел Джонс. Он бросил нам через плечо:
— Четвертый круг делаю, — и проследовал дальше.
— Вот он тоже не боится, — сказал мистер Смит, видимо считая, что его смелость нуждается в оправдании, подобно слишком пестрому галстуку — подарку жены: надо как-то защитить ее выбор, вот и приходится ссылаться на то, что не ты один такие носишь.
— Вряд ли тут следует говорить о смелости. Может быть, у нас с ним есть что-то общее и ему, как и мне, некуда деваться?
— Он очень хорошо к нам относится, — твердо проговорил мистер Смит. Ему явно хотелось переменить тему разговора.
Познакомившись с ним поближе, я научился распознавать эту особенную его интонацию. Он испытывал острое чувство неловкости, когда я дурно о ком-нибудь отзывался — даже о людях незнакомых или о врагах. Он пятился от таких разговоров, как лошадь от воды. Забавляясь, я иногда старался незаметно подвести его к самой канаве и потом сразу посылал вперед хлыстом и шпорами. Но прыжок у нас так ни разу и не вышел. Подозреваю, что он скоро научился угадывать мои намерения, хотя никогда не высказывал своего недовольства вслух. Это значило бы критиковать хорошего знакомого. Он предпочитал просто отходить в сторонку. Вероятно, это была единственная черта характера, отличавшая его от жены. В пылкости и прямоте ее нрава мне пришлось убедиться позднее — она была способна накинуться на кого угодно, кроме, конечно, самого Кандидата в президенты. В дальнейшем мы с ней часто ссорились, она подозревала, что я посмеиваюсь над ее мужем, но ей и в голову не могло прийти, как я им завидовал. Мне не случалось встречать в Европе ни одной супружеской четы, связанной такой преданностью друг к другу.
Я сказал:
— Вы говорили о своей миссии.
— Разве? Вы меня извините, что я так о себе распространяюсь. Миссия — это, пожалуй, слишком громко сказано.
— Мне интересно послушать.
— Если хотите, это моя мечта. Но вряд ли вы по роду своих занятий проникнетесь к ней сочувствием.
— Другими словами, она имеет какое-то отношение к вегетарианству?
— Да.
— Антипатии оно у меня не вызывает. Мое дело угождать гостям. Если мои гости вегетарианцы…
— Вегетарианство — это не только вопрос питания, мистер Браун. Оно затрагивает многие стороны жизни. Если бы нам удалось полностью устранить кислоты из человеческого организма, мы устранили бы и взрывы страстей.
— Тогда мир прекратил бы существование.
Он сказал с мягкой укоризной:
— Я говорю о страстях, а не о любви.
И мне, как это ни удивительно, сделалось стыдно. Цинизм — вещь дешевая, его можно купить в любом магазине стандартных цен, он входит во все виды низкосортной продукции.
— Ну что ж, вы на пути в вегетарианскую страну, — сказал я.
— Не понимаю, мистер Браун.
— Девяносто пять процентов населения Гаити не могут себе позволить ни мяса, ни рыбы, ни яиц.
— Но, мистер Браун, неужели вы не задумывались над тем, от кого происходят все несчастья в мире? Не от бедняков же. Войны затевают политические деятели, капиталисты, интеллектуалы, бюрократы, боссы Уолл-стрита. Бедняки не начинали ни одной войны.
— А среди богачей и сильных мира сего, надо полагать, вегетарианцев не бывает?
— Нет, сэр. Как правило, не бывает.
И я опять устыдился своего цинизма. Глядя в эти бледно-голубые глаза, не ведающие ни сомнений, ни колебаний, можно было поверить на минуту, что человек этот не так уж наивен. Ко мне подошел стюард. Я сказал:
— Я супа не буду.
— Для супа еще рано, сэр. Капитан спрашивает, сэр, не будете ли вы добры зайти к нему.
Капитан сидел у себя в каюте — суровой и надраенной, как он сам, и лишенной личных примет ее обитателя, если не считать кабинетной фотографии пожилой женщины, у которой был такой вид, будто она сию минуту вышла из парикмахерской, где ей высушили феном не только волосы, но и все нутро.
— Пожалуйста, садитесь, мистер Браун. Не угодно ли сигару?
— Нет, благодарю вас.
Капитан сказал:
— Давайте сразу перейдем к делу. Я вынужден просить вас о содействии. Все это очень неприятно.
— Да?
Он проговорил мрачнейшим голосом:
— Хуже нет, когда в пути случаются неожиданности.
— Да, море… штормы…
— Не о море же пойдет речь. С морем дело простое. — Он переставил на столе пепельницу, ящичек с сигарами, а потом придвинул к себе на сантиметр фотографию женщины с бесстрастным лицом и завивкой, словно смазанной для крепости цементным раствором. Может быть, рядом с ней он чувствовал себя увереннее. У меня же такая совершенно парализовала бы волю. Он сказал: — Вы знакомы с этим пассажиром, с майором Джонсом? Он сам себя так аттестует.
— Да, мы с ним разговаривали.
— Какое он на вас произвел впечатление?
Поделиться книгой: