Помоги проекту - поделись книгой:
За время жизни у льяса Альфонс наблюдал одну смерть родами, да и в сельских областях Сина слышал множество подобных историй.
— А что бы ты сделал за полмира от нас?! Ал, мы же с тобой пообещали! Мы с тобой оба пообещали Уинри вернуться через год, и я свое обещание сдержал! А вместо тебя мы получили письмо, где ты пишешь о замерзших морях и сумасшедших первобытных алхимиках, как там их…
— Льяса, — вставил Альфонс.
— Да, льяса! «Мне придется задержаться»! Без объяснения причин. Как будто необязательно держать нас в курсе!
— А какой смысл?!
— Что, теперь, когда я больше не алхимик, моя помощь уже не нужна?!
— Да я сам там ничего не понимал — какой смысл было писать? Тут лично говорить надо!
— Мы отойдем? — поинтересовался Зампано. — А вы тут пока выясняйте.
— Или стукнуть вас лбами? — хриплым басом добавил Джерсо.
— О, — Эдвард, кажется, только их заметил. — Жаба и Дикобраз. Привет. Мы уже успокоились.
— Успокоились? — Ланьфан переводила взгляд с одного Элрика на другого.
— Да, — кивнул Ал, сжав зубы. — Успокоились. Мы чуть позже подеремся и все такое. Но пока все прекрасно.
— Вот они, братские чувства! — Джерсо, встав между ними, хлопнул обоих братьев по плечу. Тоже оказалось болезенно, хотя и не до такой степени, как если бы он выполнил свою угрозу насчет лбов.
Ланьфан поджала губы.
— Прекрасно. Потому что мой господин хочет, чтобы вы завтра влетели в город на этом самолете, сделали круг над центром и приземлились на площадь перед Очарованным дворцом. Мы специально перекрасили самолет, теперь никто его не узнает и все решат, что Альфонс прилетел на нем. Только Эдварда никто не должен видеть, а Альфонс должен быть за рулем.
— Что?! — братья переглянулись и хором выпалили:
— Но он не умеет водить эту птичку!
— Но я не умею водить эту штуку!
— Ну… вы же вроде бы гении? — Ланьфан глядела на них так, будто не понимала, в чем загвоздка. — А водить автомобиль Альфонс умеет, я сама видела.
Братья только вздохнули. Совершенно одинаково.
Зампано и Джерсо вернулись в отель, раз уж за комнату все равно было заплачено, а Альфонс остался ночевать в ангаре у Эдварда. Там у него в углу была обустроена койка, и еще имелся спальный мешок.
Эдвард предложил разыграть койку в камень-ножницы-бумагу, Альфонс велел ему не глупить и подставил подножку. Эдвард попался, ушел перекатом, и минут пять они дрались почти всерьез, пока Эдвард с заломленной рукой не замолотил ладонью по пыльному полу.
— Все, все! Черт, я надеялся, что хоть раз тебя одолею…
— Я слишком хорошо тебя знаю, брат, — Альфонс помог ему подняться.
— Мы четыре года не виделись! И я набрался новых фокусов в Крете.
— Я тоже времени не терял, — Альфонс пожал плечами. — Ладно, мы оба знаем, что в настоящей драке ты меня сделал бы.
Эдвард бросил на Альфонса косой взгляд.
— Заметил, да?
— Ты несколько раз останавливал замах или колебался, ага. Неприятные удары.
— Я никого не убил, — Эдвард вздохнул. — Надеюсь.
— Но тебе приходилось всерьез драться за свою жизнь. Мне — нет. Ну… не руками, во всяком случае.
— Всякое было.
Они посмотрели друг на друга, улыбнулись одинаково, знакомо — и что-то натянулось и лопнуло в темноте импровизированного ангара. Они так давно не виделись и так не были похожи ни внешне, ни манерами, что почти забыли о том, что почти одинаковы. И до чего приятно было вспомнить.
Разговаривать после этого стало намного легче.
У Эдварда в ангаре оказалось полбочонка терпкого синского пива, и какие-то чуть черствые лепешки, остро пахнущие шалфеем, и причудливые мясные закуски, в которых Альфонс узнал плоды дворцовой кухни. У Альфонса не было припасов кроме своих алхмических тетрадей, но его записи удостоились беглого просмотра и жарких обсуждений тут же, в свете керосиновой лампы.
Братья говорили о многом, о разном, не только об алхимических опытах.
Эдвард рассказывал о кретских городах — древних, пестрых, фривольных, далеких от однообразной планировки и утилитарной монументальности Аместрис. О танцах на улицах, о цветочных рынках, о рассветах на крышах, о сумасшедшем старом художнике, в мансарде которого Эдвард две недели отсиживался после какой-то ужасно туманной переделки, и о ящерицах, которых жители одного приморского городка держали вместо домашних животных и выгуливали вдоль набережной. Говорил он и о самолетах: о конструкторах-энтузиастах, о больших международных гонках, в которых он, оказывается, принимал участие в прошлом году, и о чувстве неба.
— Погоди, Ал, увидишь завтра! — сказал он живо и изобразил рукой крутое пике.
Ал тоже говорил: об улицах и площадях Шэнъяна, о мелких синских городах и вовсе не называемых деревушках, о радушии простых крестьян и дворцовых интригах; о соленом холодном море дальше на севере, о всепроникающем ветре и о том, как трудно вести записи на холоде при свете коптилки или костра. О наскальной росписи льяса, о своем друге-шамане Хорохене, об изумительно вкусном напитке из клюквы и об охоте на тюленей; о ловле рыбы при свете неугасающего полярного дня. Он говорил о маленьких островах, рассыпанных вдоль синского побережья, настолько оторванных от Империи, что туда не всегда доходила почта (а Син гордился своей почтовой службой). Рассказывал об архипелаге, населенном племенем рыболовов, где всем верховодили женщины, а мужчины не смели им и слова поперек сказать. И все эти женщины, даже замужние, кажется, разом влюбились в Зампано и Джерсо, так как те оказались идеалом мужской красоты. Бедняги еле от них отбивались; Альфонсу тоже приходилось отбиваться, но по другой причине — его все обитательницы острова считали своим долгом как следует откормить.
— Ничего себе! — засмеялся в полутьме ангара Эд. — А ты-то сам? Поймал свою долю романтики?
— Не больше, чем ты, — попробовал отшутиться Ал.
— Я-то что? Я, — Эд сильно засмущался, — в общем, мы с Уинри условились пожениться еще перед тем, как я уехал. Поэтому я… не особо, в общем. И некогда было. А ты — свободный человек.
— Мне тоже было некогда, — коротко сказал Альфонс.
И не рассказал о стопке писем, которая лежала в можжевеловом ларце в его вещевом мешке. Ларец был довольно тяжел, но Ал не расстался бы с ним ни за что; пара самых драгоценных свитков лежала у него во внутреннем кармане пальто.
Наверное… да, наверное, Ал был свободным человеком. Она ничего ему не обещала, и он ей ничего не обещал. Осторожные заверения во взаимном расположении да пригорошня воспоминаний об общих приключениях, плюс ее давняя детская влюбленность и его по-дурацки подаренное кольцо, которому она не придала значения — вот и все. В последнем письме, дошедшем до него в прошлом месяце, а написанном три месяца назад, она писала: «Как одинокая взлохмаченная ветром сосна тянется к морю под крики чаек, так и я жду свидания с дорогим другом».
Но почему же она ни словом ни обмолвилась о свадьбе с Лином?.. Или это письмо еще не дошло?.. Но, насколько он успел узнать, Турнир Невест провели еще год назад…
Шифрованое сообщение: мятеж ордена цилиня. жертвы среди моего клана. лин настроен оптимистично. твое присутствие не требуется. напиши больше про алхимию льяса.
Эдвард и Альфонс, заговорившись за полночь, проснулись к обеду от надрывного звона.
Сквозь полусон Альфонс, лежавший на раскладной койке, наблюдал, как Эдвард выпрыгнул из самолета (он и спал в нем?) и поспешил к черному телефону, намертво привинченному к дальней стене ангара за баррикадой из канистр.
Вернулся он через пять минут и жизнерадостно сообщил:
— Это звонили из дворца. Последние инструкции. Мы должны прибыть ближе к вечеру, потому что в сумерках никто не заметит, как мы стартуем. Тут лету полчаса, должны успеть до полной темноты. Но лучше показаться в сумерках.
— Нас же не увидят, — хмуро произнес Ал, раздумывая, не поспать ли еще, хотя в ангаре становилось некомфортно жарко.
— Увидят, они обещали фейерверки.
— А летать тебе эти фейерверки не помешают?
— Их будут запускать за дворцом, над рекой, а площадь — перед дворцом. Проблем быть не должно.
— А как ты вообще сюда добрался, что никто этого не увидел? — уточнил Альфонс.
— На поезде. Запчасти самолета тоже поездом привезли, а потом фурами — сюда. Тут ближайшее селение за холмами, а рядом императорский парк, где года четыре назад какая-то ерунда творилась, — Альфонс почувствовал мимолетный укол вины, ибо эта «ерунда» была его рук делом. — Это вообще целиком мустанговский проект… ну почти. Налаживание международных связей, все такое.
— А что, Мустанг у нас теперь фюрер?
— Нет, ты что, не знаешь? Кстати, будешь завтракать? — Альфонс отрицательно покачал головой в ответ сразу на оба вопроса: он уже и забыл, как отвратительно бодр и свеж Эдвард бывает по утрам. — А, ну да, конечно, не знаешь… Короче, Грамман в апреле подал в отставку! Многие это восприняли как первоапрельскую шутку, но старик был смертельно серьезен. Преемника он себе не назначил, и многие ожидали, что уж теперь-то Армстронг и Мустанг развяжут гражданскую войну, но все получилось хитрее… Парламент-то у нас работает уже лет пять, и вот Грамман объявил, что он расширяет полномочия премьер-министра, который является главой парламента. А фюрер отныне будет просто главнокомандующим, ну плюс в его же ведении вся разведка, внутренняя и внешняя. Как раз накануне своей отставки указ подписал. Так что фюрер у нас теперь Армстронг, а Мустанг подал в отставку чуть ли не одновременно с Грамманом — вероятно, заранее знал. И тут же оказалось, что у него уже чуть ли не партия своя сколочена, и он сейчас ведет кампанию по следующим парламентским выборам. Народ дома растерян, для них это немного непривычно — что нужно самим голосовать и все такое. Появилась куча всяких мошенников, в парламент лезет масса идиотов, — Эдвард поморщился. — Но поскольку Мустанг до сих пор герой пятнадцатого мая, спасший первую леди и вскрывший правительственный заговор, и Радио Централа до сих пор его носит на руках за лучшие продажи в истории, он в общем и целом на коне.
— И ты ему помогаешь? — удивленно спросил Альфонс.
— Можно и так сказать, — неохотно пробормотал Эдвард. — Я бы не стал, но меня попросила Лиза… то есть лейтенант Хоукай.
— Она тоже ушла из армии?
— Нет, она сейчас в штабе фюрера Армстронг. Может, позже уйдет. А может, они с этим придурком поссорились. Ну, я всегда говорил, что она может себе кого получше найти. В общем, я ей все еще должен за тот пистолет, и они с Уинри до сих пор переписываются, так что когда она попросила меня съездить в Син и передать императору подарок да еще подготовить у них одного-двух пилотов из местных, я не мог отказать.
— Сознайся, тебе просто нравится учить, — усмехнулся Ал.
— Ну да, — принужденно хмыкнул Эд, — есть немного. Я даже думал… — он поколебался. — Марко же ушел преподавать в Академию, представляешь? У них теперь есть факультет алхимии, хотя в школах подготовку еще не наладили. Он звал меня к себе. Я сказал, что подумаю.
— А что тут думать? Соглашайся. Если ты никого из студентов не прибьешь за глупость…
— Я ведь им ничего не смогу показать на практике. Только объяснить.
— Ну, как я слышал, это уже хорошо! Большинство преподов даже объяснить не могут.
В таких случаях принято говорить что-то вроде «их взгляды встретились», но на самом деле, когда единственный свет — светящийся квадрат раскрытой двери, разрезанный надвое крылом самолета, сложно говорить что-то о выражениях лиц. Однако у Альфонса возникло четкое ощущение, что они с братом смотрят друг на друга очень внимательно, и Альфонс чуть было не спросил вслух: «Жалеешь?» Он знал, какой будет ответ — «Никогда». И поэтому отвел глаза в сторону, позволяя неловкости развеяться дымом в воздухе и просочиться между половиц.
— Ты все равно будешь лучшим алхимиком по ту сторону пустыни, — сказал вместо этого Ал.
— Только пока ты на этой стороне, — легко и свободно улыбнулся Эдвард, и Альфонс никогда его не любил больше, чем за это внутреннее спокойствие, с каким он научился признавать чужое превосходство. Эдвард-подросток, пожалуй, только взъерошился бы.
Остаток дня они провели в согласном молчании: позавтракали, заправили бак. Эдвард вывел самолет из ангара и запустил мотор, который зачихал и затрещал так сильно, что Альфонса сразу же взяли сомнения в безопасности полета. Эдвард заверил его, что все в порядке, но Ал давно привык не принимать такие заверения брата на веру.
В воздух Эдвард подниматься не стал — сказал, что среди бела дня кто-нибудь заметит, и тогда прости-прощай конспирация. Он вообще теперь оказался знатоком конспирации и психологии толпы: например, со спокойной уверенность сказал, что самолет поведет, конечно, он. Альфонсу достаточно будет сидеть на переднем сиденье без шлема, чтобы были видны светлые волосы, и в белом «пилотском» шарфе (не то чтобы кто-то в Сине знал, зачем пилоты носят белые шарфы), и все решат, что, конечно, сидящий впереди и ведет самолет. А Эдварда в очах и шлеме они даже не заметят, или примут за синца, возможно, императорского наблюдающего.
— Да еще они блондинов в лицо не различают, — добавил Эдвард. — Детские игрушки. Вот в Крете однажды… — и замолчал.
Альфонс не стал расспрашивать, что же такого Эдвард делал в Крете: было видно, что брат сгорает от желания похвастаться. Ему было любопытно, сколько тот продержится.
Брат промолчал совсем и больше не упоминал инцидент, что было просто-таки невероятно: очевидно, он в самом деле повзрослел куда больше, чем Ал предполагал.
Безветренная погода продержалась почти до вечера. Только когда солнце начало садиться, на небе появились облака, но Эдвард сказал, что это даже хорошо.
— Мы зайдем с запада, как раз от солнца. Нас не увидят. А потом как раз окажемся прямо над центром. Ну ты шлем сними как раз, мы низко полетим, не продует. И помаши рукой, это обязательно.
Но каким бы уверенным ни казался Эдвард, Альфонсу все равно было не по себе залезать впереди него в крошечный аэроплан. Тот казался легким, почти игрушечным, и закачался почище лодки на воде. Опереться на крыло — и то было страшновато, как бы не сломать.
— Это еще что, — заметил Эдвард. — В Крете из-за войны со своими южными соседями придумали строить фанерные. Раньше были тканевые. А пилот сидел внутри на табуретке, вообще никак не пристегнутый.
Альфонса передернуло.
Слава богу, у этого самолета к каждому сиденью прикручены были ремни с пряжками, которые перехватывали туловище крест-накрест.
Еще Эдвард объяснил, что, если что-то пойдет не так, можно спрыгнуть с парашютом. Он даже заставил Альфонса надеть один такой и показал, как им пользоваться.
— Главное, — сказал Эдвард, — дергай не сразу, а когда отлетишь от самолета хоть немного. Но сильно не затягивай — секунды две-три, не больше. И смотри, земля все равно хорошо так ударит по ногам, не сломай себе ничего. Но это только до города если что случится. Над площадью мы там полетим низко, я там пару фигур низшего пилотажа покажу. Никакой парашют раскрыться не успеет.
На этих словах Альфонс понял, что никогда не сможет в полной мере разделить пристрастие своего брата к авиации.
Машина вновь завелась с чиханием и треском, но на сей раз Альфонс сидел внутри и ощущал дрожь всем телом.
— Ииии… рулим! — проорал Эдвард сквозь шум мотора.
Подскакивая на кочках, ярко-красная машинка с намалеванными на тупом носу драконьими мордами покатилась по наскоро расчищенной полосе. Альфонс стиснул зубы и вцепился в приборный щиток. «Надеюсь, кто-нибудь передаст Мэй мое последнее письмо!» — подумалось панически.
Вдруг тряска прекратилась, желудок ушел вниз, и Альфонс с удивлением увидел, как кромка леса по левую руку скользит вниз, к нему, а подсвеченное солнцем облако впереди словно приближается.
— И-эээх! — крикнул Эд позади. — Вот это, братец, круче алхимии!
Тошнота и восторг скрутили Альфонса в равной мере. С опаской перегнувшись через борт, он увидел, как их импровизированный аэродром и ангар становятся игрушечными и исчезают за холмом, как пробегает по лугам мелкая рябь — ветер ерошит траву — и как летит за ними их собственная тень. И как лес уходит еще ниже, превращаясь в мех на шкуре земли.
Самолет тряхнуло — и Алу показалось, что его сейчас вырвет.
— Правда, здорово?! — крикнул Эд сзади. — Как ты насчет высшего пилотажа?
Поделиться книгой: